3

Загляните под маску

Закон лицедейства

Как правило, люди носят маску, которая выставляет их в наиболее выгодном свете, – скромными, уверенными в себе, умными. Они говорят правильные вещи, улыбаются, делают вид, что им очень интересны наши идеи. Они учатся прятать свою неуверенность и зависть. Если мы примем эту видимость за реальность, то никогда по-настоящему не узнаем их истинных чувств, и их внезапное сопротивление, враждебность, попытки манипулировать нами будут обрушиваться на нас как гром среди ясного неба. К счастью, в маске имеются трещины. Люди постоянно выдают свои истинные чувства и неосознанные желания в неконтролируемых невербальных знаках: в выражениях лица, интонациях голоса, напряженности тела, нервных жестах. Вы должны освоить этот язык, научиться искусно читать в душах женщин и мужчин. Вооружившись таким знанием, вы сумеете принимать необходимые оборонительные меры. В то же время люди судят о вас именно по видимости, так что нужно научиться представлять им самый подходящий «фасад» и играть роль с максимальным эффектом.

Второй язык

Одним августовским утром 1919 г. Милтон Эриксон, будущий пионер гипнотерапии и один из самых влиятельных психологов ХХ в., проснулся и обнаружил, что некоторые части его тела парализованы. В следующие несколько дней паралич распространился дальше. Вскоре у него обнаружили полиомиелит, в то время всю планету охватила едва ли не эпидемия этого заболевания. Лежа в постели, он слышал, как мать в соседней комнате обсуждает его болезнь с двумя специалистами, вызванными к нему родными. Полагая, что Эриксон спит, один из врачей объявил его матери: «Он умрет к утру». Мать вошла к нему, явно пытаясь скрыть свое горе и не зная, что сын невольно подслушал разговор. Эриксон стал просить ее передвигать комод, стоявший рядом с его кроватью, то туда, то сюда. Она решила, что он бредит, но у него имелись на то свои причины: во-первых, ему хотелось отвлечь ее от горя, а во-вторых, он желал, чтобы зеркало на комоде располагалось строго определенным образом. Если он начнет терять сознание, то сможет сосредоточиться на закате, отраженном в зеркале, и постарается как можно дольше фиксироваться на этой картинке. Солнце всегда возвращается – по утрам оно восходит снова. Может, и он сумеет вернуться, доказав неправоту врачей. Через несколько часов он впал в кому.

Эриксон очнулся три дня спустя. Каким-то образом он обманул смерть, но теперь паралич распространился по всему его телу. Даже губы оказались парализованными. Он не мог ни шевелиться, ни жестикулировать, ни каким-либо образом общаться с другими. Он мог двигать лишь глазными яблоками, что позволяло ему окидывать взглядом тесное пространство своей комнатки. Он оказался изолирован в родном фермерском доме на сельских просторах Висконсина, в обществе семи сестер, единственного брата, родителей и медсестры-сиделки. Мальчику с живым и активным умом скука казалась смертной. Но однажды, слушая разговоры сестер, он вдруг заметил то, чего никогда не замечал прежде. Во время разговора их лица совершали самые разные движения, а интонации, казалось, живут собственной жизнью. Одна сестра сказала другой: «По-моему, это хорошая мысль». Но она произнесла это монотонно и с заметной усмешкой, так что и слова прозвучали как «На самом деле это, по-моему, очень плохая идея». Получилось, что ее «да» в действительности означает «нет».

Теперь он стал обращать на все это особое внимание. Как выяснилось, такая игра очень стимулирует ум. В течение следующего дня он, прислушиваясь и присматриваясь к окружающим, насчитал шестнадцать разных форм «нет», сказанных с разной степенью твердости и определенности, с разными выражениями лица. Однажды он даже заметил, как одна из сестер произносит «да» в знак согласия, однако при этом качает головой в знак несогласия. Это движение было почти незаметным, но он сумел его увидеть. Эриксон понял: когда человек говорит «да», но думает при этом «нет», это непременно сказывается на его мимике и всем языке тела. Однажды он наблюдал краем глаза, как одна сестра предлагает другой яблоко: ее лицо и руки были напряжены и было ясно, что предлагает она из вежливости, а на самом деле хочет оставить яблоко себе. Другая сестра не уловила сигнала, но ему все казалось таким понятным.

Будучи не в состоянии участвовать в разговорах, Эриксон теперь постоянно занимал свой ум тем, что наблюдал за жестикуляцией людей, за тем, как они поднимают брови, повышают и понижают тон, складывают руки на груди. Так, он заметил, как часто начинают пульсировать вены на шее у сестер, когда те стоят над его постелью, это указывало на нервозность, которую они ощущали в его присутствии. Его завораживал ритм их дыхания во время разговора, и он заметил, что некоторые ритмы свидетельствуют о скуке – за ними обычно следует зевок. Ему также показалось, что для сестер важную роль среди этих сигналов играют волосы. Демонстративное зачесывание прядей на затылок или за ухо означало нетерпение: «Хватит, наслушалась. А теперь, пожалуйста, заткнись». Но то же движение, только более стремительное и неосознанное, означало, что сестра с жадным вниманием слушает собеседницу.

Постель стала для него темницей, и его слух обострился. Теперь Эриксон мог слышать разговоры в соседней комнате, где никто не разыгрывал перед ним милый спектакль. И вскоре он заметил странную закономерность: люди редко говорили что-либо напрямик. Какая-нибудь из сестер могла несколько минут разговаривать околичностями, лишь намекая другим на то, чего она на самом деле хочет, – скажем, одолжить какой-то предмет одежды или услышать извинения. Но ее тайное желание выражалось интонациями – подчеркиванием определенных слов. Она явно надеялась, что другие уловят эти намеки и сами предложат ей то, чего она хочет. Но намеки часто оставались незамеченными, так что ей все-таки приходилось прямо и откровенно выражать свое желание. Одна и та же закономерность наблюдалась в новых и новых беседах. Вскоре это стало для него занимательной игрой: как можно быстрее угадать, на что намекает та или иная сестра.

Казалось, паралич внезапно открыл ему существование некоего второго канала общения, второго языка, с помощью которого люди, иногда сами того не сознавая, выражают нечто скрытое в глубине их души. А что если он сумеет освоить тонкости этого языка? Как это скажется на его отношении к окружающим? Сможет ли он распространить свою новообретенную чуткость на почти незаметные движения губ, на мельчайшие изменения ритма дыхания и степени напряженности в кистях рук?

Однажды несколько месяцев спустя, сидя у окна в особом кресле с подвижной спинкой, которое сделали для него родные, Эриксон слушал, как во дворе играют его сестры и брат. (К тому времени он уже мог шевелить губами и говорить, но его тело оставалось парализованным.) Ему отчаянно хотелось присоединиться к ним. Как будто забыв на мгновение о параличе, Эриксон начал представлять, как встает, и на долю секунды ощутил подергивание одной из мышц ноги – впервые за долгое время он почувствовал хоть какое-то движение в своем теле. Правда, врачи уверяли его мать, что он больше никогда не будет ходить, но ведь врачи ошибались и раньше. Это простейшее подергивание подвигло его на эксперимент. Он будет напряженно концентрироваться на определенной мышце ноги, вспоминая то ощущение, которое еще до паралича возникало у него в этой мышце, страстно желая пошевелить ногой и представляя, что она снова действует. Он попросил сиделку массировать ему эту мышцу – и постепенно, с переменным успехом он начал чувствовать в ней подергивания, а потом даже едва уловимые движения. Посредством этого мучительно медленного процесса он вновь научил себя стоять, потом делать несколько шагов, потом – обходить комнатку, потом – прогуливаться во дворе, постепенно увеличивая расстояние.

Каким-то образом, задействовав силу воли и воображение, Эриксон сумел кардинально изменить свое физическое состояние и снова обрести полную подвижность. Он понял, что его сознание и тело действуют заодно, путями, о которых мы не имеем почти никакого представления. Ему захотелось исследовать это явление глубже, и он решил профессионально заняться медициной и психологией. В конце 1920-х гг. Эриксон взялся за практическую психиатрию и стал работать в нескольких больницах. Довольно скоро он разработал оригинальный метод, по сути, диаметрально противоположный другим методам, применяемым в данной области. Почти все психиатры-практики придавали основное значение словам. Они старались разговорить пациента, причем больше всего их интересовало его раннее детство. Таким путем они надеялись получить доступ к его бессознательному. Эриксон же концентрировался в основном на «физическом присутствии» человека, служившем ему своеобразным входом в психическую жизнь и подсознание пациента. Слова часто используются лишь как прикрытие, как способ спрятать то, что происходит на самом деле. Располагая своих пациентов как можно удобнее, он выявлял признаки скрытого напряжения и неудовлетворенных желаний, проявлявшиеся в выражении лица, голосе и позах. Проводя такие наблюдения, он все глубже исследовал мир невербальной коммуникации.

Его девизом стало «Наблюдай, наблюдай, наблюдай». Он заносил все свои наблюдения в специальную записную книжку. Из всех элементов человеческого поведения его особенно поражала походка, возможно, потому, что он хорошо помнил, как трудно ему было заново учиться ходить. В разных частях города он наблюдал за тем, как ходят люди. Он обращал внимание на степень тяжести походки. Твердый шаг людей настойчивых и полных решимости, легкая поступь тех, кто казался менее решительным, небрежная, как бы текучая походка ленивых, блуждание задумавшихся. Он отмечал чрезмерное покачивание бедрами или вышагивание с высоко поднятой головой – это говорило о самоуверенности человека. Он выделил и походку тех, кто старается прикрыть свою слабость или неуверенность: подчеркнуто мужественный шаг или расхлябанное шарканье подростка-бунтаря. Он подмечал и внезапные изменения в походке людей, когда те приходили в возбуждение или начинали волноваться. Все это давало ему колоссальные объемы информации о настроении людей, о степени их уверенности в себе.

Он специально разместил свой стол в дальнем конце кабинета, чтобы пациент шел к нему от двери подольше. Он отмечал изменения в походке, произошедшие после сеанса. Он изучал, как посетитель садится, насколько напряженно сжимает ручки кресла, поворачивается ли к собеседнику лицом. Всего за несколько секунд, еще до обмена первыми словами, он ухитрялся глубоко проникнуть в характер пациента, выявить и оценить степень его неуверенности и косности: все это четко отражалось в языке тела.

Некоторое время Эриксон работал в палате для психически больных. Однажды больничные психологи пришли в недоумение, разбирая случай бывшего бизнесмена, который сколотил неплохое состояние, но все потерял в Великую депрессию. Теперь он только рыдал и постоянно двигал руками перед грудью, то к себе, то от себя. Никто не мог понять, что это за тик, не говоря уж о том, чтобы оказать помощь. Разговорить его оказалось непросто, и эти беседы неизменно заходили в тупик. Но Эриксон, едва увидев пациента, сразу же понял природу его проблемы: этим жестом больной в буквальном смысле выражал свои тщетные попытки продвинуться в жизни и отчаяние, до которого они его довели. Подойдя к нему, Эриксон произнес: «У вас в жизни случалось много взлетов и падений» – и, взяв его за руки, повел ими вверх и вниз. Казалось, пациент заинтересовался этим новым движением, и оно стало его новым тиком.

Вместе со специалистом по трудотерапии, работавшим в больнице, Эриксон придумал следующую методику. Он помещал в каждую руку бывшего предпринимателя по листу наждачной бумаги, а перед пациентом клал необработанный кусок древесины. Вскоре больной с увлечением стал ошкуривать дерево. Ему явно нравился аромат опилок. Он перестал плакать и начал заниматься в мастерской, где обучали работе с деревом. Вскоре он стал вырезать очень изящные наборы шахматных фигур и продавать их. Исходя исключительно из языка тела и изменений физических движений, Эриксон сумел вывести сознание пациента из ступора и вылечить его.

Его очень занимали различия в невербальной коммуникации у мужчин и женщин и то, как это отражает различия в мышлении. Эриксон был особенно чувствителен к нюансам именно женского поведения – возможно, сказались месяцы, которые он провел, пристально наблюдая за своими многочисленными сестрами. Он умел тонко анализировать мельчайшие детали женского языка тела. Однажды к нему на прием явилась очень красивая молодая женщина. Она пожаловалась, что побывала уже у многих психиатров, но ни один из них ей не подошел. Может быть, Эриксон как раз тот, кто ей нужен? Она говорила и говорила, так и не добираясь до сути, до природы своей проблемы. Эриксон, терпеливо слушая, заметил, что она сняла нитку с рукава. Он слушал и кивал, а потом задал несколько довольно скучных вопросов.

И вдруг, словно бы ни с того ни с сего, он чрезвычайно уверенным тоном заявил, что он действительно тот самый, более того, единственный психиатр, который ей поможет. Несколько удивленная таким апломбом, посетительница осведомилась, отчего ему так кажется. Он ответил, что докажет это, задав ей еще один вопрос.

И спросил:

– Как долго вы носите женскую одежду?

– Как вы узнали? – изумленно спросила посетительница, оказавшаяся посетителем.

Психиатр объяснил, что заметил, как визитер снял с рукава нитку, не сделав свойственного женщинам движения, огибающего грудь. Эриксон слишком часто наблюдал это движение у женщин, и его не могла обмануть имитация. Кроме того, посетитель, смущенно поясняя, что ему нужно вначале проверить, подходит ли ему Эриксон как врач, произносил свои слова очень отрывисто, а это выраженная мужская черта. Все прочие психиатры, которых посещал этот человек, даже не сомневались, что перед ними женщина: в заблуждение вводила и его подчеркнуто женская внешность, и голос, над которым он старательно и долго работал. Но тело не способно лгать.

В другой раз Эриксон вошел в свой кабинет и увидел, что его ждет новая пациентка. Она объяснила, что решила обратиться именно к нему, потому что у нее особая фобия – она боится летать на самолете. Эриксон прервал ее и, не объясняя причин, попросил выйти из кабинета и снова войти. Казалось, просьба вызвала у визитерши некоторое раздражение, но она подчинилась. Психиатр внимательно наблюдал за ее походкой, за тем, как она устраивается в кресле. Затем он предложил ей снова объяснить ее проблему.

– Мой муж собирается взять меня в поездку за… за границу, а я страшно боюсь самолетов.

– Мадам, – произнес Эриксон, – если пациент приходит к психиатру, то откровенность должна быть полной. Мне кое-что о вас известно. Я хочу задать вам неприятный вопрос… Скажите, ваш муж знает о вашем романе?

– Нет, – ответила она пораженно. – Но как об этом узнали вы?

– Ваше тело рассказало мне об этом на своем языке.

Эриксон объяснил: она сидела, скрестив лодыжки, правая нога лежала поверх левой, и ступня была заведена за лодыжку сзади. По опыту Эриксон знал, что любая замужняя женщина, имеющая любовную связь и желающая сохранить ее в тайне, «закрывается» именно так. Кроме того, пациентка сказала «за… за границу» очень неуверенным тоном, словно стыдясь. А ее походка выдавала женщину, чувствующую, что она попала в ловушку непростых отношений. На последующие беседы она привела своего любовника, который тоже состоял в браке. Эриксон попросил, чтобы к нему на прием пришла и жена любовника, и когда она явилась, то села в такой же «закрытой» позе, заведя ступню за лодыжку.

– Итак, я вижу, что у вас роман, – объявил он ей.

– Да. Вам об этом сказал мой муж?

– Нет, об этом мне сказало ваше тело. Теперь я знаю, почему ваш муж страдает головными болями.

Вскоре он начал работать со всеми участниками этой запутанной истории, помогая им выбраться из мучительного «закрытого» положения.

С годами его наблюдательность невероятно обострилась: теперь Эриксон умел улавливать практически незаметные элементы невербальной коммуникации. В частности, он мог определять настроение человека по ритму и глубине его дыхания. «Отзеркаливая» эти дыхательные закономерности, он мог ввести пациента в гипнотический сон и добиваться глубочайшего контакта. Он научился считывать подсознательную – «субвокальную» – речь, когда человек, неслышно и почти неразличимо шевеля губами, произносит чье-то имя или другое слово. Такое умение позволяет всевозможным гадалкам, экстрасенсам и фокусникам зарабатывать на жизнь. Эриксон определял, что у его секретарши месячные, по силе, с которой она ударяла по клавишам пишущей машинки. Он угадывал профессиональное прошлое людей по их кистям рук, по тяжести походки, по наклону головы, по интонациям, по тому, какие слова они невольно подчеркивают в разговоре. Пациентам и друзьям казалось, что Эриксон обладает телепатическими способностями, но они не знали, как долго и усердно он учился, постепенно осваивая этот второй язык.

* * *

Интерпретация. Внезапный паралич открыл Милтону Эриксону глаза не только на иную форму коммуникации, но и на совершенно иной способ общения с людьми. Слушая разговоры сестер и улавливая новую информацию, пристально наблюдая за их лицами и голосами, он не только регистрировал это органами чувств, но сам отчасти ощущал то, что происходит у них в сознании. Пытаясь представить, почему они говорят «да», имея в виду «нет», Эриксон должен был на мгновение сам ощутить хотя бы часть их противоречивых желаний. Видя, что у одной из сестер напряглась шея, он замечал, что и его шея напрягается: без ответной реакции он никогда бы не понял, отчего им вдруг делается не по себе в его присутствии. Так Эриксон совершил важнейшее открытие: невербальную коммуникацию нельзя постичь лишь посредством мышления и перевода мыслей в слова; ее надо ощущать еще и физически, словно втягиваясь в выражения лиц окружающих и в их «закрытые» позы. Это совсем иная форма знания, которая соединяет нас с животной составляющей нашей природы и в которой задействованы наши зеркальные нейроны.

Чтобы освоить этот второй язык, Эриксон должен был уметь особым образом расслабляться и при этом сдерживать в себе естественную человеческую потребность объяснять словами или мысленно разбивать на категории все увиденное. Ему приходилось подавлять собственное «я»: меньше думать о том, что он хочет сказать, и направлять внимание вовне, на собеседника, подстраиваясь к его меняющимся настроениям, отраженным в языке тела. И он заметил, что эта пристальность меняет его самого. Она сделала его более восприимчивым к знакам, постоянно исходящим от людей, и превратила его в человека, способного входить в контакт с внутренней жизнью других и вырабатывать с ними все более тесное взаимопонимание.

Совершенствуясь в преобразовании самого себя, Эриксон заметил, что люди, как правило, ведут себя противоположным образом: с каждым годом все больше погружаются в себя и становятся все менее наблюдательными по отношению к другим. Он любил коллекционировать истории из своей профессиональной практики, подтверждающие это. Так, однажды Эриксон попросил группу интернов больницы, где он тогда работал, молча понаблюдать пожилую пациентку, лежавшую под одеялом на больничной койке, пока они не увидят нечто указывающее на причину, по которой она прикована к постели. Они смотрели на нее три часа, но так и не смогли поставить диагноз: никто из них не заметил очевидного – что у нее ампутированы обе ноги. А некоторые посетители его публичных лекций наивно спрашивали, почему Эриксон никогда не пользуется в ходе выступлений странной указкой, которую постоянно держит в руке. Они просто не замечали, что он сильно хромает и ему нужна трость. Как полагал Эриксон, жизненные тяготы вынуждают большинство людей обращать мысленный взор внутрь себя. У них не остается ментального пространства даже для нехитрых наблюдений над другими, и этот второй язык им по большей части неведом.

Вот что следует понять. Наш вид – общественное животное, доминирующее на планете, и наши выживание и успех во многом зависят от способности коммуницировать с другими. По оценкам некоторых специалистов, свыше 65 % всех коммуникаций между людьми относятся к категории невербального общения, однако средний человек способен улавливать и усваивать лишь около 5 % этой информации. Основная часть нашего внимания поглощена тем, что люди говорят, хотя более чем в половине случаев слова служат им для того, чтобы скрыть истинные мысли и чувства. Невербальные сигналы сообщают нам о том, что именно люди пытаются подчеркнуть своими словами, о подтексте вербального сообщения, о всевозможных коммуникативных нюансах. Эти знаки сообщают нам о том, что окружающие активно стремятся скрыть, об их истинных желаниях. Это непосредственное отражение эмоций и настроения. Упуская такую информацию, вы действуете вслепую, напрашиваясь на непонимание, и теряете бесчисленные возможности оказывать влияние на людей, не замечая признаков того, чего они хотят и в чем нуждаются на самом деле.

Ваша задача проста. Во-первых, необходимо в полной мере осознать свое состояние погруженности в себя, понять, насколько мало вы замечаете. Поняв это, вы обретете мотивацию, чтобы развивать в себе навык наблюдения за людьми. Во-вторых, вам надлежит, подобно Эриксону, усвоить, что данная форма коммуникации имеет особую природу. Вам потребуется «открыть» свои органы чувств, усилить восприимчивость, научиться больше общаться с людьми на физическом уровне, впитывая их физическую энергию, а не только слова. Вы не просто наблюдаете выражение их лица, но регистрируете его изнутри, чтобы оно оставалось в вас и принимало живейшее участие в общении. Расширяя свой словарь этого второго языка, вы сумеете эффективнее коррелировать жест с той эмоцией, которая за ним, возможно, стоит. По мере роста чувствительности вы начнете замечать все больше из того, что раньше упускали. Не менее важно и то, что попутно вы откроете для себя новый, более глубокий способ общения с людьми, а это, в свою очередь, значительно укрепит ваши социальные умения.

Таким образом, кто ожидает, что на свете черти странствуют с рогами, а дураки с погремушками, тот всегда будет их добычей или их игрушкой. Но сюда присоединяется еще, что при взаимном общении люди поступают, как луна, именно – всегда показывают только одну свою сторону, и у каждого есть даже врожденный талант превращать… свою физиономию в маску, которая представляет как раз то, чем он собственно должен бы быть, и которая… настолько плотно к нему прилегает и подходит, что получается крайне обманчивое впечатление. Он надевает эту личину всякий раз, когда ему нужно вкрасться в чье-нибудь расположение. Ей надо доверять настолько же, как если бы она была из клеенки.

Артур Шопенгауэр