Четыре вида нарциссов

1. Нарцисс, жаждущий руководить всем на свете. Впервые встретившись со Сталиным в начале его правления многие находили его на удивление обаятельным. Хоть он был старше большинства своих соратников, он предлагал всем обращаться к нему на «ты». Он намеренно сделал себя совершенно доступным даже для младших чиновников. По воспоминаниям современников, он всегда слушал собеседника с напряженным вниманием и интересом, не отрывая от него взгляда. Многим думалось, что он улавливает их самые сокровенные мысли и сомнения. Но главнейшей чертой его характера было умение дать собеседнику почувствовать себя важной личностью, входящей в избранный кружок революционеров. Прощаясь и провожая его к выходу из своего кабинета, он приобнимал его за талию и всегда завершал встречу на какой-то доверительной ноте. Как позже писал один молодой участник такого общения, люди, однажды встретившиеся с ним, жаждали увидеться с ним снова, поскольку он создавал в них ощущение, что между ними теперь протянулась нить, связывающая их навечно. Иногда он делался холодноватым, что приводило его придворных в ужас. Но это настроение проходило, и они снова могли купаться в лучах его внимания.

Его обаяние отчасти объяснялось тем, что он, по сути, воплощал собой саму революцию. Он был человеком из народа, неотесанным и грубоватым, но как раз таким, с каким мог бы отождествить себя средний житель России. Помимо всего прочего, Сталин мог быть довольно остроумным. Он обожал распевать песни и рассказывать сальные анекдоты. Неудивительно, что благодаря этим качествам он постепенно сосредоточил в руках всю власть над страной, обретя полный контроль над механизмами управления советской державой. Но шли годы, его власть росла и крепла, и наружу стала постепенно просачиваться еще одна сторона его характера. Все его мнимое дружелюбие оказалось совсем не таким простым, каким представлялось многим. Вероятно, для его ближнего круга первым признаком грозных перемен в его характере стала судьба Сергея Кирова, влиятельного члена Политбюро, а после самоубийства жены Сталина в 1932 г. – его ближайшего друга и доверенного лица.

Киров был человеком простоватым, полным энтузиазма, он легко заводил друзей и умел успокаивать Сталина. Но потом он начал обретать чрезмерную популярность в массах. В 1934 г. несколько секретарей обкомов и национальных компартий обратились к нему с предложением, которое сводилось к следующему: они устали от жестокого обращения Сталина с крестьянством, они намерены его сместить и сделать Кирова новым генеральным секретарем. Но Киров остался верен старому другу и раскрыл этот заговор Сталину, который очень его за это благодарил. Однако с тех пор в его поведении по отношению к Кирову что-то переменилось: в нем появилась холодность, которой не было раньше.

Собственно говоря, Киров и сам отлично понимал, какую неловкую ситуацию он породил: ведь он открыл Сталину глаза на то, что советский вождь вовсе не так популярен, как полагал, и что один из партийцев (сам Киров) более любим народом, чем он. Киров чувствовал, в какой он теперь опасности. Он всячески старался развеять возникшие у Сталина подозрения. В публичных выступлениях он стал чаще, чем прежде, упоминать имя Сталина и расточать ему еще более цветистые похвалы, чем раньше. Судя по всему, это лишь усилило сталинские подозрения: Киров как будто слишком уж старательно скрывал правду. Теперь Киров припомнил, как много раз он отпускал грубоватые шуточки в адрес Сталина. В то время подтрунивание над вождем выглядело проявлением их близкой дружбы, но теперь Сталин наверняка видел эти шутки в ином свете. Киров чувствовал себя загнанным в ловушку и беспомощным.

В декабре 1934 г. убийца-одиночка застрелил Кирова возле его кабинета. Никто напрямую не обвинял Сталина в организации убийства, но казалось почти очевидным, что это преступление произошло с молчаливого согласия вождя. В последующие годы близких друзей Сталина начали арестовывать одного за другим. Все это переросло в большую партийную чистку второй половины 1930-х гг., в ходе которой сотни тысяч людей расстались с жизнью. Почти все приспешники Сталина, попавшие в жернова чистки, подвергались пыткам: следователи всеми правдами и неправдами выбивали у них признание. А потом Сталин жадно слушал рассказы палачей о том, как трусливо вели себя его друзья, некогда такие отважные. Он хохотал над историями о том, как некоторые, упав на колени и рыдая, молили о том, чтобы их допустили на прием к вождю, где они могли бы попросить у него прощения за свои грехи, надеясь, что им сохранят жизнь. Похоже, вождь откровенно упивался их унижением.

Что же с ним произошло? Почему этот некогда дружелюбный человек так переменился? Он по-прежнему мог выказывать неподдельную приязнь по отношению к друзьям, но в любой момент мог ополчиться на них и подписать их смертный приговор. Исподволь делались очевидными и другие странности его характера. Внешне Сталин держался чрезвычайно скромно. Если кто-нибудь предлагал воздать ему какую-либо публичную почесть, он сердился и заявлял, что один человек не должен быть центром всеобщего внимания. Однако постепенно его имя и изображение стали появляться буквально повсюду. В «Правде» печатались материалы о каждом его шаге, и в этих статьях он практически обожествлялся. На военных парадах самолеты образовывали в небе буквы, из которых слагалось слово «СТАЛИН». Вождь отрицал свою причастность к этому разрастающемуся культу, но ничего не предпринимал, чтобы остановить его.

Он все чаще предпочитал говорить о себе в третьем лице, как если бы он являл собой некую безличную революционную силу и в качестве таковой был непогрешим. Если ему случалось неправильно произнести в речи какое-нибудь слово, все советские ораторы после этого должны были произносить это слово точно так же – по-сталински. «Если бы я произнес его правильно, – признавался один из главных подручных Сталина, – вождю бы показалось, что я его поправляю». А это могло оказаться настоящим самоубийством.

Когда стало уже понятно, что Гитлер планирует нападение на Советский Союз, вождь лично начал надзирать за всеми деталями подготовки к войне. Сталин постоянно порицал своих подручных за леность, за то, что они норовят работать спустя рукава. «Я один занимаюсь всеми этими вопросами… я тружусь в одиночку», – как-то пожаловался он. Вскоре многие из его генералов ощутили себя между двух огней: если они откровенно высказывали свои мысли, вождь мог страшно оскорбиться, но если они соглашались с его мнением, он частенько впадал в ярость. «Что с вами говорить? Вам что ни скажешь, вы все «Да, товарищ Сталин», «Конечно, товарищ Сталин», «Совершенно правильно, товарищ Сталин», «Вы приняли мудрое решение, товарищ Сталин…» – сказал он однажды своим подручным. Он был так зол, что ему, как он считал, приходится в одиночку тащить на себе подготовку к войне, что снял с постов наиболее компетентных и опытных военачальников. Теперь он сам руководил всеми работами по подготовке к войне, вплоть до определения, какими будут форма и размеры штыков.

Вскоре для его окружения умение точно улавливать его настроения и капризы стало буквально вопросом жизни и смерти. Главной задачей было никогда не вызывать у него тревогу: это чувство делало его опасно непредсказуемым. Во время разговора следовало смотреть ему прямо в глаза, чтобы вождь не подумал, будто от него что-то скрывают. Но, если в глаза ему смотрели слишком долго, он становился нервным и опасливым – весьма рискованная смесь. Нужно было учитывать все, что он говорит, но при этом нельзя было записывать каждое его слово, это могло показаться вождю подозрительным. Некоторые, ведя себя с ним грубовато и прямо, добивались определенных успехов, тогда как другие в итоге попадали в тюрьму. Вероятно, следовало понимать, когда можно позволить себе примешать некоторую прямоту к общему согласию с мнением вождя. Знание характера Сталина стало своего рода мистической наукой, детали которой советские царедворцы часто обсуждали друг с другом.

Худшей участью считалось приглашение к вождю домой на ужин и ночной кинопоказ. Отказаться от такого приглашения было невозможно, а после войны они делались все более частыми. С виду эти сборища проходили в точности как прежде – теплые встречи в узком кругу собратьев-революционеров. Однако внутри гнездился неприкрытый ужас. Здесь во время пьяного пира, длящегося всю ночь (сам Сталин сильно разбавлял свои напитки), вождь мог внимательно наблюдать за своими главными приспешниками. Он заставлял их пить больше и больше, чтобы они утратили самоконтроль. Втайне он наслаждался их отчаянными усилиями не сказать или не сделать ничего такого, что выставило бы их преступниками в его глазах.

Но самое жуткое начиналось ближе к концу этих вечеринок, когда вождь вытаскивал граммофон, ставил пластинки с музыкой и приказывал своим гостям танцевать. В частности, он заставлял Хрущева отплясывать гопак – танец со множеством движений, в том числе приседаний и «колен». От этого Хрущева часто начинало тошнить. А кому-то Сталин велел кружиться в медленном танце друг с другом – и улыбался, а то и хохотал, глядя, как взрослые мужчины танцуют, словно влюбленная парочка. По сути, это была крайняя форма контроля: державный кукловод в буквальном смысле управлял каждым их движением.

* * *

Интерпретация. Великая загадка Сталина и людей его типа в том, как эти глубинные нарциссы могут быть столь обаятельными и благодаря этому обаянию приобретать такое влияние. Как им вообще удается общаться с другими, ведь они явно зациклены на себе? Как они ухитряются гипнотизировать окружающих? Ответ на все эти вопросы кроется в ранних этапах их карьеры, еще до того, как они сделались злобными параноиками.

Как правило, у людей такого типа больше амбициозности и энергии, чем у «среднего» глубинного нарцисса. Но и тайная неуверенность в них неизмеримо глубже. Они могут заглушить в себе эту неуверенность и удовлетворить свои амбиции лишь одним способом: добиваться от других необычно высокого уровня внимания и подтверждения собственной значимости, а этого можно достичь, только обретя общественную власть – либо в политике, либо в бизнесе. Уже в детстве такие люди почти случайно набредают на оптимальные средства для достижения этих целей. Как и все глубинные нарциссы, они сверхчувствительны ко всему, что воспринимается ими как обида. Их чуткие «антенны» легко настраиваются на чувства и мысли окружающих, чтобы выявить любой намек на неуважение. Однако вскоре такие люди обнаруживают, что при помощи этого чувствительного прибора можно улавливать чужие желания и чужую неуверенность. Благодаря этой особой чуткости они умеют слушать окружающих весьма внимательно. Они способны воспроизводить внешние признаки эмпатии. Отличие от подлинной эмпатии здесь в том, что в глубине души ими движет потребность не налаживать и поддерживать связи, а контролировать и манипулировать. Они слушают нас и пытаются лучше узнать нас, чтобы обнаружить слабости, на которых они затем могли бы сыграть.

Их внимание не во всем наигранно, иначе оно бы не оказывало воздействия. Кладя вам руку на плечо, они способны ощутить минутное чувство товарищества, но потом сами же не дают дружбе расцвести, стать реальной или более глубокой: главное для них – контроль над окружающими. Если бы они не душили такие чувства в зародыше, они рисковали бы утратить контроль и над своими эмоциями, открывая себя для возможных обид. Они приманивают вас демонстрацией внимания и приязни, а затем привязывают еще ближе той холодностью, которая неизбежно следует за этим. Может, вы сделали или сказали что-то не то? И как вам вновь обрести их благосклонность? Такой прием может использоваться очень тонко, иной раз для этого достаточно взгляда, длящегося всего одну-две секунды, – но и такие взгляды оказывают сильное действие. Это классический трюк кокетки, вызывающий в вас желание снова испытать прежнюю теплоту. В сочетании с необычайно высоким уровнем показной уверенности он может оказывать катастрофически обольстительное действие на людей, что позволяет подобным личностям привлекать огромное количество последователей. Нарциссы, жаждущие руководить всем на свете, стимулируют ваше желание приблизиться к ним, однако держат вас на расстоянии вытянутой руки.

И все это сводится к желанию руководить. Они управляют и собственными эмоциями, и вашими реакциями. Однажды, уже прочно укрепившись во власти, они с отвращением вспомнят эту игру в обаяние. Почему это они должны уделять столько внимания другим, когда все должно быть наоборот? Поэтому они неизбежно ополчаются на бывших друзей, проявляя зависть и ненависть, которые уже давно таились в глубине их души. Они решают, кто остается в игре, а кто выбывает, кому жить, а кому погибнуть. Создавая запутанные наборы правил, при которых никакие ваши слова и поступки их не устраивают, или же произвольно меняя эти правила, они терроризируют вас неопределенностью. Теперь они руководят вашими эмоциями.

На каком-то этапе они становятся микроменеджерами, потому что кому они теперь могут доверять? Ведь люди превратились в автоматы, неспособные принимать решения самостоятельно, так что нарцисс просто обязан надзирать за всем. Достигнув таких крайних проявлений, эти личности в конце концов разрушат сами себя, ведь «человеческое животное» нельзя полностью лишить свободы воли. Люди, даже самые покорные, неминуемо восстанут. За несколько дней до смерти у Сталина случился инсульт, но никто из его подручных не отважился помочь ему или вызвать врача. Он умер от их небрежения, ведь они в конце концов стали и бояться, и ненавидеть его.

Наверняка вы встречались с личностями такого типа: благодаря своей амбициозности они часто становятся начальниками, руководителями компаний, заметными политическими фигурами, вождями всевозможных культов. Они наиболее опасны на начальном этапе взаимодействия с ними, когда впервые пытаются применить к вам свое обаяние. Но под маску можно заглянуть с помощью инстинктивной эмпатии. Их демонстративный интерес к вам никогда не бывает глубоким, не длится долго, а за всплеском интереса неизменно следует показное отторжение – трюк кокетки. Если не отвлекаться на попытки очаровать вас, вы почувствуете в таких людях холодность и истинную степень их внимания к вам.

Взгляните на прошлое такого человека. Вы обнаружите, что у него никогда в жизни не было глубоких и близких отношений, в которых он проявил бы хоть какую-то слабость. Ищите признаки трудного детства. Отец Сталина безжалостно колотил его, а мать была холодной и не очень-то любила сына. Прислушайтесь к тем, кто понял истинную природу такого человека и пытается предостеречь других. Надо сказать, что Ленин, предшественник Сталина, отлично понимал смертоносность его натуры и на смертном одре пытался донести это до своих соратников, но его предупреждениям не вняли. Обратите внимание, какие испуганные лица у тех, кто служит таким личностям каждый день. Если заподозрите, что имеете дело с человеком такого типа, держитесь от него подальше. Подобные люди – как тигры: если подойдете к ним слишком близко, убежать уже не сможете, и тигр неминуемо сожрет вас.

2. Нарцисс-лицедей. В 1627 г. настоятельница монастыря ордена урсулинок во французском городке Лудене приняла в общину новую сестру – Жанну (Иоанну) де Бельсье. Иоанна была странным созданием – почти карлица, с очаровательным ангельским личиком, но со злобно-лукавым блеском в глазах. В обители, где она пребывала прежде, Иоанна нажила множество врагов из-за своего вечного сарказма. Однако, к удивлению настоятельницы, после перехода в новый монастырь Иоанна как будто полностью преобразилась. Теперь она вела себя как истинный ангел, постоянно предлагая матери-настоятельнице помощь в выполнении повседневных дел. Более того, когда ей предписали прочесть несколько трудов, посвященных святой Терезе и мистицизму, Иоанна очень увлеклась этим предметом. Она часами обсуждала духовные материи с матерью-настоятельницей. В какие-то несколько месяцев она стала, можно сказать, монастырским экспертом по мистической теологии. Она проводила в молитве и благочестивых размышлениях больше времени, чем остальные сестры. Позже в том же году настоятельницу перевели в другую обитель. Находясь под глубоким впечатлением от поведения Иоанны и вопреки советам всех, кто был о ней худшего мнения, аббатиса порекомендовала монастырскому начальству сделать Иоанну ее преемницей. И вот внезапно, в весьма юном возрасте (ей было всего двадцать пять), Иоанна оказалась главой луденской общины урсулинок.

Прошло несколько месяцев, и луденские сестры начали слышать от Иоанны очень странные истории. Она рассказывала, что ее посетила целая череда сновидений, в которых местный приходской священник по имени Урбен Грандье приходил к ней в келью и подвергал физическому насилию. Сновидения становились все более эротичными и жестокими. Любопытно, что до этих снов Иоанна предлагала Грандье стать наставником в монастыре, но он вежливо отказался. Жители Лудена считали Грандье искусным и галантным соблазнителем юных дам. Может быть, Иоанна просто давала волю собственным фантазиям? Ее считали столь благочестивой, что казалось маловероятным, чтобы она выдумала все сама: ее сны представлялись слушателям весьма реалистичными и полными ярких деталей. Вскоре после того, как она стала рассказывать о них, несколько сестер поведали, что и у них случались похожие сновидения. Однажды каноник Миньон, монастырский исповедник, услышал от одной из сестер рассказ о таком сновидении. Миньон, подобно многим другим духовным особам, давно относился к Грандье с презрительным неодобрением и увидел в этих снах возможность наконец-то разделаться с ним. Он вызвал в монастырь экзорцистов, чтобы те «поработали» с монахинями, и вскоре почти все сестры начали сообщать о том, что по ночам их кельи «посещает» Грандье. Для экзорцистов складывалась совершенно ясная ситуация: монахини одержимы бесами, а бесами управляет не кто иной, как Грандье.

В назидание горожанам Миньон и его присные сделали эти акты изгнания бесов открытыми для публики, так что отовсюду стали стекаться зеваки, жаждавшие поглазеть на весьма любопытное зрелище. Монахини катались по земле, извивались, демонстрировали голые ноги (невиданное зрелище), извергали нескончаемые потоки непристойной брани. Казалось, среди всех послушниц именно Иоанна одержима бесами сильнее всего. Ее конвульсии были самыми ужасающими, и бесы, вещавшие ее устами, изрыгали самые страшные богохульства и проклятия. Такой мощной одержимости бесами здесь еще не видели, и публика больше всего рвалась поглядеть на изгнание бесов именно из Иоанны, шумно требуя этого зрелища. Теперь экзорцистам стало ясно, что Грандье, хотя его нога никогда не ступала на камни обители и он никогда не встречался с Иоанной, каким-то образом околдовал и развратил благочестивых луденских сестер. Вскоре его арестовали и обвинили в колдовстве.

На основании «улик» Грандье приговорили к смертной казни. После длительных пыток его сожгли на костре – это случилось 18 августа 1634 г. при колоссальном стечении народа. Вскоре вся история сошла на нет. Монахини внезапно освободились от бесов – все, кроме Иоанны. Бесы не только отказывались покинуть ее: казалось, они все больше порабощают бедную настоятельницу. Иезуиты, прослышав об этой пресловутой одержимости, решили взять дело в свои руки и направили в обитель отца Жана-Жозефа Сурена, чтобы он очистил Иоанну раз и навсегда. Сурен счел ее весьма интересным объектом. Она была великолепно подкована в вопросах демонологии и явно опечалена своей участью. Но все же она, казалось, не так уж и сопротивляется бесам, обитающим в ней. Возможно, Иоанна поддалась их пагубному влиянию.

Одно было очевидно: она прониклась необычной приязнью к Сурену и проводила с ним в обители долгие часы за обсуждением духовных вопросов. Она начала предаваться молитве и размышлению с удвоенным рвением. Иоанна избавилась от всех мыслимых «роскошеств»: спала на твердом полу, велела поливать свою еду полынными настойками, вызывающими рвоту. Она прилежно докладывала Сурену о своем продвижении к цели и признавалась ему, «что приблизилась к Господу вплотную и получила поцелуй из Его уст».

С помощью Сурена ее тело покидал один бес за другим. А потом она явила свое первое чудо: на ее левой ладони вдруг довольно четко проступило имя Иосиф. Через несколько дней оно потускнело, и ему на смену пришло имя Иисус, дальше – Мария и многие другие. Это были стигматы, знаки истинной благодати Господней. После этого Иоанна тяжело заболела, и казалось, вот-вот умрет. Она сообщала, что ее посетил прекрасный юный ангел с «длинными золотистыми кудрями». Затем ее посетил сам святой Иосиф, коснулся ее бока, где она ощущала самую сильную боль, и помазал ее благоуханным елеем. Иоанна исцелилась, а елей оставил на ее рубашке отпечаток в форме пяти ясно различимых капель. Бесы, к несказанному облегчению Сурена, наконец оставили ее. Казалось бы, история закончилась, но тут Иоанна удивила его странным требованием: она хотела отправиться в поездку по Европе и показать свои чудеса всем желающим. Она считала это своим долгом. Такое желание казалось до странного противоречащим ее скромному характеру и даже несколько суетным, но Сурен все-таки согласился сопровождать ее в этом путешествии.

В Париже огромные толпы собирались возле гостиницы, где остановилась Иоанна, желая узреть ее хотя бы мельком. Она познакомилась с самим кардиналом Ришелье, которого, судя по всему, немало тронула ее история, он даже поцеловал благоуханную рубашку, теперь считавшуюся священной реликвией. Иоанна продемонстрировала свои стигматы королю и королеве Франции. Затем турне двинулось дальше. Иоанна встречалась со знаменитейшими аристократами и светилами своей эпохи. В одном городе около семи тысяч человек каждый день посещали женский монастырь, где она временно проживала. Спрос на ее историю оказался так велик, что Иоанна решила выпустить печатную брошюру, чтобы в мельчайших подробностях описать в ней свою одержимость бесами, свои самые сокровенные мысли и то чудо, которое произошло.

Иоанна от Ангелов, как ее теперь называли, умерла в 1665 г. Ее голову отделили от тела, мумифицировали и поместили в позолоченный серебряный ящик с хрустальными окошками. Ящик выставили в Луденском монастыре рядом с помазанной священным елеем рубашкой для всех, кто пожелал бы лицезреть эти реликвии. Там они и оставались больше 100 лет и исчезли лишь в годы Великой французской революции.

* * *

Интерпретация. В детстве Иоанна де Бельсье проявляла неутолимую жажду внимания, которая изматывала ее родителей. В конце концов они избавились от нее, отправив в женский монастырь в городе Пуатье. Там она продолжала терзать окружающих, безумно раздражая монахинь своим сарказмом и невероятным самомнением. Ее отправили в Луден, и там она, видимо, решила применить иной подход, чтобы добиться столь необходимого ей признания. Ей предписывали читать духовные книги, и Иоанна решила превзойти всех по части познаний и благочестивого поведения. Она демонстрировала то и другое весьма наглядно и удостоилась благосклонности матери-настоятельницы. Но, когда она сделалась аббатисой, ей стало скучно, а уделяемое ей внимание показалось недостаточным. Ее сновидения о Грандье были смесью выдумки и самовнушения. Вскоре после прибытия в обитель экзорцистов Иоанне дали книгу по демонологии, которую она жадно проглотила. Теперь Иоанна в подробностях знала, как выглядит одержимость дьяволом, и намеренно имитировала самые разительные характеристики такой одержимости, которые должны были быть восприняты экзорцистами как явные признаки того, что «в девицу вселился бес». Она стала звездой спектакля, на который стекались толпы. В состоянии «одержимости бесами» Иоанна превосходила прочих сестер в своем падении, в своем непристойном поведении.

После ужасной казни Грандье, глубоко повлиявшей на других монахинь, наверняка ощущавших свою вину за собственное участие в этой истории, приведшее к гибели невиновного человека, одна лишь Иоанна восприняла внезапную утрату чужого внимания как нечто невыносимое. Она решила удвоить ставки, отказавшись выпускать из себя бесов. Она стала настоящим мастером в улавливании слабостей и тайных желаний окружающих: вначале настоятельницы, затем экзорцистов, прибывших в монастырь, а теперь – отца Сурена. Ему так хотелось стать тем, кто освободит ее от наваждения, что он готов был поверить самым простым чудесам. Что касается пресловутых стигматов, то позже некоторые предполагали, что она могла выжечь их на руке кислотой или же прибегнуть к помощи красителя. Казалось странным, что знаки появляются лишь на ее левой руке, на которую она легко могла их нанести. Известно, что при крайних проявлениях истерии кожа становится особенно чувствительной, так что Иоанна вполне могла бы изобразить письмена просто ногтем. В свое время она много экспериментировала с приготовлением травяных снадобий, так что ей не составило бы труда нанести на рубашку ароматные капли. После того как окружающие поверили в подлинность стигматов, им было бы трудно усомниться в подлинности мистического помазания.

Даже сам Сурен сомневался в необходимости «турне». К этому моменту она уже не могла скрывать своей жажды привлекать к себе внимание. Много лет спустя Иоанна написала автобиографию, где признавалась, что всегда была склонна к театральным эффектам. Она все время играла какую-нибудь роль. Впрочем, Иоанна продолжала утверждать, что ее последнее чудо было настоящим и «искренним». Многие из монахинь, общавшихся с ней ежедневно, понимали ее истинную натуру и описывали Иоанну как искуснейшую актрису, помешанную на внимании и славе.

Один из странных парадоксов глубинного нарциссизма состоит в том, что последний очень часто остается не замечаемым другими, пока поведение человека не сделается настолько вызывающим, что его невозможно игнорировать. Причина тут проста: глубинные нарциссы могут очень умело маскироваться. Они с детства чуют, что, если откроют окружающим свою истинную натуру – постоянную потребность в чужом внимании и в ощущении собственного превосходства, они лишь оттолкнут от себя людей. Такие нарциссы используют отсутствие стабильного «я» как преимущество. Они способны играть множество ролей. Они могут скрывать свою потребность в чужом внимании с помощью множества актерских приемов. Порой они заходят дальше других в показной добродетели и альтруизме. Но они никогда не совершают добрых поступков и не поддерживают правое дело просто так: они устраивают из этого целое представление. И кто посмеет усомниться в искренности этой демонстративной добродетели? А иногда они поступают противоположным образом: упиваются положением жертвы, страдающей в руках других или терпящей пренебрежение от всех и каждого. Легко оказаться втянутым в разыгрываемое ими представление, а ведь потом вам придется страдать – они обрушат на вас свои нескончаемые нужды или используют вас в своих целях. Они играют на вашей эмпатии.

Единственное решение – научиться видеть подоплеку таких фокусов. Этот тип личности можно распознать, если понимать, что подобные люди всегда стараются оказаться в центре внимания. Отметьте, как они всегда стремятся перещеголять других в мнимом благочестии, в своих страданиях, унижениях или нищете. Обратите внимание, что они постоянно играют спектакль, что их жесты всегда театральны. Все, что они делают и говорят, рассчитано на публику. Не позволяйте себе походя стать жертвой подобной драмы.

3. Супруги-нарциссы. В 1862 г., за несколько дней до того, как тридцатичетырехлетний Лев Толстой должен был вступить в брак с восемнадцатилетней Соней Берс, он вдруг решил, что между ними не должно быть никаких тайн. В частности, он принес почитать ей свои дневники. К его удивлению, написанное в них вызвало у нее слезы и немалый гнев. На этих страницах он писал о своих многочисленных любовных связях, в том числе о продолжающемся увлечении одной крестьянкой из ближней деревни – у этой женщины даже был от него ребенок. Он писал также о публичных домах, в которые нередко захаживал, о гонорее, которую подхватил, и о своей неизбывной страсти к азартным играм. Невеста ощутила острую ревность, смешанную с отвращением. Зачем он заставил ее это читать? Она обвинила его в том, что он передумал жениться, что он не любит ее. Ее реакция озадачила жениха, и он обвинил ее в том же. Ведь он хотел поделиться с ней своими былыми грехами, чтобы она поняла, что он оставляет этот греховный путь ради новой счастливой жизни с ней. Почему же она отвергает его попытку быть с ней абсолютно искренним? Она явно любит его не так сильно, как ему казалось. Почему ей так мучительно прощаться со своей семьей перед свадьбой? Неужели она любит родню сильнее, чем его? Они все-таки сумели помириться, и свадьба состоялась, но эта размолвка установила для них паттерн поведения на все 48 лет их совместной жизни.

Для Сони, несмотря на частые ссоры, брак в конце концов вошел в относительно удобную колею. Она стала самым доверенным помощником мужа. Она родила 13 детей; кроме того, она старательно переписывала рукописи его книг, в том числе «Войны и мира» и «Анны Карениной», и во многом взяла на себя деловую сторону публикации его произведений. Казалось, все у них складывается не так плохо. Он был богат – благодаря унаследованным имениям и продажам книг. У него была большая семья, которая его обожала. Он был знаменит. Но внезапно, в возрасте 50 лет, он вдруг почувствовал себя несчастным и устыдился книг, которые написал. Толстой больше не понимал, кто он. Переживая глубочайший духовный кризис, он полагал, что православная церковь слишком узколоба и догматична, чтобы помочь ему. Нужно было изменить жизнь – бросить писать романы и жить как простой крестьянин. Он решил раздать все имущество и отказаться от авторских прав на свои книги. И он попросил свою семью присоединиться к нему в этой новой жизни, посвященной помощи ближнему и духовным материям.

Но Толстой с разочарованием и тревогой обнаружил, что его семья во главе с Софьей встретила это предложение в штыки. Он ведь просил родных отказаться от привычного образа жизни и привычных удобств, лишал детей будущего наследства. Софья Андреевна не считала нужным резко менять образ жизни семьи и сердилась на его обвинения в том, что она дурная женщина, слишком приземленная и потому сопротивляющаяся переменам. Они без конца ссорились. Ни он, ни она не желали уступать. Теперь Толстой видел в жене лишь алчную женщину, использующую его лишь потому, что у него есть слава и деньги. Именно ради этого, понял он теперь, она и вышла за него. Она же видела в нем лишь отъявленного лицемера. Пусть он отказался от прав на всю собственность, но продолжал жить барином и просить у нее денег на потакание своим привычкам. Он ходил в крестьянской одежде, но, почувствовав недомогание, отправлялся в роскошном отдельном купе на юг, на виллу, где мог поправить здоровье.

Толстой жаждал простой жизни, в основе которой лежало бы духовное начало, и теперь ему казалось, что Софья Андреевна – главное препятствие на этом пути. Его угнетало само ее присутствие в доме. Он написал ей письмо, завершавшееся порицанием: «Вы приписываете всему, только не одному: тому, что вы причиной, невольной, нечаянной причиной моих страданий… Между нами идет борьба на смерть». Растущая горечь из-за ее приземленности вдохновила его на повесть «Крейцерова соната», где отражены некоторые особенности их брака и где она рисуется в самых мрачных красках. Софье Андреевне казалось, что это сводит ее с ума. И наконец, уже в 1894 г., она сорвалась. Подражая персонажу одного из толстовских рассказов, она решила покончить с собой, выйдя неодетой в зимние снега, чтобы замерзнуть насмерть. Кто-то из близких перехватил ее и втащил обратно в дом. Она еще дважды пыталась совершить самоубийство, столь же безуспешно.

Теперь тот самый паттерн стал проявляться четче и острее, а события получили более бурное развитие. Он провоцировал ее; она совершала какой-нибудь отчаянный поступок; он раскаивался в своей холодности и умолял жену простить его. Кое в чем он уступал ей, в частности, позволил родным сохранить авторские права на его ранние произведения. Потом ее очередная выходка заставляла его сожалеть об уступках. Она постоянно настраивала против него детей, считала нужным читать его дневники, а если он их прятал, находила и читала тайком. Она неотрывно следила за каждым его шагом. Он отчаянно ругал ее за вмешательство в его частную жизнь и порой даже заболевал от переживаний, и тогда раскаивалась уже она. Что удерживало их вместе? Каждый ждал от другого любви и понимания, уже зная, что ничего этого не будет.

Так они мучились много лет. В конце октября 1910 г. Толстой счел, что с него хватит. Среди ночи он, ничего не сообщая родным, ушел из дома вместе со своим другом-врачом. Он был полон решимости наконец оставить жену. Всю дорогу он трясся от ужаса, что жена догонит и перехватит его, но в конце концов сел на поезд и уехал. Узнав об этом, Софья Андреевна вновь попыталась свести счеты с жизнью, на сей раз бросившись в близлежащий пруд, но ее вовремя спасли. Она написала Толстому письмо, где умоляла вернуться. Она обещала, что изменит свой образ жизни. Что откажется от роскоши. Что станет духовным человеком. Что будет любить его беззаветно, не ставя ему никаких условий. И еще она писала, что не может без него жить.

Толстому недолго пришлось наслаждаться свободой. В газетах вскоре стали появляться многочисленные материалы о том, как он ушел от жены. На всех станциях, где останавливался поезд, старого писателя окружали репортеры, страстные поклонники и просто любопытные. Он не выдержал путешествия в тесном и промерзшем вагоне. Вскоре он тяжело заболел, и его пришлось на руках перенести в домик станционного смотрителя в глухой деревне. Он слег, и всем, в том числе и ему, было ясно, что он умирает. Он узнал, что приехала Софья Андреевна, но ему невыносима была сама мысль о том, чтобы с ней увидеться. Родные, прибывшие к его смертному одру, не пускали ее в комнату, и она смотрела на мужа лишь через окно. Наконец, когда он уже был без сознания, ее допустили к нему. Она встала на колени рядом с постелью, принялась целовать его в лоб, а потом прошептала ему на ухо: «Прости меня. Пожалуйста, прости». Вскоре он умер. Месяц спустя один из гостей толстовского дома передавал слова Софьи Андреевны: «Как я могла это сделать?! Я сама не знаю, что со мной было… Ведь я его убила!..»

* * *

Интерпретация. Лев Толстой проявлял все признаки глубинного нарцисса. Его мать умерла, когда ему было всего два года, и это оставило в его душе огромную зияющую дыру, которую он так и не сумел заполнить, хоть и пытался это сделать с помощью многочисленных любовных связей. В юности он вел себя безрассудно, как если бы это помогло ему ощутить себя по-настоящему живым и цельным. Он постоянно испытывал отвращение к себе и не мог понять, каков он на самом деле. Эту неуверенность он переливал в свои романы, примеряя на себя роли разных персонажей. К 50 годам он погрузился в глубочайший кризис из-за своего расщепленного «я». Софья Андреевна также стояла достаточно низко на шкале самопогруженности. Однако, глядя на людей, мы склонны придавать слишком большое значение индивидуальным чертам каждого и не рассматривать более сложную картину – то, как каждая сторона постоянно воздействует на другую в процессе взаимоотношений. У отношений между людьми есть собственная жизнь, собственная «личность». И эти отношения тоже могут быть глубоко нарциссичными, то есть подчеркивать и даже выявлять нарциссические тенденции обеих сторон.

Как правило, отношения становятся нарциссичными из-за недостаточной эмпатии партнеров. Нехватка эмпатии вынуждает участников отношений все дальше отступать на оборонительные позиции. У Толстого это началось почти сразу, когда он принес дневники своей невесте. У каждой стороны были свои взгляды, сквозь призму которых она воспринимала другую. Для Сони, выросшей в традиционной семье, демонстрация дневников означала, что жених сожалеет о сделанном ей предложении. Для Толстого же ее реакция означала, что невеста неспособна заглянуть ему в душу и понять, как он стремится к новой, семейной жизни. Они с самого начала не поняли друг друга, и это непонимание становилось лишь прочнее в течение 48 лет их совместной жизни, с 1862 по 1910 г.

Духовный кризис Толстого стал ярким воплощением динамики нарциссических взаимоотношений. Жаль, что даже тогда они не сделали попытки взглянуть на ситуацию глазами друг друга. В этом случае Толстой мог бы заранее предвидеть ее реакцию. Она прожила всю жизнь в относительной роскоши, что помогало ей переносить череду беременностей и растить несметное количество детей. Она никогда не отличалась глубокой духовностью. Связь между ними была скорее плотской. Как он мог ожидать, чтобы эта женщина вдруг переменилась? Его требования кажутся почти садистскими. Он мог бы просто объяснить свою точку зрения, не призывая жену следовать за собой, мог бы даже выразить понимание позиции и потребностей жены. Это и было бы истинной духовностью. А она, вместо того чтобы обвинять его в лицемерии, поняла бы, что он вечно недоволен собой, что он с раннего детства испытывал недостаток в любви и сейчас переживает личностный кризис. Она могла бы предложить ему любовь и поддержку в его новой жизни, при этом деликатно отказываясь следовать за ним во всем.

Применение эмпатии оказывает на взаимный нарциссизм обратно направленное воздействие. Когда одна сторона проявляет эмпатию, другая обычно смягчается, и в ней тоже вспыхивает эмпатия. Ни к чему стоять на оборонительных рубежах, если другая сторона проявляет понимание вашей точки зрения, старается проникнуться вашим духом. Подобное поведение всегда побуждает нас поступать так же. Втайне все обычно жаждут прекратить сопротивление. Постоянная оборона, вечные подозрения – все это очень утомительно.

Главный ключ к применению эмпатии в отношениях с партнером – умение понять его систему ценностей, которая неизбежно отличается от вашей. То, что партнер интерпретирует как знаки любви, приязни или щедрости, обычно не совпадает с вашими представлениями о том же самом. Как правило, система ценностей складывается еще в раннем детстве; человек не формирует ее сознательно. Если постоянно иметь в виду систему ценностей своего партнера, легче будет проникаться его духом и вставать на его точку зрения как раз в те моменты, когда вы обычно начинаете обороняться. Так можно выманить из панциря даже глубинных нарциссов, поскольку к такого рода вниманию они не привыкли, оно встречается очень редко. В своих отношениях с партнерами всегда старайтесь определить их место на шкале нарциссизма. Измениться должны не лично вы и не партнер, а сама динамика ваших отношений.

4. Здоровый нарцисс, читатель чужих настроений. В октябре 1915 г. великий английский путешественник и исследователь новых земель сэр Эрнест Генри Шеклтон приказал всем покинуть корабль «Эндьюранс», который уже на протяжении восьми месяцев находился в ледяном плену и начал давать течь. Дело было в Антарктике. Для Шеклтона такое распоряжение, по сути, означало отказ от его грандиозной мечты – возглавить первую сухопутную экспедицию через Антарктиду. Это стало бы кульминацией его впечатляющей карьеры первопроходца. Но теперь на него давила куда более серьезная ответственность. Ему требовалось обеспечить всем двадцати семи членам экспедиции благополучное возвращение домой. Их жизнь напрямую зависела от его решений.

На пути к этой цели стояло множество препятствий: зимняя непогода, вот-вот готовая на них обрушиться, течения, которые могли утащить льдину, где им предстояло разбить лагерь, близящаяся полярная ночь, то есть много дней без света, стремительно тающие запасы еды, отсутствие радиосвязи и тем более надежды, что их подберет какое-нибудь судно. Но страшнее всего для Шеклтона было другое – моральный дух его людей. В этом таилась главная опасность. Один-два случая открытого недовольства – и весь лагерь впадет в состояние озлобленности и пессимизма. Люди вскоре перестанут трудиться с прежним усердием, прислушиваться к нему и доверять его руководству. И тогда наступит ситуация «каждый за себя», а в антарктическом климате она приведет к катастрофе и гибели. Шеклтон должен был следить за настроением команды даже пристальнее, чем за переменами погоды.

Прежде всего ему следовало опередить события и заразить экспедицию нужным духом. Здесь все зависело от руководителя. Он должен был скрывать все свои опасения. В первое же утро на льдине он встал раньше всех и заварил каждому огромную порцию горячего чая. Лично подавая чай экипажу, он чувствовал, что люди смотрят на него, ища намеки на то, как следует относиться к их бедственному положению. Поэтому он старался не нагнетать обстановку, отпуская шуточки насчет их «нового дома» и грядущей тьмы. Сейчас было не время обсуждать его идеи о том, как выйти из передряги. Люди бы встревожились. Он решил не пытаться высказывать словами оптимизм по поводу их шансов, а дать им почувствовать его своим поведением и языком тела, пусть даже этот оптимизм был напускным.

Все понимали, что останутся в ловушке на несколько месяцев, пока не потеплеет. Людей нужно было отвлечь, занять чем-то их мысли и поддержать бодрость духа. Для этого Шеклтон каждый день составлял расписание, где было указано, кому что делать. Он старался как можно чаще тасовать обязанности, перемещая людей из одной группы в другую, чтобы никто не выполнял одно и то же задание слишком часто. На каждый день назначалась какая-нибудь нехитрая цель: поохотиться на пингвинов или тюленей, перенести часть припасов с корабля в палатки, благоустроить лагерь. В конце каждого дня все рассаживались вокруг костра с ощущением, что сделали нечто полезное, немного облегчающее их жизнь.

Шли дни, и Шеклтон все более тонко подстраивался к меняющимся настроениям своих людей. У костра он подходил к каждому и вовлекал в беседу. С учеными он рассуждал о науке, с любителями искусств – об их любимых поэтах и композиторах. Шеклтон старался проникнуться духом каждого и проявлял особое внимание ко всем тяготам, которые они испытывали. Так, судовой кок больше всего горевал о том, что ему придется убить кота, которого нечем было кормить. Шеклтон вызвался сделать это за него. Плывший с ними физик был явно не в ладах с тяжелым ручным трудом: вечерами он ел медленно и при этом устало вздыхал. Поговорив с ним, Шеклтон понял, что с каждым днем ученый все больше падает духом. Чтобы физик не корил себя из-за того, что увиливает от тяжелой работы, Шеклтон изменил график так, чтобы тот получал более легкие, но не менее важные задания.

Шеклтон быстро выявил несколько слабых звеньев в составе своей группы. Прежде всего это был Фрэнк Харли, судовой фотограф. Тот хорошо делал свою работу и никогда не жаловался на другие обязанности, которые ему поручали выполнять, но он испытывал потребность демонстрировать свою значимость. В нем был некоторый снобизм. Поэтому в первые дни зимовки на льдине Шеклтон специально спрашивал мнение Харли по важным вопросам, например о запасе продуктов, и хвалил фотографа за его идеи. Более того, он поселил Харли в одной палатке с собой: благодаря этому и сам фотограф ощущал себя важной птицей, и Шеклтону легче было за ним приглядывать. Выяснилось, что штурман Хьюберт Хадсон занят только собой и совершенно не умеет слушать. Ему требовалось постоянное внимание других. Шеклтон говорил с ним больше всех и тоже поселил в своей палатке. Если он подозревал каких-то людей в скрытом недовольстве, то распределял их по разным палаткам, разбавляя их разлагающее влияние на коллектив.

Холода тянулись и тянулись, и Шеклтон удвоил внимание. В определенные моменты по поведению людей, по тому, что они все меньше разговаривают друг с другом, он чувствовал, что они томятся от скуки. Чтобы противодействовать этому, в бессолнечные дни он устраивал спортивные состязания на льду, а по вечерам – всякого рода развлечения: музицирование, розыгрыши, рассказывание историй. Все праздники неукоснительно соблюдались, всякий раз устраивался настоящий пир. Бесконечные дни дрейфа расцвечивались запоминающимися событиями, и вскоре Шеклтон заметил необычную вещь: люди обрели заметную жизнерадостность, казалось, им даже нравится преодолевать трудности жизни на плавучей льдине.

Настал день, когда льдина, на которой они разбили лагерь, опасно уменьшилась в размерах, и Шеклтон распорядился, чтобы все расселись по трем маленьким спасательным шлюпкам, перенесенным с корабля. Нужно было плыть в сторону ближайшей суши. Шеклтон добился, чтобы лодки держались вместе, и наперекор бурным волнам они сумели высадиться на расположенном неподалеку острове Мордвинова (также называемом Элефант), на узкой полосе песчаного берега. Обследовав остров в день высадки, он обнаружил, что условия здесь в некоторых отношениях еще хуже, чем на льдине. Время работало против них. В тот же день Шеклтон приказал, чтобы одну шлюпку готовили к крайне рискованной попытке добраться до более населенного и более доступного для кораблей клочка суши – острова Южная Георгия, примерно в полутора тысячах километров к северо-востоку. Шансы достичь его были мизерными, но люди не смогли бы долго прожить на открытом всем волнам острове Мордвинова, где к тому же не было дичи для охоты.

Шеклтон должен был тщательно отобрать пятерых участников для рискованного плавания, возглавить которое собирался сам. Казалось бы, один из них, Гарри Макниш, являет собой весьма странный выбор. Он был судовым плотником и самым старшим членом экипажа – ему уже исполнилось пятьдесят семь. Он бывал и ворчлив, и брюзглив, к тому же всегда стремился увильнуть от тяжелой работы. Хотя плавание на маленькой шлюпке обещало быть очень трудным, Шеклтон опасался оставлять Макниша без присмотра. Он поручил плотнику командовать снаряжением лодки в путь. Такое задание наделило бы его чувством личной ответственности за безопасность лодки, а в ходе самого плавания его мысли были бы постоянно заняты наблюдением за тем, сохраняет ли лодка должную плавучесть.

Во время плавания Шеклтон внезапно заметил, что Мак-ниш совсем упал духом и даже перестал грести. В этом он почуял нешуточную опасность. Если бы он закричал на Макниша, приказал ему снова взяться за весла, плотник бы окончательно взбунтовался, а это могло обернуться скверно, учитывая, что людей на шлюпке была горстка, плыли они уже много дней, а припасов почти не оставалось. Шеклтон, импровизируя на ходу, распорядился остановить шлюпку и вскипятить всем молока. Он сказал, что все, в том числе он сам, начинают уставать и нужно как-то себя подбодрить. Так Макниш был избавлен от унизительного ощущения, что на него показывают пальцем. Весь остаток пути Шеклтон по мере необходимости применял тот же прием.

Всего за несколько миль до цели налетел внезапный шторм, погнавший шлюпку назад. Пока они отчаянно искали какой-нибудь новый подход к острову, над ними порхала птичка, явно норовившая сесть на их суденышко. Шеклтон старался сохранить обычное самообладание, но вдруг сорвался. Он вскочил и принялся с яростной бранью размахивать руками, прогоняя незваную пернатую гостью. Впрочем, он тут же устыдился и сел обратно на скамью шлюпки. До этого он целых пятнадцать месяцев не давал воли отчаянию, поддерживая боевой дух в своей команде. Он задал определенный тон. А сейчас было не время все портить. Уже через несколько минут он отпустил шутку в собственный адрес и поклялся себе больше никогда не устраивать таких представлений, как бы тягостны ни были обстоятельства.

В завершение плавания по самому несудоходному океану мира крошечная лодчонка все-таки добралась до острова Южная Георгия, и путешественники сумели высадиться. Еще через несколько месяцев с помощью работавших на острове китобоев удалось спасти полярников, оставшихся на острове Мордвинова. Это один из самых поразительных в истории человечества примеров выживания в суровых условиях. Ведь все было против них: климат, не подходящая для передвижения почва, крошечные шлюпки, скудные припасы. Весть о роли, которую сыграло в этом руководство Шеклтона, стала распространяться по свету. Позже знаменитый путешественник сэр Эдмунд Хиллари емко подытожил это: «За научным руководством обращайтесь к Скотту, за быстрой и результативной поездкой – к Амундсену. Но, если вы в безнадежном положении и кажется, что выхода уже нет, – встаньте на колени и помолитесь о Шеклтоне».

* * *

Интерпретация. Обнаружив, что он отвечает за жизнь многих людей, попавших в столь отчаянные обстоятельства, Шеклтон понял, чем определяется граница между жизнью и смертью: настроем участников экспедиции. Это не то, что можно увидеть глазами. Это редко рассматривается в специальной литературе. По данному вопросу не существует учебных пособий. И тем не менее это важнее всего. Если бы команда хоть отчасти пала духом, если бы ее единство дало трещину, они не смогли бы принимать верные решения в столь тяжелых условиях. Всего одна попытка освободиться из ледяного плена, предпринятая под влиянием нетерпения и под нажимом меньшинства, неминуемо привела бы к гибели. По сути, Шеклтон был отброшен в самые «первобытные» условия существования человеческого животного: племя в опасности и все вынуждены полагаться друг на друга, чтобы выжить. Именно в таких обстоятельствах наши древние предки развили навыки социального общения, поразительную способность считывать настроение других, улавливать их мысли и сотрудничать. В бессолнечные месяцы, проведенные на льдине, Шеклтон заново открыл эти древние навыки эмпатии, которые обычно дремлют во всех нас. Это была необходимость.

Подход Шеклтона к данной задаче должен служить образцом для всех нас. Во-первых, он быстро осознал, что его собственное отношение к происходящему будет играть первостепенную роль. Лидер заражает группу собственным настроем. Это происходит преимущественно на невербальном уровне: люди улавливают язык тела и интонации лидера. Шеклтон намеренно напускал на себя абсолютную уверенность и оптимизм и наблюдал, как команда проникается тем же духом.

Во-вторых, он должен был почти в равной степени делить внимание между отдельными участниками экспедиции и группой в целом. Наблюдая за группой, он отмечал степень разговорчивости во время общих трапез, количество бранных слов, употребляемых за работой, скорость, с которой улучшалось настроение, когда начинали развлекаться. Что касается отдельных участников, он определял их эмоциональное состояние по интонациям, по скорости, с которой они ели, по тому, насколько медленно и неохотно вставали по утрам. Если Шеклтон вдруг замечал непривычное настроение людей, то пытался предугадать их поступки, намеренно приводя себя в такое же настроение. Он высматривал в их словах и жестах любые признаки разочарования или неуверенности. К каждому нужен был особый подход, в зависимости от характера конкретного человека. При этом Шеклтону приходилось постоянно вносить коррективы в свои выводы, поскольку настроение у людей менялось стремительно.

В-третьих, выискивая признаки уныния или недовольства, он должен был действовать деликатно. Порицания вызвали бы у его людей лишь стыд и ощущение изгойства, а это могло привести к пагубным последствиям в дальнейшем. Лучше вовлекать их в разговоры, проникаться их духом, находить косвенные методы, позволяющие либо улучшить их настроение, либо изолировать их так, чтобы они сами этого не замечали. Поступая так, Шеклтон стал замечать, что с опытом его навыки совершенствуются. Теперь, поутру окинув команду беглым взглядом, он зачастую мог почти точно предсказать, как они будут вести себя в течение дня. Некоторые его товарищи всерьез считали, что у него есть телепатические способности.

Вот что следует понять: способности к эмпатии развиваются в нас вследствие реальной необходимости. Если мы почувствуем, что наше выживание напрямую зависит от того, насколько хорошо мы улавливаем настроение и мысли других, то найдем в себе и надлежащую сосредоточенность, и умения. Обычно мы не считаем это нужным. Нам кажется, что мы и так неплохо понимаем окружающих. Жизнь не всегда проста, и у нас вечно масса других дел. И вообще мы ленивы и предпочитаем полагаться на готовые суждения. Но это вправду вопрос жизни и смерти, и наш успех вправду зависит от того, насколько мы сумеем развить в себе эти навыки. Мы попросту не осознаем этого, поскольку не видим связи между проблемами, возникающими в жизни, и нашим вечным ошибочным прочтением настроений и намерений окружающих, которое, в свою очередь, ведет к бесконечным упущенным возможностям.

Таким образом, важнее всего сделать первый шаг: понять, что у вас есть замечательный социальный инструмент, которым вы не пользуетесь. Лучший способ его увидеть – испробовать в действии. Прекратите нескончаемый внутренний монолог и начните обращать более глубокое внимание на окружающих. Настраивайтесь на волну меняющегося настроения отдельных людей и групп. Старайтесь считывать психологические особенности каждого и разбираться в том, каковы мотивы его поступков. Попытайтесь встать на его точку зрения, войти в его мир, в его систему ценностей. И вы внезапно поймете, что существует целая вселенная невербального поведения, о которой вы даже не подозревали. Эффект будет поразительный – как если бы ваши глаза внезапно научились видеть ультрафиолетовый свет. Едва ощутив в себе эту силу, вы почувствуете ее важность, и это пробудит вас для новых возможностей социальных взаимодействий.

У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым…

Уолт Уитмен