18

Размышляйте о смертности, присущей всем нам

Закон отрицания смерти

Большинство из нас всю жизнь старательно избегает мыслей о смерти. Но ее неизбежность всегда должна маячить в нашем сознании. Понимание краткости жизни наполняет нас ощущением цели, чувством, что мы должны поскорее выполнить стоящие перед нами задачи. Если мы научимся смело смотреть в глаза этой реальности и принимать ее, нам легче будет переносить всевозможные препятствия, расставания, кризисы, непременно присутствующие во всякой жизни. Мы обретем ощущение соразмерности, понимание того, что в нашем кратком существовании по-настоящему важно. Большинство людей постоянно ищет способ выделиться из толпы остальных и ощутить себя выше окружающих. Вместо этого мы должны прочувствовать смертность каждого, осознать, как она всех нас уравнивает и объединяет. Развивая в себе глубинное осознание нашей смертности, мы начинаем ярче и интенсивнее воспринимать все стороны жизни.

Пуля в бок

Мэри Фланнери О’Коннор росла в городке Саванна, штат Джорджия, и с детства ощущала странную и очень мощную близость со своим отцом Эдвардом. Отчасти это могло объясняться вполне естественными причинами: они были необычайно похожи внешне – те же большие пронизывающие глаза, те же выражения лица. Но важнее всего для Мэри было то, что, как ей казалось, их мышление и чувства находились в полной взаимной гармонии. Она ощущала это, когда отец участвовал в изобретенных ею играх: он легко и органично проникался их духом, а его воображение шло примерно в том же направлении, что и ее. Они умели общаться без слов.

Но совсем иначе Мэри, единственный ребенок в семье, относилась к своей матери Регине, которая происходила из более высокого социального класса, чем муж, и мечтала стать видной фигурой в местном обществе. Мать желала сделать из дочери, замкнутой книгочейки, типичную леди-южанку. Но упорная и своенравная Мэри не хотела уступать ее желаниям. Свою мать и многих других родственников она считала слишком чопорными и суетными. В десятилетнем возрасте она написала о них серию карикатурных зарисовок, озаглавленную «Мои родственники». Из шалости она позволила матери и другой родне прочесть эти заметки, и они, разумеется, были потрясены – но не только тем, как она их изобразила, но и острым умом этого десятилетнего ребенка.

А вот отец пришел в восторг от этих юморесок. Он составил из них небольшую книжку и охотно показывал ее гостям. Он считал, что дочку ждет великое писательское будущее. Мэри с ранних лет знала, что она не такая, как другие дети, что в ней даже есть некоторая странность, и она радовалась, что отец явно гордится ее необычными качествами.

Она так хорошо понимала отца, что ее очень испугало, когда летом 1937 г. она почувствовала перемену в его настроении и самочувствии. Поначалу эти признаки были малозаметными: то на лице у него появится сыпь, то посреди дня его вдруг охватит усталость. Потом он стал все больше спать днем и часто болеть гриппом, у него ныло и болело все тело. Иногда Мэри слышала, как родители за закрытыми дверями обсуждают его недомогания. Из этих подслушанных разговоров она могла понять лишь одно: происходит что-то серьезное.

Несколькими годами ранее отец основал фирму по торговле недвижимостью, но дела шли не очень хорошо, и ему пришлось закрыть ее. Через несколько месяцев он сумел получить место в одном из правительственных учреждений Атланты, но эта работа оплачивалась не слишком щедро. Семейный бюджет трещал по швам, и Мэри с матерью переселились в просторный дом, принадлежавший их родственникам. Он находился в городке Милледжвилле в центре штата Джорджия, недалеко от Атланты.

К 1941 г. отец стал уже слишком слаб, чтобы продолжать заниматься прежней работой. Он вернулся домой, и Мэри видела, как отец, которого она так любит, с каждым днем делался все слабее и изможденнее. Он страдал от чудовищной боли в суставах. И вот 1 февраля 1941 г. он скончался. Ему было 45 лет. Лишь несколько месяцев спустя Мэри узнала, что его болезнь называется «красная волчанка»: этот недуг заставляет организм вырабатывать антитела, которые атакуют его собственные здоровые ткани и ослабляют их. (Сегодня эту болезнь называют «системная красная волчанка»; это самая острая разновидность волчанки.)

В первое время после его смерти Мэри была слишком потрясена и ошеломлена, чтобы говорить с кем-нибудь о своей утрате, но в личном дневнике она призналась, какое воздействие на нее произвела его кончина: «На нас вдруг надвинулась реальность самой смерти, и осознание власти Господней разрушило наш покой. Это было как пуля в бок. Нас охватило чувство драмы, чувство трагического, бесконечного, оно наполнило нас скорбью, но еще сильнее – недоумением».

У нее возникло ощущение, будто какая-то ее часть умерла вместе с отцом, – настолько были переплетены их жизни. Да, ей нанесли внезапную и глубокую рану, но произошедшее заставило ее задуматься о том, что же это означает в некоем общем плане мироздания. Мэри, ревностная католичка, твердо верила, что все происходит по той или иной причине, все является элементом неисповедимых планов Господних. Разумеется, безвременная кончина отца стала для нее чрезвычайно значимым событием. В этом наверняка должен был заключаться некий высший смысл.

В последующие месяцы Мэри сильно переменилась. Она стала необычайно серьезна и уделяла гораздо больше внимания школьным заданиям, к которым раньше относилась довольно безразлично. Она стала писать более длинные и смелые рассказы. Мэри поразила преподавателей местного женского колледжа, где она теперь училась, своим писательским талантом и глубиной мышления. Она решила, что отец верно предугадал ее судьбу: она станет писателем.

Преисполняясь все большей уверенности в своих творческих способностях, Мэри пришла к выводу, что ее успех зависит от того, сумеет ли она выбраться за пределы Джорджии. Она буквально задыхалась в Милледжвилле, где жила сейчас вместе с матерью. Она подала документы в Айовский университет, и ее приняли на условиях выплаты ей полной стипендии. Ей предстояло начать учиться осенью 1945 г. Мать умоляла ее передумать, полагая, что ее единственное дитя – слишком хрупкое существо, чтобы жить самостоятельно. Но Мэри уже все твердо решила. Она записалась в знаменитую Писательскую мастерскую Айовского университета и сократила свое имя до Фланнери О’Коннор: это должно было символизировать ее новую личность.

Работая с огромной целеустремленностью и самодисциплиной, Фланнери начала привлекать внимание читателей благодаря рассказам, где описывала жителей американского Юга, которых она, судя по всему, очень хорошо знала. Она вытаскивала на поверхность темные и гротескные качества, таившиеся под фасадом хваленого южного аристократизма. К ней стали обращаться литературные агенты и издатели. Ее рассказы соглашались печатать самые престижные журналы.

После Айовы она перебралась на Восточное побережье и обосновалась в Коннектикуте, в сельском доме своих друзей Салли и Роберта Фицджеральдов, которые сдали ей комнату. Там, ни на что не отвлекаясь, она с почти горячечным энтузиазмом приступила к работе над своим первым романом. Казалось, перед ней открывается многообещающее будущее. Все шло в соответствии с планом, который она составила для себя после смерти отца.

На Рождество 1949 г. она поехала навестить родных в Милледжвилл и там заболела. Врачи поставили диагноз «блуждающая почка». Стало ясно, что ей потребуется операция, а затем некоторый восстановительный период в условиях домашнего режима. Она же хотела лишь одного: вернуться в Коннектикут, воссоединиться с друзьями и закончить роман, который делался все более смелым и амбициозным.

К марту она наконец смогла возвратиться, однако в последующие несколько месяцев у нее то и дело возникали странные приступы боли в предплечьях. Она посетила в Нью-Йорке нескольких врачей, которые единодушно пришли к выводу, что у нее ревматоидный артрит. В декабре она снова должна была съездить в Джорджию с рождественским визитом. По пути туда, прямо в поезде, она почувствовала себя очень плохо. Когда она сошла на платформу, где ее встречал дядя, она почти не могла ходить. Ей казалось, что она вдруг стала дряхлой старухой.

Фланнери безумно страдала от усилившейся боли в суставах, у нее резко поднялась температура. Ее тут же положили в больницу. Ей сообщили, что у нее острый ревматоидный артрит и что для стабилизации ее состояния потребуется не один месяц, поэтому ей придется еще какое-то неопределенное время пробыть в Милледжвилле. Она не очень доверяла врачам и отнюдь не была уверена в точности диагноза. Но она была слишком слаба, чтобы спорить. От чудовищной лихорадки ей казалось, что она умирает.

Доктора давали ей большие дозы кортизона, нового «чудодейственного лекарства», которое и в самом деле существенно ослабило боли и воспаление суставов. Но имелись и побочные эффекты – у нее стали случаться мощнейшие взрывы нервной энергии, тревожившие ее сознание и населявшие его всевозможными странными мыслями. Кроме того, у нее выпали волосы, а лицо распухло. Одной из составляющих терапии стали частые переливания крови. Похоже, ее жизнь вдруг приняла какой-то мрачный оборот.

Ей показалось, что происходит странное совпадение: когда температура поднималась особенно высоко, у нее возникало ощущение слепоты и полного паралича. А ведь всего несколько месяцев назад, когда Фланнери еще не заболела, она решила, что главный герой ее романа ослепит себя. Может быть, она предвидела собственную участь – или же болезнь уже таилась где-то у нее внутри и внушала ей такие мысли?

Она была убеждена, что смерть гонится за ней по пятам, поэтому даже в больнице продолжала писать с бешеной скоростью. И она все-таки закончила свой роман, который теперь назвала «Мудрая кровь», отчасти под влиянием переливаний, которые ей пришлось перенести. Молодой герой романа Хейзел Моутс полон решимости заняться проповедью атеизма во времена расцвета науки. Он полагает, что у него «мудрая кровь» и ему не нужны никакие духовные наставления. В романе описывается, как он доходит до убийства и сумасшествия. Книга вышла в 1952 г.

После нескольких месяцев пребывания в больнице Фланнери прошла необходимый восстановительный период дома, а затем вернулась в Коннектикут, чтобы посетить Фицджеральдов. Она надеялась, что в ближайшем будущем, возможно, сможет возобновить прежнюю жизнь в их сельском доме. Однажды, когда они с Салли ехали на машине через окрестные поля, Фланнери упомянула о своем ревматоидном артрите, и Салли решилась наконец сказать ей правду – ту правду, которую так долго скрывала от дочери мать, сговорившаяся с докторами и стремившаяся всеми силами оберегать ее. «Фланнери, у тебя не артрит, – проговорила Салли. – У тебя волчанка». Фланнери охватила дрожь. Немного помолчав, она ответила: «Ну что ж, не самые лучшие новости. Но я очень благодарна тебе за то, что ты мне это сказала. <…> Я подозревала, что у меня волчанка. А иногда думала, что просто схожу с ума. Куда лучше, когда у тебя волчанка, чем когда ты спятила».

Несмотря на эту внешне спокойную реакцию, новость ошеломила ее. Это была как будто еще одна «пуля в бок»: те давние ощущения вернулись, только на сей раз они были вдвое сильнее. Теперь она точно знала, что унаследовала болезнь от отца. Внезапно она оказалась перед фактом: вероятно, ей недолго осталось жить, если учесть, как стремительно угас ее отец. Ей стало совершенно ясно, что она не может и надеяться жить где-то еще кроме Милледжвилла. Прервав свой визит в Коннектикут, она вернулась домой, ощущая подавленность и смятение.

Ее мать теперь сама управляла семейной фермой «Андалусия», расположенной совсем рядом с Милледжвиллом. Фланнери понимала, что ей предстоит провести остаток жизни на этой ферме вместе с матерью, которая и будет за ней ухаживать. Врачи считали, что благодаря чудодейственному новому лекарству она может прожить достаточно долго. Но Фланнери не разделяла их уверенность. Она по себе знала, как много негативных побочных эффектов у этого препарата. Оставалось лишь гадать, долго ли ее организм сможет их выносить.

Она любила мать, но они были очень разные. Мать была любительницей поболтать и придавала огромное значение общественному положению и внешнему лоску. В первые недели после возвращения домой Фланнери ощутила нечто вроде паники. Как и отец, она всегда была своенравна. Она предпочитала жить по собственным правилам, а мать порой была слишком занудна и навязчива. Но главное, Фланнери связывала свои творческие возможности с жизнью за пределами Джорджии, в «большом мире», среди себе подобных, то есть среди понимающих людей, с которыми она могла бы обсуждать серьезные вещи. Она почти физически чувствовала, как горизонт ее сознания раздвигается с расширением ее внешнего мира.

Фланнери казалось, что «Андалусия» станет для нее тюрьмой, и она беспокоилась, что в таких условиях сожмется и ее сознание. Однако, размышляя о смерти, которая уже глядела ей в лицо, она серьезно обдумала все течение своей жизни. Ей стало ясно: есть одна вещь, которая для нее важнее друзей, места жительства и даже здоровья. Важнее всего для нее – писательство, возможность выразить все идеи и впечатления, которые она успела накопить за свою недолгую жизнь. Ей ведь еще нужно написать множество рассказов и один-два романа. Может быть, в каком-то странном смысле это ее вынужденное возвращение домой следует воспринимать как некое благословение, как часть какого-то иного плана, касающегося ее судьбы.

В ее комнате на ферме, вдали от большого мира, ее ничто не будет отвлекать. Она ясно даст понять матери, что два утренних часа (или больше), которые она уделяет писанию книг, для нее священны, что она не потерпит, чтобы ей мешали. Теперь она может сосредоточить всю энергию на работе, еще больше углубляться в изучение своих персонажей, делать их еще более живыми. Снова оказавшись здесь, в самом сердце Джорджии, она будет внимательно слушать гостей и сельскохозяйственных рабочих и в их голосах слышать говор своих персонажей, особенности их речи. Она ощутит еще более прочную и глубокую связь с Югом, с этой землей, которая так безумно занимает ее.

В эти первые месяцы после возвращения, перемещаясь по дому, она все сильнее ощущала присутствие отца: в фотографиях, в вещах, которые он бережно хранил, в его записных книжках, которые она однажды нашла. Его присутствие неотвязно преследовало ее. Она знала, что когда-то он сам хотел стать писателем. Может быть, он желал, чтобы она добилась успеха там, где ему это не удалось? А теперь их еще теснее сплотило общее смертельное заболевание: она ощущала ту же боль, что когда-то терзала и его. Но она будет упорно писать, стараясь не чувствовать этой боли и реализуя потенциал, который отец разглядел в ней, еще когда она была совсем маленькой.

В ходе этих размышлений она осознала, что ей нельзя терять время. Сколько лет ей еще удастся сохранять энергию и ясность ума, чтобы иметь возможность писать? И потом, сосредоточенность на работе поможет ей избавиться от тревоги по поводу болезни. За письменным столом она совершенно забывала о себе, мысленно переселяясь в своих персонажей. Это было почти религиозное переживание выхода за пределы своего «я». Она писала подруге о своей болезни: «В некотором смысле я могу даже считать ее благословением».

Можно было перечислить и другие благословения. Она сравнительно рано узнала о своем недуге, и теперь у нее имелось кое-какое время на то, чтобы свыкнуться с самой мыслью о том, что она умрет молодой, и это смягчит удар. Она будет ценить каждую минуту, каждое впечатление, она будет стараться извлекать как можно больше из своих нечастых встреч с посланцами внешнего мира. Теперь она не может ожидать от жизни многого, поэтому все, что она получит, будет иметь для нее особое значение. Незачем ныть, не надо жалости к себе: каждому когда-то придется умереть. Теперь ей будет легче не принимать всерьез мелочные заботы, которые, судя по всему, так волнуют и сердят других. Она даже сможет, посматривая на себя, смеяться над своими писательскими амбициями, над тем, как потешно она выглядит – облысевшая, ковыляющая по комнатам с тростью.

С новым рвением вернувшись к своим рассказам, Фланнери обнаружила, что в ней переменилось кое-что еще: она все больше осознает направление, в котором развивается культура и вся жизнь Америки 1950-х гг., – и это направление ей омерзительно. Она видела, что люди делаются все более поверхностными и суетными, что их все больше интересует материальное, что они томятся скукой. В этом было что-то ребяческое. Они утратили жизненный стержень, стали бездушны, оторвались от прошлого и от религии; они вели бессмысленное существование, лишенное какого-либо чувства высшей цели. И первопричиной их проблем являлась неспособность посмотреть в лицо собственной смертности, осознать ее серьезность.

Фланнери выразила некоторые из этих мыслей в рассказе «Озноб», на который ее вдохновила собственная болезнь. Главный герой – молодой человек, возвращающийся домой в Джорджию. Он смертельно болен. Когда он сходит с поезда, его встречает мать. «Она тихо ахнула, и Эсбери стало приятно, что она сразу увидела печать смерти на его лице. Что ж, в 60 лет его матери впервые предстоит взглянуть жизни в глаза, и если это испытание ее не убьет, то, надо полагать, поможет наконец стать взрослой».

Как полагала Фланнери, люди все больше утрачивают человечность и становятся способны на любые проявления жестокости. Похоже, они не очень заботятся друг о друге и свысока относятся к чужим. Если бы они только увидели то, что видит она, – что отпущенный нам срок так короток, что каждый должен страдать и умереть, – это изменило бы сам их образ жизни, заставило бы их повзрослеть, растопило их холодность. Ее читателям самим требовалась «пуля в бок», чтобы потрясение вывело их из состояния самодовольного покоя. Она добьется этого, стараясь как можно безжалостнее изображать эгоизм и жестокость, таящиеся в ее персонажах под маской пресной любезности.

Но в этой новой жизни Фланнери пришлось столкнуться с важной проблемой: она была сокрушительно одинока. Общество требовалось ей для утешения и успокоения, и к тому же нужно было постоянно встречать новых людей, ведь они служили материалом для создания персонажей. Благодаря выходу «Мудрой крови» и нескольких сборников рассказов ее слава росла, и она могла рассчитывать на посещения других писателей и просто поклонников ее творчества: время от времени они заглядывали на ферму. Она очень ценила такие моменты и всеми силами старалась наблюдать за визитерами, мысленно погружаться в глубину их характеров.

Чтобы заполнять перерывы между этими встречами, она начала активно переписываться с друзьями и поклонниками ее таланта, которых становилось все больше. Она отвечала почти каждому, кто ей писал. У многих ее корреспондентов имелись свои тяготы, которыми они делились с ней. Молодой человек со Среднего Запада чувствовал, что вот-вот или покончит с собой, или сойдет с ума. Бетти Хестер, одаренная молодая женщина из Джорджии, стыдилась того, что она лесбиянка, и поверяла Фланнери множество своих тайн; вскоре они стали регулярно обмениваться письмами. Фланнери никогда не судила авторов этих посланий: она считала себя довольно странной особой, давно выпавшей из обычного течения жизни. Этой растущей компании реальных персонажей, в том числе неудачников и изгоев, она предлагала советы и сочувствие, всегда призывая их прикладывать силы к чему-то внешнему, находящемуся за пределами их собственной личности.

Переписка стала для Фланнери идеальным средством общения: она позволяла ей сохранять физическую дистанцированность от других. Она опасалась чересчур тесного сближения, иначе она слишком привязалась бы к тем, с кем скоро вынуждена будет попрощаться навсегда. По сути, она постепенно выстраивала вокруг себя идеальный социальный мир, служивший ее собственным целям.

Однажды весной 1953 г. ее посетил высокий, очень привлекательный двадцатишестилетний датчанин по имени Эрик Лангкьяр. Он работал коммивояжером при одном крупном издательстве и продавал учебники почти по всему американскому Югу. В местном колледже он встретился с преподавателем, который предложил познакомить его с великой литературной фигурой Джорджии – Фланнери О’Коннор. Едва он вошел в дом, Фланнери почувствовала, что между ними есть какая-то мистическая связь. Он показался ей остроумным и начитанным. В этой части Джорджии нечасто удавалось встретить такого практичного человека. Его жизнь бродячего торговца безумно заинтересовала Фланнери. Она сочла очень забавным, что он повсюду возит с собой папку с рекламными материалами, которую коммивояжеры, как выяснилось, называют «Библией».

Что-то в его жизни перекати-поля нашло отзвук в душе Фланнери. Отец Эрика тоже умер, когда тот был совсем молодым. Она откровенно рассказала гостю о своем собственном отце, о волчанке, которую она от него унаследовала. Эрик понравился ей и внешне – и вдруг она застеснялась собственной наружности и принялась шутить по этому поводу. Она подарила ему экземпляр «Мудрой крови», надписав: «Эрику, в котором тоже течет мудрая кровь».

Он начал организовывать свои маршруты так, чтобы почаще проезжать через Милледжвилл и продолжать их оживленные беседы. Фланнери очень ждала каждого его визита и ощущала внутреннюю пустоту, когда он уходил. В мае 1954 г. во время одного из этих посещений он сообщил ей, что берет полугодовой отпуск и отправляется на родину, в Данию. Он предложил на прощание еще раз покатать ее на машине по окрестным полям: это было их любимое времяпрепровождение. В сумерках он остановил автомобиль в каком-то пустынном месте и наклонился поцеловать ее. Она с радостью приняла этот поцелуй. Он был короткий, но она запомнила его надолго.

Фланнери регулярно писала ему. Она откровенно по нему скучала и постоянно, хоть и очень деликатно, упоминала об их поездках и о том, как много они для нее значат. В январе 1955 г. она взялась за новый рассказ, который как будто целиком вылился на бумагу всего за несколько дней. (Обычно она писала очень методично, правя каждый рассказ несколько раз.) Она назвала его «Славные деревенские люди» (Good Country People). В числе персонажей – циничная молодая женщина с деревянной ногой. Ее обхаживает коммивояжер, торгующий Библиями. Внезапно она перестает осторожничать и позволяет ему зайти дальше, чем обычно: она ведет с ним собственную игру. Уже когда они готовы предаться любви на сеновале, он упрашивает ее в знак доверия отстегнуть деревянную ногу. Ей кажется, что это будет слишком интимный жест, полный отказ от всякой обороны, но она все-таки соглашается. После чего он удирает с ее протезом и больше никогда не появляется.

В глубине души она понимала, что Эрик хочет задержаться в Европе подольше. Этот рассказ стал для нее способом справиться с ситуацией: она в карикатурном виде изобразила их как коммивояжера и циничную калеку, дочь фермера, позволившую себе ослабить оборону. Эрик словно бы забрал ее деревянную ногу. К апрелю она стала довольно остро ощущать его отсутствие. Она написала ему: «Думаю, если б вы были здесь, мы без устали болтали бы о миллионе всяких вещей». Но на другой же день после того, как она опустила это послание в почтовый ящик, она получила от Эрика письмо, где он сообщал о своей помолвке с какой-то датчанкой. Он добавлял, что они планируют вернуться в Америку, где он снова займется своей прежней работой.

Фланнери заранее предвидела, что такое событие может произойти, однако эта новость все равно потрясла ее. Она ответила чрезвычайно вежливо, должным образом поздравляя его. Их переписка продолжалась еще несколько лет, но ей нелегко было пережить потерю. Она ведь так пыталась оградить себя от сколько-нибудь глубоких чувств расставания именно потому, что они были для нее почти невыносимы. Они словно бы служили маленькими напоминаниями о смерти, которая может забрать ее в любую секунду, тогда как другие будут продолжать жить дальше и любить. А теперь в ее жизнь прихлынуло как раз такое чувство разлуки.

Теперь она по себе знала, что такое неразделенная любовь, но для нее это чувство было особым: она понимала, что это ее последний шанс, что ей предстоит жить в полном одиночестве, и это было особенно горько. Но ведь она научилась смотреть смерти прямо в глаза – как же она может отшатнуться от этой новой формы страдания? Фланнери понимала, что ей надо сделать: переплавить этот мучительный опыт в новые рассказы и в свой второй роман, использовать эти переживания для того, чтобы обогатить свои знания о людях и об их уязвимых местах.

На протяжении следующих нескольких лет на ней все сильнее сказывались побочные эффекты лекарств, которые она принимала. Кортизон все больше размягчал кости ее бедер и нижней челюсти, а ее руки иногда так слабели, что она не могла печатать на машинке. Вскоре она уже была не в состоянии передвигаться без костылей. Солнечный свет стал ее врагом, потому что он усиливал волчаночную сыпь. Перед выходом на прогулку ей приходилось прикрывать каждый миллиметр своего тела, даже в удушающую летнюю жару. Врачи пытались на время снять ее с кортизона, чтобы ее организм немного передохнул. В результате она совсем обессилела, и ей стало гораздо труднее писать.

Однако, несмотря на все тяготы этих нескольких лет, она все-таки сумела выпустить два романа и несколько сборников рассказов. Ее считали одним из величайших американских писателей современности, хотя она еще была молода. Но вдруг ей стало казаться, что она исписалась и ей больше нечего сказать. Весной 1962 г. она писала подруге: «Я пишу уже 16 лет, и у меня такое чувство, что я исчерпала свой исходный потенциал и что теперь мне нужно какое-то благословение, способное углубить восприятие».

Незадолго до Рождества 1963 г. она внезапно упала в обморок. Ее отвезли в больницу. Врачи диагностировали у нее малокровие и приступили к серии переливаний крови, чтобы привести в чувство. Теперь слабость не позволяла ей даже сидеть за пишущей машинкой. Еще через несколько месяцев врачи обнаружили у нее доброкачественную опухоль, которую требовалось удалить. Они опасались лишь, как бы эта операция и вызванные ею физические травмы не привели к рецидиву волчанки и повторению вспышек острой лихорадки, от которых она так страдала 10 лет назад.

В письмах к друзьям она сообщала обо всем этом в довольно легкомысленном тоне. Как ни странно, теперь, в период невиданной слабости, она вдруг нашла в себе вдохновение для того, чтобы написать еще несколько рассказов. Она подготовила новый сборник, который должен был выйти осенью. В больнице она внимательно изучала медсестер, находя благодаря этому материал для создания новых персонажей. Когда врачи запрещали ей работать, она мысленно придумывала рассказы и запоминала их. Она прятала записные книжки под подушкой. Ей нужно было продолжать писать.

Операция прошла успешно, однако к середине марта стало очевидно, что волчанка стремительно возвращается. Фланнери сравнивала ее с волком, беснующимся в ней, пожирающим ее внутренности. Ее пребывание в больнице продлили. Несмотря на ни что, ей удавалось урывками писать, каждый день набирая свои два часа, пряча работу от медсестер и врачей. Она спешила нацарапать последние рассказы, прежде чем все кончится.

21 июня ей наконец разрешили вернуться домой. В глубине души она чувствовала, что финал близок. Она так отчетливо помнила последние дни отца. Невзирая на боль, ей нужно было работать дальше, дописать рассказы, завершить правку. Если она сумеет заниматься этим всего по часу в день – что ж, ладно. Она выжмет до капли все остатки сознания, она использует их на всю катушку. Ей суждено было стать писателем – и она реализовала это пророчество. Она прожила невероятно богатую жизнь. Сейчас ей не на что жаловаться, не в чем раскаиваться, только вот доделать бы эти рассказы.

31 июля она смотрела в окно на летний дождь и вдруг потеряла сознание. Ее спешно повезли в больницу. Она умерла ранним утром 3 августа. Ей было 39 лет. В соответствии с ее последними пожеланиями Фланнери похоронили рядом с отцом.

* * *

Интерпретация. На протяжении нескольких лет после первой вспышки волчанки Фланнери О’Коннор все чаще стала замечать необычное явление. Она обнаружила, что при личном общении с друзьями и посетителями, а также в переписке зачастую играет роль советчика, дающего людям наставления по поводу того, как им жить, на что направлять энергию, как сохранять спокойствие среди невзгод, как развивать в себе ощущение цели. Но ведь, казалось бы, главные тяготы испытывает как раз она. Она умирает, она вынуждена справляться с серьезными физическими ограничениями.

Она чувствовала, что в мире все больше людей, сбившихся с пути. Такие люди не могли всецело посвятить себя своей работе или отношениям с близкими. Они вечно пробовали себя там и тут, искали новых удовольствий и развлечений, но чувствовали при этом внутреннюю пустоту. Как правило, столкнувшись с препятствиями или одиночеством, они ломались. Поэтому они и обращались к ней как к незыблемой твердыне, как к человеку, который сумеет поведать им правду о них самих и помочь им избрать верный путь.

Ей представлялось, что разница между нею и этими людьми проста: она год за годом неотрывно смотрела смерти в глаза. Она не тешила себя смутными надеждами на будущее, не слишком доверяла медицине, не топила свои печали в алкоголе или наркотиках. Она смирилась с ранним смертным приговором и стала использовать его в своих целях.

Для Фланнери постоянная близость смерти стала призывом заставить себя действовать безотлагательно, углубить свою религиозную веру, разжечь в себе удивление перед тайнами и неопределенностями жизни. Она использовала неотвратимость скорого конца для того, чтобы понять, что по-настоящему значимо. Это осознание помогало ей избегать мелких дрязг и пустячных забот, которые так отягощали других. Оно позволяло ей как следует закрепиться в настоящем, ценить каждое мгновение, каждую встречу.

Теперь она знала, что за ее недугом стоит высшая цель, так что у нее не возникало потребности жалеть себя. Сражаясь с болезнью без всяких уверток, она имела возможность закалить себя, научиться терпеть боль, терзающую ее тело, и продолжать писать. Расставание с Эриком стало для нее еще одной «пулей в бок», но к тому времени она уже достаточно укрепилась духом, так что сумела вновь обрести равновесие уже через несколько месяцев, не разозлившись на весь свет и не уйдя в полное отшельничество.

Это означает, что она добилась глубинного примирения с той окончательной, безжалостной реальностью бытия, отражением которой для нее стала близкая смерть. Но великое множество других людей, в том числе и ее знакомые, страдали от «дефицита реализма», избегая мыслей о собственной смертности и о других неприятных сторонах жизни.

Глубокая сосредоточенность на своей смертности давала ей еще одно важное преимущество: это усиливало ее эмпатию, чувство связанности с другими людьми. Да и вообще ее отношения со смертью имели особый оттенок: смерть представляла участь, уготованную не ей одной, но эта участь была тесно связана с ее отцом. Их страдания, их кончины были тесно переплетены. И Фланнери воспринимала свою близость к концу как призыв пойти еще дальше, увидеть, как наша смертность соединяет всех нас, уравнивает нас. Это наша общая судьба, и она должна способствовать нашему сплочению. Именно благодаря этому мы должны стряхнуть с себя ощущение превосходства и отдельности.

Углубляющаяся эмпатия Фланнери, ее растущее чувство единства с другими, о котором свидетельствовало ее сильное желание общаться с самыми разными людьми, подтолкнули ее к тому, чтобы в конце концов отказаться от одного из главных ограничений, существовавших в ее сознании: от расистского отношения к афроамериканцам, которое она восприняла от матери и многих других белых южан. Она ясно видела в себе это чувство и боролась с ним, особенно в своих произведениях. В начале 1960-х гг. эта духовная эволюция привела к тому, что она даже приветствовала движение за гражданские права, возглавляемое Мартином Лютером Кингом. А в своих последних рассказах она выражала мечту о том, как все расы Америки однажды станут равны, оставив позади это темное пятно, так обезобразившее прошлое страны.

Больше 13 лет Фланнери О’Коннор смотрела в дуло нацеленного на нее ружья и отказывалась отводить взгляд. Безусловно, вера помогала ей сохранять эту отвагу, но Фланнери прекрасно знала, что множество религиозных людей не меньше прочих подвержены самообману и духовной трусости, когда речь заходит об их собственной смертности, и не меньше прочих склонны к самоуспокоенности и мелочности. Она сама сделала такой выбор – использовать свой смертельный недуг как средство для того, чтобы прожить остаток жизни как можно более насыщенно, стараясь как можно полнее реализовать свой потенциал.

Вот что следует понять. Как правило, мы читаем такие истории с некоторым чувством отстраненности. Мы невольно испытываем облегчение, понимая, что находимся в значительно лучшем положении. Но это серьезнейшая ошибка. Судьба Фланнери О’Коннор, по сути, ничем не отличается от судьбы каждого из нас: все мы находимся в процессе умирания, все мы сталкиваемся с той же самой неопределенностью. Более того, ощущая смерть как нечто близкое и осязаемое, она получила своего рода преимущество перед нами: она чувствовала, что обязана посмотреть смерти в лицо, использовать свое осознание близкого конца.

Мы же, как правило, имеем возможность уклоняться от этой мысли, воображая, что перед нами лежат бескрайние просторы времени, и бесцельно блуждаем по жизни, пробуя себя то в одном, то в другом. Когда же реальность настигает нас, когда мы получаем собственную «пулю в бок» в виде непредвиденного кризиса в карьере, мучительного разрыва отношений, смерти близкого человека или смертельной болезни, мы, как правило, не готовы справиться с таким ударом.

Наше бегство от мыслей о смерти задает паттерн обращения с другими неприятными истинами и жизненными препятствиями. Мы легко впадаем в истерику и выходим из себя, обвиняя других в своей участи, сердясь на себя, жалея себя, – или же решаем как следует отвлечься и ищем способы побыстрее приглушить боль. Это входит в привычку, от которой мы затем не в состоянии избавиться. Обычно мы чувствуем смутную тревогу и пустоту, причина которых – именно бегство от неудобных истин.

Прежде чем этот паттерн закрепится в нас на всю оставшуюся жизнь, надо суметь всерьез и надолго стряхнуть с себя это дремотное состояние. Мы должны выработать в себе умение бестрепетно взирать на собственную смертность, не обманывая себя мимолетными, абстрактными размышлениями о смерти как таковой. Мы должны сосредоточиться на неопределенности, сопряженной со смертью: конец может наступить хоть завтра, как и любое другое несчастье или утрата. Мы не должны откладывать это осознание «на потом». Мы не должны ощущать себя «выше» других, «не такими, как все»: необходимо понять, что смерть – это общая участь, которая должна соединять нас с другими людьми узами глубокой эмпатии. Каждый из нас – часть единого братства, своего рода содружества смертных.

Таким образом мы задаем своей жизни совершенно иное направление. Относясь к смерти как к чему-то привычному и близкому, мы понимаем, как коротка жизнь и что для нас действительно важно. У нас возникает ощущение безотлагательности дел, мы начинаем полнее посвящать себя работе и отношениям с близкими людьми. Столкнувшись с кризисом, утратой или болезнью, мы уже не ощущаем такого всеподавляющего ужаса. У нас не возникает потребности спрятать голову в песок. Мы можем смириться с тем, что боль и страдания – неотъемлемая часть жизни, и используем эти моменты для того, чтобы закалять свой дух и учиться. Как и в случае Фланнери, осознание нашей смертности очищает нас от нелепых иллюзий и позволяет нам острее воспринимать все аспекты того, что мы переживаем.

Как оглянусь на прошедшее да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неумении жить, как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, – так кровью обливается сердце мое. Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья. Si jeunesse savait! Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму. Брат! Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце в чистоте. Я перерожусь к лучшему.

Федор Михайлович Достоевский