Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Вы от рождения принадлежите к определенному поколению, и эта принадлежность сильнее, чем вы думаете, определяет черты вашей личности. Ваше поколение хочет отличаться от предыдущего, отделиться от него, задать новый тон в мире. При этом оно формирует свои вкусы, ценности, методы мышления, которые вы интернализируете на личностном уровне. С годами эти поколенческие ценности и идеи, как правило, все сильнее мешают вам воспринимать иные точки зрения, так что ваше сознание оказывается все более зашоренным. Ваша задача – как можно глубже понять это глубинное влияние на вашу личность, на то, как вы воспринимаете мир. Хорошо поняв дух своего поколения и времени, в которое вам довелось жить, вы лучше сумеете использовать дух времени (Zeitgeist). Вы сами станете тем, кто предугадывает и даже задает тенденции, которых так жаждет ваше поколение. Вы освободите сознание от ментальных ограничений, которые налагает на него ваше поколение, и станете больше похожи на того человека, каким себя представляете, а эта свобода, в свою очередь, наделит вас немалыми возможностями.
10 мая 1774 г. умер шестидесятичетырехлетний король Франции Людовик XV, и, хотя страна погрузилась в положенный траур по почившему монарху, многие французы испытали немалое облегчение. Он правил Францией больше полувека. После себя оставил процветающую страну, ставшую доминирующей державой в Европе, но многое в ней менялось на глазах. Средний класс, численность которого неудержимо росла, жаждал власти, среди крестьян то и дело вспыхивали волнения, и в целом народу хотелось нового курса. Поэтому французы с большой надеждой и симпатией смотрели на нового правителя – короля Людовика XVI, внука покойного короля. Ему было тогда всего 20 лет. Он и его молодая жена Мария-Антуанетта представляли новое поколение, которое, как мечталось народу, наверняка вдохнет в страну и в само монархическое правление новую жизнь.
Однако молодой король не разделял оптимизма подданных. Иногда ему даже казалось, что еще чуть-чуть и он впадет в панику. С детства он страшился самой мысли о том, что когда-нибудь ему, быть может, придется сесть на престол. По сравнению со своим жизнерадостным дедом Людовик отличался застенчивостью; это был неловкий молодой человек, вечно неуверенный в себе и боявшийся допустить ошибку. Ему казалось, что высокое звание французского монарха ему не по плечу. Теперь, взойдя на престол, он больше не сможет скрывать свою неуверенность от придворных и от всего французского народа. Однако, готовясь к коронации, намечавшейся на весну 1775 г., Людовик начал ощущать себя по-иному. Он решил во всех подробностях изучить ритуал коронации, чтобы заранее быть ко всему готовым и не наделать ошибок. То, что он узнал, наполнило его уверенностью, в которой он так отчаянно нуждался.
Согласно легенде, голубь, посланный Святым Духом, некогда принес на землю сосуд со священным елеем. Этот сосуд затем хранился в Реймсском соборе и с IX в. использовался для помазания на царство всех французских королей. После помазания елеем король мгновенно возносился над простыми смертными и наделялся божественной природой, делаясь наместником Бога на земле. Ритуал представлял символический брак между новым королем и церковью, а также французским народом. Телом и духом монарх теперь олицетворял все население страны, переплетение собственной жизни и народной судьбы. Получив небесное одобрение, король мог рассчитывать на Господне руководство и покровительство.
Впрочем, к 1770-м гг. многие французы, в том числе и прогрессивные клирики, стали воспринимать этот ритуал как пережиток прошлого. Однако Людовику казалось иначе. Ему приносила успокоение сама древность ритуала. Вера в значимость этой церемонии помогала ему преодолевать страхи и сомнения. Она вселяла в него глубочайшее ощущение важности его миссии: помазание должно было сделать его божественную природу реальной.
Людовик решил воссоздать священный ритуал в форме, наиболее близкой к изначальной. Более того, он задумал пойти еще дальше. Бродя по Версальскому дворцу, он заметил, что многие из живописных портретов и статуй Людовика XIV так или иначе связывают его образ с римскими богами, символически укрепляя образ самой французской монархии как чего-то древнего и незыблемого. Новый король пожелал окружить себя аналогичной символикой во время публичной части коронации, ошеломив подданных впечатляющим зрелищем и символами, которые он выбрал.
Коронация Людовика XVI состоялась 11 июня 1775 г. В толпе, окружившей собор в этот теплый день, оказался неожиданный «турист» – пятнадцатилетний юноша по имени Жорж-Жак Дантон. Он учился в школе-пансионе города Труа. У его семьи были крестьянские корни, но его отец сумел стать юристом, благодаря чему семья пробилась в стремительно разраставшийся во Франции средний класс. Но отец умер, когда мальчику было всего три года. Мать воспитывала юного Дантона в надежде, что он пойдет по отцовским стопам, освоив надежную профессию.
Вид у Дантона был странный, почти безобразный. Мальчик был необычно крупным для своих лет, с огромной головой и довольно устрашающим лицом. Он рос на семейной ферме, и на него дважды нападали быки: их рога разорвали ему верхнюю губу и сломали нос. Из-за внешности некоторые его побаивались, но многих так очаровывала его юная экспансивность, что они уже не обращали внимания на его лицо. Мальчик отличался простодушным бесстрашием, вечно искал приключений, и его храбрая натура привлекала людей, особенно одноклассников.
Либеральные священники, руководившие школой, где он учился, решили дать премию тому из учеников, кто напишет лучшее сочинение о грядущей коронации, о ее необходимости и значении во времена, когда Франция предпринимает попытки модернизироваться. Вообще-то Дантон не принадлежал к числу интеллектуалов. Он предпочитал плескаться в близлежащей реке и играть в подвижные игры. Его интересовал лишь один предмет – история, особенно древнеримская. Его любимым историческим персонажем стал великий римский политик и оратор Цицерон. Мальчик отождествлял себя с Цицероном, тоже выходцем из среднего класса. Он запоминал наизусть цицероновские речи, и в нем развилась любовь к ораторскому искусству. У него был мощный голос, и ораторское мастерство давалось ему легко. Но по письменной части он отставал.
Ему очень хотелось получить премию – ведь это тут же возвысило бы его над прочими учениками. Он рассудил, что есть лишь один способ компенсировать свои не блестящие писательские способности: самолично посетить коронацию и описать ее в ярких красках. Кроме того, он ощущал странное родство с юным королем: по возрасту они были не так уж далеки друг от друга, оба были крупны и, как все считали, нехороши собой.
Прогулять уроки, чтобы отправиться в Реймс, находившийся всего в 120 километрах, – это было как раз из разряда приключений, всегда манивших его. Он сказал друзьям: «Хочу посмотреть, как делают королей». Дантон сбежал в Реймс накануне дня коронации и прибыл вовремя. Теперь он протискивался через толпу французов, собравшихся возле собора. Стражники с длинными пиками сдерживали их напор. Внутрь допускали лишь аристократов. Дантон пробился как можно ближе и разглядел-таки короля в великолепном церемониальном облачении, усыпанном бриллиантами и золотом. Монарх поднимался по ступеням. За ним следовала очаровательная королева, в прекрасном платье, с невероятно высокой прической. Дальше шли придворные. Издали казалось, что это фигуры из другой эпохи. Они сильно отличались от всех людей, которых он видел прежде.
Мальчик терпеливо дождался окончания ритуала. Король вновь появился на ступенях собора, на сей раз уже в короне. Когда Людовик проходил мимо, Дантон смог увидеть его лицо с более близкого расстояния. За эти несколько мгновений он с удивлением обнаружил, что монарх выглядит довольно заурядно, несмотря на все его наряды и драгоценности. Потом правитель забрался в невообразимо роскошную карету, именуемую Sacré – «Священная». Казалось, она явилась прямиком из сказки. Ее сделали специально для коронации. Она должна была символизировать колесницу Аполлона, сияла как солнце – символ французских королей – и отличалась колоссальными размерами. Со всех сторон на ней сверкали золотые статуэтки римских богов. На дверце, обращенной к Дантону, был изображен Людовик XVI в образе римского императора, попирающего ногами облако и делающего призывный жест французскому народу, толпившемуся внизу. Самым странным мальчику показалось то, что над экипажем возвышается огромная бронзовая корона.
Sacré должна была служить символом монархии, сияющей, овеянной мифами. Что и говорить, она впечатляла, но при этом казалась несколько неуместной: слишком большая, слишком ослепительная, а когда король забрался в нее, она словно бы поглотила его целиком. Величественно это или гротескно? Дантон никак не мог решить.
В тот же день он вернулся в школу. Голова у него шла кругом от этих причудливых образов. Вдохновленный увиденным, он написал сочинение, оказавшееся значительно лучше всех, которые он сдавал прежде. Ему присудили приз.
Окончив школу в Труа, Дантон быстро добился немалых успехов: мать могла бы им гордиться. В 1780 г. он перебрался в Париж, где стал работать клерком в судах. Уже через несколько лет он выдержал положенный экзамен и стал практикующим адвокатом. В суде со своим могучим голосом и ораторскими навыками Дантон естественным образом становился центром внимания, поэтому его карьерный рост происходил весьма стремительно. Общаясь с собратьями-адвокатами и читая газеты, он заметил, что во Франции творится нечто странное: растет недовольство королем, королева слишком расточительна, высшие классы слишком надменны и великие мыслители современности высмеивают их в своих пьесах, романах и трактатах.
Основная проблема заключалась в финансовом положении страны: казалось, во Франции вот-вот кончатся деньги. Причиной служила устаревшая финансовая структура государства. Французский народ задыхался под бременем всевозможных налогов, учрежденных еще в феодальные времена, однако церковники и знать по большей части освобождались от этого груза. Налоги, которыми облагались низший и средний класс, попросту не могли приносить достаточно дохода, особенно с учетом безудержных трат французского двора, усугубившихся из-за пышных приемов, которые устраивала Мария-Антуанетта, и из-за ее любви к роскоши.
Государственная казна таяла, цены на хлеб неудержимо росли, миллионы людей оказались перед угрозой голода. В сельской местности повсюду вспыхивали бунты. Они докатились даже до самого Парижа. И посреди всей этой сумятицы выяснилось, что молодой король слишком нерешителен и не в силах справиться с оказываемым на него давлением.
В 1787 г., в то время как финансовая ситуация в стране продолжала ухудшаться, Дантону выпал шанс, какие появляются раз в жизни: ему предложили место адвоката в Королевском совете, что означало бы немалую прибавку к жалованью. Дантон хотел жениться на молодой женщине по имени Габриэль Шарпантье, но ее отец был против, ибо претендент на ее руку зарабатывал слишком мало. Поэтому Дантон согласился занять предложенную должность, хоть и опасался, что поднимается на борт тонущего корабля. Уже через два дня он обвенчался с Габриэль.
Дантон хорошо выполнял свою работу, но оказывался все больше втянутым в волнения, начавшиеся в Париже. Он вступил в Клуб кордельеров, где была представлена странная смесь богемных художников и политических агитаторов. Клуб находился неподалеку от дома, где жил Дантон, так что он начал ежедневно проводить там по много часов. Вскоре он стал принимать участие в ожесточенных дискуссиях о будущем Франции, нередко разгоравшихся в клубе. Он ощущал, как необычно изменилась общественная атмосфера: в ней появился дух отваги, внезапно позволивший людям высказывать о монархии суждения, которые они бы ни за что не решились произнести несколько лет назад. Дантон был воодушевлен, он не мог противиться этим настроениям, он стал произносить собственные пламенные речи, клеймя жестокость знати, и наслаждался вниманием.
В 1788 г. ему предложили более высокую должность в Королевском совете, но он отказался от нее. Королевскому министру, обратившемуся к нему с этим предложением, он прямо сказал, что монархия обречена: «Речь уже не идет о каких-то скромных реформах, – заявил он. – Мы на грани революции, мы еще никогда не были так близки к этому. <…> Разве вы не видите, что надвигается лавина?»
Весной 1789 г. Людовику пришлось созвать национальную ассамблею, чтобы попытаться предотвратить банкротство, угрожавшее стране. Эта ассамблея называлась Генеральными штатами. Генеральные штаты предназначались для преодоления национальных кризисов, но к их созыву всегда прибегали как к последнему средству: в предыдущий раз такая ассамблея созывалась в 1614 г., после смерти короля Генриха IV. На ассамблею собирались представители трех основных сословий французского общества – аристократии, духовенства и третьего сословия, то есть всех остальных. Хотя подавляющее большинство жителей Франции должно было быть представлено членами третьего сословия, в составе ассамблеи неизменно наблюдался серьезный перекос в пользу дворянства и церковников. Однако французский народ сейчас возлагал большие надежды на Генеральные штаты, так что Людовик XVI все-таки созвал их, пусть и с огромной неохотой.
Всего за месяц до созыва Генеральных штатов в Париже вспыхнули волнения из-за подорожания хлеба, королевские войска стреляли в толпу и убили несколько десятков человек. Дантон стал свидетелем кровопролития и ощутил перелом в настроениях людей, особенно принадлежавших к низшим классам, а также в своих собственных. Дантон разделял их отчаяние и гнев; он понимал, что их больше не удастся успокоить обычными цветистыми фразами. Он начал выступить на перекрестках перед рассерженными толпами. Он обзавелся последователями и приобрел определенную известность. Когда один из друзей выразил удивление этим новым направлением его жизненного пути, Дантон ответил, что он увидел в реке мощную волну, порожденную приливом, прыгнул в нее и позволил нести себя куда ей вздумается.
Готовясь к созыву Генеральных штатов, Людовик едва сдерживал недовольство и гнев. С тех пор, как он взошел на трон, постоянно сменявшиеся министры финансов предостерегали короля, что в стране грянет кризис, если Франция не реформирует налоговую систему. Правитель понимал это и даже пытался инициировать реформы, но знать и духовенство, опасаясь возможных последствий таких преобразований, очень враждебно высказывались по поводу этих идей, так что королю пришлось отступиться. А теперь, когда казна страны почти опустела, аристократия и третье сословие, по сути, держали его в заложниках, заставляя созвать Генеральные штаты и ставя его в положение, когда он вынужден просить денег у своего народа.
Генеральные штаты не были обычной, традиционной частью французского правительства: это была аномалия, вызов божественным правам короля, прямой путь к анархии. Кто вообще может знать, что будет лучше для Франции? Его подданные с миллионом разнородных мнений? Аристократия с ее узкими интересами и жадным стремлением урвать побольше власти? Нет, один лишь король способен проложить для страны верный курс, который выведет ее из кризиса. Ему следует вновь показать, кто в доме хозяин, и усмирить этих расшалившихся детей.
И король придумал план: надо впечатлить их блистательным величием монархии, дать им понять, как она необходима в качестве верховной власти во Франции. Для этого он соберет Генеральные штаты в Версальском дворце, несмотря на то что советники отговаривали его это делать, ведь Версаль находился поблизости от Парижа с его бесчисленными агитаторами. Людовик рассудил, что большинство делегатов от третьего сословия представляют средний класс, поэтому они сравнительно умеренны. Оказавшись посреди всей этой пышности и грандиозных символов французской монархии, представители третьего сословия невольно задумаются о том, что некогда создал Людовик XIV, при котором был построен Версальский дворец, и сколь многим они обязаны монархии, превратившей Францию в великую державу. Нынешний король намеревался провести церемонию открытия ассамблеи, соперничающую по роскоши с его коронацией, и напомнить всем сословиям о божественных истоках его королевской власти.
Впечатлив всех прошлыми заслугами монархии, он затем согласится на некоторые реформы системы налогообложения: третье сословие наверняка будет очень признательно. Но при этом он ясно даст понять, что монархия и два первых сословия ни при каких обстоятельствах не уступят других полномочий и привилегий. В итоге правительство получит необходимые средства благодаря налогам, а традиции, которые он так хочет поддерживать, останутся неизменными.
Церемония открытия ассамблеи прошла в точности как он задумывал, однако, к его большому огорчению, депутаты от третьего сословия, похоже, мало заинтересовались красотами дворца и всей сопутствующей помпезностью. Во время положенных религиозных церемоний они держались почти неуважительно. Они не так уж горячо аплодировали королю во время его вступительной речи. Им явно казалось, что предложенных налоговых реформ недостаточно. Шли недели, Генеральные штаты продолжали заседать, а представители третьего сословия становились все более требовательными. Теперь они уже настаивали на том, чтобы все три сословия обладали равной властью.
Когда же правитель не согласился на их требования, они совершили немыслимое – провозгласили себя истинными представителями французского народа, равными королю, и объявили, что образуют Национальное собрание. Они предложили переход к конституционной монархии, заявив, что за ними – поддержка подавляющего большинства населения. Если же им не уступят, они позаботятся о том, чтобы правительство попросту не сумело собрать необходимые налоги. Взбешенный таким шантажом, король наконец распорядился, чтобы представители третьего сословия перестали собираться в привычном для них месте, однако они наотрез отказались – то есть не подчинились королевскому указу. Ни одному французскому королю еще не приходилось сталкиваться с таким неповиновением низших классов.
Волнения по всей стране усиливались, и Людовик счел, что надо поскорее уничтожить проблему в зародыше. Он решил забыть о попытках примирения и прибегнуть к насилию, обратившись к помощи армии: пусть наведет порядок в Париже и везде, где требуется. Но 13 июля гонцы из Парижа доставили ему тревожные новости: парижане, предвидя, что король введет в столицу войска, стремительно вооружались сами, грабя армейские казармы и арсеналы. Выяснилось, что войска, введенные для подавления восстания, весьма ненадежны: многие солдаты отказывались стрелять по соотечественникам. На следующий день огромная толпа парижан двинулась на Бастилию, парижскую королевскую тюрьму, служившую символом монархического гнета, и захватила ее.
Париж перешел в руки народа, и Людовик не мог с этим ничего поделать. Он с ужасом наблюдал, как Национальное собрание, по-прежнему заседавшее в Версале, быстро проголосовало за то, чтобы лишить аристократию и духовенство всевозможных привилегий, которыми они пользовались столько веков. Заседающие, заявив, что действуют от имени народа, постановили взять под контроль католическую церковь и продать с публичного аукциона все огромные площади принадлежавших ей земель. Хуже того, они провозгласили, что отныне все граждане Франции равны. Монархии позволялось существовать и дальше, но король должен был поделиться властью с народом.
В последующие недели, пока придворные, потрясенные и безумно напуганные этими событиями, разбегались из Версаля в безопасные области Франции или в другие страны, король наконец по-настоящему ощутил значение того, что случилось в эти несколько месяцев. Он бесцельно бродил по залам дворца, оставшись практически в одиночестве. Живописные полотна и царственные символы времен Людовика XIV смотрели на него, будто издеваясь над ним и над безобразиями, которым он позволил свершиться во время своего правления.
Ему требовалось каким-то образом вернуть власть над Францией, и единственным способом было еще сильнее положиться на военных, отыскать полки, еще хранившие ему верность. В середине сентября он распорядился, чтобы к Версалю перебросили Фландрский полк, где служили лучшие солдаты страны и где сильны были монархические симпатии. Вечером 1 октября личная гвардия короля решила провести банкет в честь Фландрского полка. На это мероприятие явились все придворные, еще остававшиеся во дворце, а также король с королевой.
Солдаты, разумеется, напились. Они выкрикивали здравицы в честь короля, громогласно клялись в своей верности монархии. Они распевали разухабистые баллады, высмеивавшие французский народ. Они горстями швыряли на пол трехцветные значки и ленты, символизировавшие революцию, и демонстративно топтали их сапогами. Король и королева, в последнее время пребывавшие в унынии, взирали на все это с нескрываемым восторгом: они словно мысленно возвращались в благословенное прошлое, когда один вид царственной четы возбуждал у подданных восторг и обожание. Однако весть о происходившем на банкете быстро долетела до Парижа, вызвав там возмущение и даже панику. Парижане всех сословий заподозрили, что король замышляет нечто вроде контрреволюционного переворота. Они с ужасом представляли, как аристократия снова начнет беспрекословно подчиняться Людовику и отомстит взбунтовавшемуся французскому народу.
Не прошло и нескольких дней, как до короля дошло известие, что тысячи парижан движутся на Версаль. Они были вооружены и тащили за собой пушки. Правитель хотел бежать вместе с семьей, но слишком долго колебался. Когда он все-таки решился это сделать, было уже слишком поздно: толпа мятежников вошла в Версаль. Утром 6 октября группа возмущенных граждан ворвалась во дворец, убивая всех на своем пути. Они потребовали, чтобы Людовика и его семейство препроводили в Париж, где французские граждане смогут присматривать за ним, следя, чтобы он во всем придерживался установленного ими нового порядка.
Людовику не оставалось выбора. Вместе с потрясенной семьей он втиснулся в одну карету. По пути в Париж ее постоянно окружала толпа. В этой толпе Людовик видел отрубленные головы солдат своей личной гвардии, наколотые на длинные пики и демонстрируемые всем и каждому. Но еще больше его поразило зрелище бесчисленных мужчин и женщин, тащившихся рядом с каретой. Одетые в лохмотья и исхудавшие от голода, они прижимались лицом к окну экипажа, осыпая короля и королеву ужаснейшей бранью. Он не узнавал собственных подданных. Это был совсем незнакомый ему французский народ. По всей вероятности, это агитаторы, которых заслали враги, чтобы подорвать устои монархии. Похоже, мир сошел с ума.
В Париже короля, его семью и остававшуюся при них горстку придворных, поместили в королевскую резиденцию Тюильри, где уже больше 100 лет никто не жил.
Не прошло и недели, как монарха посетил странный человек, чье лицо и манера поведения напугали его. Это был Жорж-Жак Дантон, ныне один из вождей Французской революции. Он заявил, что от имени французского народа явился приветствовать прибытие короля в столицу. Визитер объяснил, что некогда являлся членом Королевского совета, и заверил короля: народ благодарен ему за покорность народной воле, а теперь ему предстоит сыграть важную роль монарха, который торжественно поклянется следовать введенной в стране конституции.
Людовик никак не мог сосредоточиться на его словах. Он как зачарованный глядел на огромную голову посетителя, на его причудливый наряд (черные атласные панталоны, белые шелковые чулки, башмаки с пряжками: такого смешения стилей Людовик еще никогда не видел). Короля поражало и его поведение – непринужденная речь, отсутствие должного уважения и благоговейного трепета перед королем. Гость почтительно поклонился правителю, но отказался целовать его руку: серьезное нарушение этикета. Так вот они какие – революционеры, друзья народа? Людовик никогда прежде не встречал таких личностей и счел этот опыт чрезвычайно неприятным.
Летом 1789 г. Дантон по большей части поддерживал решения Национального собрания, но продолжал настороженно относиться к знати и хотел добиться, чтобы аристократы лишились привилегий навсегда. Именно аристократия привела страну в бедственное положение, и французам не следовало это забывать. Дантон стал одним из главных подстрекателей к протесту против высших классов, поэтому он утратил доверие более умеренных и буржуазных вождей революции, предпочитавших двигаться вперед медленно и постепенно. Дантон казался им чудовищным великаном, изрыгающим проклятия. Они вытеснили его из своего круга и не позволили занять никакой официальной должности в формирующемся правительстве.
Чувствуя, что его подвергают остракизму, и при этом, быть может, вспоминая о собственных крестьянских корнях, Дантон ощущал все большее родство с так называемыми санкюлотами («голоштанниками»), представителями самых низших классов французского общества, наиболее революционными по духу. Когда до Парижа дошли слухи о скандальном поведении Фландрского полка на банкете 1 октября, Дантон стал одним из главных агитаторов, выступавших за поход на Версаль, и на волне успеха этого похода сделался вождем кордельеров. Именно в этом качестве он и нанес визит в Тюильри – не только для того, чтобы приветствовать короля, но чтобы оценить, насколько монарх готов поддержать конституцию.
Дантон невольно вспоминал помпезную коронацию, свидетелем которой стал почти четырнадцать с половиной лет назад: несмотря на все, что произошло в последние месяцы, король, казалось, упорно желает воссоздать версальский этикет и пышные церемонии. На нем было парадное королевское облачение, с орденской лентой через плечо, с многочисленными медалями на груди. Он настаивал на соблюдении былых формальностей, а слуги по его распоряжению по-прежнему носили полагающиеся им разукрашенные ливреи. Все это было невероятно суетно и бессмысленно и не имело никакого отношения к тому, что творится вокруг. Впрочем, Дантон вел себя вежливо. Он сохранил какую-то парадоксальную симпатию к королю. Но теперь, изучая его, он видел лишь обломок прошлого. Дантон сомневался, что король станет приверженцем нового порядка. Уходя, он был больше чем когда-либо уверен: французская монархия безнадежно устарела.
В последующие месяцы король поклялся, что будет верен конституции, но Дантон заподозрил его в двойной игре: он полагал, что Людовик все же замышляет вернуть монархии и аристократии прежнюю власть. Целая коалиция европейских стран развязала против революции настоящую войну, намереваясь освободить короля и восстановить во Франции прежние порядки. Дантон был уверен, что король поддерживает связь с этой коалицией.
А в июне 1791 г. пришла самая поразительная весть: как выяснилось, король вместе с семейством ухитрился сбежать из Парижа в карете. Через несколько дней беглецов схватили. Зрелище могло бы показаться забавным, если бы ситуация не была такой тревожной. Члены королевской семьи нарядились обычными буржуа, выезжающими отдохнуть, но ехали в роскошном экипаже, который никак не соответствовал их одежде и привлекал всеобщее внимание. Их узнали, поймали и вернули в столицу.
Теперь Дантон почувствовал, что его время пришло. Либеральные и умеренные революционеры настаивали на невиновности короля, уверяя, что его обманом убедили скрыться или даже похитили. Они опасались бед, которые могут произойти с Францией, если отменить монархию, и с тревогой думали о том, как поведут себя вторгшиеся в пределы Франции иноземные армии, если с королем что-то случится. Дантону эти опасения казались нелепыми. Он полагал, что либералы и умеренные лишь пытаются отсрочить неизбежное. Монархия уже утратила смысл, король явил себя предателем, и не следует бояться говорить об этом вслух. Дантон настаивал: Франции пора провозгласить себя республикой, раз и навсегда избавившись от монархического режима.
Его призыв к переходу на республиканскую форму правления нашел отклик в сердцах многих, особенно среди санкюлотов. Влияние Дантона росло, его в первый раз избрали на официальный пост заместителя прокурора революционной Парижской коммуны. Он тут же принялся наводнять коммуну своими сторонниками, готовясь вершить великие дела.
Следующим летом большая группа марсельских санкюлотов прибыла в Париж на празднование третьей годовщины революции. Марсельцы, вдохновленные призывами Дантона учредить республику, сами записались под его начало; весь июнь и июль они устраивали шествия по парижским улицам, распевая революционные гимны, и распространяли требование Дантона учредить во Франции республику. Каждый день к марсельцам присоединялись все новые энтузиасты. Исподволь готовя переворот, Дантон постепенно взял в руки бразды правления коммуной. Члены коммуны проголосовали за открытие для свободного прохода многочисленных парижских мостов, связывающих левый берег Сены и Тюильри. Так королевское семейство лишилось всякой защиты, ведь теперь толпа могла прошествовать прямо ко дворцу.
Утром 10 августа по всему городу тревожно зазвонили колокола. Под мерные удары барабанов огромная толпа парижан двинулась через мосты на Тюильри. Большинство солдат, охранявших дворец, разбежались, и вскоре королевской семье пришлось самой спасаться бегством. Они укрылись в одном из залов, где обычно заседало Национальное собрание. Толпа быстро перебила оставшихся солдат охраны и захватила дворец.
Затея Дантона удалась: народ сказал свое веское слово и Национальное собрание проголосовало за отмену монархии, лишив короля и его семейство всех властных полномочий, какие у них еще оставались, и всякой защиты. Одним ударом Дантон положил конец самой долговечной и могущественной монархии в Европе. Короля вместе с семьей переправили в Тампль, небольшой средневековый монастырь, который станет для них тюрьмой, пока правительство будет решать их судьбу. Дантона теперь назначили министром юстиции, и он стал фактическим правителем новоявленной Французской республики.
В Тампле короля разлучили с семьей. Людовик ожидал суда по обвинению в государственной измене. Процесс назначили на декабрь. Короля теперь следовало именовать Луи Капет (Капет – прозвище жившего в X в. основателя французской королевской династии, которой предстояло, судя по всему, оборваться на Людовике XVI). Это лишь подчеркивало, что теперь он простой человек без всяких привилегий. Проводя почти все время в одиночестве, он имел достаточно времени, чтобы подумать о всех бедах, которые свалились на него за прошедшие три с половиной года. Если бы французский народ сохранил веру в него, он непременно нашел бы способ избавить страну от одолевавших ее невзгод. Он был по-прежнему уверен, что безбожные демагоги и агитаторы со стороны лишили французский народ естественной любви к своему королю.
Незадолго до этого революционеры обнаружили целую кипу бумаг, которые Людовик прятал в сейфе, находившемся в одной из стен Тюильрийского дворца. Среди них имелись и письма, изобличавшие его в сговоре с иностранными державами, направленном на то, чтобы произвести контрреволюционный переворот. Он был уверен, что теперь его приговорят к смерти, и готовился к этому.
На судебный процесс перед лицом Национального собрания Луи Капет надел простой камзол, какие носили обычные представители среднего класса. У него отросла борода. Он выглядел печальным и изможденным и мало походил на монарха. Но, если судьи и питали к нему сочувствие, оно быстро испарилось, когда прокуроры стали зачитывать многочисленные обвинения, в том числе и те, что касались его участия в контрреволюционном заговоре. Через месяц гражданина Ка-пета приговорили к казни на гильотине. Одним из решающих голосов стал голос Дантона.
Людовик был полон решимости умереть достойно. Утро 21 января выдалось холодным и ветреным. Приговоренного доставили на площадь Революции, где уже собралась огромная толпа, желавшая поглазеть на казнь. В каком-то оторопелом изумлении все смотрели, как бывшему королю связывают руки, как ему остригают волосы, словно обыкновенному преступнику. Он взошел по ступеням, ведущим на помост с гильотиной. Прежде чем встать на колени и опустить голову на плаху, он произнес: «Я умираю невинным, я невиновен в преступлениях, в которых меня обвиняют. Говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед Богом. Я прощаю всех, кто повинен в моей смерти, и молю Бога, чтобы кровь, которую вы собираетесь пролить, никогда не пала на Францию!»
Когда на его шею опустилось лезвие гильотины, он издал ужасающий вопль. Палач поднял отсеченную голову повыше, чтобы все могли ее увидеть. Кто-то крикнул: «Vive la nation!», после чего в толпе воцарилось гробовое молчание. Но уже через несколько минут люди ринулись к эшафоту. Каждому хотелось погрузить ладони в кровь Людовика и купить прядь его волос.
Между тем Дантон оставался вождем Великой французской революции. Теперь ему приходилось бороться с двумя серьезными угрозами: иностранные армии, вторгшиеся во Францию, приближались к Парижу, а французские граждане никак не желали успокоиться и призывали отомстить всем аристократам и контрреволюционерам. Чтобы справиться с неприятельскими армиями, Дантон выпустил против них созданное им колоссальное войско, состоявшее из миллионов штатских граждан. Уже в первые несколько месяцев сражений эти новые французские вооруженные силы переломили ход войны.
Чтобы направить мстительные порывы народа в нужное русло, он учредил революционный трибунал, чтобы побыстрее выносить приговоры тем, кого заподозрят в попытке реставрации монархии. Трибунал, в свою очередь, отправлял на гильотину тысячи подозреваемых, часто по самым шатким обвинениям. Эти события впоследствии стали называть Террором.
Вскоре после казни короля Дантон отправился в Бельгию, чтобы помочь в руководстве боевыми действиями на фронте. Находясь там, он получил известие, что его жена Габриэль, которую он так любил, умерла при преждевременных родах. Он почувствовал страшную вину в том, что не был рядом в эти минуты. Ему была невыносима мысль, что ему не удалось с ней попрощаться и что он больше никогда не увидит ее лица. Не думая о последствиях, он бросил все свои бельгийские дела и поспешил обратно во Францию.
Когда Дантон вернулся, жена уже неделю как умерла и была похоронена на общественном кладбище. Снедаемый горем и острым желанием увидеть ее еще раз, Дантон в первую же ночь помчался туда, взяв с собой одного из друзей и несколько лопат. Ночь была безлунная и дождливая, но они сумели отыскать могилу. Он копал и копал, а потом с помощью друга выволок гроб на поверхность и не без труда сорвал с него крышку. При виде бескровного лица покойницы он ахнул. Дантон вытащил ее наружу, крепко обнял, умолял простить его. Он снова и снова целовал ее в холодные губы. Лишь через несколько часов он снова предал ее земле.
Казалось, на протяжении последующих нескольких месяцев в Дантоне что-то переменилось. Что стало причиной: потеря жены или охватившее его чувство вины за развязанный им во Франции Террор? На волне революции он достиг вершины власти, но теперь ему хотелось пойти в ином направлении. Он стал меньше участвовать в государственных делах, он больше не был сторонником Террора. Максимилиан Робеспьер, его главный соперник в вечной борьбе за власть, отметил эту перемену и стал распространять слухи, что Дантон утратил революционное рвение и что ему больше нельзя доверять. Кампания Робеспьера возымела действие: когда пришло время выборов в высший правительственный орган, Комитет общественного спасения, Дантон не получил достаточного количества голосов, и Робеспьер заполнил комитет своими сторонниками.
Теперь Дантон открыто старался положить конец Террору с помощью речей и памфлетов, но это лишь играло на руку его сопернику. 30 марта 1794 г. Дантона арестовали, обвинив в государственной измене. Он предстал перед революционным трибуналом. В этом была горькая ирония – тот самый трибунал, который он некогда создал, теперь держал его судьбу в своих руках. Обвинения, выдвинутые против него, основывались лишь на инсинуациях, но Робеспьер добился, чтобы его признали виновным и приговорили к смертной казни. Услышав приговор, Дантон взревел, обращаясь к судьям: «Мое имя причастно ко всем актам революции: к восстанию, революционной армии, революционным комитетам, Комитету общественного спасения, наконец, к этому трибуналу! Я сам обрек себя на смерть!»
В середине того же дня Дантона и еще нескольких приговоренных посадили на телеги и доставили на площадь Революции. По пути они проезжали мимо дома, где теперь проживал Робеспьер. «Ты последуешь за мной! – прокричал Дантон своим громовым голосом, устремив палец на окна квартиры Робеспьера. – Я жду тебя!»
Дантона казнили последним. Огромная толпа следовала за телегой, на которой его везли. Все затихли, когда он поднимался на эшафот. Ему наверняка вспомнился Людовик, которого он некогда пусть неохотно, но все же отправил на гильотину, и множество бывших друзей, которые погибли в годы Террора. Прошло несколько месяцев, и ему уже было тошно от всего этого кровопролития. Он понимал, что собравшаяся на площади толпа чувствует то же самое. Опуская шею на плаху, Дантон крикнул палачу: «Ты покажешь мою голову народу. Она стоит этого!»
После казни Дантона неутомимый Робеспьер развязал «Большой террор». На протяжении четырех бурных месяцев трибунал отправил на гильотину около 20 000 французов обоего пола. Но Дантон верно предугадал перемену в общественных настроениях: французский народ решил, что с него хватит казней, и стремительно обратился против Робеспьера. В конце июля, на очередном заседании Национального собрания, после ожесточенных споров проголосовали за арест Робеспьера. Он пытался произносить какие-то оправдания, но то и дело сбивался и умолкал. Один из членов ассамблеи крикнул: «Это кровь Дантона душит тебя!» Наутро без всякого суда Робеспьера гильотинировали, а уже через несколько дней Национальное собрание распустило революционный трибунал.
Между тем новые вожди революции искали дополнительные финансовые средства для борьбы со множеством угроз, которые нависли над Францией. Кто-то упомянул о недавнем обнаружении великолепной коронационной кареты Людовика – Sacré. Возможно, ее удастся продать? Несколько революционеров отправились осмотреть ее. Увиденное наполнило их отвращением. Один депутат описывал экипаж как «чудовищную конструкцию, сооруженную из народного золота и чрезмерной лести». Все сошлись во мнении, что никто не захочет купить такое чудище. Вожди распорядились, чтобы все золото ободрали, расплавили и поместили на хранение в казну. Бронзу отправили в кузницы: республике не хватало пушек. Что касается живописных панелей на дверцах, со всеми их мифологическими символами, то революционеры сочли их слишком нелепыми, чтобы они могли кому-нибудь понравиться, и вскоре приказали сжечь их.
Интерпретация. Попробуем взглянуть на предреволюционную Францию глазами Людовика XVI. Казалось бы, многое из того, что он видел, – это та же реальность, которая представала взору предшествующих королей. Монарха по-прежнему считали всевластным правителем Франции, помазанником Божьим, призванным руководить народом. Многообразные классы и сословия страны оставались сравнительно стабильными; разграничения между знатью, духовенством и остальным французским народом, как правило, по-прежнему соблюдались. Простой люд пребывал в относительном благополучии, которое и сам Людовик XVI унаследовал от деда.
Конечно, финансовые проблемы имели место, но ведь сам великий Людовик XIV не раз сталкивался с подобными кризисами, и они всегда рано или поздно заканчивались. Версаль по-прежнему являлся сверкающим бриллиантом Европы, центром цивилизованного мира. Королева Мария-Антуанетта, возлюбленная жена Людовика, устраивала великолепные приемы и балы, которым завидовали все европейские аристократы. Сам Людовик, правда, не питал особого интереса к таким увеселениям, предпочитая охоту и другие более приземленные забавы.
Жизнь во дворце протекала достаточно весело и безмятежно. Важнее всего для Людовика было то, что слава и величие Франции, воплощенные во всевозможных пышных церемониях и зримых символах, оставались такими же впечатляющими, как и прежде. Кто не восхитится красотами Версаля, пышными католическими службами? Он – правитель великой страны. Нет причин полагать, будто монархия не просуществует еще столько же столетий, сколько она уже простояла, а то и больше.
Но за этой видимой ему поверхностной картиной проступали тревожные знаки недовольства. Еще при Людовике XV такие авторы, как Вольтер и Дидро, начали высмеивать церковь и монархию за их отсталость и суеверия. Произведения этих писателей отражали новый, научный дух, распространявшийся по всей Европе. Трудно было примирить его со многими обычаями церкви и аристократии. Новые идеи породили эпоху Просвещения и стали приобретать все большее влияние среди расширяющегося среднего класса, который так долго отстраняли от власти и который вовсе не был особенно проникнут монархической символикой. Да и в мнимо незыблемом фасаде аристократии наметились трещины. Многие дворяне все сильнее ненавидели абсолютную власть короля: они полагали, что монарх слаб и не заслуживает их уважения. Они жаждали получить больше власти.
Повсюду возникали тайные общества, предлагавшие совершенно непривычные формы общения, совсем не похожие на те, что царили в душной атмосфере королевского двора. Самыми заметными из этих обществ были масонские ложи со своими тайными ритуалами (в одну из них входил и Дантон). Масонские ложи служили рассадником недовольства монархией, их члены сильно симпатизировали идеям Просвещения и жаждали установить во Франции новый порядок. В Париже самым популярным и модным местом внезапно стал театр: его посещали гораздо охотнее, чем церковь. На сцене игрались пьесы, дерзко высмеивавшие монархию.
А все величественные монархические символы и церемонии, сохранявшиеся в почти неизменном виде, начинали казаться совершенно бессмысленными, словно маски, под которыми ничего нет. Придворные, когда им приходилось участвовать в сложнейших ритуалах вместе с королем, все меньше понимали, что и зачем они делают. Картины, статуи, фонтаны, изображавшие мифологических персонажей, не утратили своей прелести, но теперь они воспринимались просто как отвлеченные произведения искусства, вовсе не указывающие на глубинную связь нынешнего короля со славным прошлым Франции.
Но все эти знаки были неявными и разрозненными. Трудно было мысленно объединить их в одну тенденцию, не говоря уж о том, чтобы счесть их предвестием революции. Они могли показаться просто забавной преходящей новинкой, модным и ничего не значащим развлечением для скучающего общества. Но в конце 1780-х начался самый настоящий кризис, и по мере его усугубления отдельные признаки разочарования в монархии стали соединяться в единую силу, существование которой уже невозможно было отрицать. Цены на хлеб поднялись для всех подданных французского короля. Народное недовольство ширилось. Аристократия и буржуазия почувствовали, что король слаб, и стали требовать себе больше власти.
Теперь король уже не мог закрывать глаза на происходящее. После созыва Генеральных штатов ему стало очевидно, что народ разочаровался в нем, что как монарх он утратил народное уважение: это было ясно по поведению третьего сословия на заседаниях. Но Людовик мог воспринимать происходящее лишь сквозь призму «божественной монархии», которую он унаследовал и за которую так отчаянно цеплялся. Подданные, не уважавшие его абсолютную власть и не подчинявшиеся ей, это, вероятно, просто отдельные безбожники, шумное меньшинство, считал он. Неповиновение его повелениям для него было равнозначно святотатству.
Если смутьянов не убеждают символы великого прошлого, ему придется использовать силу, чтобы прошлое и традиции возобладали над бурным настоящим. Но, если что-то утратило волшебство и больше не притягивает людей, никакое насилие не вернет его к жизни. Сидя в карете, которая в тот октябрьский день 1789 г. навсегда увозила его из Версаля и из прошлого, он видел вокруг не своих подданных, а совершенно чуждых людей. Дантон тоже был причислен к этим чужакам. Перед казнью Людовик обратился к толпе, словно он все еще король. Он даже объявил, что прощает им все прегрешения. Но собравшиеся видели перед собой обычного человека, лишенного блеска былой славы. И были уверены, что этот человек ничем не лучше их самих.
Жорж-Жак Дантон смотрел на тот же мир, что и король, но видел нечто совсем иное. В отличие от монарха, он не был робким или неуверенным в себе – совсем напротив. У него не было внутренней потребности опираться на прошлое. Он получил образование у либеральных священников, которые внушили ему идеи Просвещения. Уже в пятнадцатилетнем возрасте, на церемонии коронации, он поймал мимолетный промельк будущего, на мгновение ощутив, какими пустыми и бессмысленными стали монархия и ее символы, и осознав, что король – самый обыкновенный человек.
А в 1780-е гг. он стал улавливать разрозненные признаки перемен, ощущавшиеся и в атмосфере Королевского совета, и в растущем недовольстве среди адвокатского класса, и в клубной жизни, и в жизни уличной – везде можно было ощутить некий новый дух. Дантон понимал страдания низших классов и сочувствовал их недовольству тем, что их не допускают до власти. Этот новый дух веял не только в политике, но и в культуре. Молодые люди поколения Дантона устали от выхолощенного формализма тогдашней французской культуры. Они жаждали чего-то более свободного, более спонтанного. Им хотелось выражать свои эмоции открыто и естественно. Они стремились избавиться от изысканных нарядов и сложных причесок, предпочитая более свободную одежду без показных роскошеств. Им хотелось более открытого общения, где смешивались бы все классы, как это происходило в новых парижских клубах.
Это культурное движение можно назвать первым подлинным взрывом романтизма, ставившего эмоции и ощущения выше рассудка и формализма. Дантон воплощал в себе этот дух романтизма и прекрасно понимал его. Он всегда вел себя чрезвычайно откровенно, и его речи создавали впечатление спонтанного выплеска идей и эмоций. Произведенная им эксгумация покойной жены напоминала сцену из романтической повести: это было выражение эмоций, совершенно немыслимых еще десяток лет назад. Именно эта сторона натуры Дантона сделала его таким понятным и притягательным для тогдашнего общества.
Исключительность Дантона состояла в том, что он первым сумел разглядеть истинное значение разнородных сигналов и предугадать, что грядет революция, в которой примет участие огромное количество людей. Большой любитель плавания, он сравнил этот процесс с приливной волной. В человеческой жизни нет ничего статичного. Где-то под поверхностью всегда бурлит недовольство, жажда перемен. Иногда это бурление довольно слабо, и тогда река выглядит спокойной, хотя и движется. А иногда ее воды начинают стремительно нестись вперед, и эту могучую приливную волну не может остановить никто, даже король, наделенный абсолютной властью.
Но куда эта волна несет французов? В этом и состоял главный вопрос. Дантону вскоре стало ясно, что все идет к созданию республики. Монархия теперь была лишь бессмысленным фасадом. Демонстрация ее величия больше не воодушевляла массы. Все уже понимали, что любые действия короля направлены лишь на удержание власти. Аристократия виделась народу шайкой воров, почти не занимающихся делом и лишь высасывающих из Франции ее богатства. При таком уровне народного разочарования пути назад уже не было. Не могло быть и речи о компромиссе вроде конституционной монархии.
Дантон отличался необычайной проницательностью и отлично чувствовал настроения масс. Поэтому он первым из всех революционных вождей осознал, что развязанный им террор стал ошибкой и что пора положить ему конец. Однако на сей раз ему изменило чутье, всегда позволявшее выбирать оптимальное время для тех или иных действий. Он последовал своей интуитивной догадке, опередив поворот в общественных настроениях по меньшей мере на несколько месяцев, и тем самым предоставил своим врагам и соперникам удобную возможность расправиться с ним.
Вот что следует понять. Французский король Людовик XVI может показаться вам крайним примером человека, шагающего совершенно не в ногу со временем, а вся эта история – никак не связанной с вашей жизнью. На самом деле между ним и вами гораздо больше общего, чем вы полагаете. Скорее всего, вы, как и он, смотрите на настоящее через призму прошлого. Глядя на окружающий мир, вы без особых раздумий считаете, что сегодня он почти такой же, каким виделся вам вчера, или неделю назад, или месяц назад, или даже год назад. Люди действуют примерно так же, как прежде. Властные институты никуда не делись и, по-видимому, в ближайшее время никуда не денутся. Образ мысли людей тоже практически не изменился. Условности и договоренности, которые управляют человеческим поведением в сфере вашей деятельности, по-прежнему свято соблюдаются. Может быть, в культуре и появились новые стили и тенденции, но это не критически важные факторы, их нельзя считать сигналами глубоких и серьезных перемен. Картина убаюкивает, и вам кажется, что жизнь идет точно так же, как шла всегда.
Но под этой поверхностью движется приливная волна. Ничто в человеческой культуре не бывает неподвижным. Те, кто моложе вас, уже не с таким уважением, как вы, относятся к определенным ценностям или общественным институтам. Динамика распределения власти среди социальных классов, регионов, отраслей промышленности постоянно меняется. Люди начинают по-новому общаться и в целом по-новому взаимодействовать. Формируются новые символы и мифы, а старые отходят на задний план. Все эти явления могут казаться не очень связанными друг с другом, пока не наступит кризис или конфронтация, когда людям придется лицом к лицу встретиться с тем, что прежде было невидимым или представлялось разрозненным, а теперь приобретает форму революции или массового требования перемен.
Когда такое происходит, некоторые, подобно Людовику XVI, ощущают глубочайший дискомфорт и начинают еще яростнее цепляться за прошлое. Они стараются объединиться с себе подобными в попытке задержать приливную волну. Но это напрасный труд. Многие вожди чувствуют себя под угрозой и еще крепче держатся за свои традиционные идеи. А другие плывут по течению, толком не понимая, куда оно всех несет и почему вообще все так меняется.
Вам следует развить в себе способность адекватно осмысливать происходящее и поступать соответственно. Именно такой способностью обладал Дантон. По сути, она является производной от умения видеть настоящее и предвидеть будущее, смотреть на события под необычным углом, подходить к ним с иной меркой. Не обращайте внимания на банальные объяснения, которые непременно услышите от других при столкновении с переменами. Отбросьте привычный образ мысли, прежние способы смотреть на мир, они часто лишь затуманивают зрение. Забудьте про свою склонность к морализаторству, к тому, чтобы высокомерно судить происходящее. Вам нужно постараться просто увидеть вещи такими, какие они есть. Ищите подводные течения недовольства и дисгармонии с нынешней ситуацией, всегда существующие под поверхностью. Выявляйте сходства и связи между всеми такими знаками. И постепенно в фокусе вашего зрения окажется само течение, сама приливная волна, указывающая направление движения, которое пока скрыто от большинства.
Не воспринимайте это как некое умственное упражнение. Кстати, именно люди умственного труда зачастую оказываются последними, кому удается по-настоящему уловить дух времени: они слишком погружены в свои теории, в привычные стратегии мышления и традиционные схемы развития событий. Прежде всего вы должны ощутить перемены в общественном настроении, почувствовать, как люди все больше отходят от прошлых канонов и привычек. А уже после того, как вы уловили этот дух, можете начать анализировать, что за ним стоит. Почему люди недовольны, чего они хотят на самом деле? Почему их тянет к этим новым стилям? Посмотрите на былых кумиров, лишившихся прежнего очарования: теперь они кажутся такими нелепыми, подвергаются насмешкам, особенно со стороны молодежи. Они чем-то напоминают карету Людовика. Когда вы поймете, что в обществе накопилось достаточно разочарования такого рода, можете быть уверены: грядет мощная волна перемен.
Обретя адекватное ощущение того, что происходит на самом деле, вы должны смело реагировать на это, во всеуслышание провозглашая то, что другие чувствуют, но не понимают. Но будьте осторожны, не заходите слишком далеко, а то вас не поймут. Сохраняйте бдительность и всегда будьте готовы отказаться от своих первоначальных интерпретаций. Благодаря этому вы сумеете вовремя ухватиться за выгодные возможности, которые другие даже еще не начали распознавать. Считайте себя врагом всякого статус-кво, и пусть его сторонники видят в вас угрозу. Рассматривайте эту задачу как абсолютно необходимую для оживления человеческого духа и культуры в целом и как следует освойте это умение.
Наше время есть время рождения и перехода к новому периоду. Дух порвал с прежним миром своего наличного бытия… он готов погрузить его в прошлое и трудится над своим преобразованием. <…> Легкомыслие, как и скука, распространяющиеся в существующем, неопределенное предчувствие чего-то неведомого – все это предвестники того, что приближается нечто иное.
Георг Гегель
Войти с помощью соц. сетей: