14

Сопротивляйтесь, когда вас тянут вниз

Закон конформизма

В характере каждого из нас есть составляющая, которую мы обычно не осознаем: это наша «социальная личность», совсем другой человек, которым мы становимся, когда действуем в составе группы людей. Оказавшись в коллективе, мы бессознательно имитируем то, что говорят и делают другие. Мы начинаем мыслить иначе – теперь нас больше заботит, как бы получше вписаться в коллектив, поверить в то, во что верят другие. Мы начинаем испытывать иные эмоции, заражаясь настроением группы. В толпе мы более склонны идти на риск, действовать неразумно – ведь остальные вроде бы тоже к этому готовы. Эта социальная личность даже способна подмять под себя все наши прочие качества, заставив нас забыть о том, кто мы такие на самом деле. Если мы слишком прислушиваемся к другим и слишком норовим подстроиться под их поведение, мы постепенно утрачиваем ощущение собственной уникальности и способность мыслить самостоятельно. Единственное решение – развивать самосознание и высшее понимание изменений, которые может вызывать в нас нахождение в группе. Такое знание поможет нам стать искусными социальными акторами: внешне мы будем вписываться в коллектив и тесно сотрудничать с другими, но при этом сохраним свою независимость и рациональность.

Эксперимент над человеческой природой

Он рос в коммунистическом Китае и с детства мечтал стать великим писателем. Гао Цзяньхуа страстно увлекался литературой, и учителя постоянно хвалили его сочинения и стихи. В 1964 г. его приняли в Ичжэньскую среднюю школу (ИСШ) неподалеку от места жительства его семьи. Город Ичжэнь находится в нескольких сотнях миль к северу от Пекина. ИСШ называли одной из «ключевых школ»: свыше 90 % ее выпускников продолжали образование в высших учебных заведениях. Школа считалась весьма престижной, и поступить туда было не так легко. Цзяньхуа зарекомендовал себя как тихий и прилежный ученик. Он поставил перед собой цель: за шесть лет окончить школу с лучшими оценками, чтобы иметь возможность поступить в Пекинский университет, который и станет стартовой площадкой для его писательской карьеры.

Ученики ИСШ обитали в общежитии, и жилось им порой довольно скучно, поскольку Коммунистическая партия регулировала все стороны жизни в Китае, включая образование. Обучение включало ежедневные уроки военной подготовки, пропагандистские уроки, «трудовую повинность» (ручной труд) и регулярные занятия, выдержанные в строгом идеологическом ключе.

Цзяньхуа сдружился с одноклассником по имени Фанпу, вероятно, самым ревностным коммунистом во всей школе. Бледный, тощий, очкастый, Фанпу словно воплощал собой тип революционера-интеллектуала. Он был четырьмя годами старше Цзяньхуа, но их объединила общая страсть к литературе и желание стать писателями. Между ними имелось немало различий. Фанпу писал стихи в основном на политические темы, он преклонялся перед «председателем Мао» и хотел подражать не только его сочинениям, но и всему его пути революционера. Цзяньхуа мало интересовался политикой, хотя его отец был уважаемым коммунистом – ветераном войны и правительственным чиновником. Но мальчики с наслаждением спорили о литературе. По сути, Фанпу относился к Цзяньхуа как к младшему брату.

В мае 1966 г., когда Цзяньхуа был особенно погружен в учебу (он готовился к итоговым экзаменам, завершавшим его второй год в ИСШ), к нему заглянул Фанпу, казавшийся необычно оживленным. Он имел привычку внимательно изучать пекинские газеты, чтобы не отставать от столичных политических и культурных веяний. Недавно он прочел об одном литературном диспуте, затеянном несколькими видными интеллектуалами, и захотел поделиться новостью с Цзяньхуа.

Эти интеллектуалы обвиняли некоторых известных и уважаемых писателей в том, что те тайно протаскивают в своих пьесах, киносценариях и статьях контрреволюционные призывы. В основу обвинений легло внимательное чтение некоторых пассажей из произведений этих авторов: кое-кому могло бы показаться, что в этих фрагментах кроется завуалированная критика в адрес самого Мао. «Некоторые используют литературу и вообще искусство для нападок на партию и социализм», – заявил Фанпу. Он утверждал, что это дискуссия о будущем революции и что за ней наверняка стоит лично Мао. Юному Цзяньхуа все это показалось немного скучным и отвлеченным, но он доверял интуиции старшего товарища и пообещал ему следить за дальнейшими событиями по газетам.

Слова Фанпу оказались пророческими: не прошло и недели, как о разгоревшейся дискуссии писали уже все китайские газеты. Учителя в ИСШ начали обсуждать в классе некоторые из этих статей. Однажды секретарь школьного комитета партии, толстяк Дин И, созвал собрание, на котором выступил с речью, почти дословно воспроизводившей передовицу о писателях-контрреволюционерах. Атмосфера ощутимым образом изменилась. Теперь учеников обязали по несколько часов в день обсуждать последние повороты в этой дискуссии.

По всему Пекину стали появляться плакаты с крупными заголовками, обрушивающиеся на «антипартийную черную линию»: подразумевались те, кто втайне пытался затормозить коммунистическую революцию. Дин И принялся снабжать учеников материалами для изготовления аналогичных плакатов, и школьники радостно кинулись выполнять новое задание. Главным образом они просто копировали пекинские плакаты. Самые броские агитки получались у Цзунвэя, друга Цзяньхуа, одаренного художника и превосходного каллиграфа. Уже через несколько дней почти все стены школы снаружи и изнутри были увешаны плакатами, и секретарь парткома Дин И, расхаживая по школьному городку, читал эти надписи вслух и одобрительно улыбался. Для Цзяньхуа все это было ново, он испытывал немалое воодушевление, к тому же его радовало, что школьные стены теперь выглядят совсем по-другому.

Пекинская кампания была направлена против столичных интеллектуалов, которых знала вся страна, однако из Ичжэня все эти баталии виделись достаточно далекими. Но если в Китай просочились контрреволюционеры всех мастей, значит, они, вероятно, проникли и в ИСШ. Где ученикам искать этого классового врага? Вполне логично обратить внимание на учителей и на администрацию школы. Школьники принялись въедливо изучать материалы лекций и уроков в поисках скрытых смыслов, подобно тому, как столичные борцы с антипартийной линией изучали труды знаменитых писателей.

Вот, например, учитель географии Лю. Он вечно разглагольствует о прекрасных пейзажах Китая, но почти никогда не цитирует вдохновляющие слова Мао. Возможно, это неспроста? А у Фэна, учителя физики, отец американец, служил в ВМС США: может, Фэн – тайный империалист? Ли, учитель китайского языка, во время революции вначале сражался на стороне националистов против коммунистов, но в последний революционный год переметнулся в стан победителей. Ученики всегда доверяли его версии событий, а для Цзяньхуа он был любимым учителем, потому что обладал даром рассказчика. Но теперь, когда школьники стали припоминать особенности его поведения, он казался несколько старомодным и буржуазным. Может быть, в глубине души он остался националистом и врагом революции? Вскоре на стенах школы появилось несколько плакатов, ставящих под сомнение революционный пыл некоторых учителей. Но секретарь парткома Дин И решил, что это напрасная трата сил, которые следовало бы направить на конструктивные дискуссии, и запретил все плакаты с нападками на преподавателей.

К июню движение, охватившее вслед за Пекином весь Китай, получило название «Великая пролетарская культурная революция». Ее действительно инициировал лично Мао, он же стоял за газетными статьями, с которых все началось. Он сам собирался возглавить новое движение. Он опасался, что Китай начинает сползать обратно в феодальное прошлое. Страна возвращалась к старому мышлению и к старым методам действий. Государственные структуры стали питательной средой для элиты нового типа. Крестьянство же оставалось сравнительно безвластным.

Он хотел устроить всеобщую «побудку», чтобы возродить революционный дух. Ему хотелось, чтобы новое поколение по-настоящему пережило революцию, устроив ее самостоятельно. Он объявил молодежи, что «восставать правильно», употребив при этом китайское выражение «цзао фань», что буквально означает «перевернуть все вверх тормашками». Мао уверял, что долг молодежи – ставить авторитеты под сомнение. Тех, кто втайне пытается затянуть Китай обратно в прошлое, он назвал ревизионистами и призвал школьников и студентов помогать ему выявлять таких ревизионистов и искоренять их, поскольку им не место в новом революционном Китае.

Восприняв эту риторику Мао как призыв к действию, Фанпу состряпал невиданно смелый плакат с прямыми нападками на самого секретаря Дина. Дин не только руководил школьным парткомом: он был ветераном революции, весьма уважаемой фигурой. Однако Фанпу утверждал, что его запрет на критику учителей показывает, что он ревизионист, упрямо стремящийся подавлять в учениках тот самый дух сомнения, развитие которого в молодежи так поощряет Мао. Это породило среди школьников немалое брожение умов. Их воспитывали в беспрекословном повиновении власти, особенно если речь идет об уважаемых членах партии. А Фанпу нарушил это табу. Может быть, он зашел слишком далеко?

Через несколько дней после того, как на стене школы появился этот плакат, в учебное заведение прибыли несколько незнакомых пекинцев. Это была одна из «рабочих команд», рассылавшихся по китайским школам, чтобы надзирать за нарождающейся «культурной революцией» и поддерживать в ходе этого процесса хоть какую-то дисциплину. Рабочая команда, приехавшая в ИСШ, приказала Фанпу публично извиниться перед товарищем Дином. Но при этом она отменила запрет на плакаты, критикующие учителей. Кроме того, приехавшие своей властью приостановили все занятия и экзамены в ИСШ: такие же меры принимались в то время во всех китайских школах. Учащимся следовало целиком посвятить себя революции под присмотром рабочих команд.

Внезапно ощутив себя свободными от ярма прошлого и от всех вколоченных в них привычек к послушанию, ученики ИСШ принялись дерзко атаковать тех учителей, которые проявляли недостаточное революционное рвение или просто были недостаточно добры по отношению к своим подопечным.

Цзяньхуа думалось, что он тоже должен присоединиться к кампании, однако для него это было непросто: ему нравились почти все его учителя. Но он вовсе не хотел прослыть ревизионистом. К тому же он уважал мудрость Мао и преклонялся перед его авторитетом. Он решил написать плакат против учительницы Вэнь, которая однажды высказала ему неодобрение, заявив, что Цзяньхуа недостаточно интересуется политикой, чем очень обеспокоила мальчика. Он постарался сделать свою критику как можно более мягкой. Но его инициативу подхватили другие и обрушились на учительницу Вэнь с резкими нападками. Цзяньхуа стало стыдно.

Чтобы как-то унять растущий гнев учеников, некоторые учителя начали признаваться в мелких грешках против революции, но школьникам лишь показалось, что, каясь, те скрывают куда более серьезные грехи. Они решили: надо оказать на учителей еще большее давление, чтобы они открыли правду. Один ученик по прозвищу Маленький Баван (слово «баван» буквально означает «надсмотрщик»: имелось в виду его пристрастие давать всем приказы) придумал, как это можно проделать. Недавно он прочел у Мао, что во время революции 1940-гг. крестьяне, поймав землевладельцев, наиболее известных своими злодеяниями, затем вели их по своей деревне, надев каждому на голову огромный дурацкий колпак, а на шею повесив тяжеленную деревянную доску, где было написано, в чем состоит его преступление. Учителям наверняка не захочется испытать такое же публичное унижение, и они, конечно же, захотят очиститься от былых прегрешений и во всем сознаться. Соученики Маленького Бавана согласились испробовать эту тактику. Их первой мишенью стал учитель Ли – любимый преподаватель Цзяньхуа.

Учителя Ли обвинили в том, что он лишь притворяется, будто перешел на сторону коммунистов. Поползли слухи о том, как он рассказывал другим учителям про свои визиты в шанхайские бордели. У него явно имелась тайная жизнь. Теперь Цзяньхуа чувствовал разочарование в Ли. До коммунистической революции жизнь в Китае была суровой и жестокой, и, если Ли втайне работает на возвращение страны в это мерзкое прошлое, его можно лишь ненавидеть. Но Ли не пожелал сознаваться в каких-либо преступлениях, так что он стал первым, кого провели по школе в дурацком колпаке и с доской на шее. По пути несколько школьников вылили ему на голову ведро клейстера. Цзяньхуа следовал за этой процессией на некотором расстоянии, пытаясь заглушить в себе неловкость, возникшую в нем при виде унижения, которому подвергли его преподавателя.

Под предводительством Маленького Бавана школьники обрекли на такую же участь некоторых других учителей, причем дурацкие колпаки делались все более высокими (их уже почти невозможно было нести на голове), а позорные доски – все более тяжелыми. Подражая столичным революционным братьям и сестрам, ученики стали устраивать «собрания классовой борьбы», на которых заставляли некоторых учителей вставать в «позу самолета»: двое учеников, встав по обе стороны от наказываемого, ставили его на колени, затем, схватив за волосы, запрокидывали ему голову, после чего заводили его распрямленные руки назад (они чем-то напоминали при этом крылья реактивного самолета). В этой мучительной позе трудно находиться долгое время, и метод, похоже, сработал: через час-другой выслушивания от учеников глумливых насмешек многие преподаватели начинали признаваться в своих прегрешениях. Школьники оказались правы в своих подозрениях: школа кишмя кишела ревизионистами, орудовавшими прямо у них под носом!

Вскоре внимание учеников переключилось на заместителя директора школы по имени Линь Шэн. Они выяснили, что он сын землевладельца, печально известного своими злодеяниями. Он занимал третий по важности пост в школьной иерархии, так что новость о его происхождении казалась особенно скандальной. Однажды Цзяньхуа отправили к нему в кабинет за какой-то проступок, и Шэн проявил к нему некоторое снисхождение, за что Цзяньхуа был ему тогда очень благодарен. Теперь же школьники заперли Шэна в отдельном помещении, где он должен был находиться в промежутках между собраниями. Как-то утром Цзяньхуа, исполнявший обязанности дежурного часового, открыл дверь и обнаружил, что замдиректора повесился. Он снова попытался заглушить в себе неуютное чувство, но ему все-таки пришлось признать: это самоубийство создает впечатление, что Линь Шэн и в самом деле был в чем-то виновен.

Однажды, в самый разгар кампании, Цзяньхуа случайно встретил Фанпу, которого явно переполняло возбуждение. После того, как его вынудили публично извиниться за плакат с нападками на Дина, он старался не особенно мозолить глаза соученикам и проводил время за штудированием трудов Мао и Маркса, планируя дальнейшие действия. Из Пекина пришла весть о том, что рабочие команды скоро отзовут из школ. Учащимся каждой школы предстояло сформировать собственный комитет, выбрать кого-то из сотрудников школы в качестве руководителя и затем управлять школой через новоиспеченный комитет. Полагалось избрать и председателя комитета из числа учащихся. На эту должность и нацелился Фанпу. Кроме того, он собирался развязать открытую революцию, направленную против секретаря парткома Дина. Конечно, Цзяньхуа мог лишь восхититься его смелостью и упорством.

От Маленького Бавана, добивавшегося от учителей все новых и новых признаний, Фанпу узнал, что у секретаря парткома была связь по меньшей мере с двумя учительницами, а это, разумеется, показывало его наглое лицемерие. Ведь именно он постоянно возмущался растленностью западного мира и постоянно призывал ичжэньских школьников и школьниц держаться подальше друг от друга. Баван и Фанпу обыскали его кабинет и обнаружили, что у него имеется огромный запас продовольственных карточек, а кроме того, припрятан шикарный радиоприемник и несколько бутылок отличного вина.

Теперь на всех стенах школы появилось несметное количество плакатов, бичующих секретаря парткома. Даже Цзяньхуа сильно возмущался его поведением. Вскоре Дина И провели по школе и по улицам Ичжэня в невиданно огромном колпаке с изображением всевозможных чудищ и с очень тяжелым барабаном, повешенным на шею. Его заставили одной рукой бить в барабан, а другой придерживать дурацкий колпак и при этом скандировать: «Я – Дин И, бычий демон и змеиный дух». Горожане, отлично знавшие Дина И, глазели на это удивительное зрелище. Похоже, мир и в самом деле перевернулся.

К середине лета большинство учителей попросту сбежали. Когда пришло время организовать комитет самоуправления, их осталась лишь горстка, так что выбирать председателя было почти не из кого. Фанпу действительно стал председателем от лица учащихся, а председателем от преподавательского состава сделали малоизвестного среди учеников и довольно безобидного учителя по имени Дэн Цзэн. Теперь, когда рабочая команда покинула ИСШ, учебным заведением стал управлять созданный комитет под формальным руководством Дэна.

Школьники продолжали свою революционную деятельность, и Цзяньхуа чувствовал, как в нем нарастает приятное возбуждение. Вместе со своим другом Цзунвэем он патрулировал школу в поисках шпионов, патрульным выдали старые копья и мечи, и все было совсем как в романах, которые он так любил. Школьники, выстроившись колоннами, маршировали по улицам города, размахивали гигантскими красными флагами, вздымали вверх огромные плакаты с портретами председателя Мао и экземпляры его знаменитой «маленькой красной книжицы», скандировали лозунги, колотили в барабаны, гремели цимбалами. Все это было так захватывающе, так театрально. Казалось, они действительно участвуют в самой настоящей революции. Однажды они прошествовали по Ичжэню, сбрасывая все вывески и уличные указатели, которые несли на себе «пережитки дореволюционного Китая». Мао мог бы гордиться ими.

Между тем в Пекине некоторые школьники и студенты начали создавать особые отряды для поддержки и защиты «культурной революции» и соответствующих действий Мао. Они называли себя «хунвейбинами» (буквально – «красными охранниками» или «красногвардейцами») и носили на рукаве красную повязку. Мао лично одобрил появление таких групп, и теперь отряды хунвейбинов стали появляться в школах и университетах по всей стране. В отряды принимали лишь самых чистых и ревностных революционеров, конкуренция была очень жесткой. Благодаря славному прошлому своего отца Цзяньхуа добился того, чтобы его приняли в хунвейбины, и теперь он наслаждался восхищенными взглядами соучеников и местных жителей, замечавших у него на рукаве ярко-красную повязку, которую он, казалось, вообще никогда не снимает.

Но среди всех этих воодушевляющих событий случались и неприятности. Однажды, заехав в родной Линчжи проведать семью, Цзяньхуа узнал, что тамошние учащиеся обвинили его отца в ревизионизме. Он, по их утверждениям, больше беспокоился о крестьянских делах и об экономике, чем о революционной борьбе. Они добились его смещения с поста правительственного чиновника; ему пришлось вытерпеть несколько «собраний классовой борьбы», стоя на коленях в «позе самолета». Теперь его семья была опозорена. Хотя Цзяньхуа любил отца и восхищался им, он невольно забеспокоился: если новости об этом позоре дойдут до школы, он может потерять красную повязку и даже подвергнуться остракизму. Ему следует быть очень осторожным, говоря о своей семье.

Вернувшись в школу через несколько недель, он сразу заметил, что там произошли весьма радикальные перемены: Фанпу, что называется, консолидировал власть. Он собрал новую группу под названием «Корпус Красного Востока». Вместе со своими сподвижниками он изгнал Дэна, председательствовавшего в школьном комитете, и теперь они заправляли школой самостоятельно. Они начали выпускать собственную газету, которую назвали «Боевой листок» и в которой пропагандировали и оправдывали свои действия. Кроме того, Цзяньхуа узнал, что за время его отсутствия еще один учитель скончался при подозрительных обстоятельствах.

Однажды Фанпу зашел к Цзяньхуа и предложил ему стать одним из главных репортеров «Боевого листка». Внешне Фанпу сильно изменился: он набрал вес, стал не так бледен и пытался отрастить бороду. Предложение было заманчивым, но что-то заставило Цзяньхуа отказать другу, и тому это не понравилось, хоть он и попытался скрыть недовольство за натянутой улыбкой. Цзяньхуа чувствовал, что начинает бояться друга.

Теперь школьники массово вступали в «Корпус Красного Востока», но уже через несколько недель в школе появилась конкурирующая группа – «Красные бунтари». Ее вождем стал Мэнчжэ, крестьянский сын, утверждавший, что революция должна быть терпимее, что в ее основе должен лежать разум, а не насилие: он полагал, что это более чистая форма маоизма. Он сумел привлечь на свою сторону некоторых учеников, в том числе и Вэйхуа, старшего брата Цзяньхуа, тоже учившегося в ИСШ. Растущая популярность Мэнчжэ привела Фанпу в ярость, он обзывал соперника роялистом, сентиментальной тряпкой, тайным контрреволюционером. Вместе с соратниками он разгромил штаб-квартиру «Красных бунтарей» и угрожал пойти на еще более жесткие меры. Разумеется, это предвещало полный разрыв Цзяньхуа и Фанпу, тем более что Цзяньхуа подумывал вступить в ряды «Красных бунтарей» – его привлекал их идеализм.

Напряженность между противоборствующими сторонами уже грозила перерасти в самую настоящую войну, но тут в школу прибыл представитель китайских вооруженных сил и объявил, что теперь всем распоряжаются военные. Как выяснилось, Мао отправил по всей стране армейские подразделения, которые должны были взять под контроль все школы. Хаос и насилие, все больше охватывавшие ИСШ, захлестывали сейчас весь Китай – не только школы, но и фабрики, заводы, правительственные учреждения. «Культурная революция» вырывалась из-под контроля властей. Вскоре на территории школьного городка разместились тридцать шесть солдат, входивших в армейское подразделение 901. Они приказали всем противоборствующим фракциям самораспуститься и отдали распоряжение о возобновлении занятий. Одной из важных составляющих обучения должна была стать военная подготовка, которая, как полагали власти, помогла бы восстановить в учебных заведениях дисциплину.

Но за восемь месяцев, прошедших с начала этих событий, слишком многое успело перемениться. Ученики ИСШ не могли смириться с внезапным возвратом к прежней дисциплине. Они объявили забастовку и попросту не явились на занятия. Кампанию по избавлению от вторгшихся в школу солдат возглавил Фанпу: он развесил повсюду плакаты, где заявлялось, что подразделение 901 – враг «культурной революции». Однажды он вместе со своими сторонниками обстрелял одного офицера из рогаток и нанес ему ранение. Школьники опасались жестких ответных мер, но подразделение 901 вдруг без всяких объяснений вывели с территории школы.

Теперь ученики оказались предоставлены сами себе, и эта перспектива даже пугала их. Все быстро солидаризировались с какой-либо из двух противоборствующих групп. Одни вступили в «Корпус Красного Востока», потому что он был больше и предлагал более заманчивые должности; другие присоединились к «Красным бунтарям» из ненависти к Фанпу и Маленькому Бавану. Кто-то считал более революционной первую группу, кто-то – вторую. Цзяньхуа вступил в ряды «Красных бунтарей», как и его друг Цзунвэй.

Каждая сторона твердо верила, что именно она выражает истинный дух «культурной революции». Две группы орали друг на друга, без конца спорили, то и дело вспыхивали драки, и некому было все это остановить. Скоро ученики начали приносить с собой в школу биты и палки, и количество травм стало стремительно возрастать. Однажды члены «Корпуса Красного Востока» поймали нескольких «красных бунтарей» и взяли их в плен. «Красные бунтари» никак не могли выяснить судьбу товарищей.

В разгар этих напряженных событий «Красные бунтари» узнали, что в их ряды затесалась лазутчица – школьница по имени Юйлань. Оказалось, что она шпионит на «Корпус Красного Востока». Взбешенные, «бунтари» связали ее и принялись избивать, пытаясь выведать, не внедрены ли в их группу еще какие-то шпионы. К немалому огорчению Цзяньхуа, считавшего такое поведение предательством их идеалов, они колотили ее, оставляя огромные синяки, но она ничего им не сказала. Вскоре Юйлань обменяли на пленников, удерживаемых «Корпусом», но теперь враждебность между двумя сторонами достигла критической точки.

Еще через несколько недель «Корпус Красного Востока» вдруг массированно покинул школу и учредил штаб-квартиру в одном из захваченных городских зданий. Мэнчжэ, в свою очередь, решил организовать партизанский отряд, который будет по ночам действовать на улицах Ичжэня, приглядывая за «Корпусом» и саботируя его действия. Цзяньхуа прикрепили к отряду в качестве военного корреспондента. Это была захватывающая работа. Всякий раз, когда отряд сталкивался в городе с врагом, разгорался бой (в качестве оружия применялись рогатки). Потом бойцы «Корпуса» захватили партизана по имени Хэпин. Спустя несколько дней его труп обнаружили в одной из местных больниц. Как выяснилось, «Корпус» повез его на джипе в пустыню, затолкав в рот кляп из носка, и по пути он задохнулся. Теперь даже Мэнчжэ решил, что с него хватит, и поклялся, что отомстит противнику за это чудовищное злодеяние. Цзяньхуа мог лишь согласиться с его планами.

Стычки между двумя группами стали вспыхивать по всему городу. Жители Ичжэня спешно покидали насиженные места. Многоквартирные дома пустели, и мародеры прочесывали их в поисках добычи. «Красные бунтари» вскоре перешли в наступление. Ремесленники, еще оставшиеся в городе, помогли им сделать мечи и копья высочайшего качества. Количество убитых и раненых стремительно возрастало. Наконец «Бунтари» окружили цитадель «Корпуса» и приготовились к финальному наступлению. «Корпус» бежал, оставив в качестве гарнизона горстку бойцов-школьников. «Бунтари» потребовали, чтобы гарнизон сдался, но тут внезапно распахнулось окно на третьем этаже, и та самая школьница Юйлань прокричала им: «Скорее умру, чем сдамся вам!» Сжимая в руке алый флаг «Корпуса», она воскликнула: «Да здравствует председатель Мао!» – и спрыгнула вниз. Цзяньхуа нашел на земле ее безжизненное тело, завернутое во флаг. Ее преданность идеалам поразила его.

Теперь власть принадлежала «Красным бунтарям». Они перенесли свою штаб-квартиру в здание школы и стали готовить оборонительные рубежи для того, чтобы встретить неминуемый ответный удар со стороны «Корпуса». Они даже создали на территории школы импровизированную фабрику оружия. Кое-кто из учеников уже знал, как делать гранаты и разного рода мощные взрывные устройства. Во время случайного взрыва некоторые из них погибли, но работа продолжалась. Художник Цзунвэй решил, что с него достаточно: благородные истоки «Красных бунтарей» оказались забыты, и он опасался, что насилие будет лишь шириться. Он навсегда покинул Ичжэнь. Узнав об этом, Цзяньхуа потерял всякое уважение к другу. Как Цзунвэй мог забыть о тех, кто получил ранения и даже погиб за их правое дело? Отказаться от борьбы сейчас означало бы признать, что все эти жертвы были напрасны. Нет, он не поведет себя так трусливо. И потом, «Корпус Красного Востока» – откровенно злодейская организация, она способна на все, лишь бы захватить власть. Эти люди предали революцию.

Жизнь в школе несколько успокоилась. «Красные бунтари» возводили оборонительные сооружения. Воспользовавшись передышкой, Цзяньхуа снова навестил семью – он уже довольно давно ее не видел. Но когда однажды вечером он наконец вернулся на территорию школы, то просто не мог поверить своим глазам: его товарищей из числа «Красных бунтарей» нигде не было видно и их флаг больше не развевался над школой. Повсюду были вооруженные солдаты. Наконец он отыскал нескольких своих соратников, прятавшихся в здании школы. Они рассказали ему, что произошло: Мао решил вновь утвердить свою власть в стране, раз и навсегда. Он выбирает, какую сторону ему занять в том или ином локальном конфликте, стремясь хотя бы отчасти восстановить порядок. Военные уезда, где находился Ичжэнь, решили выступить на стороне «Корпуса Красного Востока» как более «истинно революционной» группы. Последствия могли быть ужасающими.

Цзяньхуа и несколько его товарищей решили попытаться сбежать и укрыться в горах, где, судя по всему, уже укрылся Мэнчжэ. Но повсюду теперь были военные посты, и беглецов заставили вернуться в школу. Школа больше напоминала тюрьму, которой заправлял «Корпус Красного Востока».

«Красные бунтари» могли ожидать лишь самого худшего. Для членов «Корпуса» они были шайкой контрреволюционеров, избивавших и убивавших их товарищей. Однажды, когда «Бунтари» опасливо собрались в одной комнате, туда вошли вожди «Корпуса», в том числе Фанпу и Маленький Баван. На поясе у них висели гранаты. Фанпу принес с собой список тех, кого сейчас уведут (этих людей явно ждала печальная участь). С Цзяньхуа Фанпу вел себя вполне дружелюбно и сказал ему, что еще не поздно перейти на сторону «Корпуса». Но Цзяньхуа уже не мог относиться к Фанпу как прежде. Показное дружелюбие лишь делало его более зловещим.

Наступила ночь, и они услышали из соседнего здания вопли товарищей, которых увели бойцы «Корпуса». Потом они узнали, что «корпусные» нашли Мэнчжэ, избили его и привели обратно в школу, где он теперь и находится, тоже под арестом. Цзяньхуа и его товарищи заметили, что в комнате, расположенной по соседству с той, где они теперь проводят ночи, Маленький Баван вместе со своими подручными занавешивает окна одеялами, явно превращая ее в камеру пыток. Вскоре «Бунтари» увидели на территории школы нескольких своих бывших соратников: они бесцельно бродили, сильно хромая, боясь с кем-нибудь заговорить. А потом настал черед Цзяньхуа – его тоже повели в камеру пыток. Надев ему на глаза повязку, его привязали к стулу, заставив принять самую неудобную позу. Пытающие хотели, чтобы он подписал отречение от членства в «Красных бунтарях». Он не спешил повиноваться, и тогда его принялись избивать ножкой от стула. Цзяньхуа кричал: «Вы не можете со мной так! Мы же одноклассники! Мы же все – классовые братья…»

Но Маленький Баван был неумолим. Он заявил, что Цзяньхуа обязан признаться в своих преступлениях, рассказать о роли, которую он играл в многочисленных сражениях, проходивших на улицах города, и назвать имена других «Красных бунтарей», скрывающихся на территории школы. Его все сильнее колотили по ногам, а потом начали бить по голове. По-прежнему ничего не видя из-за повязки, он по-настоящему испугался за свою жизнь и в панике выдал имя одного из своих соратников – «красного бунтаря» по имени Дусу. В конце концов Цзяньхуа вынесли из пыточной – идти он уже не мог. Его почти сразу же охватило сильнейшее раскаяние. Он сожалел, что назвал имя Дусу. Как трусливо он себя повел! Он хотел предупредить Дусу, но было уже поздно. В соседней комнате продолжали пытать других «Красных бунтарей». Истязаниям подвергся его брат Вэйхуа, которого превратили в сплошное кровавое месиво. Мэнчжэ обрили голову наголо, и когда «бунтари» сумели вновь увидеть своего вождя, они обнаружили, что его лицо покрыто чудовищными синяками.

Однажды Цзяньхуа сказали, что схвачен его старый друг и соратник Цзунвэй. Он пошел его навестить и увидел, что художник лежит без сознания, а его голые ноги покрыты огромными колотыми ранами, из которых сочится кровь. Как выяснилось, его хлестали цепями со стальными крючьями за то, что он отказывался сознаться в своих «преступлениях». Как Цзунвэй, человек сравнительно безобидный, мог спровоцировать врага на такое зверство? Цзяньхуа побежал за врачом, но, когда привел его, было уже слишком поздно. Цзунвэй умер на руках у своего друга. Труп быстро унесли. Члены «Корпуса» тут же состряпали историю о том, как он умер. Самому же Цзяньхуа велели держать язык за зубами. Учительницу, которая отказалась подтвердить под присягой версию его смерти, придуманную «Корпусом Красного Востока», избили и подвергли групповому изнасилованию Маленький Баван и его подручные.

В последующие месяцы Фанпу распространил свою власть повсюду: по сути, именно он теперь управлял школой. Занятия возобновились. Разрешалось читать лишь одну газету – «Боевой листок». Саму школу переименовали в «Среднюю школу Красного Востока». Укрепив власть, «Корпус» демонтировал камеру пыток. На уроках по большей части повторялись цитаты из Мао. Каждое утро ученики собирались под гигантским плакатом с изображением Председателя и, размахивая маленькими красными книжицами-цитатниками, скандировали ему здравицы.

Члены «Корпуса Красного Востока» принялись скрупулезно переписывать историю недавнего прошлого. Они устроили целую выставку в честь своих побед, полную отретушированных снимков и фальшивых репортажей: все это предназначалось для поддержки их версии событий, разумеется, весьма далекой от объективности. У ворот школы водрузили огромную статую Мао – впятеро больше натуральной величины, – возвышавшуюся над всеми окрестными постройками. Бывших «Красных бунтарей» заставили носить на рукаве белые повязки с описанием их многочисленных «преступлений». Их заставляли несколько раз в день кланяться до земли статуе Мао, а одноклассники в это время пинали их сзади. Теперь бывшие «Красные бунтари» оказались на положении тех самых учителей, которых они совсем недавно так поносили: им тоже пришлось смириться и подчиниться.

Цзяньхуа заставили выполнять самую грубую физическую работу. В конце концов он решил, что с него хватит, и в начале лета 1968 г. сумел вернуться в родной городок. Отец отправил их с братом на ферму, скрытую в горах: он считал, что там, занимаясь крестьянским трудом, сыновья будут в безопасности. Но Цзяньхуа упорно стремился завершить образование и в сентябре вернулся в школу. Проведя вдали от нее несколько месяцев, он сумел взглянуть на свое учебное заведение более объективно. Теперь он увидел Среднюю школу Красного Востока в совсем ином свете. Повсюду он замечал следы невероятных разрушений – разгромленные кабинеты без парт и стульев, со старыми плакатами, едва держащимися на стенах, с крошащейся штукатуркой; лаборатории, лишившиеся всех приборов; кучи мусора на всей территории школы; безымянные могилы; концертный зал, уничтоженный самодельной бомбой; и почти ни одного приличного учителя или сотрудника школьной администрации, который мог бы возобновить их обучение.

Все эти разрушения произошли за какие-то пару лет. И ради чего? За что отдали свои жизни Хэпин, Юйлань, Цзунвэй и многие-многие другие? Из-за чего все они сражались, что развело их по разные стороны баррикад? И чему они научились? Он больше не мог в этом разобраться, и напрасная потеря этих юных жизней наполняла его отчаянием и отвращением.

Вскоре Цзяньхуа вместе с братом вступил в ряды китайской армии, чтобы вырваться из школы и похоронить печальные воспоминания. В последующие годы он колесил по дорогам страны за рулем армейского грузовика, развозившего камень и цемент. Вместе с товарищами он видел, как «культурная революция» постепенно сходит на нет, как все ее бывшие вожди впадают в немилость. После смерти Мао в 1976 г. сама Коммунистическая партия Китая официально осудила «культурную революцию», назвав ее национальной катастрофой.

* * *

Интерпретация. Вся эта история, включая ее персонажей, взята из книги Гао Юаня «Рожденный красным» (Born Red), вышедшей в 1987 г. Написал ее сам Гао Цзяньхуа, после «культурной революции» сменивший имя. Это документальное повествование о событиях в его школе, в которых он принимал участие во время «культурной революции».

По сути, «культурная революция» стала своеобразной попыткой Мао Цзэдуна изменить саму человеческую природу. По мнению Председателя, за тысячелетия существования капитализма в разных формах человек стал индивидуалистичным и консервативным, слишком тесно связанным со своим социальным классом. Мао желал смести все старое и начать заново. «На чистом, без всяких помарок листе бумаги можно писать самые новые, самые красивые иероглифы, можно создавать самые новые, самые красивые рисунки», – объяснял он. По мнению Мао, чтобы получить этот чистый лист, необходимо перевернуть весь существующий уклад, искоренить давние привычки и устаревшее мышление, уничтожить бездумное уважение, которое люди питают к властям. Добившись этого можно будет рисовать на получившемся чистом листе нечто смелое и новое. Результатом такой работы должно было стать новое поколение, которое начало бы выковывать бесклассовое общество, не отягощенное грузом прошлого.

События, описанные в «Рожденном красным», показывают результаты этого эксперимента Мао Цзэдуна на отдельно взятом примере. И мы лишний раз убеждаемся, что человеческую натуру невозможно «искоренить»: попытайтесь изменить ее – и прежние черты просто возродятся в других формах. Итоги сотен тысяч лет эволюционного развития невозможно радикально перестроить с помощью некой схемы, особенно если эта схема опирается на поведение людей, собранных в группы: эти люди неизбежно начинают следовать определенным древним паттернам. (Можно, конечно, предположить, что произошедшее в ИСШ – это лишь проявление стадного поведения, свойственного подросткам. Но поведение молодежи часто служит отражением человеческой натуры в целом, просто в более обнаженной и беспримесной форме, чем поведение взрослых, более умело скрывающих истинные мотивы своих действий. Так или иначе, события, аналогичные происходившим в ичжэньской школе, разворачивались тогда по всему Китаю – в правительственных учреждениях, на фабриках и заводах, в армейских подразделениях, среди китайцев всех возрастов, причем все это происходило пугающе сходным образом.) Почему, собственно, провалился эксперимент Мао Цзэдуна? И что нам это говорит о человеческой природе?

Мао разработал следующую стратегию для реализации своей дерзкой идеи. Следовало сосредоточить внимание народа на «законном» враге – в данном случае на так называемых ревизионистах, которые сознательно или бессознательно цепляются за пережитки прошлого. Следовало побуждать людей, особенно молодежь, активно бороться с этой реакционной силой и выступать против всех закоснелых форм власти. В битве против консервативных элементов китайцы сумеют освободиться от старого способа мышления и старого образа действий; они наконец избавятся от всевозможных элит и иерархических систем и объединятся в один революционный класс, где всем совершенно ясно, за что они борются.

Но его стратегия была порочна в самой своей основе: когда люди действуют в составе группы, им не до изощренных размышлений и не до глубокого анализа. На такое способен лишь человек, обладающий немалым спокойствием и некоторой степенью отстраненности от окружающих и от происходящего. В группе люди слишком эмоциональны, слишком возбуждены. Основное желание каждого – как можно лучше подладиться под общий дух группы. Они мыслят упрощенно: добро или зло, те, кто «с нами», или те, кто «против нас». Вполне естественно, что они стремятся отыскать некий авторитет, который разъяснил бы им, как все просто. Если, подобно Мао, сознательно создавать хаос сверху, это лишь повысит и без того огромную вероятность того, что группа впадет в примитивные паттерны мышления, поскольку человеку слишком страшно жить в условиях слишком большой неразберихи и неопределенности.

Посмотрите, как учащиеся ИСШ откликнулись на призыв Мао к действию. Впервые столкнувшись с «культурной революцией», они просто сделали новым авторитетом, который должен руководить ими, фигуру самого Мао. Они без особых личных размышлений проглатывали его идеи. Они самым неизобретательным образом подражали действиям пекинских активистов. Отыскивая ревизионистов, они судили по внешности: по одежде, которую носит учитель, по деликатесам, которые он ест, или винам, которые он пьет, по манерам, по происхождению. Но внешние особенности бывают обманчивы. Учитель Вэнь был убежденным сторонником революции, даже в чем-то радикалом, но его сочли ревизионистом, потому что он любил западную моду.

При старых порядках школьникам полагалось целиком и полностью подчиняться своим всевластным учителям. Внезапно освободившись от этого, ученики продолжали сохранять эмоциональные узы, связывавшие их с прошлым. Теперь они видели в учителях контрреволюционеров, замышляющих недоброе, но по-прежнему всемогущих. Долго подавляемое недовольство необходимостью подчиняться теперь вырвалось наружу, и школьники пожелали сами стать теми, кто наказывает и угнетает. Когда учителя, чтобы избежать эскалации ужасных наказаний, сознавались в преступлениях, большинства из которых никогда не совершали, параноидальная подозрительность учеников только усиливалась. Они сменили роль послушных учеников на роль угнетателей, но их мышление стало еще более упрощенческим и неразумным, что противоречило изначальным намерениям Мао.

В вакууме власти, созданном Мао, не замедлила возникнуть еще одна старая как мир динамика групповых взаимодействий: те, кто по природе более самоуверен, агрессивен и даже склонен к садизму (в данном случае – Фанпу и Маленький Баван), пробились наверх и захватили власть, тогда как люди более пассивные (Цзяньхуа, Цзунвэй) тихо отошли на задний план, став простыми последователями новоявленных вождей. Агрессивные личности в ИСШ сформировали новый класс элиты: теперь именно они распределяли льготы и привилегии. Кроме того, в неразберихе, порожденной «культурной революцией», ученики стали еще более одержимы собственным статусом внутри группы. Кто из них относится к «красным», а кто – к «черным»? Какое происхождение теперь «лучше» – крестьянское или пролетарское? Как проникнуть в ряды хунвейбинов и заполучить чудесную алую повязку – знак принадлежности к революционной элите? Вместо того, чтобы естественным образом потянуться к новому порядку всеобщего равенства, школьники стали изо всех сил рваться к высокому положению.

А когда все формы прежней власти были устранены и школьники стали сами управлять своим учебным заведением, неминуемо наступил следующий, самый опасный этап в развитии динамики подобных групповых взаимодействий – раскол на «племенные» фракции. По своей природе мы, люди, противимся чьим-либо попыткам монополизировать власть, как это пытался проделать Фанпу. Сосредоточение власти в руках одного человека отсекает массу возможностей для других амбициозных и агрессивных людей. Кроме того, при этом неизбежно возникают обширные подгруппы, каждый отдельный член которых может ощущать некоторую растерянность. Так что группа почти автоматически разбивается на соперничающие кланы и фракции. В одном из таких кланов, противостоящем лидеру исходной группы, может прийти к власти новый харизматичный вождь (в нашем случае – Мэнчжэ), и члены этого клана сплачиваются теснее, поскольку размер коллектива меньше и им легче отождествлять себя со своими сподвижниками. Эти узы делаются еще крепче, когда клан начинает воевать с другим. Людям может казаться, что в ту или иную фракцию их привела общность идей и целей, но на самом деле они больше всего на свете хотят испытать чувство причастности и единения с группой.

Взгляните на реальные различия между «Корпусом Красного Востока» и «Красными бунтарями». По мере того как война между ними разгоралась все сильнее, становилось все труднее понять, за что они, собственно, борются, если не считать захвата власти за счет другой группы. Любой решительный или злодейский поступок с одной стороны влек за собой равноценный ответ с другой, и всякое насилие в этих условиях казалось совершенно оправданным. Никаких полутонов, никаких сомнений в том, действительно ли «правое дело», за которое ты выступаешь, такое уж «правое». Племя всегда право, а если ты хоть раз с этим не согласился (как Цзунвэй), значит, ты его предал.

Мао Цзэдун хотел создать сплоченное общество китайских граждан, ясно представляющих себе общие цели. Вместо этого страна сползла в межгрупповые распри, совершенно забыв про изначальную задачу «культурной революции». Хуже того, уровень преступности резко вырос, а экономика встала, поскольку никто не чувствовал на себе принуждения к работе, к производству чего бы то ни было. Массы стали еще более ленивыми и недовольными, чем при старом порядке.

К весне 1968 г. положение в стране настолько ухудшилось, что Председателю оставалось лишь превратить ее в полицейское государство. Сотни тысяч людей были брошены в тюрьму. Армия стала распоряжаться практически всем. Чтобы помочь восстановить порядок и уважение к властям, Мао установил культ собственной личности: его изображениям надлежало поклоняться, а его слова повторять, словно революционные молитвы. Любопытно отметить, как репрессии Фанпу в ИСШ – пытки, переписывание истории, контроль над прессой – отражали то, что устраивал Мао Цзэдун по всему Китаю. Новое революционное общество, которое так хотел построить Мао (и Фанпу), в реальности напоминало самые репрессивные и суеверные режимы феодального Китая. Не зря отец Цзяньхуа, сам пострадавший от «культурной революции», твердил сыну: «Все обращается в свою противоположность, если слишком усердствовать».

Вот что следует понять. Мы склонны полагать, будто эта история – крайний случай, имеющий мало отношения к нашей жизни и к группам, в которые мы входим. В конце концов, мы находим свой путь в мире умных, образованных людей и высокотехнологичных офисов, где каждый так вежлив и цивилизован. Такими же мы видим и себя: у нас прогрессивные идеалы и независимое мышление. Но все это во многом лишь иллюзия. Если мы честно и пристально вглядимся в себя, нам придется признать: в тот момент, когда мы входим в наше рабочее пространство или оказываемся в группе людей, в нас происходит перемена. Сами того не сознавая, мы легко соскальзываем в более примитивные модели мышления и поведения.

Находясь среди других, мы испытываем естественную неуверенность в том, что они о нас думают. Мы ощущаем настоятельную потребность вписаться в коллектив и для этого начинаем подгонять свои мысли и убеждения под те представления и догмы, которые господствуют в данной группе. Мы бессознательно подражаем другим членам группы – во внешности, в оборотах речи, в идеях. Обычно нас очень беспокоит наше положение на иерархической лестнице: «Пользуюсь ли я таким же уважением, как мои коллеги?» В этих случаях в нас говорит примат: точно так же одержимы своим положением в группе наши родичи-шимпанзе. В зависимости от поведенческих паттернов, сформировавшихся в раннем детстве, в группе мы становимся или более пассивными, или более агрессивными, чем обычно, проявляя менее развитые стороны нашего характера.

Что касается всевозможных лидеров, то, как правило, мы не воспринимаем их как «обычных людей». Часто в их присутствии мы испытываем некоторый благоговейный трепет и робость, словно они обладают какими-то сверхъестественными способностями. Думая о главном сопернике или противнике нашей группы, мы невольно начинаем горячиться, злиться, преувеличивать его негативные качества. Если другие члены группы чем-то встревожены или возмущены, нас часто захватывает общее настроение. Все это показатели того, что мы действительно находимся под влиянием группы. Но, если мы сами подвергаемся перечисленным трансформациям, можно не сомневаться, что то же самое происходит и с нашими коллегами.

А теперь представьте, что благополучию или стабильности группы начинает угрожать нечто внешнее, своего рода кризис. Под влиянием стресса все названные нами реакции будут обостряться, и наша с виду цивилизованная и интеллигентная группа может сделаться неуправляемой. Наша потребность доказать свою верность группе, соглашаться со всем, за что она выступает, станет еще более настоятельной. Мы начнем думать о сопернике или противнике еще более упрощенно и раздраженно. Нас станут захлестывать более мощные волны заразительных эмоций, в том числе паники, ненависти, заносчивости. Наша группа может разбиться на фракции с «племенной» динамикой взаимодействий (о ней говорилось выше). В такой ситуации на первый план легко могут выдвигаться харизматические лидеры, стремящиеся использовать эту зыбкость и нестабильность. За фасадом почти всякой группы таится потенциальная агрессия, которая непременно начнет проявляться, если на группу оказать достаточно сильное давление. Но даже если мы сумеем удержаться от открытого насилия, сама эта примитивная динамика, завладевающая нами, может иметь весьма тяжкие последствия: группа начинает слишком остро реагировать на происходящее и принимает решения, основанные на преувеличенных страхах или неконтролируемом возбуждении.

Чтобы успешно сопротивляться этому «сползанию вниз», к которому нас неизбежно подталкивают всевозможные группы, мы должны провести свой эксперимент над человеческой природой – но не такой, как у Мао. Наша цель проста: развить в себе способность отстраняться от группы и создавать в себе ментальное пространство для независимого мышления. Мы начинаем эксперимент с признания реального положения вещей: да, эта группа оказывает на нас мощное воздействие. Мы должны быть безжалостно честны с собой, ясно осознавая, как наша потребность вписываться в коллектив может формировать и искажать наше мышление. Допустим, мы испытываем тревогу или возмущение. Зададимся вопросом: родилось это чувство исключительно у нас внутри или же оно вдохновлено группой? Мы должны следить за собственной склонностью демонизировать противника и контролировать ее. Мы должны отучиться от слепого преклонения перед лидерами, уважать их за реальные достижения, однако не испытывать потребности обожествлять их. Мы должны настороженно вести себя с теми, кто обладает харизматическим обаянием, и стараться сорвать с них покров тайны, низвести их с пьедестала. Благодаря такому осознанию мы можем начать сопротивляться и отстраняться.

В рамках данного эксперимента мы должны не только принять человеческую природу такой, какова она есть, но и научиться работать с имеющимся материалом, чтобы использовать его продуктивно. Мы испытываем потребность в высоком статусе и признании, это неизбежно, так не будем же это отрицать. Лучше будем добиваться того и другого посредством выдающихся результатов нашей работы. Мы должны признать свою потребность принадлежать к группе и доказывать верность ей, но лучше делать это более позитивным образом – подвергая сомнению решения группы, которые повредят ей в долгосрочной перспективе, предлагая мнения, расходящиеся с представлениями большинства, мягко, но со стратегически расчетом подталкивая группу в более разумном направлении. Мы будем использовать заразительность групповых эмоций, но играть на другом их наборе. Оставаясь спокойными и терпеливыми, фокусируясь на результатах, сотрудничая с другими, чтобы решать практические задачи, мы можем начать распространять этот дух по всей группе. Постепенно обуздывая примитивную, «первобытную» составляющую нашего характера в накаленной групповой среде, каждый из нас может выйти из этого испытания по-настоящему независимой и рациональной личностью, а это и есть конечная цель нашего эксперимента.

Когда люди вольны поступать как угодно, они обычно подражают друг другу.

Эрик Хоффер