Восемь-Двадцать и ее отец провели вместе меньше одного дня. Сейчас сигнал его радиоошейника засечь невозможно, сколько мы ни водим ручными антеннами на холодном ветру. В долине реки Ламар его нет. Он ушел. Осиротевшая дочь осталась, ее не видно, но сигнал проходит. Если она и вправду на сносях (и это именно та причина, по которой на нее взъелась тоже, видать, беременная старшая сестра) и в одиночестве начала голодать, беременность, скорее всего, закончится выкидышем или зародыши не разовьются.

Гибель Семь-Пятьдесят четыре и Ноль-Шестой смешала все жизненные карты стаи. Смерть прибирает к рукам не только жизни убитых волков, она вмешивается в будущее тех, что уцелели, и даже в будущее их потомков, ведь волк – не бездушный живой организм, а личность с индивидуальными особенностями и характером.

Лори шарит глазами по долине, словно ворон, всматриваясь в мельчайшие детали, в землю под деревом, на котором сидит орел, чтобы заметить хотя бы тень следа или движения – что угодно.

Я не вижу ничего.

Лори произносит: «Вот они!» – и для меня это все равно что «Крибле-крабле бумс!».

– Где?

Я поворачиваю голову и смотрю туда же, куда смотрит Лори, но она видит волков, а я не вижу ни-че-го.

Она отходит в сторону от своего смотрового телескопа и делает рукой приглашающий жест. Приникнув к «глазку», я вижу немыслимое зрелище: восемь волков с добычей на расстоянии трех с лишним километров. Когда я смотрю уже в свой телескоп, то примечаю на снегу продолговатую черную… кляксу? Нет, точечки, будто перцем сыпанули. Ну конечно! Вóроны.

К тому времени как волки загнали добычу и режут ее, вороны тут как тут, в великом множестве. Они испокон веков кормятся остатками волчьих трофеев, поэтому в народе ворона нередко называют «волчьей птицей». А вот если тушу оленя бросили в лесу охотники, вороны на нее не слетаются. Волку ворон доверяет. Человеку – никогда. Каждый вороненок знает, что в такой туше может быть яд. Воронята свои уроки учат на совесть.

Но так было не всегда. В скандинавской мифологии Один хоть и почитался верховным божеством и отцом всех богов, но страдал от недостатка зрения, памяти и знаний. Есть он не ел, пил только мед и брагу, а изъяснялся исключительно стихами. Конечно, без посторонней помощи ему было не обойтись. Божественную неполноценность искупала парочка воронов, Хугин («мысль») и Мунин («память») – они летали по всему миру и приносили Одину вести о том, что где случилось. Их место было на божьих плечах, а у ног Одина всегда лежали два волка – Гери («жадный») и Фреки («прожорливый»), которые добывали мясо и пропитание. Такая вот была единая бого-человеко-вороно-волчья супергруппа, несокрушимая коалиция, чья мощь заключалась в синергетическом единстве. Биолог и автор книг Бернд Хейнрич предположил, что атрибутика Одина отражает «сильный охотничий альянс из забытого прошлого; культура охоты была погребена, когда охотники превратились в скотоводов и землепашцев». А еще в ковбоев и фермеров.

Орнитолог Дерек Крейгхед с изумлением выяснил, что едва вставшие на крыло воронята, вылупившиеся у пары, за которой наблюдали ученые, преспокойно гостят ночью в гнезде, принадлежащем совсем другой паре воронов на противоположном склоне горы. При этом хозяева гнезда дома. «Вороны традиционно считаются территориальными птицами, живущими обособленными парами, – пишет он, – но на самом деле они существуют в рамках разветвленной социальной структуры, куда более сложной, чем нам казалось».

В наличии ума у волков, человекообразных обезьян, слонов и китов сомневаться не приходится, это знает каждый. Несмотря на куда более скромный по размерам мозг, птицы в этом ряду тоже могут занять достойное место, особенно вороны обыкновенные и их ближайшие родственники из семейства врановых: сойки, сороки, галки и грачи. Это действительно умные существа с развитой наблюдательностью и способностью рассуждать, строить планы, реагировать на изменения ситуации, делать умозаключения и проявлять находчивость. Их интеллектуальной оснащенности могли бы позавидовать некоторые хищники, слоны и дельфины: она у них на уровне человекообразных.

В Йеллоустоне вороны тысячелетиями испещряют снежные страницы своими черными восклицательными знаками. Они смогли вписать в перечень своих достижений нечто новое: способность расстегивать «молнии» на туристических рюкзаках. Большие полушария переднего мозга – отдела, отвечающего за мышление, – у воронов и врановых значительно крупнее, чем у прочих птиц за исключением некоторых попугаев. Многие ученые считают, что именно размер полушарий наделил врановых «интеллектом приматов». По отношению к массе тела мозг ворона сопоставим с мозгом шимпанзе.

В ходе одного из экспериментов ворона помещали в абсолютно новую для него ситуацию: c ветки спускалась веревочка с подвешенным на ней кусочком мяса. Чтобы достать мясо, надо было сесть на ветку и клювом несколько раз поддернуть веревочку, все время переступая лапками и прижимая образующуюся веревочную петлю к ветке, пока наконец лакомство не оказывалось у птицы в клюве. Некоторые вороны расщелкивали эту логическую задачку с первого предъявления, то есть не искали решения путем проб и ошибок, а сразу действовали правильно; они понимали причинно-следственные связи и могли представить себе (!) конечный результат. Были случаи, когда вороны ориентировались быстрее, чем двухлетние дети или пудели (для которых ситуация была не в новинку), и при этом вели себя так, словно «их действия – нечто само собой разумеющееся».

Перейдем на личности. Бетти – самка новокаледонского ворона. Эта птица демонстрирует способность находить решение на основе предыдущего опыта. Уяснив для себя, что такое крючок, она самостоятельно сгибает проволоку, чтобы получившимся крючком выуживать еду из сосуда с узким высоким горлом. Когда ей предлагают на выбор несколько отрезков проволоки, она в зависимости от задачи подбирает строго определенный по длине и диаметру. При этом способности Бетти отнюдь не исключительны, она просто пришлась по сердцу сотрудникам научно-исследовательской станции, но на ее месте мог быть любой новокаледонский ворон. Все особи данного вида демонстрируют способность использовать орудия труда для того, чтобы раздобыть еду, причем иногда для достижения конечного результата требуется восемь последовательных операций.

Очень схожие с воронами грачи без труда уяснили для себя принцип действия еще одной «кормушки»: прозрачного пластмассового контейнера с откидывающимся дном и вертикальной трубкой. Для того чтобы вытолкнуть аппетитную личинку, надо бросить в трубку подходящий по размеру камень – а камней птицам предлагали несколько. Когда широкую трубку заменили на узкую, трое из четырех участвующих в эксперименте грачей с первой же попытки хватали камни помельче, а к более крупным, которые из-за своего размера наверняка застряли бы в трубке, даже не притрагивались, хотя раньше выбирали именно их. Потом вместо камня птицам предложили прут, и все четверо мгновенно сообразили, что его надо сунуть в трубку и надавить на донышко, тогда оно откинется и личинка вывалится наружу. Задание усложнили: грачам предлагали пару инструментов: либо слишком короткий прут и с ним подходящий по размерам камень, либо слишком большой камень, а к нему прут нужной длины. Все птицы безошибочно выбрали именно тот инструмент, с помощью которого можно извлечь лакомство. Потом вместо прута им дали ветку с боковыми побегами, из-за которых она неминуемо застряла бы в трубке, – и грачи ловко отщипывали побеги клювами. Когда личинку прятали в маленькое ведерко и в таком виде ставили в контейнер с трубкой, грач брал предложенный прямой отрезок проволоки, сгибал его, просовывал получившийся крючок в трубку, подцеплял ручку ведерка, вытаскивал его и доставал оттуда личинку. Так поступали все птицы, которые участвовали в эксперименте. Они отлично понимали, чего хотят и как этого добиться, то есть демонстрировали способность к умозаключениям, состоящим из посылок и вывода. Какаду, хоть и относятся не к врановым, а к попугаеобразным, когда жизнь преподносит им сюрпризы в виде замкóв, задвижек или защелок, тоже проявляют находчивость не хуже Гудини.

Ворóны долгие годы помнят лица исследователей, которые их ловили, окольцовывали и обмеряли. Встретив потом этих людей на территории кампуса, они осыпали их громкой птичьей бранью. Сначала возмущенно каркали только окольцованные, но благодаря им остальные мигом запомнили этих якобы душегубов в лицо и, завидя их, поднимали тревогу. Наученные горьким опытом, орнитологи при ловле ворон стали надевать спецодежду и маски, чтобы птицы не запоминали их, иначе потом годами пришлось бы ходить по кампусу под вороний грай.

Врановые и мы, человекообразные, отличаемся по строению мозга (у нас, как и у всех млекопитающих, – гипертрофированный неокортекс, или новая кора, у них – каудолатеральный нидопаллиум). Но великие умы мыслят одинаково, и по некоторым когнитивным способностям мы совпадаем. Английские орнитологи Крис Берд и Натан Эмери (а все описанные выше эксперименты поставили именно они) утверждают, что «…по части решения элементарных физических задач новокаледонские вороны, а теперь и грачи могут составить конкуренцию шимпанзе и даже превзойти их, что, возможно, заставит нас пересмотреть эволюцию сознания в ее традиционном понимании». Ученые утверждают, что вóроны, ворóны и вообще все врановые «демонстрируют разумное поведение на уровне шимпанзе или горилл». Вот почему их называют «пернатыми приматами». Кто бы сомневался!

Ну и раз уж мы заговорили об использовании птицами орудий труда, грех будет не посмотреть на эту проблему чуть шире. Как и со всеми концептуальными понятиями, имеющими отношение к поведению, единого определения того, что считать «орудием труда», не существует. Поэтому предлагаю свое: к орудиям труда можно отнести все, что не является частью тела деятеля и используется им для достижения конкретной цели.

В 60-е годы XX века приматолог Джейн Гудолл стала ниспровергательницей основ, рассказав, что шимпанзе достают термитов из термитника с помощью веток, то есть примитивных орудий труда. До этого момента ученые полагали, что изготовление орудий труда – прерогатива человека и именно она и сделала его человеком. Однако тут у нас неувязочка, поскольку еще в 1844 году находившийся с христианской миссией в Либерии Томас Сэвидж писал, что шимпанзе, живущие в дикой природе, колют орехи «камнями совершенно на человеческий манер». Но к заметкам проповедника наука более века оставалась глуха, хотя в 1887 году другой исследователь утверждал, что макаки, чтобы разбивать раковины устриц, найденных на берегу во время отлива, пользуются камнями. Как получилось, что это письменное свидетельство тоже стерлось из памяти ученых? Дело, вероятно, в том, что до начала космической эры, пока разобщенность человека и природы не достигла своего апогея, использование орудий труда животными не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Непонятно, каким образом, но до появления книги Гудолл о нем никто и не вспоминал, а вот после ее выхода выдающийся кенийский антрополог британского происхождения Луис Лики произнес свою знаменитую фразу: «Теперь придется либо пересмотреть понятия „человек“ и „орудие труда“, либо признать, что шимпанзе – это люди». За этим последовала переоценка монополии homo sapiens на мышление и культуру. Человек стал понемногу сдавать позиции «венца творения». Но на самом деле эта новость была новостью только для нас. Шимпанзе благополучно изготовляли орудия труда в течение сотен тысяч лет. А нам только сейчас стало известно, что примитивными орудиями труда пользуются приматы, слоны, каланы, дельфины, различные птицы, осьминоги и даже насекомые.

Танзанийские шимпанзе, о которых писала Гудолл, пользовались хотя бы ветками деревьев, а вот в других регионах Африки, таких как Гвинея или Берег Слоновой Кости, приматы, чтобы расколоть орехи, лихо орудовали камнями или деревянными колотушками. Из общего количества времени, которое шимпанзе тратят на поиск еды, 10–15 % приходится на колку орехов. За три-четыре месяца, на которые выпадает пик урожая орехов, отдельная особь за день потребляет до трех с половиной тысяч богатых жирами пищевых калорий. Умение колоть орехи с помощью каких-то приспособлений позволяет шимпанзе включать в рацион около шести видов орехов, которые, что называется, голыми руками не возьмешь. Такие вот благоденствующие приматы отличаются более высокой репродуктивной активностью и большей общительностью при социальном взаимодействии. Но вместе с тем на просторах Черного континента полно шимпанзе, у которых камни и бревна, из которых получились бы колотушки, валяются буквально под ногами, но на питательные орехи они только смотрят, а есть не едят, потому что, как их колоть, не знают. Где-то они ковыряют землю палками, а потом с помощью гибких прутьев начинают ворошить термитники. В других местах шимпанзе готовят орудия труда впрок, еще где-то могут ради выполнения одной задачи воспользоваться сперва одним, потом другим подручным средством. Кто-то тычет палками в муравейник, чтобы их облепили муравьи, кто-то дробит плоды масличной пальмы, кто-то опускает в воду пористые листья, чтобы они набухли, словно губка, кто-то при охоте на большеглазых галаго, прячущихся в дуплах деревьев, пользуется прутьями словно копьями – в одних популяциях что-то делают, в других не делают. У каждой популяции шимпанзе свои культурные особенности, к которым относятся подлежащие освоению технические приемы.

А вот бонобо, хоть и не глупее своих ближайших родственников – шимпанзе, орудиями труда не пользуются. Долгое время считалось, что гориллы тоже, пока Вики Фишлок и ее коллеги своим глазами не увидели, как гориллы пробуют глубину болота палками, пользуются ими как посохами, чтобы, наклоняясь, не упасть в воду, и сооружают из бревен подобие мостов через топь. Содержавшаяся в неволе горилла самостоятельно научилась колоть орехи и довела этот процесс до совершенства, сделав себе импровизированные биток и наковальню. У капуциновых обезьян есть специальные места для колки орехов, куда они приносят тяжелые камни, ранжируя их по размеру: побольше – под «наковальни», поменьше – под «битки», причем последние, в зависимости от вида орехов, подбираются по весу.

Орангутан, обнаружив лакомство внутри узкого прозрачного цилиндра, набирает в рот воду и сплевывает ее в цилиндр, чтобы еда всплыла и ее можно было достать пальцами. Грачи и сойки в похожих ситуациях пытаются поднять уровень воды в цилиндре, бросая туда камушки. У нас дома живут два попугая – Кейн и Розочка. Оба используют воду как размягчитель. Если дать Кейну сухую хлебную корку, он тут же ковыляет к поилке и бросает хлеб в воду, потом ждет минутку, вынимает разбухший мякиш, тащит его в противоположный конец клетки, кладет в кормушку и принимается за размоченное лакомство. Розочка частенько проделывает то же самое. (Мы с женой, честно говоря, попугаями никогда не интересовались, но я увидел в зоомагазине, как Кейн специально размачивает хлебные корки в воде, меня это настолько заинтересовало, что мы забрали обоих обитателей клетки к себе. Судя по всему, первым до этого додумался кто-то один, а другой, что называется, собезьянничал. Если учесть, что они относятся к разным видам – Кейн – попугай-монах, Розочка – зеленощекий краснохвостый попугай, то вымачивание еды в воде можно рассматривать как межвидовую культурную трансмиссию.)

Слоны пользуются по крайней мере шестью разными приспособлениями, в основном чтобы скрести кожу и удалять клещей. Все по ситуации: сегодня слон может соорудить чесалку для спины, а завтра с помощью бревна или камня снесет электроограждение. Каланы, или морские выдры, камнями разбивают панцири морских ежей, крабов и раковины моллюсков. Новокаледонские вороны и дятловые древесные вьюрки проверяют расселины коры на предмет жуков или личинок с помощью заостренных веточек или шипов растений, которые служат им вместо щупов. Другие врановые в качестве подручных средств используют автомобили на оживленных трассах: бросают орехи прямо им под колеса. Чайки, чтобы добраться до сочной мякоти морских гребешков, сердцевидок, мидий или багрянок, швыряют их с высоты на твердую поверхность. Для этого птицы сначала ныряют за добычей, хватают ее клювом, взмывают ввысь и целенаправленно парят над землей, высматривая подходящий для выполнения требуемой операции участок, а найдя его, бросают раковину вниз (причем сила тяжести придает моллюску ускорение свободного падения). Если повезет, твердая как камень раковина разбивается; если не повезет, чайка поднимает ее с земли и проделывает все снова и снова. Другого способа полакомиться засевшим в раковине-крепости обитателем у чайки нет.

Мне доводилось многократно наблюдать, как чайки разделывают моллюсков, прицельно швыряя их на прибрежные камни, шоссе, плоские крыши. (Ключевое слово – «плоские». Мои многострадальные соседи знают: раз крыша их дома подвергается массированной бомбардировке с воздуха, значит, морские гребешки в этом году уродились на славу. У нас, слава тебе господи, крыша двускатная.)

Стервятник обыкновенный, чтобы добавить в свой рацион содержимое найденного страусиного яйца, разбивает его скорлупу камнем. Американская зеленая кваква ловит рыбу «на живца» или «на блесну», используя в качестве приманки насекомых или выдернутое и специально брошенное в воду перышко, а иногда даже хлеб. В сети можно посмотреть поразительное видео с кваквой, которая ловит рыбу на хлеб, но размениваться на мальков не хочет. Раз за разом она бросает в воду кусок хлеба и тут же выхватывает его, потому что клюет всякая мелочь, но наконец ее настойчивость вознаграждается и ей удается выхватить из ручья по-настоящему крупную рыбу.

Горбатые киты, или длиннорукие полосатики, бьют плавниками по воде, чтобы загнать косяк рыбы, на которую охотятся, в «пенное кольцо» и, не давая добыче опомниться, заглатывают ее. Для этого кит подныривает под «пенное кольцо» с открытой пастью, глотает добычу вместе с водой и поднимается на поверхность, взметывая к небу фонтан из дыхала – это одно из самых впечатляющих зрелищ в мире.

А вот факт практически неизвестный: обитающие на Багамских островах дельфины афалины молотят плавниками по песку, добиваясь, чтобы со дна поднялся вихревой столб, похожий на торнадо, который скользит по горизонтали и в какой-то момент зависает. Дельфины тут же бросаются разрывать дно там, где «мини-торнадо» прекратил движение, потому что он зависает над зоной пониженного давления, а оно указывает на то, что внизу есть углубление или полость, где может прятаться рыба. Получается, что дельфины специально запускают «торнадо», чтобы находить места скопления рыбы, для них это инструмент придонной разведки. «Я не могла поверить своим глазам, – пишет Дениз Херцинг, – но, как выяснилось, багамские афалины проделывают такие вещи постоянно».

У многих животных, пользующихся подручными средствами, технологический прорыв начинается с игры, когда они просто возятся с камушками или палками. Ребенок тоже, прежде чем научиться говорить, сперва лепечет, а постижение внешнего мира у него идет через игру с кубиками, когда безо всякого давления извне он исследует собственные возможности.

Мне попалась интереснейшая видеоиллюстрация к научной статье, где какаду Фигаро, которому дали побег бамбука, делает и доводит до ума приспособление, похожее на импровизированные садовые грабли, чтобы захватить ими и затащить внутрь клетки разложенные снаружи лакомства. (В эксперименте участвовали еще два попугая, но никаких граблей из бамбука они делать не стали, что лишний раз доказывает, как мы похожи. Талант – товар штучный: что у нас, что у пернатых он редкость.) Меня поразила самка орангутана, воспользовавшаяся пучком соломы, чтобы замести внутрь еду, которую специально положили так, чтобы она не могла до нее дотянуться. Но ведь голубые сойки тоже проделывают нечто похожее: когда птице надо смести в одну кучу разбросанные крошки, она делает это с помощью найденного куска бумаги, который разрывает на полоски.

Среди рыб такое тоже случается. Например, некоторым видам губанов подводные камни и кораллы служат «наковальней» для того, чтобы разбивать морских ежей, моллюсков и ракообразных. Кстати, коэффициент энцефализации у губанов довольно высок и вполне сопоставим с аналогичным показателем у птиц и приматов, которые пользуются орудиями труда. Некоторые цихлиды и сомообразные приклеивают икру к листьям водорослей или небольшим камушкам, которые в случае опасности утаскивают из гнезда. Рыба-брызгун выпускает изо рта струю воды, которой сбивает живущих в листве прибрежных растений насекомых.

Можно встретить случаи использования орудий труда и среди насекомых, причем их действия носят настолько нетривиальный, очевидно сознательный и даже остроумный характер, что просто диву даешься. Муравьи, например, обнаружив истекающий соком подгнивший фрукт, уходят и возвращаются с абсорбентами: листьями, песчинками, щепочками мягкой древесины, – которые пропитывают соком и в таком виде доставляют жидкую субстанцию в муравейник. Некоторые виды муравьев заваливают входы в муравейники конкурентов песком, то есть, по сути дела, ставят конкурирующей фирме палки в колеса, заставляя их тратить время и силы на расчистку. А есть муравьи, которые специально выманивают из нор земляных пчел. Энтомолог Джон Д. Пирс описывает их действия так: «Обнаружив пчелу-андрену, муравей несколько секунд выждал у края норки, а потом пошел бродить окрест и через какое-то время вернулся с кусочком грунта <…> Подойдя точно к краю норки, он секунду словно бы колебался, а потом сбросил туда свою ношу».

Переведя дух, муравей отправляется за новой порцией грунта. Тем временем подоспели другие муравьи. Андрена уже на поверхности, она грозно вытягивает верхние челюсти-жвалы. Все это очень похоже на битву с драконом, только в миниатюре. Пчела пытается разить врагов из своего разоренного гнезда, но под натиском атакующих муравьев гибнет.

Некоторые осы прячут в подготовленную норку-камеру парализованную ядом добычу, откладывают сверху яйцо и с помощью камушков или земляного кома замуровывают норку. Личинка, вылупившись, будет питаться оставленной для нее жертвой. Опять читаем у Пирса: «Основной ком помещается глубоко внутрь и поверх засыпается всякой мелочью <…> Иногда самка осы утрамбовывает материал с помощью камушка, чтобы получилась плотная затычка».

Полужесткокрылые клопы-хищнецы, когда охотятся на термитов, прибегают к камуфляжу, для начала наклеивая на себя куски термитника, чтобы по запаху сойти за «своих». Потом, поймав термита и высосав его внутренности, хищнец держит пустой хитиновый панцирь перед своей головой и «слегка покачивает им, явно стараясь привлечь внимание». Стоит привлеченному термиту вцепиться в панцирь, хищнец начинает планомерно отступать, утаскивая термита из термитника. Едва голова термита оказывается в досягаемости, хищнец бросает панцирь-приманку и впрыскивает жертве яд.

Это лишь несколько примеров использования насекомыми орудий труда. И мы еще ни словом не обмолвились об их домах – термитниках, муравейниках, пчелиных и паучьих гнездах, – об их конструкторском совершенстве, системе вентиляции, производстве корма, системе поддержания температуры. Значит ли это, что пользующиеся орудиями труда насекомые отличаются изрядным умом? Или, напротив, что для изготовления орудий труда интеллект не требуется? Или что подобная деятельность не производит особого впечатления, потому что заняты ею безмозглые букашки? И что творится у этих безмозглых букашек в головах? Мы можем считать их наделенными сознанием? Если можем, то до какой степени? Как они принимают решения, как оценивают собственные действия, как понимают, удача это или провал? Значит ли это, что человеческий мозг принимает решение без участия разума или сознания (есть и такая точка зрения), а мы потом верим, что совершили действие осмысленно?

По части изготовления орудий труда человеку нет равных, но по иронии судьбы среди животных он самый беспомощный. Ни спать, ни есть, ни даже испражняться без приспособлений и подручных средств, призванных помочь нам справиться с ситуацией и достичь намеченной цели, мы не в состоянии. Если голый человек на голой земле сможет продержаться хотя бы одну ночь, не имея никаких дополнительных инструментов для выживания, ему придется немедленно начать каким-то образом эти инструменты делать. Но делать-то мы не приучены, человек все больше пользуется тем, что сделал для него кто-то другой. В окружающей природе мы вряд ли найдем то, из чего можно изготовить кусок веревки, нож, одежду или развести огонь. Никто из нас не умеет изобретать. Я сейчас сижу за компьютером, но знать не знаю, как он работает или как его делали. Homo sapiens, конечно, звучит гордо и производит впечатление, но отдельно взятая особь вряд ли способна сшить рубаху, даже если завалить ее рулонами любых тканей.

И тем не менее мы гордимся коллективными достижениями человечества, к которым каждый из нас лично ни малейшего отношения не имеет и которые большинство просто не в состоянии понять. А вот личной ответственности за коллективные грехи человечества мы не чувствуем. В XX веке одни представители цивилизованного человечества уничтожили более ста миллионов других представителей все того же цивилизованного человечества, и в XXI веке радикального оздоровления ситуации не намечается. Нам больше по вкусу ставить во главу угла способность человека строить самолеты или делать компьютеры, – весь этот «нас возвышающий обман» в первую очередь для тех, кто понятия не имеет, как же именно построить самолет или сделать компьютер. Собаки не знают, что машины делают люди. Они не знают, что требуется для того, чтобы сделать машину, не знают, что за этим стоит горнорудная и химическая промышленность, металлургия, работа инженеров-конструкторов, сборщиков, не знают ни производителей, ни дистрибьюторов, то есть, по сути, практически ничем не отличаются от тех из нас, кто просто садится в авто и жмет на газ.