У коренного населения среди охотников сохранились куда более здравые и реалистические и вместе с тем куда более возвышенные представления о волках (а также прочих хищниках, включая львов и тигров). Представители американских индейцев не раз пытались противостоять официальному возобновлению охоты на волков. Осенью 2012 года Майк Уиггинс, председатель общины Бэд Ривер индейцев оджибве, выразил свою реакцию на официальное открытие первого охотничьего сезона в Висконсине одной фразой: «Неужели у людей не осталось ничего святого?» Для индейцев оджибве «майинган», то есть волк, – священное животное. «Убить волка – все равно что убить брата», – утверждает оджибве Эсси Леосо. Оджибве верят, что майинган пришел в мир вместе с первым человеком, и это недалеко от истины: санитары леса, волки, подвизались вокруг стоянок первобытного человека, не брезгуя отбросами. Их судьбы неразрывно связаны: все, что произойдет с одним, рано или поздно случится с другим. На самом деле так оно и вышло. Бледнолицые видели и в индейцах оджибве, и в майингане соперников, которых надо обуздать. Поэтому в позиции жителей белого американского Запада сквозит стремление «подчинить себе» или «извести под корень». Взгляды коренного населения Америки на животных предполагают извечное существование бок о бок, и причина тут не столько в экологическом сознании, сколько в ощущении глубинного единства, так что такими вот шаманскими бреднями вполне можно выудить истину.

Долгое время животная мощь вызывала в человеческой душе глубокое почтение и стремление не накалять ситуацию без нужды. Разрядка напряженности возникла задолго до ядерного паритета. Она берет свое начало в давние, овеянные легендами времена, когда, желая перемирия, человек прибегал к заклятиям и мольбам, прося существа сильнее и коварнее себя не держать на него зла и смилостивиться. Но, по мере того как человек учился разным хитростям, почтение к зверю сходило на нет. Наше оружие становилось мощнее, и животная мощь не вызывала прежнего уважения. Мы убиваем волков, китов и слонов не потому, что они ниже нас по развитию, а потому, что просто можем это сделать. А раз можем, то говорим себе, что они ниже нас по развитию. Что до отношений между людьми, то в конечном итоге все тоже решают грубая сила и границы дозволенного, которые сильный может себе отвоевать. Ни к моральному, ни к интеллектуальному превосходству это отношения не имеет.

В XVII веке Бенедикт Спиноза писал: «Так как всякое право определяется добродетелью или могуществом каждого, то люди имеют гораздо большее право над животными, чем животные над людьми. Я не отрицаю, однако, что животные чувствуют, а отрицаю только то, что будто бы вследствие этого нельзя заботиться о собственной пользе, пользоваться ими по произволу и обращаться с ними так, как нам нужно; ибо они не сходны с нами по своей природе, и их аффекты по своей природе различны от аффектов человеческих». То есть кто прав, у того больше прав, а прав всегда тот, кто сильнее. Как легко действовать с такой позиции – она не подразумевает разницы между человеком и куском мяса.

Заметьте, решающим фактором отнюдь не становится неспособность животных вести переговоры. Люди могут вести переговоры. Но исключительно с позиции силы. Чем сложный язык с развитым синтаксисом поможет своим носителям, если они рабы или угнетенные? Да ничем. И первое, и последнее слово будет за деньгами и ружьями, которым, для того чтобы их правильно поняли, синтаксические сложности не понадобятся. Нам удобно считать, что животные не способны говорить, потому что они просто не могут дать нам сдачи. И среди людей тех, кто слабее, принято давить, их жизни обесцениваются, потому что они – недочеловеки. «Для азиата жизнь не представляет такой большой ценности, как для западного человека, – утверждал Уильям Уэстморленд, один из самых видных военачальников США в период вьетнамской войны. – На Востоке жизнь стоит дешево <…> она для них неважна». Это заблуждение позволяло главнокомандующему американскими войсками во Вьетнаме «отлично выполнять свою работу».

Беспощадность к слабым – одно из основных качеств, «делающих человека человеком». Человек способен и на высокое, и на низменное. В его отношении к братьям меньшим, к природе, к земле, к воде нет сознательной жестокости, потому что большинство действий по отношению к ним можно считать сознательными лишь с большой натяжкой. Но, подобно беспечным любителям курить в постели, он рискует прожечь в ткани будущего немало дыр.

Поразительно: когда животные по отношению к человеку вдруг оказываются в преимущественном положении, они порой относятся к нам куда человечнее, чем мы к ним. Людям не раз приходилось сталкиваться с волками в чистом поле или глухом лесу, и Даг Смит лично может это подтвердить. Тем не менее на территории континентальных штатов не зафиксировано ни одного случая нападения волков на человека. Североамериканские волки, почуяв человека, не рассматривают его как потенциальную добычу, а немедленно обращаются в бегство. Исключений практически не бывает (в 40-е годы двое жителей Аляски получили волчьи укусы, но у животных обнаружили бешенство). В Северной Америке известны всего два случая гибели человека от зубов волка: один в 2005 году в канадской провинции Саскачеван, другой в 2010-м на Аляске, – то есть это меньше, чем по любой другой причине. Разумеется, беспечные туристы попадают в поле зрения волчьих стай, потому преднамеренная либо робость, либо выдержка, которую проявляет по отношению к слабому вполне готовая для нападения группа хищников, рационального объяснения не имеет. Одному Богу известно, что у них на уме.

Самопроизвольное отлучение и изоляция современного человека от окружающего мира привели к деградации его способности понимать, что у животных на уме, а вот животные в ряде случаев эту способность сохраняют. Джон Вейллант в своей книге «Тигр» рассказывает о подобии согласия, которое издревле существовало между амурскими тиграми и представителями коренных народов Приморья: «Удэгейские и нанайские охотники, в частности, пытались умилостивить тигра, не только стараясь не попадаться ему на пути, но и предлагая ему остатки своей добычи. Иногда тигры преподносили ответные подарки. Местные жители, как русские, так и туземцы, рассказывали, что порой тигры оставляли для „дяди Вани“ мясо – иногда целые туши». Таким образом, в дебрях тайги был достигнут своеобразный паритет сил, который обе стороны соблюдали, руководствуясь соображениями о ненападении. Этот взаимный отказ от применения насильственных методов тем более примечателен, что одна из сторон представляла собой хищный, ищущий мяса ум в хищном же, постоянно требующем мяса теле весом под двести тридцать килограммов.

«К соседству с тиграми давно уже привыкли все народы эвенкийской группы: маньчжуры, удэгейцы, нанайцы и орочи. Они знали свое место и, почитая тигра как высшее божество, старались по возможности не попадаться ему на пути. Однако в XVII веке, когда в регион начали стекаться русские колонисты, хрупкое равновесие было нарушено». Поселенцев манили золото, пушнина, строевой лес; следом за ними в Приморье пришли православные проповедники, и они общими усилиями и с неослабевающей жестокостью взялись за истребление как вдохновленной анимистическими верованиями культуры неустойчивого равновесия, так и четвероногих членов таежного сообщества.

Нарушение конвенции о ненападении, особенно если учесть, что речь идет об искреннем обоюдном понимании, чревато последствиями. Вейллант подробно останавливается на способности тигра «долго помнить обиду», приводя в качестве примера рассказ нашего современника о том, что значит «перебежать дорожку тигру. „Мы с одним охотником как-то раз забрали часть добычи тигра, – рассказывал он. – Увидели, что тигр убежал, и отрезали себе с туши немного мяса. Все брать не стали – этого делать нельзя. В тайге закон: нужно делиться. Вернувшись на то же место на следующий день, мы обнаружили, что тигр не тронул остатки туши. После этого случая наша охота пошла прахом: тигр ломал все наши ловушки, распугивал дичь, которая приходила на нашу приманку. Стоило какому-то животному оказаться в окрестностях, он прогонял его своим рыком. Вот так он нас и проучил: целый год не давал охотиться. Должен вам сказать, тигр – необыкновенный зверь: сильный, умный и очень злопамятный“». При этом, заметим, тигр не просто охотится, но и ревностно охраняет свою территорию.

В голодную пору, когда в тайге маловато дичи, один охотник решил разделаться с повадившимся на его заимку тигром и установил на конкурента ловушку – спрятанную в снегу проволоку, которая, стоило тигру на нее наступить, приводила в действие спусковой механизм ружья. «В первый раз он неправильно закрепил ружье, и, хотя оно выстрелило, тигр не погиб: ему только опалило шкуру. Охотник поставил ловушку заново и позже по следам выяснил, что тигр дотронулся до шнура, ведущего к спусковому крючку, ружье выстрелило мимо, и тигр, медленно отступив, направился по следу охотника. Он понял, кто здесь был, кто установил ловушку, и попытался его убить. Он даже не брал след – шел прямиком к хижине, как будто по компасу».

Охотник чудом заметил зверя и успел скрыться в доме, откуда боялся высунуть нос несколько дней. Это спасло ему жизнь: как потом выяснилось, тигр неотступно караулил обидчика, пока не ушел из тех мест.

Вейллант приводит слова бывшего руководителя инспекции «Тигр», которому не раз приходилось расследовать нападения хищников: «Мне и моим подчиненным довелось по меньшей мере восемь раз заниматься подобными делами, – рассказывал тот в 2007 году, – и мы все пришли к одному выводу: если охотник стрелял в тигра, тигр его выследит, даже если для этого потребуется два или три месяца. Тигры определенно способны сидеть и ждать именно того охотника, который стрелял в них».

Все это свидетельствует о наличии у тигра либо абстрактного мышления, либо острейшей интуиции, ведь он догадался, что ружейный самострел – преднамеренная угроза его жизни. «Чтобы связать в одну сложную причинно-следственную цепочку выстрел, раздавшийся в воздухе, внезапно пронзившую тело боль и человека, который может находиться на расстоянии нескольких десятков метров, умение абстрактно мыслить необходимо по определению». Еще поразительнее, что биологи, годами работающие с тиграми, ни разу не сталкивались с «вендеттой» – хотя по долгу службы им приходится отлавливать, делать уколы снотворного, обследовать, снабжать радиоошейниками десятки животных, и некоторых не по одному разу.

Похоже, тигр может «вычислить» человека, который намеренно желает причинить ему вред. По крайней мере, главный герой книги Вейлланта был на это способен. Получив рану от охотника-браконьера Владимира Маркина, амурский тигр несколько дней караулил обидчика, дожидаясь его возвращения на заимку после долгой охоты, а потом атаковал, причем не с голоду, а из мести: он не просто съел человека, а уничтожил его «скрупулезно и беспощадно», расшвыряв в прогалине за домом останки, «которые на первый взгляд казались кучей ветоши».

В незапамятные времена, когда бушмены (или «сан», как они сами себя называют) обитали в древних песках Калахари, они охотились на кого угодно, но львов не трогали. Царь зверей воздал им за учтивость. Между львами и бушменами сложилось долгое и прочное перемирие. Даже отбивая у львов дичь – причем у стаи львов, превосходящей охотников по численности, – бушмены вели себя с ними твердо, но почтительно. Ни с гиенами, ни с леопардами они так не церемонились: просто забирали у них добычу и все. И никто никогда не слышал, чтобы лев убил человека. Африканские леопарды – да, те могли, особенно под покровом ночи. Но лев – никогда.

Белому человеку такое перемирие было неведомо. В 50-е годы антрополог Элизабет Маршалл Томас жила среди бушменов. Ей довелось пройти «старым путем» и наблюдать за его разрушением в прах. (Мать Элизабет, Лорна Маршалл, в свое время совершила прорыв в этнографических исследованиях коренных народов Южной Африки. Свой опыт общения с бушменами Элизабет Маршалл Томас описала в книгах «Вреда не ведающие» и «Старый путь».)

Однажды ей с семьей пришлось ночевать в пустыне. Кроме них в лагере был африканер – так называют в Южной Африке потомков голландских, французских и немецких колонистов. Внезапно из темноты на них выступили пять львов – их присутствие выдавал только блеск глаз. Людей и хищников разделяло пламя костра. К ужасу знакомой с обычаями бушменов Элизабет, белый потомок буров тут же выстрелил в темноту и ранил двух львов, но преследовать их побоялся. В результате в окрестностях лагеря оставались бродить два раненых хищника, что было крайне опасно. Элизабет, ее брат и еще один член их семьи решили, не мешкая, уходить. Ночь была звездная. «Вдруг мы услышали тихий стон», – пишет Маршалл Томас. Свет фонаря выхватил из темноты молодого взрослого льва. Он был тяжело ранен, сам подняться не мог и «…от боли <…> грыз поросшую травой землю». Добить его с первого выстрела не удалось, пришлось стрелять несколько раз. «Он лежал, отвернув голову, пока мы, стоя, целились. Сейчас мне кажется, что он специально не смотрел нам в глаза, словно хотел, чтобы нам было легче». Каждый раз, когда в него вонзалась пуля, он кричал.

Другого раненого льва они искали всю ночь и только на рассвете наткнулись на следы. Это были следы львиных лап, приготовившихся к броску. Пройдя по направлению броска, они обнаружили мертвую львицу. Туша и трава вокруг нее были в утренней росе, все, кроме сухого участка земли, где трава до сих пор была примята – всю ночь рядом с подругой находился лев, причем, судя по оставленным следам, огромный. «Этот гигант <…> не отходил от мертвой львицы. Он видел наш лагерь, слышал все наши передвижения, выстрелы и крики <…> но вылизывал мех мертвой львицы – мех был приглажен против роста».

Бушмены, непревзойденные охотники, львов никогда не трогали, а львы не трогали бушменов. Скорее всего, каждая из сторон признавала потенциальную опасность противника. Каждая из сторон могла, по идее, проверить границы дозволенного, но никогда их не переходила. «Объяснить условия перемирия невозможно, потому что их невозможно понять», – пишет Элизабет Маршалл Томас. Львы и бушмены не вредили друг другу, им это было не нужно. Они жили так сами и учили этому детей. Может, это и есть объяснение? Может, все настолько просто? Просто не вредить. Но теперь все по-другому. И они другие.

«В 50-е годы львы Калахари составляли одну неделимую популяцию, единую львиную нацию, у которой по большому счету была целая страна». А потом появились переселенцы из Европы, а за ними тяжкой поступью тянулись их многочисленные стада. Ранчо и фермы теснили прежних хозяев этих земель, и «единая львиная нация <…> стала более подозрительной». Львы держались за свои территории, где раньше безраздельно царили, но теперь большую часть площадей занимали выгоны. В прежние времена они могли находиться на расстоянии полутора-двух километров друг от друга и «переговариваться» с помощью рыка, но с распространением фермерства цари зверей превратились в «нищих изгоев». Фермеры забрали себе их земли, перестреляли антилоп и прочую дичь, на которую они охотились, – то есть разделались с экономикой и культурой львиной нации, а потом и с самой нацией. С извечными соседями львов – бушменами – белые люди поступили точно так же.

Элизабет Маршалл Томас пишет, как однажды, наблюдая за львом, зевнула, и он в ответ тут же зевнул, а потом еще раз и еще раз. «Львы невероятно наблюдательны. Их способность к эмпатии – следствие их наблюдательности». Как вы к нам, так и мы к вам.