9

После обеда Мариана и Зои, не торопясь, в непринужденном молчании шли вдоль реки обратно к колледжу. Зои купила шоколадное мороженое и сосредоточенно его уплетала.

Все это время у Марианы перед глазами стояла картинка: племянница, совсем еще малышка, точно так же шагает по потрескавшейся, неровной каменной плитке и лакомится мороженым.

Это было много лет назад. В тот день Зои, приехавшая в гости к своей тогда еще очень юной тете, студентке колледжа Святого Христофора, и познакомилась с Себастьяном.

Мариана помнила, как застеснялась Зои и как Себастьян ловко избавил ее от смущения с помощью простенького фокуса: достал у нее из-за уха монетку. Впоследствии он еще несколько лет регулярно проделывал этот трюк, что неизменно веселило и восхищало Зои.

И сейчас Мариане все время мерещилось, что Себастьян – или, скорее, его призрак – идет рядом с ними. Странное дело эти воспоминания…

Минуя старую, обшарпанную деревянную скамейку, Мариана задержала на ней взгляд. Здесь они с Себастьяном праздновали окончание ее выпускных экзаменов. Пили «Просекко» с черносмородиновым ликером, курили французские сигареты «Голуаз», которые Себастьян за день до этого утащил с вечеринки, и целовались.

Мариана словно вновь ощутила его губы, сладкие от ликера, к которому примешивался вкус табака…

Зои поглядела на нее.

– Ты какая-то неразговорчивая. Все хорошо?

Мариана кивнула.

– Давай присядем на минуточку? Только не сюда, – поспешно прибавила она. – Вон туда.

Они прошли чуть дальше и уселись на скамейку в тени плакучей ивы.

Тут было спокойно и тихо. Низко свисавшие ветви, касавшиеся воды, слегка покачивались на ветру.

Вдали из-под моста выплыла лодка. Навстречу ей по реке скользил белый лебедь с оранжевым клювом и черной отметиной над ним. Судя по всему, жизнь птицу не пощадила: некогда белоснежное оперение запачкалось, потемнело и из-за речной тины приобрело зеленоватый оттенок. Тем не менее, несмотря на потрепанность и чумазость, это удивительное, прекрасное создание сохранило величественный и невозмутимый вид.

Неожиданно лебедь повернул голову в сторону скамейки. Мариане почудилось, что взгляд умных темных глаз проникает ей прямо в душу.

Составив мнение о ней, он отвернулся и исчез под мостом.

Мариана переключила внимание на Зои.

– Он тебе не нравится, да?

– Профессор Фоска? Я этого не говорила.

– Просто мне так показалось. Или он тебе нравится?

Зои пожала плечами.

– Не знаю. Какой-то… слишком яркий. Даже ослепительный.

Мариану удивила такая необычная характеристика. Неясно было, что Зои имеет в виду.

– Значит, он тебя ослепляет, и тебе это неприятно?

– Конечно. Я предпочитаю видеть, куда иду. И еще он постоянно… как бы выразиться?.. играет роль, что ли. Словно он не тот, за кого себя выдает, и не хочет, чтобы об этом узнали. Хотя, может, я ошибаюсь. Все остальные от него без ума.

– Да, Кларисса рассказывала, что его обожают.

– Не то слово! Он – всеобщий кумир, настоящий идол. Особенно среди студенток.

Мариане вспомнились девушки в белом, окружавшие Фоску во время заупокойной службы.

– Ты имеешь в виду подруг Тары? Ты тоже с ними дружишь?

Зои возмущенно помотала головой.

– Вот уж нет! Я от них шарахаюсь, как от чумы.

– Ясно. Похоже, их не очень-то любят.

– Смотря кто, – многозначительно возразила Зои.

– То есть?

– Они любимицы профессора Фоски. Его фан-клуб.

– Фан-клуб?

– Ну или тайное общество. Фоска занимается с ними отдельно.

– Почему тайное?

– Потому что туда входят только избранные. – Зои закатила глаза. – Он зовет их «Девы». Правда, идиотское название?

– Девы? Получается, среди избранных студентов нет ни одного мужчины?

– Угу.

– Понимаю.

Мариана действительно начинала понимать, а точнее, интуитивно чувствовать, что услышанное может значить и почему племянница так неохотно об этом рассказывает.

– Тара была одной из них?

– Ага.

– Так. Мне надо побеседовать с Девами. Это можно устроить?

Зои поморщилась.

– Ты правда этого хочешь? Они не слишком-то дружелюбны.

– Где они сейчас?

– Сейчас? – Племянница сверилась с часами. – Ну, через полчаса начинается лекция профессора Фоски. Все будут там.

Мариана кивнула.

– Раз все, то и мы тоже.

10

Мариана и Зои подоспели к зданию факультета английской филологии всего за несколько минут до начала лекции. Просмотрев висевшую на стене таблицу с расписанием и узнав, что профессор Фоска сегодня проводит занятие в самой большой аудитории на последнем этаже, они поспешили туда.

Просторная лекционная аудитория напоминала концертный зал: ряды длинных столов из темного дерева ярусами спускались вниз, к подобию сцены, на которой располагались кафедра и микрофон.

Практически все места были заняты. Мариана и Зои с трудом отыскали два свободных стула на самом верху.

Мариана почти физически ощущала всеобщее нетерпение, какое обычно бывает перед началом концерта или спектакля, но уж никак не лекции по древнегреческой литературе.

Наконец появился профессор Фоска с папкой под мышкой, одетый в элегантный черный костюм. Его волосы были собраны в узел на затылке. Взойдя на кафедру, профессор приблизил к себе микрофон и, оглядев собравшихся, отвесил легкий поклон. По рядам прокатился восторженный шепот, после чего воцарилась тишина.

Мариана восприняла происходящее скептически. Опыт работы с группами подсказывал ей, что от толпы, обожающей своего кумира, не стоит ждать ничего хорошего. Фоска сейчас был больше похож на поп-звезду, чем на преподавателя; даже возникло ощущение, что он вот-вот затянет какую-нибудь томную лирическую песню.

Но Фоска не запел. Он поднял лицо, и Мариана, к своему изумлению, заметила, что его глаза увлажнились.

– Сегодня, – произнес он, – я хочу поговорить о Таре.

Сидящие в зале зашушукались и начали переглядываться, а некоторые заплакали. Видимо, студенты ожидали, что профессор заведет речь об убитой.

По щекам Фоски потекли неподдельные слезы, но он даже не пытался их смахнуть. Голос его звучал твердо и спокойно. Фоска говорил так громко и отчетливо, что мог бы вообще обойтись без микрофона.

Зои утверждала, что он постоянно играет роль. Что ж, если и так, Фоска справлялся со своей задачей настолько виртуозно, что, слушая его, Мариана невольно растрогалась и разволновалась.

– Многим известно, – продолжал профессор, – что Тара училась у меня. И сейчас, стоя здесь, я чувствую глубокую скорбь… точнее сказать, глубокое отчаяние. Я собирался отменить сегодняшнюю лекцию. Но я всегда любил Тару за ее бесстрашие и силу характера и понимаю: она не хотела бы, чтобы мы пали духом, чтобы страх и ненависть одержали над нами верх. Мы должны жить как прежде. Это единственный способ победить зло… и почтить память Тары. Сегодня я пришел сюда ради нее. Как и вы.

В зале раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Фоска склонил голову, принимая поддержку собравшихся, и, вытащив из папки бумажные листы, снова взглянул на слушателей.

– А теперь, леди и джентльмены, за работу.

Профессор Фоска был отменным оратором, энергичным и увлеченным, остроумным и обаятельным. Он практически не заглядывал в свои записи. Читал лекцию легко и вдохновенно, словно импровизируя, и каждому казалось, что профессор обращается именно к нему.

– Я решил, – начал Фоска, – что будет целесообразно затронуть сегодня тему лиминальности в греческой трагедии. Что же такое лиминальность? Вспомните об Антигоне, которой пришлось выбирать между смертью и бесчестием. Об Ифигении, готовой умереть ради Греции. Об Эдипе, решившемся ослепить себя и обречь на изгнание. Лиминальность – это переходное, пороговое состояние, при котором человек находится как бы между двумя мирами, на самом краю бытия. Лишившись всего, он выходит за пределы земной жизни и получает околосмертный опыт. А древнегреческие трагедии дают нам некоторое представление о том, что он при этом чувствует.

Фоска включил проектор, и на висевшем позади него широком экране возникла фотография мраморного рельефа: две женщины по краям протягивали руки к обнаженному отроку, стоявшему посередине.

– Кто-нибудь узнал этих дам?

Вверх взметнулся лес рук. Мариана догадывалась, кто бы это мог быть, и очень надеялась, что ошибается.

– Эти две богини, – продолжал Фоска, – собираются провести над юношей элевсинский обряд. А зовут их, как вы уже поняли, Деметра и Персефона.

У Марианы перехватило дыхание.

– Элевсинские мистерии – это тайные ритуалы, которые помогают получить лиминальный опыт, оказаться между жизнью и смертью и достичь бессмертия. Что же такое элевсинский культ? Ну для начала давайте вспомним историю Персефоны, или просто Девы, богини смерти, царицы Подземного мира…

Говоря это, Фоска на секунду встретился глазами с Марианой и слегка улыбнулся.

«Ему все известно, – мелькнуло у нее в голове. – Он в курсе того, что произошло с Себастьяном, и намеренно затронул эту тему, чтобы меня помучить».

Но откуда? Откуда ему знать?! Это невозможно! Мариана утаила свои суеверные предположения от всех, даже от Зои. Это просто совпадение. Оно ничего не значит.

Заставив себя успокоиться, Мариана вновь сосредоточилась на лекции.

– Аид похитил Персефону из Элевсина. Когда Деметра оплакивала дочь, весь мир погрузился в холодную тьму. В конце концов пришлось вмешаться Зевсу. Он позволил Персефоне каждый год шесть месяцев проводить на земле и затем возвращаться к мужу. Когда Персефона здесь, у нас весна и лето, когда там – осень и зима. Свет и мрак, жизнь и смерть. Путь, который проделывает Персефона, из нашего мира в загробный и обратно, и положил начало элевсинскому культу. В Элевсине, где открывается проход в царство Аида, каждый мог принять участие в тайных обрядах и получить тот же опыт, что и Персефона.

Фоска понизил голос. Мариана заметила, что студенты вытягивают шею, стараясь наклониться к нему поближе, и ловят каждое слово.

– Эти обряды несколько тысячелетий оставались для нас тайной. Никто и не пытался описать элевсинские мистерии словами, ведь это был способ посвятить человека в нечто сверхъестественное. Инициация меняла людей. Ходили слухи о видениях, призраках и путешествиях в загробную жизнь. Пройти посвящение мог любой: мужчины, женщины, дети, рабы. Даже иностранцы. Единственное условие – знание греческого языка, чтобы человек понимал, что ему говорят. Перед проведением ритуала необходимо было выпить кикеон – напиток, приготовленный на основе ячменя. Этот ячмень был заражен спорыньей – черным грибком-галлюциногеном, паразитирующим на злаках. В наши дни из спорыньи готовят наркотик ЛСД. Неизвестно, знали ли об этом греки, но после кикеона все они были слегка под кайфом. Что могло быть одной из причин видений.

Фоска подмигнул слушателям, и по аудитории пробежал смешок. Дождавшись тишины, профессор уже серьезнее продолжал:

– Только представьте, хотя бы на мгновение, что вы попали туда. Представьте, какое волнение вы испытываете. В полночь вы встречаетесь у Накромантейона с остальными желающими пройти посвящение. Жрецы ведут вас по проходу в скале в храм. В каменном тоннеле холодно, сыро и темно. Единственным освещением служат факелы в руках жрецов. Во мраке клубящегося дыма вы спускаетесь все ниже, ниже… и наконец оказываетесь в огромном зале, где возвышается целый лес колонн – всего сорок две. Это лиминальное место у самой границы с Подземным миром – храм посвящения, Телестрион, где и проводятся элевсинские мистерии. Величественный храм легко может вместить в себя тысячи человек. Там расположено святилище Анакторон, куда допускаются только жрецы. В нем хранятся реликвии Девы.

Глаза Фоски горели. Он словно видел перед собой все, о чем рассказывал. Читал лекцию, будто волшебное заклинание.

– Мы никогда не узнаем, что происходило в храме во время мистерий: элевсинские таинства навсегда останутся тайной. На заре посвященные в культ выходили из храма в скале, получив опыт смерти и воскрешения и осознав, что значит быть человеком, что значит жить.

Фоска выдержал паузу и, обведя взглядом зал, заговорил тихо, но страстно и вдохновенно:

– И вот что я вам скажу: в этом и есть вся суть древнегреческих трагедий. В объяснении, что значит быть человеком, что значит жить. И если вы этого не прочувствовали, если трагедия так и осталась для вас лишь набором слов, то вы ничего не поняли. Это касается не только литературы, но и вообще всего. Если вы не ощущаете присутствия божественного и сверхъестественного, если не осознаете великого чуда жизни и смерти, частью которого вам посчастливилось стать, если это не наполняет вас радостью и благоговением, то в вашем существовании нет никакого смысла. Вот в чем главная идея древнегреческих трагедий. Не упускайте этот шанс. Ради себя. Ради Тары. Живите!

Несколько секунд аудитория безмолвствовала, а затем взорвалась оглушительными, восторженными аплодисментами, которые долго не стихали.