Дружба
Качество эмпатии (ухудшилось)
Мы с друзьями или не разговариваем вообще, или обсуждаем происходящее в наших телефонах.
Пятнадцатилетний мальчик
Чтобы написать сообщение, требуется так мало усилий, а при этом ты сразу же получаешь вознаграждение. Я могу с легкостью связаться хоть с пятнадцатью корреспондентами, ведь так приятно “закинуть удочку” и получить позитивный отклик. Во многих случаях я бы скорее предпочла такую переписку, нежели общение вживую.
Девушка двадцати одного года
Двадцатишестилетний Тревор – специалист по “фаббингу”: он поднаторел в искусстве общаться с другими людьми и одновременно с этим смотреть в смартфон. Тревор никогда не расстается с телефоном надолго. Когда я говорю ему, что работаю над книгой о беседе, молодой человек едва не фыркает: “Беседа? Она умерла в 2009-м”.
В тот год он был студентом-старшекурсником, изучавшим историю.
“Именно тогда мы начали постить на Facebook вместо того, чтобы разговаривать друг с другом. Мы стали вкладывать жизненную энергию в наши профили в соцсетях. Мы обсуждали свои публикации в интернете. Теперь дружба вращалась вокруг того, что мы находили в сети и как делились этим с друзьями. Сегодня для этого можно использовать Instagram или Snaphat. Люди уже не так увлечены своими профилями, но основная мысль остается прежней: не разговаривай. Публикуй. Делись с друзьями”.
По словам Тревора, когда он учился в университете, социальные медиа изменили для него “мир личного общения”. Вот как он вспоминает прощальную вечеринку выпускников:
Люди почти не разговаривали. Они заказывали выпивку и еду. Сидели со своими спутниками. Глядели в телефоны. Они даже не пытались общаться. Все знали, что, вернувшись домой, они увидят фотографии с вечеринки. Таким образом, комментарии можно было приберечь до этого момента. В сущности, мы даже не прощались. Мы просто говорили “до свиданья”, ведь вскоре мы бы все равно увидели друг друга, вернувшись в свои комнаты и открыв Facebook.
“И”, – добавляет Тревор, – “даже наш стиль общения в аудитории был другим”. Студенты намного реже обменивались мнениями во время занятия. Избранный ими стиль общения не очень-то подходил для устной беседы, а скорее напоминал хорошо продуманные “посты”, размещаемые в Facebook.
[В аудитории] каждый пытался произнести что-нибудь блистательное… что-нибудь заранее подготовленное… а потом садился и ждал реакции. Не нужно было по-настоящему включаться в разговор. Ни у кого и мысли не возникало сказать нечто такое, что прямо сейчас пришло тебе в голову и начать с этого беседу… И это новшество распространялось не только на общение во время занятий, но и просто на разговоры с друзьями. Теперь мы говорили то, что [запланировали] сказать. А потом нам так же отвечали собеседники.
Использование подобного стиля общения казалось бальзамом на раны, нанесенные тревогой, которую вызывает учеба. По словам Тревора, его друзья использовали этот стиль, чтобы уменьшить и социальную тревогу. “Если вы заранее продумываете свои высказывания, то социальная тревога, нередко сопровождающая дружеские отношения, тоже может уйти”. Комментарий Тревора напомнил мне о первокурснице из Стэнфорда, высказавшей мнение, что “благодаря технологиям эмоции становятся проще”.
Поколения людей, идущих в ногу с поколениями технологий, 2008–2014
Рассказ Тревора, если перефразировать Марка Твена, сильно преувеличивает слухи о смерти беседы. Но вот что, действительно, справедливо: в наше время подростки пользуются СМС-перепиской и мессенджерами куда чаще, чем любыми другими формами коммуникации, включая общение лицом к лицу. А стили сетевой беседы могут меняться по мере того, как очередное приложение оказывается в центре коллективного воображения.
С тех пор, как Тревор повстречался с Facebook, юное поколение проделало следующий путь: если поначалу молодые люди предпочитали тратить свою энергию на поддержание профиля в Facebook, теперь их больше привлекает эфемерный десятисекундный обмен информацией в Snapchat. Видимо, девушкам и юношам хотелось бы, чтобы их определяло не столько то, что они рассказывают о себе сами, сколько то, какими они предстают ежедневно, как себя ведут и какую информацию публикуют. Snapchat, Instagram и коротенькие видео на Vine – это и есть основные приложения на данный момент.
Скорость изменений можно проследить по двум беседам, состоявшимся в начале 2014 года. В первой из них я общалась со старшекурсницей – она рассказала мне о технологии FaceTime, которую, кстати, подвергла критике: “Мы этим не занимаемся. Нужно взять его [телефон] рукой и держать перед собой; ничего другого делать нельзя”. Но всего неделю спустя группа старшеклассников расхваливала мне достоинства FaceTime – они использовали этот сервис, чтобы общаться с друзьями после школы, и при этом пользовались другими приложениями на планшетах или телефонах. Этим старшеклассникам FaceTime нравился, поскольку позволял находиться в режиме многозадачности во время бесед. О том, что руки устают держать телефон, они не упоминали.
Ребята, едва начавшие учебу в старших классах, используют видео в Snapchat, чтобы вести диалог, – нечто вроде асинхронного FaceTime. Недавно Snapchat предоставил пользователям новую возможность. Если прежде пользователи могли только отправлять изображения, автоматически исчезавшие после того, как получатель просмотрел их в течение определенного времени, теперь можно посылать самоуничтожающиеся сообщения. Таким образом, восстанавливается эфемерность беседы: появилась возможность отредактировать сообщение, прежде чем вы его отправите.
Ясно одно: сегодня для представителей разных поколений становится почти обременительным поддерживать профиль, некогда считавшийся определяющей концепцией соцсетей. К примеру, Тревор считает поддержание профиля слишком “трудоемким” процессом. Однако, размышляя о том, насколько “легче” запостить фотографию в Instagram, молодой человек отмечает следующее: “объединяющим фактором” для всех приложений – старых и новых – является то, “что сходить с друзьями в кафе или бар все чаще представляется делом слишком хлопотным”. Тревор добавляет: “Все-таки вы очень рискуете, сидя напротив другого человека в ожидании того, что произойдет”. Тринадцатилетние поклонники FaceTime рассказали мне, что пользуются приложением для общения с друзьями, живущими по соседству. Почему же не пойти к ним в гости? Подростки объясняют это так: онлайн-коммуникация подразумевает, что “всегда можно уйти” и “общаясь, можно заниматься другими делами в соцсетях”. А все потому, что в 2009-м году мы узнали: дружба вовсе не требует от нас непрерывного внимания.
Когда в тот год (и в течение нескольких лет до того) я опрашивала старшеклассников на северо-востоке США, то узнала о растущей популярности идеи, что дружба непременно предоставляет возможность выбора. Если вам есть что сказать, вы всегда можете подождать с этим, пока не окажетесь рядом с другом – то есть в сети. Молодые люди подступались к этой идее сначала медленно, потом быстрее – по мере того, как технологии расширяли круг их возможностей. Телефоны-раскладушки, телефоны Sidekick, службы мгновенных сообщений. А потом правила игры изменились: возникли MySpace, Facebook и смартфоны, благодаря чему обмен сообщениями обрел подвижность и превратился уже в некое подобие волшебства.
Я поддерживаю связь с группой студентов, окончивших школу в 2008–2010 гг. По мере того как ребята взрослеют, некоторые вещи остаются неизменными. Друзья хотят быть вместе, но, оказавшись вместе, они ценят не столько разговоры, сколько возможность побыть рядом физически. А когда они рядом физически, то нередко устраивают беседу таким образом, чтобы она частично проходила онлайн (причем участники беседы могут находиться в одной комнате).
В 2014 году Бри – студентка старшего курса университета. Вот как девушка описывает свои встречи с друзьями: “Я то и дело захожу в интернет хотя бы ненадолго, чтобы донести свою мысль до собеседника, находящегося рядом со мной… Я так и не научилась толком разговаривать с людьми лицом к лицу”. Джеймс, однокашник Бри, поступает так же: “Даже когда мы вместе с друзьями, я захожу в интернет, чтобы выразить свою мысль… Там я чувствую себя более расслабленно. Именно жизнь в сети позволяет вести беседу на должном уровне… Что и говорить, наличие мессенджера под рукой облегчает общение”.
Если сообщения пунктиром проходят по живой беседе, значит ли это, что они сделали беседу более открытой или же, напротив, нарушили ее ход? Джеймс полагает, что беседа становится более “расслабленной”. Бри объясняет свою потребность в дополнительном канале коммуникации тем, что ей не хватает навыков “общения лицом к лицу”.
Я вспоминаю о Бри, обращаясь к первым годам смартфона и к тому, как его стали воспринимать в качестве альтернативы беседе. Я вспоминаю вечеринку в 2008 году, где отмечалось пятнадцатилетие одной девочки: присутствующие совсем мало общались между собой, собирались в небольшие группы, причем порой они вместе смотрели на экраны телефонов. Некоторые гости стояли в одиночестве, углубившись в электронную переписку. Кто-то фотографировал себя и своих друзей. Люди группировались вокруг стола с угощением и делали снимки еды. Пятнадцать лет – трудный возраст для живого общения с противоположным полом. В этой ситуации телефоны выступали в качестве желанной альтернативы беседе.
До появления смартфонов вечеринка в честь дня рождения зачастую состояла из долгих пауз, неловкого блуждания вокруг да около и ряда коротких разговоров с представителями противоположного пола. Эти разговоры могли быть довольно неуклюжими. Но когда они все-таки случались, то становились весьма важным этапом развития личности. Благодаря этим живым разговорам, пятнадцатилетние могли обрести уверенность в себе, свойственную шестнадцатилетним. Глаза, опущенные на экран, лишают подростков подготовки, необходимой для коммуникации.
Социальные предпочтения Эми (в 2008 году она училась в выпускном классе школы) помогают объяснить паузы, возникающие на праздничной вечеринке, где гости-тинейджеры не в силах оторваться от Facebook. Эми почти не разговаривает с юношами в школе или на вечеринке, но мчится домой, чтобы пообщаться с ними в сети. Там, по словам Эми, можно “перевести дыхание”, отдохнуть и хорошенько обдумать свое послание, прежде чем его отправить. Разговор лицом к лицу может выйти из-под контроля, иссякнуть или зайти в тупик. А в сети у Эми возникает шанс вести беседу в озорном ключе.
Если возникают отношения с человеком, если считаешь его симпатичным и все такое, разговор в сети позволит гораздо больше, чем беседа лицом к лицу, ведь живое присутствие собеседника может смутить. Дело в том, что человек тебе нравится, но ты не знаешь, взаимна ли эта симпатия. В интернете можно сказать ему: “Привет”, он ответит тебе: “Привет”, и уже тогда начнется полноценный разговор. А когда общаешься вживую, может возникнуть тысяча причин, по которым не захочется говорить с этим человеком. Например, начинаешь задумываться: “А вдруг я кажусь ему уродливой?”
Учитывая возможность появления такого беспокойства, во время общения с юношей лицом к лицу девушка старается побыстрее с ним поговорить и убедить его как можно скорее перейти в онлайн.
Когда мы общаемся с парнем в сети, то обсуждаем множество вещей, а когда я говорю с ним по телефону или лично, становится просто жуть как неловко… Скажем, мы находимся вместе, лицом к лицу. Если у меня не возникнет какого-то вопроса или чего-то в этом роде – например, если я не спрошу: “Как дела в школе?” – то говорить не о чем. И даже если я задала вопрос, возможен ответ “Все хорошо” или “Все нормально”… И вот нам опять не о чем говорить.
К тому моменту, когда Эми перешла в выпускной класс школы, в культуре произошли изменения, благодаря которым стало проще справляться с упомянутыми тревогами. По сути дела, общественные нравы в отношении мобильных телефонов подтолкнули к сетевой коммуникации многих людей, находящихся в дружеских отношениях, а не только в ситуации, готовой перерасти в роман. “Зафренживание” и групповые чаты в Facebook – первые шаги к созданию группы в сети, воспринимаемой как ваша личная компания, как семья, состоящая из друзей, всегда готовых откликнуться.
Друзья как семья
В 2008 году я общаюсь с Роной, ученицей выпускного класса школы. Едва начав пользоваться Facebook, девушка рассказала мне о значении соцсети в ее жизни: “Друзья все больше напоминают семью, и хочется беседовать с ними в расслабленном состоянии”. Выясняется, что под “расслабленным состоянием” Рона подразумевает нечто конкретное – возможность незамедлительно связаться с друзьями и столь же быстро получить ответ. Появляются новые обычаи: теперь дети чувствуют, что должны всегда быть на связи с друзьями. В 2008-м выполнение домашнего задания, по словам Роны, выглядит так: “Ноутбук открыт, под рукой телефон Sidekick, и каждые пять минут я проверяю, не написал ли мне кто-нибудь”. Девушка знает правила: “Если кто-то посылает мне сообщение на Facebook, я должна… Я чувствую, что обязана его открыть и ответить отправителю, если он все еще в сети”.
А вот на телефонные звонки, в отличие от сообщений, откликаться вовсе не обязательно. По словам Роны, когда она звонит лучшей подруге, та отвечает сообщением. Девушка относится к этому с пониманием. Звонки “ставят в затруднительное положение”. Обмен сообщениями дает больше возможностей говорить правильные вещи и поступать правильно. Если “вы сделаете что-то не так, то сможете тут же исправить положение”. Я прошу Рону еще раз объяснить эту ситуацию, чтобы убедиться, что я правильно поняла. Разве телефон не лучший способ прямо сейчас поговорить с человеком, чтобы устранить недопонимание?
“Вообще-то нет”, – утверждает девушка. Телефонный звонок проходит в режиме реального времени, а, с точки зрения Роны, реальное время – территория неловкости. Опять-таки, расслабленного состояния можно достичь, когда есть возможность отвечать быстро, но при этом редактировать свои сообщения. Телефон – недостаточно безопасное место, чтобы “откровенничать с кем-то о своих чувствах”.
Для этого есть Facebook и мессенджеры. Именно здесь можно делиться своими мыслями и чувствами в процессе. Но лучше всего это удается, когда есть возможность редактировать свои послания, поскольку многие предпочитают делиться с друзьями тем, что находят приемлемым. Кроме того, молодые люди рассчитывают, что их друзья находятся в доступе, чтобы быстро отреагировать на сообщения. Молодые люди и вправду полагаются на это, поскольку именно общение в интернете позволяет им ощущать, что они существуют.
Вот только теперь Рона, привыкшая к общению в сети, испытывает страх, когда ей предстоит выйти к людям живьем “с открытым забралом”, без предварительной саморедактуры. По словам девушки, в личном общении “можно сделать нечто такое, что не понравится вашему собеседнику… а еще вы боитесь выглядеть глупо – по той или иной причине”.
Если принять во внимание вышесказанное, то комментарий Тревора о смерти беседы в тот год, когда он учился на последнем курсе университета, уже не покажется таким легкомысленным. Из моих разговоров со старшеклассниками и студентами в 2008–2010 гг. становится ясно: по мнению респондентов, перетягивание каната, присущее беседе “в реальном времени”, делает нас уязвимыми “без необходимости”. К тому же это сопряжено с техническими трудностями. Общаясь с друзьями лицом к лицу, люди также стремятся поглядывать в телефон, отправляя сообщения этим же самым друзьям и другим людям. Такой параллельный набор обязательств почти не оставляет возможности беседовать “в реальном времени”.
Если довести ситуацию до крайности, кончится тем, что в условиях живого общения вы попросите друзей помолчать, чтобы дать вам, наконец, заняться серьезным делом – то есть отправить им сообщения. Конечно, мы говорим о ситуации, доведенной до предела, но, вероятно, она стала достаточно распространенной, поскольку уже появились целые сборники комиксов, где изображено, как друзья и влюбленные сидят друг напротив друга, обмениваясь сообщениями и пытаясь договориться о встречах или свиданиях.
Наши телефоны, наши “я”: естественная история сообщений
Весна 2008 года. Восемь старшеклассников в школе для мальчиков в Коннектикуте обсуждают свои телефоны. Всего несколько месяцев назад большинство учеников получили смартфоны в подарок на день рождения, и теперь обмен сообщениями переживает бум.
Оливер начинает разговор с заявления, что теперь “это официально”: интернет-переписка является “исходным условием” дружеского общения с ним. В сущности, его друзья могли бы поинтересоваться, все ли у него в порядке, если бы он перестал отвечать в сети. По словам Оливера, многие его беседы с друзьями начинаются с сообщения и продолжаются в личной беседе. Он подыскивает метафору: “Сообщение – «набросок» того, что вы собираетесь обсудить с добрым другом”. Впрочем, потом Оливер сам себя поправляет: это не так. В большинстве случаев разговор вживую отменяется, поэтому вы просто “ограничиваетесь сообщением”. В итоге “набросок” и становится самой беседой, к чему, по словам Оливера, он уже привык; это его не беспокоит.
Друг Оливера Джаспер полагает, что все они шагают в будущее, откуда пути назад нет, и все-таки хочет, чтобы друзья знали: он видит и отрицательные черты этой ситуации. Ведь даже оказавшись рядом с одной группой друзей, он продолжает переписываться с теми, кто находится далеко.
Почему? Потому что Джаспер может делать это молча, “едва только вспомнив о них [о друзьях, в настоящее время отсутствующих]”. И потому что, “когда вы находитесь вместе с одними друзьями, другие посылают вам сообщения… И эти «другие друзья» способны внушить вам вот какую мысль: их проблемы требуют более срочной реакции, чем вопросы, которые вы обсуждаете с друзьями, находящимися рядом с вами”.
Джаспер пытается соблюдать такт, ведь он рассказывает своим лучшим друзьям, что, едва к нему в руки попадает телефон, лучшие друзья оказываются в экосистеме, объединяющей “всех его друзей”. А когда этот старшеклассник имеет дело со “всеми своими друзьями”, те из них, кто находится с ним рядом, в определенном смысле теряют приоритет. Чтобы друзья не принимали это на свой счет, Джаспер привязывает свое высказывание к более масштабному вопросу: когда ваш телефон находится у вас, вполне возможно, что не только люди, находящиеся рядом с вами, утрачивают приоритет. Может быть, и окружающий мир перестает быть для вас приоритетом? Возможно, то место, где вы находитесь, утрачивает приоритет? Телефон все время напоминает вам, что вы могли бы оказаться в самых разных местах. Джаспер признается:
Столько всего можно было бы сделать… такая уйма контактов буквально на кончиках ваших пальцев. Если просмотреть список телефонов, там наверняка сотня, а то и две сотни человек, которым можно позвонить, отправить сообщения – словом, выйти на связь. Уже не нужно рассчитывать на других людей, если вы ищете компанию или что-то в этом роде. Какая разница, придете ли вы к своим друзьям или они к вам? Вы можете найти компанию путем переписки… Чтобы найти компанию, нужно нажать буквально на пять кнопок.
По словам Джаспера, весь этот арсенал позволяет ему чувствовать себя независимым, но когда он описывает поиски компании с помощью “пяти кнопок”, это отсылает нас к переживаниям третьекурсницы по имени Кати. В 2014-м, всего через шесть лет после нашего разговора с Джаспером, эта девушка обеспокоена чрезмерным количеством возможностей.
Весной 2014-го, Кати интересуется политикой, итальянским Ренессансом, а также готовится к Бостонскому марафону. Посещая вечеринки, девушка отмечает, что многие их участники обмениваются сообщениями. Вот что рассказывает Кати: на каждой вечеринке ее друзья пишут своим знакомым на других вечеринках, чтобы выяснить, “в правильном ли месте они оказались”. Девушка говорит: “Возможно, нам удастся найти более удачное место сбора. Вдруг буквально в квартале отсюда собрались люди поинтереснее?” По мнению Кати, смартфоны и социальные сети пропитывают дружбу “синдромом упущенной выгоды” – и теперь это ощущение настолько распространено, что большинство людей говорят о нем, используя акроним СУВ. В узком смысле этот акроним обозначает напряжение, вызванное потоком информации о жизни других, хлынувшим на нас из социальных сетей. Вы начинаете сомневаться в самих себе, поскольку ваши друзья проводят время так хорошо, что это вызывает зависть. По мере того как термин СУВ вошел в широкий обиход, им стали обозначать распространенную тревогу, вызванную вопросами, что делать и куда идти, когда перед людьми открывается столько вариантов.
Социолог Дэвид Ризман называет это “ориентированностью на других”: вы оцениваете собственную значимость, опираясь на мнение о вас друзей и соседей, а еще вас гложет вопрос – есть ли у вас то, что есть у них? Ризман противопоставляет “ориентированность на других” “ориентированности на себя”, когда человек оценивает свой выбор с точки зрения собственных стандартов. Сегодня соцсети держат нас в курсе того, где живут и работают наши друзья, как они разводятся, где отдыхают, какие у них возлюбленные, дети и супруги. Возникает соблазн ежедневно сравнивать нашу жизнь с жизнью других. Эту “ориентированность на других” можно обнаружить уже и в учениках средней школы.
В этой же ситуации находится Кати со своими друзьями. Где бы ребята ни оказались, они всегда строят планы насчет того, где могли бы сейчас быть. По словам Кати, когда вариантов так много, становится трудно выбрать, поскольку “боишься сделать неправильный выбор”, – а правильный выбор сделать невозможно. Никакие реальные шаги Кати и ее друзей не кажутся им достойными того, что они хотели бы совершить в своем воображении. С таким настроем пребывание на любой вечеринке превращается в исследовательский проект, цель которого понять, правильная ли это вечеринка.
Вместо того, чтобы общаться с теми, кто рядом, мы постоянно смотрим в телефоны, отслеживая другие вечеринки, пытаясь выяснить, что там происходит, и прикидывая, не лучше ли нам переместиться туда. В результате человек отказывается от живого общения в пользу телефона, поскольку телефон информирует нас, где проходит вечеринка, и куда, возможно, стоило бы пойти.
Я спрашиваю Кати, удается ли ей и ее друзьям сохранить теплое отношение друг к другу во время этих неистовых поисков в интернете.
Да, конечно. Мы чувствуем, что находимся рядом. Мы вместе пришли на вечеринку. Правда, в итоге нас интересует только один вопрос – где нам было бы интереснее оказаться сейчас. В результате получается, что мы не общаемся между собой. Мы не можем оторваться от телефонов, ведь именно они дают нам информацию о возможных вариантах времяпрепровождения. Едва ли происходящее можно назвать беседой.
Пять кнопок, тогда и сейчас
Пока обмен сообщениями и нажатие на пять кнопок были в новинку, Джаспер чувствовал себя независимым и сам отвечал за свой выбор. А вот когда мы шесть лет спустя разговариваем с Кати, становится ясно, что все это крайне утомительно. К 2014 году “синдром упущенной выгоды” перерос в боязнь упустить буквально что угодно.
В 2008-м Джаспер еще до этого не дошел. Он пребывает в отличном расположении духа, полагая, что благодаря интернету обретает новые возможности, но все же и он предупреждает друзей о негативной стороне бесконечного выбора, ведь теперь они обращают все меньше внимания на тех, с кем находятся сейчас. “Люди об этом забывают, но, может быть, здесь и сейчас – это лучшее, что может с вами случиться. Да, вполне возможно, что лучше этого с вами уже ничего не произойдет”.
Комментарий Джаспера сопровождается долгой паузой остальных участников группы. Наконец, Оливер прерывает молчание: “А что если ты всегда ищешь что-то получше, а потом умираешь? Получается, ты провел в поисках всю жизнь, до самой смерти. И ведь ты так и не сказал себе: «Может быть, я это уже нашел»”. Группа снова погружается в молчание.
Все участники этой группы рассказывают о трудностях с концентрацией, возникших из-за постоянного контакта с телефонами. Неудивительно, что им становится все сложнее уделять внимание друг другу. Они решают следовать вот какому правилу: “Находясь рядом, хороший друг должен отвлекать вас от телефона”.
Но едва мальчики начинают обсуждать, что происходит, когда они куда-то отправляются вместе, становится ясно: даже в 2008 году это “программное заявление для друзей” уже стало чем-то зыбким. Это то, как должны поступать друзья, а не то, как они поступают в действительности. Отвлечься от телефона так трудно, что один из ребят, Эйдан, решил взять на себя роль “наблюдателя”. Участники группы просят Эйдана следить за тем, как они выполняют обет, и ставить им на вид, если они его нарушают. Если ребята достают телефоны, наблюдатель должен их пристыдить. Они говорят о том, что не хотят быть “тем парнем”, который появляется в обществе, идет на пляж с друзьями, а при этом не отрывается от телефона. Быть “тем парнем” совсем не круто.
Однако мальчики чувствуют, что они ближе к этому парню, чем им хотелось бы. Один за другим они признаются: им нужен наблюдатель в лице Эйдана, поскольку, находясь вместе, они почти всегда хотят уткнуться в телефоны.
Джаспер напоминает группе об одном моменте, о котором ее участники, кажется, забыли: когда у него впервые появился телефон, он попытался противостоять силе, заставлявшей его превратить телефон в центр своей жизни. Полгода спустя Джаспер заметил, что переписывается целыми днями, до самой ночи, и тогда он убрал телефон в шкаф и ушел с Facebook. Это продолжалось семь недель. По словам Джаспера, друзья “заставили его вернуться в соцсети”: “Их сильно раздражало, что нельзя поддерживать со мной связь. Их это просто бесило. Им требовался постоянный контакт со мной”.
Пока Джаспер рассказывал свою историю, остальные участники группы притихли и не спорили с ним. Они знают, что заставили его вернуться в Facebook. Поначалу Джаспер на них сердился, но теперь просто констатирует факт, говоря о новой реальности, где царят телефоны и соцсети: “Тут уж ничего не поделаешь: если ты привык к такой жизни, не дай бог, кто-нибудь отнимет ее у тебя”.
Мои беседы со старшеклассниками в более ранние годы (2008–2010) чаще всего начинались с их оптимистических утверждений, что мессенджеры и соцсети у них под контролем. Но в определенный момент они подробно описывали какой-то случай, благодаря которому становилось ясно, что не все так просто. Нередко ребята признавались, что каждый из них, находясь в обществе одних друзей, норовил выйти на связь по телефону с другими друзьями.
Сегодня участники той же самой группы (теперь они уже выпускники университета) отдают себе отчет в том, что их дружба была в значительной степени сформирована телефонами. Молодые люди усвоили: если хочешь, чтобы у тебя хорошо складывались дружеские отношения, нужно правильно обращаться со своим телефоном. Правда, тут, скорее всего, речь не идет о разговоре по телефону.
Телефонофобия
В 2008–2009 гг. я впервые столкнулась с тем, как упорно новое поколение уклоняется от разговоров по телефону. Джаспер с друзьями даже составляют изощренные планы, чтобы любой ценой избежать телефонной беседы. Например, им звонят университетские спортивные тренеры, желающие пригласить их на собеседование. Это важные звонки. Однако молодые люди предпочитают, чтобы по телефону отвечали их родители, а сами они, подающие надежды абитуриенты, посылают электронные письма по следам этих звонков. Как только ребята обнаружили реальную альтернативу телефонному звонку, они стали избегать его, как правило, используя электронную переписку. Теперь эта проблема со звонком стала уже знакомой: вспомним хотя бы Рону, признавшуюся, что телефонные звонки “ставят ее в затруднительное положение”. Всему виной тот факт, что голосовое общение происходит “в реальном времени”, а меня пытаются убедить, что “в этом больше нет необходимости”. И все же именно в таком ритме проходит жизнь.
С 2008 года отношение молодежи к телефонным звонкам почти не изменилось. Вот как подытоживает свои ощущения по этому поводу старшеклассник в 2014-м: “Отправить электронное письмо настолько проще, ведь у тебя есть возможность все продумать, записать… А вот в телефонном разговоре, как и в ситуации живого общения, слишком много разных вариантов”. Избегая телефона, юноша получает куда больше, чем просто возможность саморедактуры. Тот факт, что он может отвечать на электронные письма или сообщения, когда ему это удобно, дает молодому человеку ощущение, что мир в его власти и что он может им распоряжаться. А телефонный звонок не позволяет заниматься несколькими вещами одновременно. Юноша нацелен на поступление в университет “Лиги плюща” и обеспокоен требованиями, возлагаемыми на него “значительным объемом общения в реальном времени”.
Я наблюдала, как это поколение впадает в панику из-за голосового общения (и в университетские годы, и в начале профессиональной карьеры). В 2014 году несколько студенток третьего и четвертого курсов рассказывают, каким суровым испытанием стал для них телефонный звонок. Вот как описывает свой опыт одна студентка: “[Это] худшее, что может быть… Я то и дело чувствую себя такой неловкой. Когда я говорю по телефону, мне необходимо держать под рукой письменные заготовки”. Ей вторит другая женщина: звонок вызывает стресс, поскольку для него нужна “причина… поэтому я должна спланировать, что собираюсь сказать, чтобы не показаться неловкой”. Третьей студентке тоже необходимо подготовить черновики разговора: “По телефону все происходит так быстро. Я не вижу лица собеседника. Мне трудно за ним угнаться. Беседа требует, чтобы я слушала и отвечала в реальном времени… Нужно прислушиваться к эмоциям в голосе другого человека”. Словом, телефонный разговор отнимает силы, следовательно, его нужно по мере возможности избегать.
Двадцатишестилетняя девушка устраивается на работу в издание, связанное с вопросами торговли, и ее просят подыскать кандидатуры медиаконсультантов. Руководительница девушки дает понять, что решение по кандидатам будет принято в зависимости от их личных качеств. И вот новая сотрудница выполняет свою задачу, руководствуясь исключительно информацией, найденной в интернете. Когда я общаюсь с руководительницей, выясняется, что в результате она потребовала от девушки выполнить задание заново, на этот раз пообщавшись с потенциальными кандидатами по телефону. По словам руководительницы, “телефонный разговор представлялся девушке настолько тяжелой задачей, что она вообще не хотела рассматривать этот вариант связи”.
А в одной крупной некоммерческой организации, консультирующей медицинскую отрасль, от сотрудников требуют, чтобы они проверяли, общаются ли их новые коллеги с клиентами “устно”. Говорят ли они с клиентами по телефону? Выпускники бакалавриата или магистратуры склонны использовать глагол “говорить” применительно к электронной переписке. Мало кто из них пользуется телефоном, если только им специально не порекомендуют это сделать.
Никогда не бывает скучно: друзья обсуждают содержимое своих телефонов
Старательно уклоняясь от разговоров по телефону, нынешние молодые люди наперебой рассказывают о содержимом своих устройств. Например, пятнадцатилетний Девон так описывает свои разговоры за обедом: “Собравшись с друзьями, мы или не разговариваем вообще, или обсуждаем содержимое наших смартфонов”. А поскольку это содержимое с каждым днем увеличивается, роль телефона как краеугольного камня беседы усиливается для всех поколений.
Тридцатидвухлетняя Морин недавно получила степень магистра по социальной работе. По ее словам, когда они раз в месяц собираются с друзьями на поздний завтрак, то не расстаются с телефоном. Во время этой совместной трапезы Морин пишет сообщения отсутствующим друзьям, но, по ее собственному признанию, даже если бы не требовалось им писать, ей было бы крайне сложно общаться без телефона под рукой. “По моим ощущениям, все, о чем я сейчас говорю, исходит от моего смартфона. Мне кажется, если телефон не сориентирует меня в происходящем, я почувствую себя человеком, которому нечего сказать”.
Рэндалл, двадцатичетырехлетний агент по недвижимости, тоже рассказал мне, как они с друзьями проводят свободное время: он подчеркивает, что им важно собираться вместе, в одном пространстве, но когда они вместе, в баре или в ресторане, “кто-то всегда достает телефон, чтобы чем-то поделиться с другими”. Я спрашиваю Рэндалла – а что если в разговоре наступило затишье? Он смотрит на меня с непонимающим видом, а впоследствии объясняет, что, с его точки зрения, он уже дал мне понять: в разговоре не бывает затишья. Любая пауза сразу же заполняется, поскольку люди показывают собеседникам что-то на экранах своих телефонов или просто сами с ними возятся. Но я этого пока что не уяснила, поэтому делаю еще одну попытку. Я спрашиваю Рэндалла: “И все-таки, а что бы случилось, если бы ваша беседа иссякла?” Молодой человек отвечает: “Ну, если бы разговор не показался мне достаточно информативным, я бы стал проверять какие-то записи в YouTube, которые давно хотел посмотреть… или сфотографировал бы нас и запостил в интернете”.
Морин и Рэндалл убеждены, что видеться с друзьями необходимо. Тем не менее они тоже проговариваются, что им не удается полностью уделить друзьям внимание при встрече. По признанию обоих, во время дружеских встреч они с трудом выносят то, что Морин называет “скучными моментами”. Кроме того, беседы с друзьями нередко ограничиваются обменом информацией.
Однако беседа не сводится к одной лишь информации, ведь речь идет о создании пространства, которое можно исследовать. Возможно, вам интересно узнать, как собеседник смотрит на те или иные вещи, какие у него или у нее возникают суждения или ассоциации. Во время беседы такого рода – я называю ее “беседой, которой человек посвящает себя целиком”, – если на какое-то время все замолкает, вы стараетесь проявить больше внимания к собеседнику вместо того, чтобы отвернуться или отправить сообщение кому-то еще. Вы стараетесь заново приглядеться к их поведению. Возможно, вы глядите им в лицо или присматриваетесь к языку их тела. А может, в течение какого-то времени храните молчание. Возможно, так часто жалуясь на “скуку” бесед, мы подразумеваем, что некомфортно чувствуем себя в тишине. Кроме того, нам, по-видимому, трудно “считывать” выражение лица и тон голоса, изменения в языке тела и интонациях.
Действительно, Рэндалл признается, что ему “трудно сосредоточиться”, когда в разговоре с другом наступает пауза. В такие минуты он склонен фотографировать и постить снимки в соцсетях. Поступая таким образом, он переключает внимание с друга на иные объекты. В то же время, когда Рэндалл фотографирует себя и собеседника, он пытается выйти на связь. Он делает то, что хорошо умеет. Беседа остановилась, но фотография свидетельствует: “Мы вместе”. Фотография вступает в игру, когда Рэндалл не находит слов или сомневается в том, что его друг пытается сообщить. Это попытка Рэндалла пробраться сквозь паузы, возникающие в беседе. Перемещая образ собеседника на экран, он сигнализирует о готовности к Facebook и разговору, который он может поддержать.
Когда мы постим в соцсетях, нам нужно выбрать из нескольких похожих фотографий, обрезать их или подобрать любимый фильтр: например, фильтр, дающий эффект сепии или превращающей фото в снимок, сделанный фотоаппаратом Kodak Brownie в 1950-е. По мере того как человек играет с этими опциями, у него возникает возможность по-другому взглянуть на друга, заметить перемену в его выражении лица, изменения в осанке, почувствовать что-то новое. Может быть, это общение на управляемом расстоянии?
В 1979 году Сьюзен Зонтаг писала: “Сегодня все существует для того, чтобы попасть на фотографию”. А что если сегодня все существует для того, чтобы попасть в онлайн? Ясно одно: в компании друзей люди чувствуют себя более комфортно, если можно сфотографироваться, а потом поделиться этими снимками.
Как ни странно, наши представления о комфорте меняются. Для Рэндалла эти представления расширяются, включая в себя не только то, что может предложить друг, но и то, что предлагает телефон: в том числе это “комфортные” места, где можно найти друзей.
В настоящее время это Facebook, мессенджеры, Instagram, Snapchat и Vine. В процессе разработки все: от очков, способных передавать сообщения прямо в визуальное поле человека, с которым вы хотите выйти на связь, до браслета, по которому вы постукиваете, чтобы послать закодированное сообщение обладателю браслета, парного вашему. Что общего между всеми этими способами связи? Это “технологии дружеского контакта”, позволяющие человеку чувствовать себя менее уязвимым в случае, если он когда-нибудь испытает чувство одиночества.
Гарантии безопасности
Джоэлль, студентка старшего курса в большом государственном университете, называет свой телефон “гарантией безопасности”. Легко почувствовать себя в изоляции, когда ты не в компании самых близких людей; бывает, что посторонние уклоняются от разговора с вами. “Вы не можете ожидать от своих ровесников слишком многого. Рассчитывать на беседу точно не приходится”. А телефон всегда позволяет человеку выглядеть занятым.
Таким образом, никто не бывает по-настоящему одинок. Вы приходите на вечеринку и пишете другу, что вы на вечеринке, где никого не знаете. Вы спрашиваете друга, где он находится. Однако вовсе не обязательно чувствовать себя на вечеринке уязвимым, ведь можно устраниться от общей беседы и сосредоточиться на своем телефоне. И тогда дело уже не в том, что никто не хочет с вами разговаривать, а в том, что вы предпочитаете ни с кем не разговаривать, поскольку заняты телефоном.
Ванесса, студентка третьего курса, делится похожей историей в качестве подтверждения, что телефон почти всегда позволяет ей чувствовать себя менее уязвимой. Оказавшись в экзаменационном помещении на несколько минут раньше или на вечеринке, где она никого не знает, Ванесса предпочтет обратиться к своему телефону, а не к человеку, оказавшемуся рядом с ней. На вопрос, застенчива ли она, Ванесса отвечает отрицательно. Скорее всего, дело в том, что в ее компании заводить разговор с незнакомцами не принято. Кроме того, это требует значительных усилий. А благодаря смартфону у Ванессы появился легкий способ оставаться на связи со своим личным сообществом.
Все это свидетельствует о новых паузах в общении. Занятия, где вы не разговариваете с одноклассниками, притворяясь, что заняты важными делами в своем телефоне. Беседы, прерываемые, чтобы “обновить данные” в смартфоне, написать сообщение далекому другу или сделать снимок. Вечеринки, где вы сидите в углу и строчите сообщения друзьям, находящимся вдалеке от вас.
Почему такие паузы стали приемлемыми? Или привлекательными? Мы уже встречались с третьекурсницей Хейли, которую крайне огорчало, что ее родители пользуются телефонами во время семейного обеда. Девушка убеждена: ей по крайней мере отчасти известен ответ на вопрос, почему мы готовы мириться с телефонами, хотя они вторгаются в наши беседы. Хейли называет это “правилом семи минут”.
Студентка считает, что, исходя из практического опыта, нужно подождать семь минут, чтобы понять, будет ли в разговоре что-то интересное. Именно столько времени должно пройти, прежде чем вы сдадитесь и достанете телефон. Если хотите участвовать в беседах в реальном времени, нужно быть готовыми выждать эти семь минут. Хейли признается – эти мгновения порой бывают неинтересными. За эти семь минут “вы можете и заскучать”.
Знаете правило семи минут? Это то самое временное затишье. Та действительно неудобная, дерьмовая ситуация, когда вы говорите себе что-то типа: “О нет, может, мне уйти? Или остаться? Может, уже хватит?” И вы не знаете, как это завершить. И подобно работе, в которую вы должны вкладываться, здесь вам тоже приходится пережить множество неприятных ощущений, прежде чем вы получите результат. Это разговор в реальном времени, вы сидите рядом с собеседниками. В конце концов, беседа может оказаться очень даже неплохой. Но вы в любом случае… говорите себе что-то типа: “Ладно… А что теперь?” В общем, это целое искусство.
Описывая собственный опыт, Хейли дает понять, что сама она далеко не всегда выжидает семь минут. Она уклоняется от разговора, предпочитая отправить сообщение. Почему же? “Сообщение кажется мне чем-то завершенным и самодостаточным. А вот разговор бывает сумбурным, и это меня пугает”. Многие согласились бы с Хейли. Из-за того, что мы не готовы подождать семь минут, беседа оказывается под угрозой. Мы пользуемся телефонами, чтобы взять то, что нам доступно. И нередко мы этим доступным и довольствуемся.
Друг рядом с вами и друг, с которым вы держите связь по телефону
В 2008 году вам еще приходилось как-то оправдывать свое невнимание к друзьям, с которыми вы находились рядом. Оливер, Джаспер и их команда даже просили кого-то из друзей выступать в роли “наблюдателя” на случай, если сами не могли устоять перед дурными привычками. Но в 2014-м никаких “наблюдателей” нет и в помине. Для теперешней дружбы уже в порядке вещей, что вы можете быть “рядом” с другом (то есть находиться с ним в одном помещении), а при этом ваш друг уткнулся в телефон, обмениваясь сообщениями с другими людьми.
Среди студентов находятся бунтовщики (их немного), старающиеся избегать телефонов, когда находятся в компании друзей. Некоторые ребята, по их собственному признанию, вовсе не горят желанием разрываться между телефоном и друзьями, но готовы смириться с тем, что “такая теперь жизнь”. Другие говорят о “естественной эволюции” – мол, со временем мы научимся управляться с многозадачной беседой. Мы научимся спасать положение, если беседа начала угасать. А кто-то полагает, что социальные ожидания эволюционируют. Мы начнем воспринимать людей, находящихся рядом с нами, и “людей в телефоне” как в равной степени присутствующих в нашей жизни. Главное – не обесценивать себя, когда находящийся рядом друг обращается к “людям в телефоне”. Сейчас это дается тяжело, но, возможно, лет через десять нам будет проще.
Двадцатитрехлетний Карл, магистрант, специализирующийся в области информатики, считает, что физическое присутствие и электронная коммуникация равноценны с социальной точки зрения. Если вы разделяете мнение Карла, вы уже не будете столь критичны в адрес друга, отвернувшегося от вас, чтобы пообщаться с кем-то в смартфоне. Обращаться к человеку в телефоне – то же самое, что разговаривать с другом, находящимся рядом с вами.
Позиция Карла кажется прагматичной, но я не считаю ее обоснованной с эмоциональной точки зрения. Я помню, как в первый раз (в 1990-е годы) один магистрант дал мне понять, что его очень задевало, когда в его присутствии друзья отвечали на телефонные звонки других людей. По словам молодого человека, он ощущал себя магнитофоном, который кто-то поставил “на паузу”. Например, когда один друг отвернулся от него, чтобы уделить внимание “другу в телефоне”, этот молодой человек почувствовал себя чем-то неодушевленным. Сегодня мы зачастую с нетерпением ждем, когда что-то вторгнется в нашу жизнь, – нас привлекает радость новизны, – однако в эмоциональном плане мало что изменилось. Попытавшись утешить загрустившую подругу, которая начала строчить сообщения прямо во время их разговора, Хейли, по ее собственному признанию, почувствовала себя невидимкой, чем-то вроде рассеявшегося дыма.
Вот как Хейли описывает этот случай: она как раз ужинала со своей лучшей подругой Натали, когда та получила нерадостное сообщение от бывшего бойфренда. Хейли попыталась утешить Натали, но подругу куда больше интересовали мнения других друзей, откликнувшихся на ее сообщения. Ниже мы приводим рассказ Хейли о том, как Натали обратилась к “людям в телефоне”:
У меня не слишком хорошо получается кого-то утешать, но я обнимала подругу и очень старалась. Я решила, что надо воспользоваться шансом ее утешить. Обычно это она меня поддерживала, поэтому получалось неравное соотношение сил, и вот на этот раз я решила хорошенько постараться. Я испробовала самые разные методы. Однако после пяти минут моих утешений Натали отправила друзьям пять сообщений с описанием ситуации, а потом стала читать их отклики, хотя я все это время продолжала с ней говорить. Мы шли по улице, и она прямо на ходу отправляла сообщения своему “кругу утешителей”. Тогда я решила поменять тактику и начала расспрашивать Натали о том, что пишут ей друзья в ответ на ее сообщения. Таким образом, я пыталась возобновить контакт с подругой посредством этой странной и неясной точки доступа. Однако меня очень удивляло, что я не стала для нее предпочтительной собеседницей, хотя и оказалась единственным человеком рядом с ней.
Вообще это было ужасно. Моя подруга писала сообщения людям, находившимся в сотнях миль от нее, вместо того чтобы побеседовать со мной.
Как же получается, что мы отворачиваемся от живых людей рядом с нами и готовы променять их на контакты в наших телефонах? Хейли предложила вариант ответа на этот вопрос. Когда мы общаемся вживую, нам нужно выждать семь минут, чтобы разобраться, в каком направлении движется беседа. Но если допустимо отвечать на сообщение во время разговора с другом, то у нас есть все основания отказаться от этого семиминутного ожидания. А потом, когда мы общаемся с людьми по телефону, мы можем получить бо́льший объем того, к чему уже привыкли: сообщения служат выражением поддержки и одобрения, да и само их количество может нас приободрить.
Хейли упоминала “круг утешителей” Натали, а также сообщения, призванные ее поддержать. Подумайте об этих проявлениях сочувствия, приходящих из интернета, как о первых минутах разговора, о самых первых словах, которые вы сказали бы расстроенному другу. Вы оказываете ему поддержку. Вы сожалеете о постигшем друга несчастье и выражаете ему свою искреннюю привязанность. Когда вы позволяете другу утешать себя лично, в этом есть определенная степень риска: кто знает, возможно, разговор затронет более щекотливые темы. Если, как в случае с Натали, речь идет о завершившемся романе, не исключено, что вы поделитесь с собеседником подробностями: каким образом каждый участник отношений способствовал разрыву. Вы начнете обсуждать, как другой человек может чувствовать себя в этой ситуации.
Если же вы полагаетесь на сочувственные сообщения, вам, конечно же, не придется так рисковать. В этом случае на вас буквально обрушится поток утешения и заботы. Если же вам не понравится какой-то из диалогов в сети, то вам не составит большого труда его завершить. Однако, ограничиваясь сочувственными сообщениями, вы лишаете себя того, что могут дать дружеские беседы: не только утешения, но и более глубокого понимания самих себя. И ваших друзей.
Безусловно, когда одни беседы заканчиваются, на смену им приходят другие. Из-за того, что вы отвлеклись на телефон, ваш друг может почувствовать себя невидимкой, но ведь в ваших силах сделать так, чтобы он, наоборот, ощутил свою значимость: для этого нужно не смотреть в телефон. Таким образом, появление мобильных телефонов способствовало возникновению нового рода беседы, поставленной во главу угла. Речь идет о беседе с друзьями, поднятой на новую высоту, когда оба участника знают, что им приходят сообщения, и оба игнорируют свои телефоны. Вспомнив об удручающей ситуации с Натали, Хейли описывает совершенно иной, опьяняющий опыт: “Вам обоим известно, что вы получаете сообщения, но вы их игнорируете, таким образом повышая важность вашей беседы. Вы доказываете друг другу, что очень увлечены разговором, когда полностью пренебрегаете сообщениями… А если я пренебрегаю сообщениями, то это многое для меня значит”.
Старшекурсник Арджун предложил мне другой вариант ответа на вопрос, почему люди отворачиваются от собеседников и смотрят в телефон. С его точки зрения, мобильное устройство служит не только для того, чтобы друзья могли поддержать друг друга на расстоянии; по его мнению, телефон представляет собой новый тип друга. Он сам по себе источник утешения.
Умом я понимаю, что именно люди, с которыми я общаюсь по телефону, составляют мне компанию. Поэтому, просматривая сообщения, я, строго говоря, проверяю, какие люди мне написали. Но представим себе, что новых сообщений нет. Тогда я просто начинаю посещать разные сайты – Twitter, Instagram, Facebook, знакомые мне места. Таким образом, уже сам телефон создает для меня комфортную обстановку. Телефон становится моим другом.
Прерывание связи
Мы позволяем телефонам прерывать наши дружеские беседы несколькими способами: когда мы достаем свои мобильные устройства, это значит, что живой разговор проходит в облегченном варианте и контакт между участниками беседы ослабевает. Надо сказать, мы крайне редко говорим с друзьями об ощущениях, которые испытываем, когда они отворачиваются от нас ради смартфонов. Такое поведение уже становится новой нормой, но даже если провозгласить его “нормой”, оно все равно может ранить.
Сорокавосьмилетний Ричард рассказывает, чего ему не хватает во время визитов к Бобу, его соседу по комнате в студенческие годы. Такие визиты случаются раз в год – каждый раз, когда Ричард приезжает в Вашингтон по работе.
Я то и дело вспоминаю, как мы жили до изобретения [мобильных] телефонов. Мы разговаривали. Даже не знаю… Одно влекло за собой другое. Порой мы вели весьма серьезные разговоры о прочитанных книгах, о знакомых, о наших браках. Теперь, когда у друга есть смартфон, он лениво поглядывает туда время от времени. Но я уверен – скажи я Бобу: “Мне нужно обсудить с тобой очень важную тему”, он отложил бы телефон в сторону.
Но Ричард этого не говорит. Он не хочет ставить друга в трудное положение. “Для него это настолько существенно – держать телефон под рукой”, – считает Ричард. В общем, он смирился с тем, что их дружеские встречи проходят по-новому.
Тем не менее далеко не все готовы мириться с такими обстоятельствами. К примеру, я общалась с группой близких друзей – всем им было хорошо за двадцать, и многие из них все еще работали на своей первой работе. Когда я сказала им, что пишу книгу о беседах и собеседниках, они сразу же вспомнили о своих несостоявшихся разговорах. За этим последовало то, что я слышу крайне редко: мои собеседники принялись упрекать своих друзей – мол, те слишком много времени проводят с телефонами. Думаю, этот непривычный разговор оказался возможным благодаря определенной степени близости, достигнутой друзьями. Например, Мария обвиняет свою лучшую подругу Роуз в том, что та “прячется за смартфоном”. Мария уверяет: Роуз и ее парень “самые большие фанаты мобильных телефонов, какие только попадались на моем пути”. По словам девушки, когда она оказывается с Роуз и ее парнем, ей очень трудно поддерживать разговор.
Вы с парнем все время строчите сообщения, то и дело заглядываете в свои телефоны, словно они требуют постоянного внимания. Иногда я просто на стенку лезу, так меня выбешивает, что твой парень все время пялится в смартфон. Иногда я чувствую то же самое, оказавшись рядом с тобой – ты ведь вся из себя только и делаешь, что строчишь, строчишь, строчишь. А я такая: “Ты меня слушаешь? Я вообще-то пытаюсь с тобой говорить!”
Тон острого разочарования, сквозящий в этой беседе, помогает мне понять, почему люди так редко просят друзей отложить телефоны. Поднимая этот вопрос, мы ступаем на минное поле.
На связи
Телефоны стали частью и без того напряженной ситуации, возникшей вокруг чувства долга в дружбе. Для тех же самых молодых людей, что жалуются на невнимание друзей “в личной встрече”, быть другом значит находиться “на связи”, то есть быть привязанным к телефону, готовым не просто проявить внимание, но фактически “дежурить” в сети. Уже в средней школе дети относятся к этому как к обязанности. Есть много причин, по которым они кладут телефон в постель, и одна из них, по их собственному определению, в том, чтобы друзья всегда могли до них достучаться в случае “непредвиденных обстоятельств”.
Это чувство крайней необходимости распространяется как на плохие новости, так и на хорошие. Вам постоянно хочется быть в курсе того, кто выходит с вами на связь, и телефон дает вам такую возможность. Получив срочное сообщение от друга, вы бросите все свои дела, чтобы прислушаться к его просьбе.
Пятнадцатилетняя девушка объясняет, почему ее беспокоит, не забыла ли она телефон. Она считает своих друзей членами семьи.
Если в течение учебного года я где-то забываю свой телефон – а это случается, когда я куда-то иду, – я реально оказываюсь на грани срыва. Понимаете, многие мои друзья рассчитывают, что я им помогу, если у них что-то стряслось. Вот я и начинаю волноваться, выходя из дома: вдруг человек по-настоящему расстроен и ему нужно поговорить, а я не могу ответить, потому что не захватила мобильный?
Еще одна пятнадцатилетняя барышня признается, что спит с телефоном, ведь только его постоянное присутствие позволяет ей выполнять обязательства в отношении друзей. Но, опять-таки, именно из-за смартфона такие обязательства стали возможны. Девушка открытым текстом говорит, что должна быть “на связи” со своей подругой. И она действительно описывает свои обязательства так, словно заведует небольшим медпунктом.
Я должна быть “на связи” с подругой в течение учебного года. Как-то раз она пошла куда-то, где употребляла подозрительные вещества. Я отправила ей сообщение: “Привет, ты как?”, и по ее ответу стало ясно, что она в раздрае, причем в полном. Я поговорила с ней и убедила ее пойти лечь в постель. Я уже знала, что на следующее утро надо принести в школу аспирин, соленые крекеры и бутылку воды. И все же я всегда боюсь пропустить подобную ситуацию. Кто-то ведь может из-за этого пострадать.
Моя четырнадцатилетняя собеседница признается, что ей “вообще не удается полностью расслабиться”, даже когда она спит с телефоном под боком. Любые плохие новости первым делом появляются на экране ее устройства.
У меня такое чувство, словно меня что-то постоянно гложет. Всегда есть какие-то проблемы или еще что-то тревожное, – словом, я всегда волнуюсь. Мое беспокойство в основном вызвано телефонами; мы ведь считаем, что, случись нечто важное, нужно вроде как сразу сообщить самым близким друзьям. Потому что в наших силах это сделать.
Даже ночью моя собеседница боится не уследить за событиями в жизни своих близких друзей. Если она что-то пропустит, “это может стать серьезной проблемой”. В значительной степени девушка поставила собственную состоятельность в зависимость от того, насколько хорошо она осведомлена о происходящем с ее друзьями. И от того, насколько оперативно она реагирует на их зов о помощи. В их кругу принято отвечать на сообщение в течение нескольких минут после его получения.
А теперь рассмотрим случай третьекурсницы Кристен, которая готовится получить степень по экономике, следует “правилу трех” за совместной трапезой, а потом, после еды, предпочитает вести облегченный вариант беседы, если находится с людьми, у которых при себе телефоны. Хотя мы встречаемся с ней во время сессии, нельзя сказать, что Кристен испытывает стресс. Она преимущественно посещает семинары по экономике для магистрантов. У нее сложились хорошие отношения с преподавателями. После нашего разговора она должна будет присутствовать в качестве наблюдателя на экзамене по математике у первокурсников. Мы обсуждаем с Кристен онлайн-переписку в классах. Она пожимает плечами: “Это проблема”. Переписка – ответственность. Посылая сообщение друзьям, вы обещаете им, что будете в доступе. Если вы получили сообщение от близкого друга, то, по мнению Кристен, ответить на него нужно в течение “примерно пяти минут”.
И вот Кристен то и дело проверяет свой телефон во время занятий. Вот как поступает девушка, получив сообщение от подруги, в той или иной степени требующее срочной реакции: “Я выхожу из класса и иду в туалет, чтобы ответить на сообщение”. Я спрашиваю Кристен, что бы она сочла проблемой, требующей срочного решения. Оказывается, в ее мире требования к таким проблемам весьма невысоки. “Я нужна моим подругам. Они считают, что именно на меня можно положиться. Они пишут мне сообщения о своих парнях – например, когда у них кризис в отношениях. Я должна им ответить”. Таким образом, по нескольку раз в неделю эта молодая экономистка ставит на паузу свое участие в семинарах повышенной сложности, чтобы выйти в туалет, устроиться в кабинке и посылать сообщения друзьям.
“Друзья для того и существуют, чтобы помогать друг другу в кризисной ситуации”, – считает Кристен. Вот поэтому она так часто оказывается в туалете, пропуская занятия.
Оказавшись вместе, друзья зачастую невнимательны друг к другу: для каждого из них оказывается намного удобнее спрятаться в собственном мире. Но когда они порознь, то превращаются в “отряд быстрого реагирования”. Удивительно, как часто это отражает поведение их родителей (согласно их собственному описанию): когда дети вне дома, родители превращаются в “вертолеты”, низко кружащие над местностью; а когда дети при них, родители позволяют себе уткнуться в телефоны. В этом наш парадокс. Когда мы порознь: гипервнимание. Когда мы вместе: невнимание.
Вероятно, причины популярности дружеской поддержки в интернете и постоянной готовности к “непредвиденным обстоятельствам” заложены еще в детстве. Таким образом, дети общаются с родителями, которые оказываются в доступе куда реже, чем этого хотят дети, да и самим родителям наверняка хотелось бы чаще общаться с детьми вживую.
Средняя школа: чувство эмпатии
Вспомним Холбрук – среднюю школу на севере штата Нью-Йорк, куда меня пригласили, чтобы проконсультировать преподавателей, обеспокоенных нехваткой эмпатии у детей.
Во время встречи я по кругу опрашиваю всех сидящих за столом, и более двадцати учителей по очереди говорят о своих тревогах: похоже, ученики склонны заводить только поверхностные знакомства. В последние годы общение учителей с учениками становится все более напряженным. Складывается впечатление, что ребята не особенно заинтересованы и друг в друге. Прислушиваясь к беседам учеников, педагоги узнают: “Между собой ребята обсуждают то, что у них в телефонах”. Преподаватели встревожены: смогут ли ученики усвоить основы беседы – умение слушать и говорить по очереди?
Во время первого кофе-брейка учителя проговариваются о том, чего не готовы были признать во время нашей официальной беседы:
Учащиеся не смотрят в глаза.
Они не реагируют на язык тела.
Они с большим трудом слушают. Мне приходится неоднократно перефразировать вопрос, чтобы ребенок смог ответить на него в классе.
Я не уверена, что ребята заинтересованы друг в друге. Такое впечатление, что у всех учеников есть те или иные признаки синдрома Аспергера. Но ведь такого не может быть. И эта проблема распространяется на всю школу.
Школа Холбрук не является заведением для детей с эмоциональными или когнитивными трудностями. Это частная школа; чтобы поступить туда, нужно сдать непростые экзамены. И вот руководство школы обнаруживает, что студенты, подающие надежды в плане учебы, развиваются не так, как этого от них ожидали. Ава Рид, завуч школы, говорит об этом со всей прямолинейностью: “Даже в девятом классе ученики неспособны взглянуть на проблему с точки зрения другого человека”. Многим учащимся, видимо, не хватает терпения, чтобы дать своим товарищам высказаться. Трое педагогов поддерживают завуча: студенты испытывают трудности с эмпатией, которая требуется для беседы – а в то же время беседой воспитывается.
Они общаются друг с другом посредством малозначительных комментариев (в сущности, говорят о мелочах жизни), обмениваются короткими, обрывочными фразами, словно это текстовые сообщения. Они сообщают о своих социальных нуждах, не терпящих отлагательств. Они друг друга не слышат.
Самое тяжелое – видеть, что они не замечают, как задевают чувства друг друга. Они обижают друг друга, но когда вы пытаетесь обратить на это их внимание, они попросту не могут представить себя на месте другого.
Мои ученики умеют создавать веб-сайты, но не способны разговаривать с учителями. Кроме того, учащиеся не хотят говорить друг с другом. Беседа стала для них обузой.
Поскольку Холбрук – маленькая частная школа, педагоги располагают достаточным временем, чтобы стать для учеников наставниками как в эмоциональном, так и в интеллектуальном смысле. Именно поэтому им нравится преподавать в школе Холбрук. Однако, по их собственному признанию, теперь им все сложнее выполнять свою работу так, как раньше. Они впервые почувствовали, что должны прямо и открыто обучать эмпатии и даже тому, как говорить по очереди. Один из педагогов убежден: “Эмоциональный интеллект должен стать отчетливо сформулированной частью нашей учебной программы”.
Преподаватели высказывают различные суждения о том, почему в последнее время происходят столь явные изменения. Возможно, когда их ученики росли, они предпочитали компьютерные игры книгам, вследствие чего их воображение не развивалось. Вероятно, компьютерные игры отвлекали их от детской площадки, где они могли бы совершенствовать свои навыки общения. Может быть, ребята перегружены учебой. Наверное, они недостаточно практикуются в общении, когда приходят домой. Видимо, их родители слишком заняты своими делами – в телефонах и компьютерах. Разговор с педагогами постоянно вращается вокруг технологий. Учитель истории подытоживает свои соображения о влиянии технологических факторов: “Мои ученики настолько зациклены на своих телефонах, что совершенно разучились уделять внимание уроку, или самим себе, или другому человеку, а также смотреть друг другу в глаза и видеть, что происходит”.
По мнению еще одной преподавательницы школы Холбрук, дружеские отношения учеников больше не носят эмоциональный характер, а превращаются в средство достижения целей. Похоже, в своих дружеских привязанностях ребята руководствуются тем, что другой человек может для них сделать. Педагог называет такие отношения “Кто меня прикроет?” По словам преподавательницы, в этих отношениях происходит следующее: “Вы пользуетесь [дружбой], а потом двигаетесь дальше”. Дружеские отношения по принципу “Кто меня прикроет?” являются лишь тенью дружбы – так же, как время, проведенное наедине с телефоном, является лишь тенью уединения. В обоих случаях вы получаете суррогат, внушающий вам мысль, что вы обрели то, чего на самом деле у вас нет. Возможно, такие суррогаты заставляют вас забыть о том, что вы потеряли.
Завуч Ава Рид приносит на встречу группы результаты небольшого упражнения (по сути дела, маленького эксперимента). Одна из должностных обязанностей завуча – руководить консультативными группами, примерно по двадцать учеников каждая. Рид попросила участников этих групп перечислить три качества, которые они хотели бы видеть в своем друге. Из более чем шестидесяти респондентов только трое упомянули преданность, заботу, доброту или сочувствие. Большинство учащихся хотели бы дружить с теми, кто может их рассмешить, сделать счастливыми. Вот что пишет один из учеников: “Когда я рядом с кем-то, я счастлив”. По словам Рид, она вынуждена сделать вывод, что эти учащиеся не понимают или не способны оценить всего того, чем может быть “лучший друг”. Ведь лучшие друзья – это не просто развлечение или гарантия, что человек не останется один. Лучшие друзья – те, кто для вас что-то значит. Это те, кому вы готовы открыться. Больше узнавая о них, вы узнаете о себе. Однако Рид отмечает, что эти уроки сложно усвоить в интернете.
Завуч подводит итоги упражнения “Какие качества вы хотели бы видеть в своем друге?”:
По-моему, этим ребятам кажется, что дружеские отношения работают в одну сторону. Они считают это пространством, где могут вещать сами, но вовсе не собираются слушать других. В этих отношениях нет эмоционального компонента. Ребятам просто нужно, чтобы с ними кто-то был. Они не готовы эмоционально вкладываться в другого человека. Такое впечатление, что они научились выключать дружеские отношения.
Рид этого не сказала, однако было бы логичным так продолжить ее мысль: “выключать дружеские отношения подобно тому, как прерывают диалог в интернете”. После этого упражнения у завуча возникло подозрение, что дети обращаются с другими людьми как с “приложениями”, как со средством достижения той или иной цели. Рид замечает, что ученики то и дело спрашивают друг друга: “Можешь сделать это для меня?”, а потом, по словам завуча, “они просто «переключаются» на кого-то другого вне зависимости от того, выполнена их просьба или нет”.
Рид встревожена тем обстоятельством, что обычаи, сформировавшиеся в ходе “зафренживания” начинают распространяться и на обычаи дружбы в реальности, в повседневной жизни. Она говорит:
Причинив друг другу боль, они этого не понимают и не выказывают сожаления. Когда пытаешься им помочь, нужно снова и снова повторять с ними эту ситуацию, разыгрывая ее по ролям, чтобы объяснить им, как они могли обидеть другого человека. Но даже в этом случае они не испытывают раскаяния. Бывает, что они исключают других ребят из общественной жизни – не приглашают их на вечеринки, на школьные мероприятия, и при этом удивляются, что кто-то на них обижается. Как-то раз одна девочка пропустила концерт, поскольку у нее не оказалось денег на билет, и тогда ее товарищи стали обсуждать концерт прямо в ее присутствии, причем это обсуждение продолжалось очень долго. В глазах у девочки стояли слезы.
Получается, что ребята не учатся видеть и слышать друг друга.
Педагоги школы Холбрук надеются, что ко времени учебы в средней школе дети будут удовлетворены возможностью спокойно работать над своими проектами в области искусства, науки или литературы. По словам учителей, они пришли в профессию, чтобы в радостном волнении наблюдать, как дети обнаруживают у себя тот или иной дар и умение на нем сконцентрироваться – как в часы занятий, так и в свободное время. Однако на нашей встрече преподаватели с сожалением отмечают, что теперь лишены этого удовольствия. Ученики не могут сосредоточиться, у них не бывает времени простоя, а если и бывает, то это их очень раздражает. Уже в шестом классе дети приходят в школу со смартфонами и планшетами, буквально увязая в постоянном потоке сообщений, которые, по их мнению, требуют немедленного ответа. Преподавателям известно, какие порядки существуют у учеников в этом отношении. В школе Холбрук учащийся должен ответить на сообщение друга в течение нескольких минут.
Конечно же, дети обмениваются информацией в знак принадлежности к некоей общности – в ход идут забавные видео, шутки, фотографии, еще какие-то штуки, рассылаемые по интернету в этот день. “Все это для обозначения принадлежности”, – говорит один педагог. Другой отмечает: “Такое впечатление, что ребята проводят целый день, собравшись в круг и обмениваясь подвесками для своих браслетов. Однако в этом кругу у них никогда не бывает передышки”.
Педагогам известно, что ученики переписываются под партой и специально выходят в туалет, чтобы отвечать на сообщения в телефонах, а теперь цифровые устройства проникают уже и на спортивные поля. Преподаватели хотели бы, чтобы школа стала местом, где ученики могли бы отвлечься от постоянного напряжения, связанного с перепиской. Но все больше и больше учебного материала подается в электронном виде, поэтому ребята так и не могут отдохнуть от устройства, которое их отвлекает.
На встрече с очередной группой учителей средней школы я слышу похожие мнения: ученики ведут долгие откровенные беседы в интернете, но, встретившись в школе на следующий день, могут фактически игнорировать того, с кем накануне откровенничали онлайн. Видимо, учащимся важнее поддержка, исходящая от большого количества “лайков” в сети, нежели разговоры с глазу на глаз. Вот учителя и беспокоятся, что в отсутствие личных бесед у ребят не развивается способность к эмпатии или умение слушать собеседника.
Преподаватель средней школы отмечает: “Одна девочка сказала мне: «У меня в телефоне всегда тринадцать сообщений, оставленных без ответа. Тринадцать человек пытаются до меня достучаться»”. Такой пример коммуникации тревожит педагога. Выходит, мобильное устройство понадобилось ученице не для общения, а для повышения самооценки. Учитель спросил девочку, как, с ее точки зрения, могут чувствовать себя люди, чьи сообщения она оставила без ответа. Видимо, этот вопрос сбил ученицу с толку. Она призналась, что, в сущности, никогда не задумывалась об их чувствах.
Проблемы, о которых мне рассказали в Холбрук, кажутся столь же актуальными и через два года после посещения этой школы. Зимой 2015-го я побывала у Грега Адамса, директора средней школы Рэдуэй в Нью-Йорке. Директор рассказал мне о шестикласснике Луисе: его отец совершил самоубийство годом раньше. Из-за семейной трагедии Луис стал ранимым и очень зависимым от сестры по имени Хуанита – она на год старше.
Как-то раз Анна, одноклассница Луиса, рассердилась из-за того, что он перебил ее в школьном буфете, когда она пыталась поговорить с Хуанитой. На следующий день в школе Рэдуэй случился переполох. Оказывается, Анна запостила на Facebook фразу: “Надеюсь, Луис кончит так же, как его отец”. Адамс вызвал ученицу к себе в кабинет. Директор рассказывает о своем состоянии: “[Я] был разгневан, с трудом держал себя в руках. Я просто кипел от ярости”. На вопрос директора: “Зачем? Зачем ты это сделала?” Анна ответила: “Это всего лишь Facebook”. Адамс понял – ученица вообще не воспринимает случившееся как нечто реальное.
Директор самым решительным образом вознамерился “сделать так, чтобы Анна почувствовала себя на месте Луиса”. У себя в кабинете он сказал девочке: “Мы никуда не уйдем, пока я не заставлю тебя плакать. Мы просто не выйдем из этого кабинета, пока ты не расплачешься”. По словам Адамса, для этого ему понадобилось около пятнадцати минут. “А потом, – сказал директор, – мне, конечно же, пришлось позвонить маме Анны, чтобы объяснить ей, почему я довел ее дочь до слез”. Однако слезы девочки не убедили Адамса. Facebook каким-то образом навел ее на мысль, что можно считать других людей объектами, которым нельзя причинить боль, – и что жестокость в соцсети вроде как и жестокостью не считается.
Мы узнали, что люди, никогда бы не позволившие себе издеваться над кем-то в реальности, как ни в чем не бывало проявляют агрессию и грубость в сети. Когда мы видим лицо и слышим голос, это служит напоминанием, что мы разговариваем с живым человеком. В этом случае обычно действуют общепринятые правила приличия. Однако, общаясь через экран, мы испытываем своего рода дезингибирование. Согласно исследованиям, соцсети снижают чувство самоконтроля, а при этом временно – и довольно сильно – повышают самооценку. Следовательно, в сети у нас появляется соблазн вести себя таким образом, что это может причинить вред другим людям (и в глубине души мы это осознаем), но перестаем об этом тревожиться.
Это сродни ситуации, когда сигнал оказывается заглушен. По мнению Адамса, ребята не воспринимают модель общения, в которой мы отождествляем себя с другими людьми. Без этого ученики Адамса не могут испытывать эмпатию или формировать надежные привязанности. Такая среда способствует буллингу и обыденной жестокости. Директора школы уже не удивляют результаты недавнего исследования, согласно которому процент студентов, чувствующих, что они защищены и могут положиться на своих друзей, уменьшился, а процент тех, кто ощущает себя неуверенно в дружеских отношениях, вырос.
Скопидомы
Когда мы в последний раз видели Хейли, она пыталась утешить Натали, подругу, находившуюся рядом с ней в момент утраты, но отдавшую предпочтение “людям в телефоне”, а не живому человеку. Это крайне огорчило Хейли, хотя она и понимает, что заставило Натали обратиться к телефону. На тот момент собственная социальная жизнь Хейли сосредоточилась вокруг обмена СМС и сообщениями в мессенджере. Не то чтобы девушку это радовало, но так уж складывается ее жизнь. Именно оставаясь на связи, она чувствует себя частью чего-то большего.
Нужно так мало усилий, чтобы отправить сообщение, зато вознаграждение приходит мгновенно. Можно с легкостью выйти на связь хоть с пятнадцатью людьми, и вам сразу же становится приятно уже по той причине, что вы вытянули свои “усики” и получили позитивную реакцию. В большинстве случаев я предпочла бы это беседе в реальном времени.
Хейли довольно сдержанно говорит о своих контактах. Эти “пятнадцать человек”, а, в сущности, и многие сотни пользователей Facebook, – не столько друзья, сколько “люди, которые ответят мне, если я пошлю им сообщение”. Такие отношения близки к договорным. И все же девушка признается: “Мне и вправду трудно не принять кого-то в друзья в социальной сети. Мне трудно отказаться от идеи максимально увеличить свой список контактов”. Однако Хейли осознает: далеко не всех этих “друзей из списка контактов” можно считать настоящими друзьями. “Каким-то странным образом мы обращаемся со своими контактами как с инструментами рынка капитала. Вы оставляете в друзьях разных «прилипал» в надежде обрести новых друзей… Да, я склонна запасаться друзьями впрок”. Хейли использует “прилипал”, чтобы число ее контактов оставалось большим. По ее словам, это способствует развитию “странного синдрома накопительства”.
Приводит ли такого рода запасливость к изобилию или только к ощущению изобилия? Благодаря тому, как Хейли описывает свои интернет-радости, мы можем больше узнать о жизни в серой зоне, где накопление друзей, на самом деле таковыми не являющихся, позволяет испытывать удовлетворение и отчуждение одновременно.
Хейли утверждает, что ей нравится ощущение изобилия, возникающее благодаря дружбе в интернете. Однако она также упоминает о своих частично сформулированных намерениях вернуться к истокам. По словам девушки, в следующем году, когда ей предстоит в течение семестра учиться за границей, она, возможно, удалит свою страницу в Facebook. Она беспокоится, что ей будет непросто побороть соблазн “рассказывать людям о своей жизни” и что она “будет скучать по Facebook”. Но Хейли испытывает все большую неловкость, рассматривая друзей как “инструменты рынка капитала” и чувствуя “этот странный инстинкт накопительства”.
К концу выпускного курса Хейли все-таки приняла меры: отказалась от смартфона. Она решила, что смартфон (он был у нее в течение пяти лет) вредит дружеским отношениям. Вот как Хейли описывает ситуацию: проблемой стало даже не само мобильное устройство, “а история в телефоне… Отправляя кому-то сообщение, я постоянно думала об истории, сохраненной в телефоне. Все мои отношения были задокументированы, и я постоянно таскала с собой эту документацию – СМС и электронные письма”.
Хейли показывает мне свой нынешний телефон – это раскладушка, “ретро” телефон. По этому телефону можно звонить. С него можно отправлять сообщения, но ему не хватает памяти, чтобы хранить больше сотни. И, конечно же, здесь нет приложений – то есть с этого телефона нельзя выйти в Facebook. Хейли признается, что чувствует облегчение. “Мои отношения, – говорит девушка, – не обременены грузом прошлого. Теперь мне стало легче прощать”.
Машины эмпатии
Мы оказались на перепутье. Некоторые предвкушают освобождение, поскольку есть возможность отказаться от своих личных архивов (например, для Хейли даже история ее переписки стала бременем), а других, наоборот, греет перспектива создания еще более сложного архива, где задокументирован каждый аспект их жизни. Это как раз случай тех людей, что участвовали в эксперименте с технологией под названием Google Glass. Речь идет об очках виртуальной реальности, позволяющих брать с собой интернет, а также все цифровые приложения, куда бы вы ни шли.
Двадцатисемилетняя Энди – графический дизайнер; она подала заявку на участие в первой группе “испытателей”, получивших очки Google Glass, когда технология уже была готова к испытанию на практике. Энди присоединилась к тестировщикам, поскольку хотела испробовать способ, позволяющий обитать в более рефлексивной реальности. Очки могут фотографировать или снимать видео с точки зрения их обладателя. Энди запрограммировала свои очки, чтобы они фотографировали и снимали видео каждые десять минут. Каждый вечер она старается посматривать и аннотировать эти снимки. Пока что она находит утешение в этом проекте: “Я еще не знаю, что для меня важно в жизни. Это выяснится позже. Мне уже не придется рассчитывать на свою память, чтобы вернуться к важным беседам. Технологии помогут мне их сохранить, даже если в тот момент, когда я их вела, они мне вовсе не казались важными”. Тем не менее дома Энди, как правило, снимает очки, потому что муж возражает против этого проекта. По его мнению, разговоры становятся другими, когда Энди их записывает. Вот что не нравится мужу: если он скажет что-то неприятное, будет уже недостаточно просто заметить реакцию Энди и попросить извинения. У жены навсегда сохранится запись этого разговора. Возможно, она не сможет его простить, потому что так и не забудет об этом.
Сомнения мужа провоцируют Энди на резкий ответ:
Мне кажется, речь здесь о неравенстве. По-моему, он относился бы к этому иначе, будь у него самого очки Google Glass. На мой взгляд, несправедливо, когда только один человек может осуществлять запись. Необходимо, чтобы записывали оба супруга. Надеюсь, когда очки виртуальной реальности получат широкое распространение, муж ими тоже обзаведется.
У Хейли и Энди совершенно разные ощущения насчет того, что является важным в аспекте памяти. Хейли готова побиться об заклад, что люди захотят уменьшить свое присутствие в интернете. “Мне бы хотелось, чтобы люди присутствовали здесь и сейчас, когда речь идет о дружбе. Не надо привносить сюда свою историю или ожидания. Нужно просто начать отношения в той точке, где вы находитесь в данный момент”. Энди придерживается другого мнения. Она полагает, что фиксация прошлого поможет ей жить полной жизнью в настоящем.
Я пообщалась с другими пользователями Google Glass, которые пошли еще дальше Энди. Они надеются, что очки виртуальной реальности (или что-то в этом роде), записывающие нашу жизнь, постепенно превратятся в нечто вроде “машины эмпатии”. Фиксируя жизнь со своей точки зрения, вы впоследствии можете показать ее другим в надежде, что они станут вас лучше понимать. А если они тоже фиксируют свою жизнь, у вас появится шанс посмотреть на мир их глазами. В этом случае беседа может способствовать пониманию. Однако, по мнению многих, зачастую беседа и не потребуется, что само по себе хорошо, потому что далеко не все способны беседовать. Очки виртуальной реальности придают уверенности. Если вы боитесь, что у вас не получается адекватно выразить свою точку зрения, Google Glass поможет вам сделать это более эффективно. Опасаясь, что вам не хватает эмпатии, вы с нетерпением ждете шанса увидеть мир с точки зрения другого человека.
Двадцатишестилетний Рональд – программист, использовавший Google Glass в течение полугода. Молодой человек работает на стартап, связанный с источниками возобновляемой энергии. Вот как он комментирует свой опыт:
Если вы, как и я, неважные собеседники, очки виртуальной реальности – серьезное подспорье для вас. Вам уже не понадобится описывать, что с вами происходит, как вы себя чувствуете. У близкого вам человека есть возможность [посмотреть видео, снятое при помощи Google Glass и] разделить ваш опыт.
Мы видели, как в некоторых семьях стараются перенести конфликт в сеть, предпочитая спорить путем СМС-переписки и электронной почты. И вот еще одна идея, предполагающая перенос: на этот раз вы можете целиком и полностью разделить свой опыт с другим человеком. За технологическими фантазиями так часто скрывается глубокая грусть – мол, люди совершают столько ошибок, что только технологии помогут их исправить.
Признаться, я без оптимизма рассматриваю использование машины эмпатии в качестве короткого пути или, как это назвал один энтузиаст, как “страховочные колеса для эмпатии”. Возможно, для кого-то это и может послужить подспорьем, однако, как нередко случается с технологиями, у нас есть тенденция брать то, что поначалу служило подспорьем, и превращать это в часть жизненного уклада. Например, изначально СМС и сообщения в мессенджере не должны были прерывать разговоры за обеденным столом, но со временем это подспорье для беседы стало замещать саму беседу.
И эта замена не может нам дать необходимого. Джордж Элиот утверждала, что мать смотрит на ребенка “приветственным взглядом любви”. То, о чем литература и философия говорили нам в течение долгого времени, подтверждается многочисленными исследованиями. Для развития эмпатии требуется беседа лицом к лицу, а также зрительный контакт.
Согласно исследованиям Дэниела Сигела, зрительный контакт необходим детям, поскольку способствует развитию участков мозга, отвечающих за привязанность. Без визуального контакта ребенок может постоянно чувствовать отрешенность, а также испытывать проблемы с эмпатией. Вот что дает, с точки зрения Сигела, мгновение зрительного контакта: “Повторяясь десятки тысяч раз в жизни ребенка, эти краткие минуты взаимопонимания [помогают] передать главное достояние человечества – нашу способность к любви – от одного поколения другому”. Ацуси Сендзи, специалист по когнитивной нейробиологии, изучает этот механизм у взрослых людей; он показывает, что участки мозга, позволяющие осмыслять чувства и намерения другого человека, активируются визуальным контактом. По результатам исследований Сендзи, эмодзи в СМС и электронной почте не имеют такого эффекта. Он утверждает:
Коммуникация становится богаче сразу же после зрительного контакта между людьми. Он усиливает способность считывать различные сигналы, поэтому вы сможете лучше понять, что у другого человека на уме.
Учитывая все это, как нам отнестись к тому факту, что мы опускаем глаза, когда мобильные телефоны у нас под рукой? (А во время использования Google Glass наши глаза зачастую устремлены на экран и считывают с него информацию.) Как мы уже могли убедиться, все новые и новые исследования показывают: жизнь в режиме постоянной подключенности к технологиям разрушает нашу способность к эмпатии. Больше всего меня впечатлило исследование, согласно которому за последние двадцать лет у студентов наблюдается снижение эмпатии на сорок процентов. Эти данные получены в результате стандартных психологических тестов. Авторы исследования предполагают, что эмпатия снизилась, поскольку студенты все меньше общаются лицом к лицу. Вот какую цену мы платим за удаленное общение.
Существует мнение, что дети справляются с трудностями, связанными с нынешними технологиями, в той же степени, в какой молодежь справлялась с новыми технологиями в предшествующий период. Подростки меняют стиль общения и со временем обретут собственный баланс. Мы, взрослые, беспокоимся, потому что не можем оценить всю находчивость молодых. Действительно, молодежь весьма находчива, но дело обстоит так: телефоны, планшеты и прочие портативные электронные устройства нашего будущего – все эти технологии, предполагающие частичное внимание и опущенные глаза, – касаются наиболее интимных мгновений человеческого развития. Нынешняя установка такова, что они сопровождают детей по мере того, как те стремятся развивать у себя способность к привязанности, уединению и эмпатии. На первый взгляд, дети пытаются с этим справиться, однако в процессе им может быть нанесен серьезный урон.
Я уже писала: для сохранения того, что мы ценим в беседе, необходимо, чтобы технологии учитывали нашу уязвимость. Здесь есть по крайней мере два аспекта. Первый – технический. Если мы не хотим попасть в плен к телефону, можно, например, создавать смартфоны, которые будут осознанно “отпускать” нас после каждого эпизода коммуникации. Кроме того, мы можем создавать социальное окружение, поддерживающее наши намерения. Стремясь похудеть, мы ведь не считаем, что уже само желание сесть на диету даст результаты. Нам будет легче достичь цели, если мы начнем худеть вместе с другом. Кроме того, полезно заполнять кухню правильными продуктами и соблюдать режим питания. Мы сможем дальше продвинуться в наших поисках идеального собеседника, если сформируем окружение, способствующее беседе.
Еще с тех времен, когда Сократ оплакивал переход от устной речи к письменной, наблюдатели предостерегали от очередного нового способа коммуникации, так как он мог оказаться разрушительным для излюбленного способа мышления. Однако я вижу, что у мобильных телефонов есть отличительная черта, благодаря которой они действительно стоят особняком в этом долгом историческом дискурсе. Когда мы пишем вместо того, чтобы говорить, мы делаем осознанный выбор между устной и письменной речью. А вот когда у нас под рукой мобильные телефоны, мы, наоборот, не осознаем, что уже сам факт их наличия может помешать нам вести беседу лицом к лицу. Напротив, мы пытаемся доказать, что можно посылать любящие сообщения и узнавать, как дела у друзей, а параллельно вести беседы с окружающими нас людьми. Нам трудно отказаться от мысли, что смартфон всего лишь аксессуар, безобидное и даже полезное подспорье. А ведь технологии не только изменили то, что мы делаем; они изменили и то, кем мы являемся. Причем особенно глубинные изменения произошли в том, что касается нашей способности к эмпатии.
В серии лекций 2014 года Роуэн Уильямс, бывший архиепископ Кентерберийский, извлек эмпатию из ее привычного контекста в дискуссии, посвященной коммуникации с другими людьми. Уильямс сосредоточился на том, какую роль играет эмпатия в развитии личности.
Для Уильямса эмпатическое отношение начинается вовсе не с утверждения “Я знаю, как вы себя чувствуете”. Оно начинается, когда вы осознаете, что не знаете, как себя чувствует другой. Пребывая в неведении, вы начинаете разговор с предложения беседы: “Расскажите мне, как вы себя чувствуете”. Эмпатия, по мнению Уильямса, – готовность составить компанию, обеспечить поддержку. Предлагая это собеседнику, вы в процессе меняетесь сами. С растущим пониманием того, как мало вы знаете о другом человеке, вы начинаете осознавать, как мало знаете о самих себе. По словам Уильямса, вы осваиваете “куда более требовательный вид внимания. Вы учитесь терпению, а также новому навыку и привычке видеть перспективу”.
Когда вы ставите кому-то “лайк” одобрения или отвечаете на вопрос, заданный в Instagram, это может стать первыми шагами на пути к эмпатии. Во время онлайн-коммуникации вы, возможно, говорите кому-то: “Я хочу тебя услышать. Я с тобой”. Так же, как и утешительные послания, полученные Натали, это лишь начало. Все зависит от того, что будет дальше.
Ощущение эмпатии
Очень многие из нас дружат с людьми, с которыми мы могли бы встречаться вживую (если бы запланировали такую встречу), но вместо этого предпочитаем “видеться” с ними в сети. Мы привыкаем рассматривать это “удобство” как нормальный способ проводить время вместе.
Представители самых разных поколений учатся перенаправлять диалоги – от поздравлений с днем рождения до выражения соболезнований – на наши экраны. Мы уже не ждем, что друзья появятся на пороге, да и не сильно этого хотим. У нас возникает ощущение, что это требует слишком большой эмоциональной работы.
А у отношений в сети так много позитивных аспектов. Кто-то вроде Алли, изолированной от общества, отдалившейся от родителей, может воспользоваться интернетом, чтобы выйти с кем-то на связь, попытаться найти того, кто напрямую говорит о ее проблеме, – но едва ли напрямую обращается к ней. Эмпатия – это ведь не только предоставление информации или помощь с поиском группы поддержки. Нужно убедить другого человека, что вы останетесь с ним надолго. Эмпатия означает: вы присутствуете в чьей-то жизни достаточно долго и вас действительно интересует, как этот человек себя чувствует, хотя вам совсем не обязательно говорить ему, что бы вы сделали на его месте. Эмпатия требует времени и эмоциональной дисциплины.
Эссеист Уильям Дерезевиц утверждает, что наши сообщества вымирают: вместо того, чтобы по-настоящему существовать в том или ином сообществе, мы прилагаем усилия, создавая иллюзию, что мы там живем. Таким образом, говоря сегодня о сообществах, мы уже ушли “от отношений к чувствам”. Вместо того чтобы быть в сообществе, мы теперь обзавелись ощущением сообщества. Может статься, мы уже и эмпатию заменили ощущением эмпатии? А дружбу – ощущением дружбы? В этой ситуации нужно быть очень внимательными. Нам предлагают искусственный интеллект в качестве общительного компаньона, говоря о нем как о друге нового типа. Если мы соглашаемся на “ощущение дружбы” в наших отношениях с людьми, то идея электронного компаньона не кажется такой уж провальной. Но на карту поставлено дорогое, самое дорогое из того, что могут предложить друг другу люди.
Следующие поколения
Пока я пишу эту главу, в моем компьютере возникает внезапный сбой, и я отправляюсь в магазин Apple. Проблема с компьютером столь незначительна, что даже не нужно обращаться в секцию технической поддержки Genius Bar: продавец-консультант Apple Store сам в состоянии мне помочь. И вот я сажусь рядом с двадцатишестилетним магистрантом, специалистом в области дизайна, чтобы он объяснил мне, как наладить мой компьютер. Он спрашивает, чем я занимаюсь, и, услышав, что я пишу книгу о беседе, говорит о клиентах магазина:
Я беспокоюсь об этих юных ребятах. По-моему, среди них есть совершенно бесчувственные. Такое впечатление, что они в жизни ни с кем не общались без телефонов под рукой. Но некоторые… некоторые из них… дают мне надежду. Они вроде как уже преодолели эту склонность.
Я знаю, что он имеет в виду. Кроме того, я вижу кое-какие свидетельства того, что представители следующего поколения могут сдать назад, если их слишком сильно занесло под влиянием момента. Несколько четырнадцатилетних девочек делятся со мной своими соображениями насчет сообщений и дружеских связей. К примеру, Лиз говорит: “когда вы получаете сообщение, само по себе это не становится памятным моментом. Все дело в историях, которые вы рассказываете”. Джинджер нравится, “если, обмениваясь СМС и сообщениями в мессенджере, вы не устраиваете путаницу”. Правда, добавляет девочка, важные мгновения, проведенные с друзьями, “забавные моменты” возникают именно когда, когда вы устраиваете путаницу и делаете ошибки. “Лучше всего, – считает Джинджер, – когда друзья делают ошибки вместе… Разговаривая, вы можете устроить путаницу, и тогда из разговора получится что-то очень забавное. Вроде как вы должны делать ошибки… в общем, когда вы с друзьями, хорошо видеть их лица”. Для Сабрины, одноклассницы Джинджер, “идеальный” обмен сообщениями это вовсе не “беседа, за которой стоит что-то настоящее”.
Психолог Михай Чиксентмихайи изучает “настоящие” дружеские беседы. По его наблюдениям, порой дружеские отношения строятся вокруг бесед, служащих источником одобрения. Он называет это “поддерживающей дружбой”: такие отношения дают то, “что всем нравится… взаимное внимание к идеям и особенностям друг друга”. Возможно, речь как раз о “накопленных” друзьях Хейли, которые готовы ей ответить, если она им напишет первой. Вероятно, это ее друзья на Facebook: если вы “лайкнете” записи на их стене, они “лайкнут” ваши. Чиксентмихайи утверждает, что дружеские отношения такого рода лучше всего поддерживают тех, кто вынужден использовать других в качестве зеркала для своего “я”, поскольку сами они еще не обрели себя.
Однако Торо говорил о большем (“Друг – это тот… кто принимает меня таким, какой я есть”), и Чиксентмихайи тоже пишет о бо́льших возможностях дружбы. Есть друзья, которые подвергают сомнению мечты и желания друг друга, а также убеждают друг друга попробовать что-то новое.
Настоящий друг – тот, с кем можно время от времени безумствовать, тот, кто не ждет, что мы будем постоянно соблюдать формальности. Этот человек разделяет наше стремление к самореализации, а значит, готов разделить и вероятные риски в случае, если путь к выбранной цели окажется извилистым.
Что характерно, Чиксентмихайи говорит о “настоящем друге”, описывая дружбу в действии – в частности, в беседе. Он описывает близкие, доверительные отношения.
Опять-таки, я вспоминаю о “юных ребятах”, давших надежду моему консультанту в Apple. По-моему, они воспринимают цифровые устройства как данность, а следовательно, уже не так очарованы ими, как их родители и многие старшие товарищи.
Один пятнадцатилетний мальчик рассуждает о том, как ему трудно говорить с ребятами в школе. Прямо сейчас он находится в летнем лагере. Ему предстоит прожить шесть недель без мобильного телефона. Его это устраивает.
Когда я дома или в машине с другом, или в автобусе, и я пытаюсь общаться [с другими ребятами]… бывает, что они уткнулись в телефоны. Из-за этого я могу с ними говорить только урывками. Они то подключаются к нашему разговору, то отключаются. Они не могут сосредоточиться на беседе, и она как-то затухает. Но когда вы рядом с человеком, то можете сфокусироваться друг на друге… а не только на электронике. Поэтому, как мне кажется, все-таки можно сосредоточиться на том, что люди говорят, и внести свой вклад в беседу. У вас ведь столько всего, чем вы можете поделиться с другими, – куда больше, чем во время тех поверхностных бесед, когда у вас телефон под рукой.
Товарищи мальчика, ночующие на двухъярусных кроватях в том же самом лагере, готовы его поддержать. Они вспоминают недавнюю вылазку на природу, трехдневный трек, который они предприняли в компании друг друга, причем никаких телефонов у них не было. Один из ребят говорит, что дома они с друзьями постоянно обсуждают содержимое своих телефонов. В походе сложилась совсем иная картина: “Я заметил, что мы сосредоточились только друг на друге и на том, что было прямо перед нами в конкретный момент”. Другой мальчик поделился наблюдением, что во время похода его товарищам не приходилось сражаться за его внимание с теми людьми, с которыми он мог бы выйти на связь, будь у него при себе смартфон. “Когда я дома, у меня почти и не бывает такого, чтобы я сел с кем-то рядом… и просто с ним разговаривал. Всегда происходит что-то еще, у всех в руках телефоны, чтобы общаться с другими людьми”. Очевидно, для этого молодого человека уже сама беседа стала откровением – большим, новым пространством. По его словам, “это был поток, причем бесперебойный. Его течение нельзя было прервать”.
