Глава 9

Мерцание пылинок в солнечном свете завораживало. В их невесомом гипнотическом кружении было что-то неправильное, и присмотревшись, Книжник понял, что они почти не двигаются. Их легкий танец был едва различимым, подчиненным столь короткой траектории, что, казалось, пылинки просто дрожат в солнечном луче. Движение каждой частицы происходило из одной точки и, достигнув предела, неуловимо возвращалось к своему началу. Словно перед глазами снова и снова повторялся один и тот же кадр. Незавершенный, призрачный, пойманный в сети отпущенного ему времени.

Книжник оглянулся на присевшего у стены Долохова и кивком указал ему, что намерен следовать дальше.

Тот покорно поднялся, убрал в рюкзак блокнот и ручку и поплелся следом. От Книжника он держался на значительном расстоянии и всегда шел позади, объясняя это удобством исследований искаженного квантовым полем пространства.

Но Книжник понимал истинную причину. Подавляющее большинство людей, встречавших его на своем пути, испытывали страх, и Долохов исключением не был. Книжник видел страх в особенном положении его головы, в том, как он старается лишний раз на него не смотреть, в нарочито уверенных и громких обращениях к нему, когда он просил остановиться. Страх заставлял Долохова задумываться о том, на что способен Книжник, но удерживал от попыток проверить это. Книжника это вполне устраивало. От людей ему требовались лишь покорность и подчинение, которых он добивался любым доступным способом. Убийствами, унижением, беспредельной жестокостью. Но вместе со страхом он чувствовал и ожидание.

Каждый раз, заходя в новую комнату – унылую, дряхлую, тошнотворно похожую на предыдущую, – Долохов задерживался на пороге. Оглядывался, прислушивался, вытягивал тощую шею и только потом осторожно шел дальше. Он ждал. Чего-то, что могло стать препятствием у них на пути. Расспрашивать его Книжнику не хотелось. Он позволил Вяземскому использовать себя в качестве подопытной крысы, потому что это казалось легким способом сразу уйти от преследования. В теорию квантового тоннеля он не поверил и убедился в своей правоте, едва переступив порог комнаты. В этом месте властвовало время. В фотографиях на стенах, иногда ярких, а порой выцветших настолько, что нельзя было различить лиц. В истертом пыльном ковре. В пятнах на полу и всегда открытых в дождливую погоду окнах. Они двигались сквозь время, и Книжник был уверен, что ни Вяземский, ни Долохов не имеют представления, куда этот путь ведет. Они хотели выяснить это с его помощью, и Книжник намеревался дойти до конца. Он не хотел быть здесь, но в мире все равно не существовало места, где он хотел бы сейчас оказаться. И эта убогая комната ничем не отличалась от любого другого варианта.

Этот путь вел к свободе. Или к смерти. Особой разницы для Книжника не было.

Он в несколько шагов пересек комнату, открыл дверь и переступил через порог в очередное застывшее дежавю. Свет не горел, но пространство вокруг переливалось странным сиреневатым свечением, исходившем от стен, потолка и пола. Воздух пылал и искрился, создавая причудливые иллюзии, будто все предметы в комнате сделаны из аметиста.

Долохов снова попросил об остановке, но на этот раз Книжник его проигнорировал. Он начинал уставать и не хотел тратить время на бессмысленное созерцание даже самых диковинных вещей. Болела голова, болели под набухшими от крови повязками раны. Хотелось глубоко вдохнуть, почувствовать грудной клеткой тяжесть наполненных кислородом легких, но дышать было больнее всего. И он просто шел вперед, не считаясь с терзающей тело болью, не замечая назойливого бормотания Долохова за спиной. В лиловую вязкую неизвестность. Минуты текли, и, уступая монотонности пути, Книжник все больше погружался в свои мысли. Что-то давно забытое воскресало в памяти, прохладным туманом окутывало разум, и он впервые за долгое время позволил себе ослабить контроль, подчиниться убаюкивающему ритму шагов. Не противиться легким прикосновениям прошлого, окунуться в темный омут воспоминаний.

К действительности его вернул истошный крик Долохова.

Книжник напрягся, мгновенно оборачиваясь. И увидел прижавшегося к стене Долохова. А в противоположном углу – ослепительно-белый шар около метра в диаметре. Смотреть на него было все равно что на солнце. Шар завис в воздухе, клубясь светом, мелко подрагивая и время от времени выбрасывая тонкие протуберанцы. Словно почувствовав напряженный взгляд человека, он качнулся и медленно поплыл в сторону Книжника. Тот отступил на шаг. Шар приближался, Книжник отступил снова. Не поворачиваясь к шару спиной, обогнул диван, прошел мимо стола и снова оказался на одной линии с застывшим от страха Долоховым. Шар, покачиваясь, замер на месте. Раскаленный воздух вокруг него волновался, преломляясь множеством радужных оттенков. Теперь он находился в центре комнаты и преграждал Книжнику проход к двери. Книжник осторожно двинулся вперед, пытаясь обойти шар. Сделав пару шагов, махнул Долохову рукой, призывая его следовать тому же пути. Тот наконец отлепился от стены, смахнул со лба пот и выпрямился.

Книжник почувствовал его намерение раньше, чем успел заметить, как Долохов резко устремился к нему. Он обрушился на Книжника, всем своим весом толкая его к пылающему светом шару. Книжник развернулся боком, пытаясь отбросить Долохова от себя, но тот мертвой хваткой вцепился ему в руку.

И в этот момент шар снова пришел в движение. Стремительно наплывая, ударил сцепившихся мужчин, нестерпимым жаром превращая живую плоть в пепел. Книжник услышал короткий крик Долохова перед тем, как того поглотило сияние, и ощутил, что его больше никто не держит. Прямо на него неслась огненная сфера, и убраться с ее дороги он уже не успевал. Шар коснулся его, и, ощутив, что его лицо горит, Книжник закричал. Вложив все свои силы в мощный бросок, он отпрыгнул к стене. Он почти ничего не видел, но различил в двух шагах темное полотно двери. Ринулся к ней, отработанным движением выбил и рухнул с другой стороны – искалеченный, обожженный, корчащийся от невыносимой боли. Он не кричал, просто не мог, а только судорожно хватал ртом воздух. Боль душила его, вытесняя другие чувства и сводя все помыслы к немедленной смерти.

Но смерть не спешила, и, лежа на жестком полу, Книжник пытался совладать с этой болью. Собственное тело казалось ему невероятно тяжелым, но он все-таки встал. Сначала на колени, опираясь на левую руку и с отрешенным ужасом убеждаясь, что от правой остался лишь обугленный обрубок. Затем, придерживаясь за стену, поднялся с колен и, пошатываясь, побрел к окну. Больше всего его страшила почти полная потеря зрения. Правого глаза, по-видимому, больше не было. Он не решился ощупать лицо – боялся наткнуться пальцами на кости там, где должны были быть обгорелые ткани. Левым он едва различал очертания предметов в комнате. Подойдя к светлому пятну окна, ударил рукой и услышал звон осыпающихся осколков. Морозный воздух, прикоснувшись к лицу, вызвал новую волну чудовищной боли, но Книжник заставил себя остаться на месте. Он дышал, борясь с подступающей тошнотой и изо всех сил стараясь сохранить вертикальное положение. Рассудок мерк, и где-то совсем близко, у самого края сознания, призывно улыбалась тьма. Но Книжник пока не был готов ответить на ее улыбку. Несмотря на боль, на усталость и жуткие травмы, он хотел вернуться. Хотя бы для того, чтобы убить Вяземского. Но сначала он должен отсюда выбраться.

Книжник отвернулся от окна и, с трудом передвигая ноги, побрел в сторону двери. На поврежденной сетчатке глаза плясали солнечные зайчики, и комната напоминала радужный калейдоскоп. Каждый шаг отдавался во всем теле одуряющей болью, но Книжник упорно тащился вперед.

У самой двери он оглянулся, словно почувствовав чье-то присутствие, и увидел, как в комнату вплывает шар. На этот раз сфера не зависла на месте, а сразу устремилась к Книжнику, словно охотник, не желающий упускать раненого зверя. Книжник открыл дверь и буквально провалился на новый уровень. Он не сомневался, что шар последует за ним, поэтому сразу же бросился вперед, преодолев расстояние до двери с невероятной для его состояния скоростью. И за это усилие тотчас поплатился – боль вырвала остатки воздуха из легких, лишая его возможности дышать. Тело судорожно изогнулось, и он снова рухнул на пол. Пополз вперед, отталкиваясь ногами и отчаянно пытаясь вдохнуть. Распахнул дверь, втащил себя в следующую комнату и, скорчившись, замер.

Холодная густо-сиреневая темнота заполнила рассудок, и Книжник почувствовал, что она станет ему могилой. Мысль о смерти была притягательной, умиротворяющей. Она обещала безмятежность, сулила прохладный вечный покой. Звала погрузиться в бездонный омут небытия. И Книжник словно плыл за чарующим безмолвием, надеясь, что в последний момент перед тем, как он окончательно растворится в этом безмолвии, став его частью, он услышит звонкий голосок. Тихий возглас, смех или далекое эхо – любой знак, что там он снова увидится с Малюткой. Но тишина оставалась безжалостной и безучастной. И Книжник понял, что того единственного, ради чего он согласился бы умереть, не было в этой тьме.

Он хрипло закашлялся и перевернулся на живот. Оттолкнувшись от пола, в два рывка поднялся на ноги. Для него борьба с болью всегда являлась лишь вопросом затраченных усилий. Сцепив зубы, он снова пошел вперед. Он чувствовал, что умирает, но все-таки продолжал двигаться. Просто потому, что был на это способен.

Комнаты расплывались перед глазами, и Книжник не замечал, что стены становятся все прозрачнее, а предметы теряют свои очертания. Их форма менялась, вытягиваясь и приобретая угловатую кристаллическую структуру. Становилось все светлее. Наконец, толкнув почти прозрачную, словно сделанную из сиреневого стекла, дверь, Книжник увидел, что дальше идти некуда. Комната сияла ослепляющим раскаленным светом, а посередине ее миллионами граней переливался огромный кристаллический сталагмит. Его острие смотрело прямо в грудь Книжнику. Он шагнул вперед, и от его ног к сталагмиту побежали сиреневые искры. По комнате прошел низкий гул, который Книжник ощутил всем телом. Он почувствовал, что сознание покидает его и, не в силах противиться наплывающей тьме, стал медленно оседать на пол.

Вытянутая в судороге рука случайно коснулась сталагмита, и агония Книжника, словно передалась кристаллу. Он задрожал, и на его поверхности появилось множество мелких трещин. Свет пульсировал в такт хриплому прерывистому дыханию умирающего человека, и, когда он выдохнул в последний раз, кристалл перестал светиться. Комната погрузилась в темноту. Через несколько секунд внутри кристалла появилось бледное свечение. Оно разгоралось все сильнее и наконец достигло своего максимума. Ослепительное сияние поглотило все вокруг и погасло. Кристалл исчез. Комната вновь обрела первоначальный вид. За окном занималось бледное февральское утро. На холодном темном полу лежал мертвый человек.