33
Борис надоумил меня, что нужно иметь запасное логово.
“Вы же адвокат, черт побери, — сказал он в тот первый и единственный раз, когда приходил ко мне в контору. — Рано или поздно вы разочаруете какого-нибудь клиента. По-настоящему. И тогда вам надо будет смыться”.
Я не понял, о чем он толкует.
“По-вашему, мне придется сигануть в окно, типа того? Таких опасных клиентов у меня нет”.
Борис застонал.
“Сигануть в окно? Черт, вот это как раз незачем. Тем более что контора у вас на десятом этаже, да и вообще. И много ли вам известно о темных сторонах клиентов? Вам надо иметь укрытие на случай, если заявится какой-нибудь псих с топором, или с пистолетом, или еще с какой-нибудь фигней”.
При одной мысли об этом я расхохотался.
“Смейтесь, смейтесь, — сказал Борис. — Но вам необходимо запасное логово”.
Запасное логово. Укрытие, о котором в слезах мечтают маленькие дети. Тайное убежище за книжным шкафом. Или магический люк в потолке. Или, в нашем с Люси случае, тесное пространство за фальшивой стенкой в кладовке. Даже наш помощник Хельмер не знает о его существовании.
Мы воспользовались им один-единственный раз. Да-да. Занимались там сексом. Но это не в счет. Экстренных ситуаций в нашей конторе не возникало. Пока в тот день не раздался звонок в дверь.
— Я открою, — сказала Люси, когда раздался трезвон. — А ты пока спрячься.
— Брось, это еще зачем?
— А вдруг полиция?
Мы оба так не думали, но оказалось, и впрямь полиция. Люси не открывала, пока не услышала, что я спрятался за стенкой. Стоя там в потемках, я чувствовал себя весьма глупо. Знай Борис, как выглядит мое укрытие, он бы меня засмеял. Теснота и никакой мебели. Приспособлено для визитов, продолжающихся не больше нескольких минут. Полицейский визит продолжался дольше.
По голосам я посетителей не узнал. Их было двое — мужчина и женщина.
— К сожалению, его нет, — сказала Люси.
— Вам известно, где его можно найти?
— Увы, нет.
— Можете передать, что мы его ищем? У нас постановление прокурора об изъятии образца ДНК. Надеемся, что он зайдет в участок еще до вечера.
Люси обещала, что передаст. Я затаил дыхание, ожидая, что полицейские уйдут. Но они не ушли. Решили сперва осмотреться. Пока они обнюхивали нашу контору, я не смел пошевелиться. Один из них похвалил интерьер, и Люси сказала что-то о фирме, которая помогала нам с дизайном.
— Передайте Беннеру, что на сей раз дело серьезное, — сказали они на прощание.
— Разумеется.
Когда они удалились, Люси ушла к себе. Сам я оставался в укрытии. Минуты шли, одна за другой. Мы ожидали, что полицейские вернутся, но нет. В конце концов я рискнул выйти.
— Пожалуй, я поеду с тобой, — сказала Люси, когда я собирал вещи, которые хотел захватить из конторы.
— Плохая идея, детка, — возразил я. — Кто-то должен позаботиться о Белле.
— Успеешь повидать ее до отъезда?
— Нет, но это неважно. Я рассчитываю вернуться завтра или в воскресенье, а тогда спрячусь здесь, в Стокгольме. Возьму напрокат машину, которую им будет легко отследить, и двину через мост в Копенгаген. Закажу номер в гостинице. А потом брошу там машину и вернусь на поезде. Так я выиграю немного времени.
— Их так легко обмануть? — усомнилась Люси.
— Поверь, ситуация для нас станет легче, как только я отправлюсь в дорогу. Сегодня пятница. Если дело обстоит так, как мы думаем, Дидрик на выходные уедет к семье. Он выложит все, что знает. И выведет меня на Ракель, а тогда я выясню, что случилось с Мио.
Люси могла мало что возразить. Когда нет предложений получше, люди обычно молчат.
Тут позвонила Мадлен Россандер.
— Можешь говорить? — спросила она.
— Да, — сказал я.
— Только что звонил мой полицейский информатор, — сказала она. — Он узнал кое-что, что мне необходимо тебе рассказать.
Я сел в кресло за письменным столом. Хотел сказать, что не стоит ей рисковать, однако она уже слишком увязла. Мне необходимо отделить свою зону ответственности от ее. Она взрослый человек и согласилась на риск. Если она продолжает снабжать меня информацией, то, стало быть, знает, что делает.
— Он сказал, что заметил в предварительном расследовании по убийству Дженни одну странность, — сказала Мадлен.
— Ну-ну.
— Был еще один свидетель.
Волосы у меня на затылке стали дыбом.
— Кроме той бабенки, которая видела убийство Дженни? Той, которая злилась, что я защищал подозреваемого насильника?
— Да. — В голосе Мадлен звучала горячность. — Тоже молодая девица. Она была возле Дженни, когда приехали скорая и полиция.
Я с силой стиснул телефон, ожидая продолжения.
— Она сообщила, что Дженни сбил черный “вольво”.
– “Вольво”? Большая разница, черт побери, — “вольво” и “порше”. Как…
— Полиция допросила ее, но позднее, после появления второй свидетельницы, потеряла к ней интерес. У них записано, что она была пьяна, путалась в показаниях, а потому ненадежна.
Я тихонько качнул головой. Человек, который указал марку автомобиля, а не просто сказал “темная машина”, определенно соображал вполне четко.
— Черта с два она была пьяна, — сказал я. — У тебя есть имя и адрес? Если она до сих пор жива. Так жива… или?
Последний вопрос вырвался у меня нечаянно. Мадлен ответила так, будто ничего странного в нем нет.
— Да. Но после гибели Дженни она успела перебраться в Мальмё. Зовут ее Виола Бенсон. Я не удержалась и навела справки. Похоже, она временами работает за границей, в составе танцевальной труппы.
Мальмё. На пути в Копенгаген. Временами за границей… может, ее и дома нет. Но попытка не пытка.
Я тщательно записал адрес.
— Я начинаю изрядно за тебя опасаться, — сказала Мадлен.
— А я за тебя. Обещай больше не копать.
— С большим удовольствием. Но я выполнила и вторую твою просьбу. Узнала, кто крестник Германа.
— Сынишка Дидрика Стиля, — сказал я.
— Верно. Значит, ты уже сам выяснил?
— Да. Но спасибо за подтверждение.
— Не стоит благодарности. Я понимаю, тебе приходится думать очень о многом.
Я покосился на часы. Она даже не представляет себе, насколько права. Я не знал, сколько могу рассказать. Обычно говорят, что человек, располагающий большой информацией, имеет преимущество перед тем, кто знает меньше его. Но не в данном случае. Потому что информация касалась лично меня и заварухи, в которую я угодил. Тут лучше знать как можно меньше. Иначе умрешь.
— Ты, конечно, знаком с этим Дидриком? — спросила Мадлен.
— Да. — Я опять принялся собирать вещи, которые хотел взять с собой. — Мы знакомы.
В этот миг я толком не мог вспомнить, как мы с ним познакомились. Должно быть, в связи с каким-то делом, в котором оба участвовали, он — как полицейский, я — как адвокат. Но с каким делом? Я не помнил. Вообще ничего уже не помнил. В голове помещалось только то, что происходило здесь и сейчас, а в этой истории не играло роли, как мы с Дидриком стали приятелями.
— Надо сказать, мне повезло, я без труда раздобыла нужную информацию, — сказала Мадлен. — Оказалось, одна из моих подруг знакома с Германом Нильсоном куда лучше, чем я думала. У нее в мобильнике нашлись даже фотографии всех мальчишек.
— Всех? — повторил я.
— Ее сына и Германовых. Они явно часто играют вместе, вот родители и познакомились. Сын Дидрика обычно тоже играл с ними, но прошлой осенью они, судя по всему, уехали из города.
— В Данию перебрались, — машинально сообщил я.
— Вот как? Ты и это знаешь? Ужасная история. Бедные родители.
Что-то в ее словах заставило меня насторожиться. Люси уже сгорала от нетерпения в ожидании конца разговора.
— Бедные родители? Ты об обвинениях по их адресу?
Мадлен молчала. Потом неуверенно сказала:
— Нет. О каких еще обвинениях?
— Я слыхал, они переехали из-за обвинений в жестоком обращении с ребенком.
— Странно, об этом моя подруга словом не обмолвилась. Да я и не собиралась слишком вникать в эту часть истории. Она сказала только, что мальчик был очень болен и уехали они именно поэтому. Чтобы обеспечить ему более эффективное лечение, чем в Швеции.
Я оцепенел. Не потому ли Герман Нильсон не желал об этом говорить? Защищал тяжелобольного крестника, а вовсе не Дидрика, как думал я.
— Чем он болел? — спросил я.
— Не знаю. Не спросила, думала, это неважно.
Сам я уже перестал отделять важное от неважного. Словно пылесос, засасывал все на своем пути.
— Что за лечение можно обеспечить в Дании, но не в Швеции?
— Мартин, я же не могла предположить, что тебя заинтересует именно это. Понятия не имею ни о болезни, ни о лечении. Подруга упомянула о пересадке, но очень неуверенно.
— О пересадке? — переспросил я.
— Возможно, от одного из родителей мальчика, — сказала Мадлен.
— Вряд ли, — сказал я. — Себбе — приемный ребенок. В Швецию он попал младенцем, примерно тогда же, когда я удочерил Беллу.
— Думаешь, информация насчет болезни имеет важное значение? Я не уверена, что сумею выяснить подробнее, но могу…
— Нет, — отрезал я. — Ни в коем случае. Твои выяснения кончаются здесь и сейчас, Мадлен. Понятно?
Она помолчала, потом обронила:
— О’кей, понятно.
— Вот и хорошо.
Сердце у меня стучало как безумное.
Быть не может, чтобы болезнь в данных обстоятельствах имела значение.
Положив трубку, я в поисках поддержки взглянул на Люси.
Или все-таки?
— Не знаю, — сказала она. — Я уже ничего не знаю и не понимаю.
