22
Его звали Винсент Бейкер, и служил он в полицейском участке в одном из больших районов Хьюстона. Помнится, кроме Тони, раньше я ни о ком по фамилии Бейкер не слыхал. Мои размышления прервал стук по стеклянной двери террасы. Там стояла Люси, пыталась привлечь мое внимание. Я энергично взмахнул рукой, недвусмысленно показывая: я хочу, чтобы она была рядом.
— Ты не собираешься в дом?
Она вышла на террасу босиком. У Люси, безусловно, самые красивые ножки, какие я видел у женщин.
— Очень скоро, — сказал я.
— Узнал что-нибудь важное?
Я правдиво ответил:
— Пожалуй.
Свидетели. Да не могло быть никаких свидетелей, черт побери. Мы обыскали все закоулки в тупике. Ни души там не было. Вот и все.
Люси поежилась от прохлады летней ночи.
— Когда все кончится, уеду отсюда далеко-далеко, — сказала она.
— Меня с собой возьмешь?
Она не ответила.
Снова телефонный звонок. Другой сигнал, другой телефон. Борисов.
— Детка, я должен ответить.
Она осталась, пока я отвечал.
— Мартин.
— Это я.
— Ты не уехал?
— При чем тут это? Позвонить можно откуда угодно.
— Какой ты умный.
Борис устало вздохнул. Он считал, что я раскис, ну и ладно. Нельзя же все время быть на высоте.
— Ты просил меня об услуге, последний раз, когда мы разговаривали, — сказал он.
Услуга. Взлом, который я не мог осуществить сам.
Я хмыкнул.
— Сколько времени тебе надо, чтобы добраться до “Тайсонс-бара”? Это в Сольне.
Я колебался. Как-то неловко ехать в ту часть города, где находилось место преступления.
— Минут двадцать, — ответил я. — А что?
— Там тебя ждет Мария.
— Мария?
— Она выполнила твой заказ. И хочет сообщить, что́ нашла.
Меня бросило в холодный пот. Почему-то я воображал, что получу информацию каким-нибудь другим путем.
— Значит, она что-то нашла?
— Узнаем, когда ты увидишь, что она нашла, и скажешь, полезно это или нет. Но в общем… да, она считает, что кое-что обнаружила.
Я встал.
— Alright, максимум через полчаса буду там.
— Ты сказал, через двадцать минут.
— Максимум через полчаса.
— Мария нетерпелива. Он не станет ждать ни секунды дольше.
— Я поспешу. Спасибо за помощь.
— Не стоит благодарности.
Борис отключился.
— Что теперь? — спросила Люси.
Придет ли когда-нибудь время на отдых и размышления? На расслабленность и лень? На все то, что я любил в прежней жизни?
— Мне надо отлучиться по делу, — сказал я. — Похоже, они нашли что-то в доме Ракель.
* * *
Доверие создается постепенно. Иногда процесс ускоряется — в весьма специфических обстоятельствах. Группа людей, застрявших в одном лифте, например, поневоле довольно скоро начнет доверять друг другу, если окажется, что застряли они надолго.
Мы с Борисом вроде как тоже застряли в лифте. Где лично я застрял по собственной воле. Ведь в свое время у меня был выбор. Я мог отказать ему, когда он пришел ко мне в контору, но я принял его. А когда понял, какая помощь ему нужна, мог выставить его. Но позволил остаться. Так между нами возникли узы, которые я впоследствии не сумел разорвать. Узы, сравнимые с определенным капиталом доверия. И когда Борис послал меня в какой-то сомнительный бар в Сольне, я просто сел в машину и поехал туда. Брум-брум — никаких сложностей.
— Береги себя, — сказала Люси.
Я жутко устал от этой фразы. Ведь что бы я ни делал, я постоянно рисковал угодить в передрягу.
Машина мягко катила по городу. Я слушал музыку, слишком громкую. Сперва Брюса Спрингстина, потом Игги Попа. Музыка — это бальзам, необходимый всякой душе, чтобы оставаться в форме. Я пытаюсь научить Беллу таким премудростям. Музыка очень важна, как и книги. Все, что, подобно музыке и книгам, переносит человека в альтернативную реальность, идет только на пользу.
Я припарковался в нескольких кварталах от бара, где должен был встретиться с приятельницей Бориса, Марией. Я не знал, как она выглядит, но думал, что это не имеет значения — она наверняка сама меня узнает.
Как выяснилось, предположил я правильно. Едва я вошел в бар, как одновременно произошли два события. Во-первых, молодая женщина, сидевшая в углу зала, слегка взмахнула рукой. А во-вторых, бармен крикнул мне:
— Я уже принял последний заказ. Через полчаса мы закрываемся.
— Спасибо за предупреждение, — сказал я.
Человек, который не хочет, чтобы его запомнили, не должен выделяться. Его одежда не должна бросаться в глаза, он не должен пить слишком много или слишком мало, не должен говорить слишком громко. В сольнском баре все пошло не так. Один я был в рубашке. И ухоженным выглядел один я. Но ничего уже не поделаешь, раз я открыл дверь и шагнул в помещение.
Когда я подошел, женщина встала, протянула руку:
— Мария.
— Мартин, — представился я.
Мы сели.
— Вы явно чем-то важны для Бориса, иначе, думаю, вас бы сейчас не было в живых, — сказала она.
Деловито, будто говорила о погоде.
— Вот как?
— Такие хреновые заказы, как нынче вечером, либо выполняют сами, либо не выполняют вообще, вот что я вам скажу.
О чем она говорит?
— Полагаю, вы знали, что я найду, когда попаду внутрь, — продолжала она.
Я покачал головой:
— В том-то и штука. Я не знал, что найдется в том доме. Потому и хотел, чтобы кто-то проник туда и все осмотрел. Я хотел знать, есть ли там следы присутствия детей.
— Следы присутствия детей, — повторила она, вскинув голову.
Волосы у нее были длинные, собранные в хвост. Лицо без косметики. Ресницы светлые, чуть ли не прозрачные. Нос в веснушках. Глаза светлые, как льдинки. Точно завороженный, я искал объяснение, почему именно она стала членом Борисовой организации. Она не походила ни на кого из тех, кого я видел с ним рядом. В ней не было ничего от их грубости, от их закалки. Правда, мое знакомство с Борисовой сетью было весьма ограниченно.
— Ладно, с этого и начнем, — сказала она. — Со следов детей.
Она достала из сумочки мобильник. Внимательно глядя на дисплей, нажала несколько кнопок.
— Вот. — Она протянула мне мобильник. — Один из двух детских следов.
Я взглянул на дисплей. Фотография упаковки с лекарством. Стесолид — ректальный раствор для лечения, например, разных форм судорог.
— А при чем тут дети? — спросил я.
— Увеличьте фото, — коротко бросила она.
Я увеличил. Снимок уже не умещался целиком на маленьком дисплее. Я водил пальцем туда-сюда, скользил взглядом по фотографии. И наконец увидел. Прочитал про себя:
Дозировка:
детям с весом 5–12 кг (от ок. 3 мес. до 2 лет): 5 мг;
детям с весом более 12 кг (примерно от 2 лет и старше): 10 мг;
взрослым: 10 мг.
Предпоследняя строчка была подчеркнута.
— Ребенок, о котором идет речь, страдал эпилепсией или иной спазматической болезнью? — спросила Мария.
— Понятия не имею, — ответил я.
Но постараюсь выяснить, и как можно скорее. Мио пропал, когда ему было четыре года. Вряд ли речь шла об эпилепсии, возможно, судороги у него случались от высокой температуры. У Беллы такое было однажды, в двухлетнем возрасте. Я думал, она умрет прямо у меня на глазах. Воспоминание о тогдашней панике заставило меня отложить мобильник.
— На упаковке не было имени?
— Увы, нет. Его оторвали.
— А фамилии врача, который выписал рецепт?
— Она была на том же оторванном клочке. В упаковке оставалось только две ампулы. Она лежала в шкафчике в ванной.
— А что еще вы нашли? — спросил я, стараясь скрыть нетерпение в голосе. — Вы говорили, что следов два.
Она снова взяла в руки телефон.
— Вот.
Еще один снимок.
Пара желтых резиновых сапожек.
Я сразу вспомнил слова Сюзанны, воспитательницы из детского сада. В окно она видела, как Мио уводили. Двор был освещен плохо. Но при свете фонарей она узнала его желтые резиновые сапожки.
Пульс у меня участился. Впервые я вышел за пределы шатких теорий и сомнительных свидетельских показаний. Передо мной — конкретное доказательство, подтверждавшее то, что я слышал от свидетельницы, которая даже не назвала своего настоящего имени.
— Размер? — спросил я.
— Двадцать шестой. Я нашла их в дальнем углу гардероба.
На размер больше, чем у Беллы.
— А как вообще выглядел дом? На ваш взгляд, там кто-то живет?
Мария кивнула.
— Да. В корзине грязное белье, под мойкой ведро с мусором. Без запаха, значит, стоит там недавно.
Тем не менее в полдень, когда я там побывал, дом пустовал. Как и недавно, когда туда наведалась взломщица.
— В доме была и мужская, и женская одежда?
— Вся одежда, какую я видела, была дамских размеров. А в шкафу — несколько пар туфель на высоком каблуке.
— Детской одежды не было?
— Нет. Если не считать резиновых сапожек.
Я незаметно глянул на часы. Не стоит засиживаться слишком долго.
— Вы даже не представляете себе, как вы мне помогли, — сказал я. — Непременно сообщу Борису, и вы получите хорошее вознаграждение. Я…
— Мы еще не закончили. — Она говорила тихо, но отчетливо. — Помните, что я сказала, когда вы пришли?
Разумеется, я помнил, хотя предпочел бы забыть.
— Вы сказали что-то о хреновом заказе.
И что меня бы не было в живых, но об этом я умолчал.
— Кто-нибудь знал, что вы собираетесь вломиться в этот дом? — спросила Мария. — Отвечайте честно.
На секунду я подумал, не вооружена ли она, но обе ее руки лежали на столе. Ногти коротко подстрижены и не накрашены.
— Никто не знал, — сказал я. — Кроме Бориса.
Даже Люси не знала, подумал я.
— Проникнуть в дом, не нанеся определенного ущерба, было невозможно, — сказала Мария. — Поэтому я решила совершить весьма топорный взлом. Повреждения довольно серьезные, я хотела, чтобы все выглядело по-любительски.
— О’кей, — сказал я, просто чтобы не молчать.
Сам бы я до такого нипочем не додумался. Глупо, конечно, с моей стороны. Чего уж лучше, если взлом выглядит как дело рук наркомана.
— По естественным причинам я, напротив, не хотела оставлять следы, которые могут меня выдать, — продолжала Мария. — И это, скорее всего, вызовет у полиции подозрения. Ну, что человек, совершивший топорный взлом, постарался не оставить отпечатков пальцев, волос или еще какой-нибудь чепухи.
Она пожала плечами, и я молча кивнул, показывая, что слежу за ее мыслью.
— Вот такие дела, — сказала она. — Я сделала все, что могла, и в целом все прошло благополучно. Если бы не чертовски неприятный сюрприз, который ждал в гостиной.
Я инстинктивно заерзал на стуле.
— О’кей?
Она наклонилась вперед. Клянусь, я мог пересчитать все веснушки у нее на носу.
— Не о’кей, Мартин. Совсем не о’кей.
Я развел руками, неуместно широко.
— Да скажите же, что пошло не так, черт возьми!
Мария последний раз взяла в руки мобильник. И поднесла его чуть не вплотную к моему лицу.
— Знаете его?
Я машинально отпрянул, подальше от мобильника. Потому что на дисплее было бледное лицо Элиаса Крома. Прямо поперек шеи тянулся длинный надрез, красный, широко разверстый прямо на камеру.
Элиас был мертв.
Я вдруг почувствовал себя необычайно одиноким.
И в голове родилась новая мысль: если все, с кем я встречался и сотрудничал, умерли оттого, что слишком много знали, то почему я сам до сих пор жив?
Чего еще я пока не понял?
