48
— Боже милостивый, что это?
Карл Бьёркен наклоняется вперед, поворачивает шею, чтобы глянуть в боковое окно. Они свернули с магистрального шоссе, прямо перед указателем, отмечающим границу между округами Скребю и Гудхейм. Четырехэтажная постройка из желтовато-белого песчаника, которую Карл рассматривает со смесью любопытства и недоверчивости, грозно вырастает перед ними все выше и выше, чем ближе они подъезжают. Само здание, не считая размеров, совершенно заурядное — этакий огромный коробок, поставленный на попа. То, что приводит на ум открытку скорее с изображением немецких Альп, а не исхлестанных ветрами ноорёских пустошей, — это устремленные в уныло-серое небо четыре башни, которые, словно мощные столпы, высятся вокруг центрального здания. И каждая башня увенчана чем-то вроде средневекового бруствера.
— Хусс, давний владелец угольных разработок, построил его в начале минувшего века, — говорит Карен. — Символ мании величия, по-моему.
— Или чертовски маленького члена, — смеется Карл.
— Возможно. “Комплекс”, так его называют на острове. Говорят, Хусс так никогда и не понял двойного смысла.
Карен сбрасывает скорость, сворачивает на прямую, как стрела, подъездную аллею, окаймленную голыми каштанами.
— Ясное дело, ему и подъездная дорога требовалась внушительная, — добавляет она и медленно едет по аллее, поглядывая на дом. — Летом здесь, наверно, красиво.
— Ты раньше здесь не бывала?
— Нет, только проезжала мимо по магистрали. В детстве мне этот дом очень нравился, казался похожим на сказочный замок.
— Н-да, теперь вряд ли есть сходство, — сухо роняет Карл. — Глянь на фасад.
Они огибают насаждения, окружающие что-то подозрительно похожее на замерзший пруд с карпами, и останавливаются перед большой каменной лестницей. Карен заглушает мотор и, наклонясь вперед, смотрит в лобовое стекло на разрушающийся песчаник. Издалека “Комплекс” все еще наводит на мысль о замке, но теперь, помимо повреждений фасада, виден даже тонкий слой черной угольной пыли.
— Сырость, — говорит она, — и угольная пыль. Никакими силами не отчистить, и хуже всего дело обстоит здесь, наверху, поблизости от разработок. Ладно, оставим это на потом, — добавляет она, взглянув на часы.
Без нескольких минут пять. Если повезет, через час они уедут отсюда.
Они успевают подняться только до середины каменной лестницы, когда одна половина широкой двустворчатой двери отворяется и навстречу выходит Уильям Трюсте.
— Полагаю, вам не составило труда добраться сюда, — говорит он с широкой улыбкой, протягивая руку. — Мне в наследство достался отнюдь не скромный домишко.
— В детстве я наглядеться на него не могла, — говорит Карен. — В ту пору он казался мне замком. Да и по сей день… внушительный.
Уильям Трюсте тихонько смеется:
— Можете не деликатничать. В отличие от моего предка мы прекрасно сознаем, что́ имел в виду народ, когда окрестил этот кошмар “Комплексом”.
— Наверно, отопление стоит больших денег, — говорит Карл, оглядываясь в огромном холле.
— Мы используем лишь четверть помещений. Половину нижнего этажа и половину второго, вполне достаточно для нашей маленькой семьи, остальное заперто. Гроты, конечно, платят мне хорошие деньги, так что я не жалуюсь, но, чтобы прогреть весь дом, потребуется, наверно, втрое больше. Пройдемте в комнаты? Жена ждет в гостиной.
Они проходят через холл, откуда широкая лестница с кожаными перилами ведет на площадку, чтобы затем разделиться на две лестницы поменьше и покруче.
— Мы занимаем южную часть дома, — говорит Уильям Трюсте, показывая на левую часть лестницы. — На втором этаже у нас спальни и ванная. Прошу вас, сюда!
Он ведет их мимо лестницы, затем мимо приоткрытой двери, за которой, по-видимому, находится кабинет. Карен отмечает кухню в другом конце длинного коридора и, за перегородкой, еще одну лестницу, на сей раз ведущую вниз.
— Вообще-то мы заняли ту часть дома, где в добрые старые времена помещалась прислуга, — поясняет Трюсте. — Эта лестница ведет в подвальные помещения — продуктовую кладовую и старый винный погреб. У меня там найдутся по-настоящему изысканные вина, но полагаю, вы при исполнении, и соблазнять вас не стоит.
— Увы, — говорит Карл. — Значит, здесь ценится не только виски, даже у начальника винокурни?
— Я называю себя смешанным “злоупотребителем”, — смеется Уильям Трюсте, открывая дверь в удлиненную гостиную. — Позвольте представить вам мою жену. Хелена, это полицейские инспекторы Карен Эйкен Хорнби и Карл Бьёркен.
Женщина средних лет с длинными темными волосами, собранными на шее в хвост, встает с кресла. Они обмениваются рукопожатием, и Карен отмечает, что Хелена Трюсте, не в пример мужу, отнюдь не уверена в себе. Когда их взгляды встречаются, в ее лице проскальзывает нерешительность, почти робость.
— Добро пожаловать. — Она сдержанно улыбается. — Можно вам что-нибудь предложить? Кофе, чай?
Не дожидаясь, что скажет Карл, Карен быстро отказывается. По прошлой встрече она помнит, что словоохотливость Уильяма Трюсте хотя и вызывает известную симпатию, но вместе с тем требует и массу времени, а ей не хочется затягивать визит дольше необходимого.
— Спасибо, мы ненадолго, — говорит она.
Уильям Трюсте делает приглашающий жест, они садятся на темно-синий диван и осматриваются. Интерьер ободряет — ни хрустальных люстр, ни дубовой мебели, ни темно-коричневой кожи, преобладающих у Гротов, а в книжных шкафах стоят книги, купленные в нынешние времена. Однако, как и супруги Грот, Хелена, не спрашивая, берет с сервировочного столика и ставит перед каждым стакан и несколько бутылок минеральной воды, как и положено по доггерландскому обычаю. Не угостить кофе или чаем еще куда ни шло, по крайней мере, если посетители полицейские, таможенники или коронный фогт, но не предложить гостям даже воды совершенно немыслимо.
— Ну что ж, — говорит Уильям Трюсте, усаживаясь в одно из кресел напротив. — Как я понимаю, вы хотите поговорить о вчерашнем дне, но что именно вы хотите узнать?
Десять минут спустя все показания касательно вчерашнего вечера, полученные от Гротов и их гостей, подтверждены обоими Трюсте. Сами они покинули праздник около часу ночи. Хелена Трюсте не пила, и они отвезли домой секретаршу, Эву Фрамнес. От всех остальных рассказ супругов Трюсте отличает только упоминание о том, что во время ужина Бьёрну Гроту позвонили и он выходил из-за стола.
— Но отсутствовал он определенно не более пяти минут, и было это задолго до двенадцати, — уверяет Уильям Трюсте.
— А вы не знаете, по какому поводу был звонок?
— Понятия не имею. Мне только показалось странным, что кто-то звонит в такое время в новогодний вечер. Ведь вся его семья была при нем, да и вряд ли дело касалось работы.
— Вы не помните, он был взволнован, когда вернулся?
— Нет, скорее чуточку огорчен. Но, по правде говоря, мне как-то неловко. Лучше спросите у него самого, что и как.
— Непременно спросим, — говорит Карен, отмечая, что Уильям Трюсте, видимо, жалеет, что вообще что-то сказал.
Она быстро переглядывается с Карлом, откидывается на спинку дивана и передает слово ему.
— Мы хотим, чтобы вы рассказали обо всех возможных угрозах по адресу винокурни или семьи Грот, — говорит он.
Повисает тишина. Хозяин медленно наклоняется, берет открывалку и бутылку воды. Свистящий шум углекислого газа словно бы наполняет все помещение. А ведь он не удивлен, думает Карен, просто старается выиграть время.
— Угрозы семье Грот? — медленно произносит Трюсте. — А в связи с чем?
— Именно в этом мы и хотим разобраться. Например, какой угрожающей расширению информацией мог располагать Фредрик Стууб?
— Угрожающей расширению? Ясное дело, никакой. Мы уже прошли всю процедуру с аналитикой и детальным планом. Через неделю решение поступит в областное управление, и все партии единогласно проголосуют за. Во всяком случае, по моим данным.
— А почему вы так уверены? Оппозиция обычно голосует против. Хотя бы из принципа.
— В парламенте — пожалуй, но не в провинции. Конечно, политические дебаты и здесь могут быть весьма ожесточенными, но в данном случае вряд ли. Ни один местный политик с инстинктом выживания не станет голосовать против того, что может создать рабочие места…
— …и выделить Ноорё на карте, — со вздохом доканчивает Карен. — Бьёрн Грот именно так и сказал. Но по какой-то причине Фредрик Стууб был против расширения. Полагал, что оно угрожает гудхеймским мегалитам, если я правильно поняла.
С тяжелым вздохом Уильям Трюсте откидывается на спинку кресла, и Карен краем глаза отмечает, что жена повторяет его движения. Вероятно, кислорода в их отношениях хватает только для одной сильной личности, думает она.
— Верно, — говорит Трюсте. — Нам придется проложить дорогу, причем гораздо шире нынешней. Практически она станет своего рода продолжением автомагистрали и, согласно первоначальному проекту, должна была пройти сравнительно близко от мегалитов, однако ведомство по окружающей среде этого не одобрило. А сейчас все проблемы благополучно решены. Дорога, конечно, потребует значительно бо́льших затрат, да и вообще весь проект опаздывает с реализацией, но его примут, вне всякого сомнения.
— Выходит, никаких проблем с близостью к гудхеймским мегалитам уже нет? Никаких протестов по поводу того, что район станет эксплуатироваться?
— Нет, я ничего такого не припоминаю.
— Может быть, Фредрика тревожило, что вандализм усилится, поскольку расширение привлечет сюда множество туристов? — спрашивает Карен. — Последний случай оказался, как я понимаю, весьма серьезным.
Уильям Трюсте замирает. Потом морщит лоб, словно бы роется в памяти.
— Это бы объяснило… — с сомнением произносит он. — Хотя… нет.
— Что?
Голос Карла звучит резко, и Карен видит, что Хелена Трюсте тоже замирает.
— Ничего, это ничего не значит. На самом-то деле.
Они молча ждут, видят, как Трюсте опять словно бы проклинает слетевшие с языка слова и подыскивает подходящую формулировку.
— Выкладывайте, — нетерпеливо бросает Карл.
— Эти отверстия, шпуры, — глухо произносит Уильям Трюсте. — Мне и самому это показалось странным. От скучающего молодняка такого не ждешь. К тому же юнцы вряд ли сумели бы спланировать подобную акцию. В смысле, пачкать они мастера, но…
— Спланировать? Взять шлямбур — тут особого планирования не требуется, верно? — перебивает Карл.
Карен пока что молчала. Сейчас она наблюдает за хозяином, который отчаянно старается подыскать другое объяснение, не то, какое пришло ему в голову.
— Вы думаете, к этому акту вандализма имели касательство сами Гроты, да? — говорит она. — И Фредрик Стууб что-то об этом знал.
— Нет. — Трюсте вроде как опять роется в памяти. — Насколько я знаю, на винокурне он никогда не бывал. И не мог ни о чем догадаться.
— Пора высказаться открытым текстом, — говорит Карл Бьёркен. — Что такого на винокурне может связать Грота с просверленными шпурами?
Уильям Трюсте, похоже, борется с собой, меж тем как они ожидают продолжения. В конце концов он набирает в грудь воздуху и на выдохе тихо произносит:
— Эксплозивный цемент.
Хелена Трюсте тоже судорожно вздыхает, как бы запоздало подражая мужу.
— Эксплозивный цемент? — Карен вопросительно смотрит то на Карла, то на Трюсте.
— Им заполняют шпуры, чтобы взрывать камень без динамита, — говорит Карл. — Очень практично, если хочешь превратить древний памятник в мелкий щебень, верно?
Уильям Трюсте кивает:
— Так и есть. Но это же в голове не укладывается.
— И такой эксплозивный цемент, стало быть, есть у Грота? — спрашивает Карен.
— Да, я нашел несколько мешков в кладовой за конторой. И даже не задумался об этом, хоть и не понял, какой нам от него прок.
— Вы ни у кого не спрашивали?
— Кажется, что-то сказал Бьёрну. Но он ответил, что понятия не имеет, как эти мешки там оказались. Он, мол, их не покупал.
— А Фредрик Стууб, как вы говорите, никогда на винокурне не бывал. Вы уверены?
Трюсте смотрит Карлу в глаза и кивает:
— Почти на сто процентов. И если даже он туда заходил, то вряд ли бы мог копаться в кладовой. Сам не знаю, почему я об этом подумал. Наверно, потому, что вы заговорили об угрозах и об этих шпурах, вот я их и связал друг с другом. Нет, о мешках Фредрик никак не мог знать.
А вот Габриель Стууб очень даже мог знать, думает Карен, и рассказать деду.
