33

— Вот черт, — говорит Марике и утыкается лбом в столешницу.

Карен наливает две чашки кофе, щелкает выключателем кофеварки, ставит кофейник на место.

— Выпей вот это. — Она бросает в стакан с водой шипучую таблетку. — Бутерброд и чашка кофе — сразу полегчает.

— Больше ни капли алкоголя, — глухо роняет Марике и в четыре глотка осушает стакан.

— Само собой. — Карен бросает в стакан еще одну шипучую таблетку. На сей раз она опустошает стакан сама, гримасничает от горького вкуса и утирает рукой рот.

— Который час?

— Полдесятого.

Марике со стоном тянется за молоком.

Они молча едят. Жуют, нарочито чавкая, в безмолвном согласии, что разговаривать пока что излишне. Тем временем каждая прокручивает в памяти события вчерашнего вечера. Карен вспоминает все в обратном порядке. В четверть четвертого они на такси приехали домой. Пока она расплачивалась с шофером, Марике, которая успела скинуть туфли на высоких каблуках, прошла в одних колготках прямо по десятисантиметровому слою снега на тротуаре. В последнюю минуту Карен умудрилась задержать машину и выудила с полу новенькие лубутеновские лодочки, прежде чем таксист рванул с места.

Тоже нетвердо — но все-таки потверже, чем Марике, — держась на ногах, она сумела завести подругу в мастерскую. Сейчас она чувствует, что колено болит и что вдобавок она явно натерла водяные мозоли. Танцевала, что ли? Да нет, думает она, я не танцую, уже десять с лишним лет не танцевала. Потом вспоминает. А ведь верно, танцевала. С Брюнном, с Эйриком. С печальным актером, чья жена намылилась в Голливуд. А потом с Лео.

Он играл, вспоминается ей. Не хотел, но его уговорил Джейсон Лавар, который сразу после полуночи выдал пару песен, а потом сообщил, что здесь присутствует его кумир Лео Фриис. И спросил со сцены, не окажет ли Лео ему честь, исполнив песню-другую. Коре, который не ожидал такого поворота, устало попробовал разрулить ситуацию, разрываясь между желанием не портить настроение Джейсону Лавару и вместе с тем защитить Лео, который зарекся когда-нибудь снова выступать перед публикой. Не на стадионе перед тридцатью тысячами зрителей. И не перед ста пятьюдесятью гостями на вилле в Тингвалле. Но Джейсон Лавар ничего и слышать не хотел.

В конце концов Лео нехотя поднялся на подмостки. Предпочел сдаться, вероятно, понимая, что если откажется, то привлечет еще больше внимания. Карен видела, как дрожали его руки, когда он надел на шею ремень гитары, видела, как его взгляд метался по залу, словно в последнюю секунду искал, куда бы сбежать. Заяц в лучах фар, подумала она. Точь-в-точь как он описывал ее.

Но она заметила, как к середине первой песни страх поутих. Как дрогнул уголок рта в начале второй. Видела облегчение, когда все закончилось, когда он спустился с подмостков. Но и кое-что еще. И это тоже Лео, думает она.

Позднее она пригласила его танцевать.

“Музыканты не танцуют”, — сказал он.

“Я тоже. Кстати, можешь по-прежнему жить у меня”, — сказала она.

“Тогда ладно”.

Марике тянется за кофейником и обнаруживает, что он пуст. С трудом встает со стула, с вопросительным видом поднимает кофейник и получает в ответ безмолвный кивок. Говорить ни та, ни другая не в силах. А еще через десять минут, разливая по чашкам свежий кофе, Марике перехватывает рассеянный взгляд Карен и нарушает молчание:

— Да переспи ты с ним в конце-то концов!

Чашка стукается о зубы Карен.

— Или так и будешь трахаться с мужиками, которые тебе не нравятся?

В ту же секунду раздается хорошо знакомый сигнал. Как хорошо, что не придется отвечать подруге! Карен поспешно встает, находит сумочку на рабочем столе, достает мобильник. Бросает взгляд на дисплей — и мгновенно настораживается, сна ни в одном глазу.

— Привет, Турстейн, — говорит она, уже ничуть не сомневаясь, что этот разговор не сулит ничего доброго.

Голос Бюле напряжен, ноорёский выговор режет уши.

— Привет Карен, извините, что беспокою. Но боюсь, вам придется вернуться раньше, чем вы рассчитывали. Габриель Стууб мертв. Убит.