27

Органист уже извлек из инструмента первые трубные ноты. Карен усаживается в самом заднем ряду, быстро смотрит на доску впереди, возле хоров, открывает 302-й псалом. “Восславим Его”.

Она чин чином поет вместе со всеми. Неуверенная в мелодии, следует за остальными, удивляясь, что тональность почему-то всегда не годится для ее голоса. И для большинства других тоже, думает она и кривится, когда паства силится одолеть самые высокие ноты.

Когда все стихи псалма с трудом пропеты и слово берет священник, Карен скользит взглядом по рядам затылков. Скребюская церковь сегодня полнехонька. По обычаю явилась вся паства — и те, кто знал покойного, и те, кто не знал. Никто не должен уйти к Создателю без должного прощания: пустые скамьи на похоронах считаются святотатством. Этот обычай долго и неукоснительно соблюдали в Доггерланде повсюду, однако Карен сомневается, чтобы иные церкви на Хеймё и на Фриселе следовали ему и теперь. Тем более утром в среду.

Утро среды оказалось единственной возможностью похоронить Фредрика Стууба в надлежащий срок. Завтра Новый год, а ждать до после праздников — перспектива вовсе не радостная. Положено приспосабливаться к покойнику, а не наоборот. К счастью, ни Кнут Брудаль, ни Сёрен Ларсен не нашли возражений против такого решения.

“Коль скоро это не отравление, меня не волнует, что происходит с мертвецами после того, как я их зашил”, — так почтительно выразился Брудаль.

Среди официальных церквей на Ноорё скребюская церковь — вторая по величине после люсвикской. Внушительная и богато орнаментированная, во всяком случае по сравнению с простой морской церковью в Гудхейме и многими часовнями свободной церкви, которых на острове хоть отбавляй. Карен тянет шею, пытаясь углядеть знакомых. Ее собственная родня принадлежит к гудхеймскому приходу и бдительно соблюдает церковную принадлежность, но семьи Бюле и Трюсте живут в Скребю.

И в самом деле, секундой позже она замечает на несколько рядов впереди Турстейна и Сульвейг Бюле. А когда наклоняется чуть вбок, видит профиль Габриеля рядом со стальными сединами Гертруд, в первом ряду справа. Прямо за ними, если она не ошибается, короткостриженый затылок Уильяма Трюсте, сидящего рядом с темноволосой женщиной. Между ними — тонкошеий парень, которому родители как раз что-то выговаривают. Должно быть, велят выключить мобильник, думает Карен, глядя, как парень досадливым жестом сует что-то в нагрудный карман. Альвин, кажется, так Трюсте называл сына?

Эрлинг Арве занял место на кафедре, и Карен отмечает, что деликатный воротничок, который был на нем у Гертруд, теперь сменился традиционным “мельничным жерновом”.

Она пришла сюда ради встречи со священником. В коротком телефонном разговоре сегодня утром Арве обещал принять Карен сразу после похорон, а приходский дом находится рядом.

“Проще всего, пожалуй, встретиться после похорон во дворе у церкви и вместе пройти туда, — сказал он, — так я услышу, как прихожане оценили мою проповедь”.

И у Карен, которая вообще-то планировала наблюдать за прибывающими на похороны с почтительного расстояния, язык не повернулся сказать, что она не собиралась присутствовать на самих похоронах. Вот и сидит теперь тут и слушает слова о понимании и прощении.

Паства склоняет головы в первой молитве.

Через час десять минут, выслушав душеспасительную проповедь о вечности, покаянии и надежде наперекор тяжким временам, а также несколько коротких фраз о глубокой укорененности Фредрика на Ноорё и его заботе о родном городке плюс слабые попытки пропеть выбранные на этот день псалмы и, наконец, став свидетелем поклонов и книксенов ближайшей родни подле гроба, Карен выходит из церкви.

Солнечно, воздух дышит холодом. По дороге сюда термометр на панели инструментов показывал минус четыре, а согласно утреннему выпуску новостей в ближайшие дни похолодает еще на несколько градусов.

“Белого Рождества в этом году не вышло, но, кажется, на Новый год погода будет холодная и ясная”, — утешил утром метеоролог и, сверкнув свежеотбеленными зубами, покинул телеэкран.

Карен наблюдает, как народ, исполнив свой долг, выходит из церкви и спешит на парковку. Поминального собрания не будет. Молодое поколение явно подпало под влияние зарубежных традиций, и поминки теперь все чаще устраивают дома. Те же, кому до́роги давние доггерландские обычаи, бдят возле усопшего сутки до похорон, а сами похороны ставят в прощании точку. Гертруд Стууб, как и ожидалось, блюдет традиции.

Карен застегивает куртку и как раз надевает шарф, когда видит Турстейна и Сульвейг Бюле, они выходят из церкви в компании высокой женщины лет тридцати пяти и двух маленьких девочек. Дети знакомы Карен по визиту домой к Бюле. Тогда они с перемазанными шоколадом мордашками сидели, как приклеенные, перед телевизором. Сейчас обе, в аккуратных пальтишках из голубой шерсти, послушно надевают шапки, протянутые матерью. В тот же миг Турстейн Бюле замечает Карен и направляется к ней, семейство идет следом. Карен благодарит Сульвейг за прошлый раз и здоровается с дочерью Бюле, Триной, почти такой же высокой, как отец, и удивительно на него похожей. Они обмениваются несколькими фразами о холодах, которых теперь, похоже, не миновать, и о том, что Карен непременно должна прийти в ближайшее время к ним на ужин.

— Вы тоже были в церкви или пришли пошпионить за участниками похорон? — спрашивает Бюле с улыбкой, в которой сквозит толика неодобрения.

Карен здесь чужая и чужой останется.

— Фактически то и другое, — отвечает она. — У меня назначена встреча с Эрлингом Арве, немного погодя. Хочу послушать, что он расскажет о семействе Стууб.

Секунду Бюле как бы сомневается. Бросает быстрый взгляд на жену, дочь и внучек, они стоят чуть поодаль, сражаясь с шарфами и варежками.

— Если хотите, я, конечно, могу…

— В этом нет нужды, — перебивает она, успокаивая. — Я вполне справлюсь, поговорю со священником в одиночку. Но было бы неплохо повидаться завтра в участке, до моего отъезда, — добавляет она.

— Безусловно. Стало быть, на Новый год домой едете? Н-да, делать тут особо нечего, во всяком случае, пока не пришел ответ от криминалистов. Кстати, вы что-нибудь слышали?

— Нет, вчера я говорила с Сёреном Ларсеном, результаты мы наверняка получим только после праздников, так что Новый год я встречу дома.

Они договариваются встретиться завтра, в восемь утра, и семейство Бюле в полном составе шагает к машине, меж тем как Карен, дрожа от холода, ждет во дворе. Она снова бросает взгляд на церковный притвор, откуда выходят последние участники похорон и осторожно, привычно опасаясь скользких предательских мест, спускаются по ступенькам. Одни задерживаются во дворе, другие быстрым шагом идут к парковке. С улыбкой она наблюдает, как пожилые мужчины, проходя мимо большого можжевельника, привычно приподнимают кепки, после чего сворачивают на гравийную дорожку. Выражают почтение и благодарность целительной силе и магическим свойствам узловатого куста, воспитание велит им блюсти отмирающий обычай. Может статься, случайно вспомнили о нем в серьезный час похорон. Наверно, знать не зная о тщетных попытках церкви искоренить все дохристианские обычаи, связанные с терновым кустом.

Пр ноорёскому обычаю, ближайшие родственники покидают церковь последними, и теперь Карен видит Уильяма Трюсте с семьей, а вслед за ними Габриеля Стууба, бледного, щурящегося на солнце, — они выходят из открытых дубовых дверей под звуки мрачной органной музыки. Габриель окидывает взглядом задержавшихся во дворе и замирает, увидев Карен. Потом в три шага сбегает с лестницы и быстро, не оглядываясь, направляется к парковке.

Самой последней выходит Гертруд Стууб, которую поддерживает под локоть Эрлинг Арве. Они стоят у притвора, Арве озирается по сторонам. Потом кивком здоровается с Карен, слегка пожимает локоть Гертруд, и они расстаются. Карен смотрит, как одинокая женщина в черном шерстяном пальто и берете медленно уходит прочь, и чувствует укол совести. Вероятно, ее желание поговорить с Арве лишило Гертруд необходимого общества. Она спрашивает об этом, едва поздоровавшись со священником.

— Нет-нет, не беспокойтесь, — говорит он с успокоительной улыбкой. — Гертруд хотела побыть одна.

— Вы уверены? В противном случае мы можем поговорить и завтра.

— Совершенно уверен. Я зайду к Гертруд сегодня вечером. А после нашего с вами разговора съезжу на ярмарку под Турсвиком и куплю шуруповерт. У них там скидки.

Он весело смотрит на удивленное лицо Карен.

— Ну, сперва, конечно, переоденусь, — улыбается он. — Вообще-то он изрядно мешает, когда заправляешь машину, — добавляет он, жестом показывая на белый “мельничный жернов”. — Пойдемте ко мне, там и поговорим, согласны?

После того как Арве перекинулся несколькими фразами с кантором и церковным старостой, они с Карен короткой дорогой направляются к дому священника.

Дом у скребюского священника меньше, чем она ожидала. Двухэтажное здание из известняка, на первый взгляд мало чем отличающееся от прочей городской застройки. Только одно выдает, что здесь живет приходский священник, — десятинный ларь. Как и в других усадьбах священников, он высокий, узкий, с тяжелым резным засовом, массивным замком и чугунным крестом. Секунду Карен размышляет, пустует ли ларь или Арве нашел ему какое-то практическое применение. Вряд ли в нем хранятся десятины, с трудом собранные паствой на пропитание священнику, думает она, меж тем как Арве поднимается по ступенькам.

Вопреки ожиданиям, внутри особой величавости тоже не заметно. Помимо портретной галереи предшественников, которую Арве оставил на одной стене гостиной, нет никаких признаков священнической возвышенности. Он усаживает Карен в удобное кресло, обитое ярко-красной тканью, и выходит, заверив, что сейчас же вернется.

Ни распятий на стенах, вообще никаких религиозных примет, кроме Библии на журнальном столике. Обычная современная гостиная с уголком мягкой мебели, телевизором и музыкальным центром. Карен косится на собрание старых виниловых пластинок и компакт-дисков в шкафу, но названий прочесть не может, да и не настолько любопытна, чтобы встать и ознакомиться с музыкальными вкусами Эрлинга Арве. Сидит, закрыв глаза, и чувствует, как боль в колене после небольшой прогулки от церкви медленно утихает.

Через пять минут Арве возвращается. В светло-серых вельветовых брюках и того же цвета кофте. “Мельничный жернов” снова сменился скромным белым воротничком на черной рубашке.

— Простите, вы не возражаете, если я разогрею обед, пока мы говорим? У меня маковой росинки во рту не было после завтрака, — говорит он, кивая на кухню. — Может, и вы проголодались?

— Нет, спасибо, я поздно завтракала, — автоматически лжет Карен.

По пятам за ним она проходит в просторную сельскую кухню, обставленную старинной мебелью, непрактичной, но красивой, выдвигает стул, садится за большой дубовый стол. Молча смотрит, как священник достает из холодильника эмалированную кастрюльку и стеклянную банку с консервами.

— Может, все-таки составите мне компанию? Остатки вчерашнего, но вкусно, — говорит он. — Тушеная оленина — зверя я подстрелил сам — и лисички, тоже собранные мной.

— Спасибо, вы ешьте, а заодно и поговорим.

— Вы совершенно уверены? А еще домашнее рябиновое варенье, — говорит он, оборачивается с банкой в руке, вопросительно смотрит на нее.

Карен улыбается. Толика настороженности, какую она испытывала при встрече с этим священнослужителем, ушла, когда он снял “мельничный жернов” и черный сюртук. Вдобавок уже почти час дня, и она вправду проголодалась.

— Ладно, тут я не могу отказаться. Обожаю рябину.

Эрлинг Арве ставит кастрюльку на плиту и открывает один из шкафчиков над мойкой.

— О чем, собственно, вы хотели поговорить? — спрашивает он, доставая две тарелки.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете, — спокойно отвечает она. — О Фредрике, а прежде всего о том, что, по вашему мнению, могло бы объяснить, почему его убили. И все, что вам известно о его внуке.

Арве ставит на стол тарелки и стаканы. Медленно, словно желая выиграть время, достает приборы и бумажные салфетки.

— Вы знаете, что я не вправе разглашать тайну?

— Я прошу рассказать только ваши личные впечатления. А вовсе не секреты, которые вы узнали на исповеди. Хотя охотно послушала бы и их, — с улыбкой добавляет она.

Эрлинг Арве снова отходит к плите. Спиной к ней помешивает в кастрюльке, и ее опять охватывает ощущение, что он пытается выиграть время.

— Начните с Фредрика, — говорит она. — И коль скоро он делал вам какие-то доверительные признания, теперь вы уже не обязаны хранить молчание.

— Да нет, дело не в том. В этом смысле смерть ничего не меняет. Впрочем, — он оборачивается к ней лицом, — Фредрик не из тех, кто мне доверялся. В отличие от своей сестры он был в церкви нечастым гостем. Я даже не уверен, что он вообще веровал в Бога. Но полагаю, это связано с его профессиональной ролью.

— Вы имеете в виду, как преподавателя? Но ведь очень многие преподаватели весьма религиозны. По крайней мере, так мне запомнилось со школьных времен.

К сожалению, думает она и как наяву видит своего гимназического классного руководителя.

Арве смеется.

— Однако ж Фредрик Стууб не какой-то там учитель младших классов. Он преподавал биологию в Равенбюском университете, а сей предмет не очень-то согласуется с рассказом о Творении.

Карен не отвечает, только улыбается.

Эрлинг Арве кладет на стол подставку, ставит на нее кастрюльку, от которой веет приятным ароматом.

— Пожалуйста, угощайтесь, — говорит он.

Некоторое время они молча жуют, и Карен дивится множеству нецерковных умений священника. Охотится на оленей, собирает грибы, да еще и варенье варит, думает она.

— Хотя что до Фредрика, — продолжает Арве немного погодя, утирая рот, — мне кажется, в последние годы его занимала не биология. Он очень интересовался историей Ноорё.

Карен внимательно смотрит на него, продолжая жевать.

— К сожалению, наши пути и в этом плане не пересекались. Фредрика интересовало не экуменическое наследие, а скорее памятники языческого прошлого. По словам Гертруд, он живо интересовался древними руническими камнями и много времени проводил наверху, возле гудхеймских мегалитов. Чрезвычайно безбожное дело, как считает Гертруд.

Карен вспоминает кое-что из сказанного Бюле.

— Да, я слышала, там орудовали вандалы, — говорит она. — Кто-то сверлил дыры в древних камнях.

Арве кивает.

— Понятно, Фредрик был не просто возмущен. Вообще-то у нас всегда хватало проблем с молодежными шайками, которые собираются на Гудхейме и камни, случалось, марали краской или пытались своротить, но это куда серьезнее.

— Давно это произошло?

— Собственно, дыры обнаружил сам Фредрик, накануне сочельника, но давно ли они проделаны, понятно, никто не знает. По-моему, максимум на несколько дней раньше.

— Почему вы так думаете?

— Конечно, поклонников “Нью эйдж” тут полно в первую очередь летом, но кое-кто из них приезжает сюда и на зимнее солнцестояние, так что они бы нашли дыры, если бы те уже были.

— Ведомству по культурному наследию сообщили?

— Думаю, да, но полной уверенности у меня, понятно, нет. Фредрик заявил в полицию, а что было потом, вам известно лучше, чем мне.

Да ничего не было, мрачно думает Карен, вспоминая небрежное замечание Бюле насчет мальчишечьих проказ и вандализма. Очевидно, местная полиция особо не старалась разобраться в этой истории. Ладно, лучше сменить тему.

— А что вы можете сказать о Габриеле? Я знаю, что он работает у Гротов, что он наследник Фредрика и живет в современном особняке посреди ячменного поля. И что он разводится, — добавляет она.

— Как священник я у Габриеля доверия не удостоился, но в городе говорят, история весьма неприглядная. По словам соседей, сплошные ссоры да скандалы, в конце концов жена его забрала детей и уехала к родителям в Турсвик, и Габриель остался в доме один. Видимо, кто-то из них должен выкупить свою долю, а вдобавок они судятся из-за детей.

— А что еще вы можете рассказать о Габриеле? Есть у него… какие-нибудь другие интересы? — спрашивает Карен, подчищая тарелку. — Господи, сущее объедение!

— Непременно передам, — улыбается Арве. — Интересы? Полагаю, вы имеете в виду байкерскую шайку?

— Я ничего не имею в виду, только слушаю. Что вам известно?

— Да ничего, в общем-то, во всяком случае, в полицейском смысле. Никаких доказательств у меня нет, но, по слухам, у Габриеля весьма близкие контакты с этими парнями. Он довольно много времени проводит у них на Тюрфаллете… А вот к этому вам потребуется немножко соли… — Эрлинг Арве секунду мнется, утирает рот салфеткой. — Говорят, он снабжает “ОР” со склада Гротов. — Священник смотрит Карен прямо в глаза. — Но это только слухи.

Карен знает, что ответа не получит, но все же спрашивает:

— А от кого вы слышали эти слухи?

Как и ожидалось, в ответ Арве только улыбается.

— Ладно, — говорит она. — Вы имеете представление о том, насколько сами Гроты в курсе предполагаемых краж? Может быть, им угрожали?

— Не могу сказать, но на вашем месте я бы у них спросил, — говорит Арве и встает. — Простите, если у вас нет больше вопросов, то мне пора. Я могу вас подвезти?

— Нет-нет, у меня машина на парковке возле церкви. Большое спасибо за обед и за все, что вы рассказали. Полагаю, этот разговор останется между нами?

— Разумеется. А я надеюсь, вы отнесетесь к городским сплетням с осторожностью.

Направляясь к парковке, Карен достает мобильник, набирает номер, внесенный в записную книжку всего несколько дней назад. Секунду медлит. Может, лучше подождать и сперва глянуть на ту самую дверь. Нет, решает она, лучше сразу.

С тяжелым вздохом она нажимает на вызов.