УХОД

«Что делать! – жаловался первый пушкинист П. В. Анненков. – Он (Пушкин. – Н. Э.) в столице, он женат, он уважаем – и потом вдруг он убит. Сказать нечего, а сказать следовало бы, да ничего в голову не лезет… Есть кой-какие факты, но плавают они в пошлости».

С тех пор как были написаны эти строки, вышло множество трудов о гибели поэта. Четырежды переиздавался (и вскоре еще раз будет напечатан с новейшими комментариями) классический труд П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина», недавно читатели познакомились с интересной, глубокой, нравственно точной работой С. Абрамович «Пушкин в 1836 году».

И все же, и все же – каждый пишущий и читающий о Пушкине, углубляясь в дьявольские хитросплетения интриги, ищет ответа на вопрос главнейший и простейший: так отчего же погиб Пушкин? Ищет и затрудняется.

Во-первых, сюжет крайне деликатный, где даже крупнейшие специалисты порой сбивались на бытовые мелочи, невольно отдавали дань сплетням, допускали этические просчеты.

Во-вторых, проблема фактов: многих подробностей мы не знаем, важнейшие слова были в свое время не записаны, а только произнесены. Отсюда обилие необоснованных, искусственных гипотез, в то же время фактов не так уж мало, в них легко утонуть; крайне трудно вовремя отвлечься для необходимых обобщений.

В-третьих, постоянная опасность, подстерегающая любого исследователя, а историка нравов, человеческих отношений в особенности: речь идет об измерении прошедшего мерками другой эпохи, позднейшими психологическими нормами.

Наконец, четвертая трудность: разные «уровни истины», особенно заметные в такого рода делах. Можно сказать, что Пушкин погиб на дуэли, защищая честь жены, и это не будет ложью, так же как утверждение, что его затравил двор или, наконец, что он погиб от «отсутствия воздуха» (Александр Блок).

Истина личностная, общественная, «космическая»; одна не противоречит другой.

Отнюдь не собираясь даже кратко обозреть всю историю дуэли и смерти Пушкина, попытаемся только уяснить некоторые важные обстоятельства, а для того начнем издалека…

После 1825–1826 годов Пушкин и его друзья пристально вглядываются в новый, изменившийся после 14 декабря российский мир, в новую публику, в своих читателей.

Павел Вяземский, сын пушкинского друга, заметит: «Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими». Отец же только что цитированного мемуариста, Петр Андреевич Вяземский, в начале 1830‐х годов записывал: «Все не то, что было. И мир другой, и люди кругом нас другие, и мы сами выдержали какую-то химическую перегонку… Народ омелел и спал с голоса… Теперь и из предания вывелось, что министру можно иметь свое мнение. Нет сомнения, что со времен Петра Великого мы успели в образовании, но между тем как бы иссохли душою».

Мы…

Кто эти мы, которые «успели», «иссохли»? Очевидно, «мыслящее меньшинство», в том числе читатели, покупатели 1200 или 2400 экземпляров «Полтавы», «Евгения Онегина»…

Российская статистика (впрочем, еще очень неразвитая) свидетельствовала о медленном, но неуклонном расширении читающего круга – в 1830‐х годах число грамотных увеличивается, хоть и постепенно: приносят плоды несколько университетов, десятки гимназий, училищ, открытых преимущественно за первую четверть столетия; расширяется государственный аппарат; за полвека, с 1796 по 1846 год, число чиновников увеличивается с 15–16 тысяч до 61 548 человек (бюрократия расширялась примерно в три раза быстрее, чем население страны); все заметнее роль разночинцев, грамотного купечества; промышленность, даже сильно заторможенная крепостным правом, за 30 лет все же примерно удваивается. В общем, число читающих увеличивается…

Отношения же поэта со своей аудиторией усложняются. Та популярность, что сопровождала стихи первых лет, южные поэмы, теперь, в более зрелую пору, видоизменилась, уменьшилась. По данным московского Музея Пушкина, на 221 список ранних, южных поэм и стихотворений поэта в альбомах современников оказывается всего 15 списков позднейших сочинений 1830‐х годов.

Первым значительным произведением Пушкина, не вызвавшим привычного отзвука, была «Полтава». Поэт сам написал об этом в 1830 году: «Полтава… не имела успеха. Может быть, она его и не стоила, но я был избалован приемом, оказанным моим прежним, гораздо слабейшим произведениям» (XI, 158).

Далее последовали другие неудачи, разумеется относительные; «Евгений Онегин», «Борис Годунов», сборники стихотворений, «Повести Белкина» были раскуплены, читались, поэт, конечно, оставался высшим авторитетом для многих, и довольно легко подобрать немалое число комплиментарных откликов за любой год, однако даже тогда, когда конъюнктура была формально благоприятной, поэт все равно ощущал неладное (ведь «Полтава» тоже разошлась быстро).

Этот относительный спад читательского интереса в 1830‐х годах еще требует специального изучения; в некоторых же случаях неуспех был прямым: «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают» (XIII, 337).

«Современник» – журнал, украшенный лучшими именами (Пушкин, Гоголь, Тютчев, Жуковский, Вяземский, В. Одоевский, А. Тургенев и много других), расходился неважно и далеко не оправдал возлагавшихся на него финансовых надежд. Долги, составившие под конец жизни поэта 138 тысяч рублей, – факт достаточно красноречивый.

То, что Пушкин почти не жаловался друзьям на холодность публики, может быть, одно из сильнейших доказательств тягостного положения. Избегая лишних разговоров, поэт главное высказал в стихах. Начиная с 1830 года постоянной становится тема «поэта и черни», «поэта и толпы»; не раз будет писано о коммерческой журналистике как «вшивом рынке», пришедшем на смену «высокой словесности» минувшего.

Причины ослабления пушкинской популярности объяснялись, в частности, тем, что «лишенный политической остроты, „Современник“ не получил должной поддержки в кругах передовой интеллигенции. Провинциальному же читателю, воспитанному „Библиотекой для чтения“, с ее установкой на энциклопедичность и развлекательность, с ее балагурством, буржуазной моралью и модными картинками, журнал Пушкина был чужд и неинтересен».

Затронутая тема не раз исследовалась; подробности же насчет общественного сочувствия и несочувствия позднему Пушкину помогают составить портрет поколения, восстановить ту общественную атмосферу, что окружала поэта.

Иначе говоря, мы попытаемся представить разные категории публики 1830‐х годов. Почти не имея, как уже говорилось, статистики, попробуем заменить ее отысканием фигур, типичных для разных общественных групп; пройдем по разным этажам российского просвещения, наблюдая тех, кто любил и не любил, читал и не читал, знал и знать не желал Пушкина…