Доверкорт

Штефан, держа на коленях Вальтера, взглянул в окно, когда автобус нырнул под вывеску «Летний лагерь Уорнера». Какое-то время они ехали по дороге, мокрой от растаявшего снега. Кругом тоже было мокро, и мир не казался от этого ни теплее, ни лучше. Наконец автобус замер у длинного одноэтажного строения. За ним, на продутом всеми ветрами пляже, выстроились потрепанные домики с острыми крышами.

– Петеру холодно, – сказал Вальтер.

Штефан обеими руками прижал к себе брата и его кролика:

– Ничего, Петер. Видишь, на крыше большого дома труба, а из нее идет дым? Значит, там топится камин. Сейчас нас туда отведут.

Но дети из первого автобуса уже тащили свои чемоданы к домикам, на крышах которых вовсе не было труб. К большому дому направлялись взрослые, которые выходили из своих авто.

Какая-то женщина с планшетом в руках поднялась на ступеньку их автобуса.

– Добро пожаловать в Англию, дети! – сказала она. – Я мисс Андерсон. Пожалуйста, при выходе называйте мне ваши имена. Я буду сообщать вам номера ваших домиков, а вы несите туда свои пожитки.

Дети недоумевающе переглянулись.

Зофи шепнула Штефану:

– Что такое «пожитки»?

Штефан тоже не знал, что такое «пожитки», но понял: женщина хочет, чтобы они пошли к маленьким домикам.

– Die Hütten, – сказал он.

Там наверняка будет электрическое отопление.

– Подождешь меня, если выйдешь первым? – спросила Зофи.

Штефан и Вальтер спустились по ступенькам, Зофи с малышкой за ними. Все вместе они встали в хвост большой очереди детей из нижнего салона.

– Штефан и Вальтер Нойманы, – произнес Штефан, когда подошла их очередь.

– Вальтер Нойман, твой домик номер двадцать два, детка, – сказала мисс Андерсон и снова устремила глаза на список. – Никакого Штефана Ноймана здесь нет. Мальчик, ты сел не в тот автобус. Это Доверкорт. А старших детей повезли в Лоустофт.

– Я Карл Фюксель, – ответил Штефан, не зная, как точнее выразить свою мысль на неродном ему языке. – У него… masern? Он болен. Миссис Бентвич сказала мне помогать с младшими мальчиками.

Мисс Андерсон поглядела на него внимательно, точно оценивала, справится ли он.

– Хорошо, домик четырнадцать.

– Тетя Труус сказала, что мы с братом будем вместе.

– Кто? А-а, понятно. Стойте здесь, пока я не закончу с автобусом, а там подберем вам двоим домик.

Штефан поблагодарил ее, тщательно подбирая самые вежливые слова на английском, и толкнул Вальтера, который тоже сказал по-английски «спасибо».

Только они отошли в сторону, а мисс Андерсон занялась Зофи, как к братьям подошли мужчина и женщина.

– Смотри, Джордж, какой славный маленький мальчик! – воскликнула она, глядя на Вальтера.

– Мы братья, – вмешался Штефан.

– Дорогая, мы ведь уже выбрали себе мальчика из немцев, – ответил мужчина. – Думаю, одного пятилетки для няни в ее возрасте более чем достаточно. Пойдем в дом и заберем его.

Мисс Андерсон тем временем говорила Зофии Хелене:

– Бог ты мой, еще и младенец, которого мы не ждали! Ладно, вставай тут, с мальчиками, и жди, когда я закончу с остальными.

Женщина, которая умилилась на Вальтера, вдруг увидела малышку:

– Младенец? Джордж! Давай возьмем его, он будет как будто наш собственный. Нам же сказали, что своих детей у нас не будет. Пожалуйста, давай возьмем, пока его никто не увидел.

– Эти дети только что из Австрии, – возразил ей муж. – Они даже еще не мылись.

Но женщина уже трогала малышку за щечку, воркуя:

– А как тебя зовут, маленький?

– Мою сестренку зовут Иоганна, – ответила Зофия Хелена.

Женщина попыталась взять малышку у нее из рук, но Зофи прижала ее к себе и не отпускала.

– Но ты ведь слишком большая, чтобы иметь такую маленькую сестренку! – заявила вдруг женщина и отшатнулась от Зофии Хелены, как от зачумленной.

Зофи глядела на нее с выражением, которого Штефан никогда не видел у нее прежде: это была неуверенность. Она ведь такая умная. На родном языке она всегда знала, что ответить.

Женщина взяла мужа под руку и потащила его к главному зданию со словами:

– Господи, они посылают нам погибших девиц!

Штефан наблюдал за происходящим. Ему хотелось защитить Зофи, но он не понимал, в чем именно ее обвиняют. Погибшая. Это значит умершая, такая, которую уже не спасти. Как Помпеи. Но Помпеи, даже погибнув, остались по-своему непревзойденными, и Штефан знал это.

Виза на выезд, в некотором роде

Рахель начала плакать еще до того, как дед Зофии Хелены закончил свой рассказ: дети благополучно добрались до Англии, все трое.

Отто Пергер положил шляпу, которую до того держал в руке. Рахель вся сжалась: ей было страшно ощутить его прикосновение, хотя бы вскользь. Никаких проявлений нежности она просто не вынесет.

– Они в летнем лагере под Хариджем и пробудут там до тех пор, пока их не распределят по семьям, – продолжил герр Пергер.

Рахель знала, что ее слезы – всего лишь потакание своей слабости, но поделать ничего не могла. Надо бы, конечно, взять себя в руки, но сил не было. Да и брать в руки, строго говоря, тоже уже было практически нечего.

– Тяжело без них, я знаю, – произнес герр Пергер.

Рахель собралась с силами и сказала:

– Большое облегчение знать, что они в безопасности. Спасибо вам, герр Пергер.

Он улыбнулся, едва заметно:

– Отто. Пожалуйста, называйте меня так.

Тут ей полагалось назвать ему свое имя, но она не могла себя заставить. И не потому, что, даже сидя здесь в полном одиночестве, лишенная всего, что когда-то придавало ей достоинства, она будто бы считала себя выше его, как он наверняка подумает. И ошибется. То есть теперь она понимала, что раньше думала именно так, и ей было стыдно. Хотелось попросить у этого человека прощения, но сил не было, а ведь ей предстояло сделать еще одно важное дело.

Протянув руку к верхнему ящику бюро, она вынула оттуда примерно сорок тоненьких конвертов: в них были письма, которые она написала на бумаге, взятой взаймы, а марки для них купила по ее просьбе фрау Истерниц на последние деньги, что дал ей Михаэль. На каждом конверте было написано: «Штефану и Вальтеру», без адреса. Даже это небольшое усилие причинило ей боль, но она отмахнулась от помощи Отто. Не надо, чтобы он считал ее слабой. Если уж он пришел – хотя лучше бы не приходил, конечно, – но раз уж он здесь, то пусть видит ее решительной и сильной.

И она протянула ему все конверты, кроме последнего, без марки.

Отто смотрел на них, но не спешил взять их, точно знал, что она задумала и о чем хочет его просить.

– Герр Пергер, – начала Рахель, – мне так трудно выходить на улицу, да и времени у меня осталось уже совсем мало…

– Нет, я их не возьму, – торопливо произнес он.

– Я знаю, нечестно с моей стороны просить вас об этом, ведь я еврейка.

Его вполне могли посадить в тюрьму лишь за то, что он согласился бы отправлять ее письма.

– Дело не в этом, – возразил он. – Совсем не в этом, фрау Нойман. Вы не должны…

– Я бы попросила кого-нибудь другого, – продолжала она, – но мы же… Никто здесь не думает, что мы останемся. Мой муж мертв, герр Пергер, и я тоже скоро умру. Вы же видите, я совсем одна в этой комнате: не будь я при смерти, ко мне давно подселили бы кого-нибудь.

И она грустно улыбнулась, из последних сил, то есть она надеялась, что у нее вышла именно улыбка. Ведь она так давно не улыбалась, что даже забыла, как это делается.

– Пожалуйста, не откажите мне в этой последней любезности, ладно? – попросила она. – Не ради меня, но ради моих сыновей, хорошо? – Какое счастье, что этот пожилой человек хорошо относится к Штефану. – Отправляйте им по одному письму в неделю, чтобы они знали: со мной все в порядке.

– Но ведь вы могли бы…

– Пусть они заботятся друг о друге и начинают новую жизнь в Англии, а не переживают из-за меня. – Эти слова она произнесла шепотом, так ей было больно, и не только телу, но и душе. – Последнее письмо написано чужой рукой, в нем сказано, что я умерла, – выдавила она. – Они знают, что так будет, Штефан знает, и им будет больно, если я уйду и никто не напишет им об этом.

Старик нерешительно потрепал свою бородку:

– Но… Как же я узнаю, когда его послать?

Рахель молча смотрела на него. Совсем уже старик, глаза за круглыми стеклами очков слезятся, как у всех в старости. Если она объяснит ему сейчас, он наверняка откажется. Как и любой на его месте. А ведь он стар и, кажется, должен бы все понимать.

– Фрау Нойман, вы… – Его ладони легли на ее руки, на письма, которые она держала. – Вы не должны…

– Герр Пергер, если я что-то и должна в этой жизни, так это позаботиться о том, чтобы мои сыновья выросли и стали взрослыми людьми. – Твердость, с которой прозвучал ее голос, поразила ее саму, не только его, и она продолжила мягче: – Вы и представить себе не можете, как я благодарна вам за то, что именно вы дали мне такую возможность. А теперь, прошу вас, оставьте меня наедине с радостной вестью, которую вы мне принесли. – И она вложила письма в его руки.

– Они без адреса, – сказал он.

– Я не знаю, где они будут, но, может быть, вы не откажетесь вложить их в ваши письма к Зофи и предупредите ее, что делаете это от моего имени, потому что мне слишком тяжело писать? Думаю, Зофи всегда будет знать, где Штефан.

Опять эти слезы. Но разве сможет эта странная девочка сделать так, чтобы сбылись все надежды, которые она вкладывала в Штефана и Вальтера?

– Завтра я еще приду, – пообещал Отто Пергер. – Принесу вам поесть. Вам нужно питаться, фрау Пергер.

– Прошу вас, не надо больше из-за меня беспокоиться. Только отправляйте письма.

– Но ведь вам нужны силы. Ради своих сыновей вы должны быть сильной.

– Ничего, обо мне позаботятся соседи, а вы только зря подвергнете себя опасности, если станете сюда приходить.

Он внимательно поглядел ей в лицо. Он все понял. Она прочла это по его глазам за толстыми стеклами очков, почувствовала по тому, как стиснули его пальцы пачку писем. Он и хотел знать наверняка, и в то же время не хотел.

Она выдержала его взгляд. Это было необходимо. Если она поддастся и опустит глаза, он снова придет, а так ему не захочется возвращаться сюда, спрашивать.

– Хорошо, тогда через пару дней, – сказал он.

– Нет, – ответила она, – пожалуйста, только письма, больше ничего не надо.

– Но когда я получу весточку от Зофии Хелены, вам ведь тоже захочется узнать, что она мне пишет. Как и мне будет интересно, что сообщают вам Штефан и Вальтер.

Она кивнула, опасаясь, что иначе он никогда не уйдет. Теперь, когда письма у него в руках, надо выпроводить его во что бы то ни стало. Что она будет делать, если он вдруг передумает? А если она сама передумает? Вот до чего ее довел этот разговор о сыновьях.

Он нехотя встал, но, дойдя до обшарпанной, убогой двери, обернулся. Она закрыла глаза, делая вид, будто не в силах побороть сон.

Когда дверь за ним тихо затворилась, Рахель вынула из ящика последний конверт с фотокарточками Штефана и Вальтера. По очереди она прижалась губами к родным лицам, раз и еще раз.

– Вы такие хорошие, мои мальчики, – прошептала она. – Такие хорошие, вы дали мне столько любви.

Спрятав оба снимка у себя на груди, под одеждой, она вынула из конверта небольшой сверток, развернула его, и ей на ладонь легла опасная бритва – последняя бритва Германа.