27    Отец

Как бы ни был важен бизнес, семья всегда стоит на первом месте. Именно поэтому в начале марта 2011 года я перекроил расписание так, чтобы спокойно слетать из Нью-Йорка в Англию на день рождения своего отца, которому исполнялось 93 года.

Чтобы отпраздновать его день рождения, в Кейкхэме, где он жил, собралась вся семья. На побережье несколько дней держалась прекрасная погода, и мне запомнилось, как мы сидели вечером у костра, а отец щедро делился с нами воспоминаниями молодости. Он всегда был прекрасным рассказчиком, совсем как мой дядя Чарли, и от его удивительных рассказов воображение вмиг уносилось бог знает куда. И не важно, что это было — страшноватое описание высадки на пляж в Салерно во время Второй мировой войны, забавные истории о его первых романах, трогательные байки о детстве… Уверен, страсть делиться историями досталась мне от отца.

Жизнь отца, как и у большинства людей, была соткана из повседневных событий. Он был страстным пловцом. На соревнованиях он представлял Кембриджский университет и собирался выступать за сборную Англии, но грянула Вторая мировая. Он поступил на военную службу и был отправлен прямиком в Северную Африку, а позже участвовал в танковых сражениях на Ближнем Востоке, в Италии и Германии. Вернувшись в Англию, отец понял, что ему будет трудновато учиться, но все же добросовестно пошел по стопам многих поколений Брэнсонов и посвятил себя профессии юриста. Но на самом деле у него была мечта стать археологом: в Северной Африке он проводил много времени в пустыне за сбором окаменелостей и прятал их — а потом его отправили в Салерно. Много лет спустя мы вернулись в Африку, подобрали спрятанное, и я до сих пор бережно храню эти реликвии.

Он из года в год так поддерживал меня в погоне за мечтой, что я был невероятно счастлив, когда мне открылась возможность вернуть ему долг. Однажды мне позвонил воздухоплаватель из Египта. У него была компания, которая впервые стала предлагать полеты на воздушных шарах над Долиной Царей.

— Я летел над долиной, — взахлеб рассказывал он в трубку. — Где-то в сотне метров над землей я увидел выступ. Там был огромный камень, который что-то закрывал, и, кажется, на стене я видел иероглифы. Ричард, по-моему, это неизвестная гробница!

Я думал, он меня дурачит, но он настаивал, что это никакие не шутки.

— Скорее приезжай, — упрашивал он, — и я сам все покажу.

Я тут же сделал пару звонков. Сначала я позвонил в Британский музей, чтобы поговорить с экспертом по древнеегипетской истории. Она подтвердила, что в тех местах, где путешествовал воздухоплаватель, очень даже могут обнаружиться неизвестные гробницы: «Это может оказаться гробница Рамзеса VIII. А если это так, то в гробнице Тутанхамона можно будет спокойно открывать супермаркет».

Второй звонок был адресован моему отцу.

— Собирай чемоданы, — сказал я. — Мы едем в Египет.

Когда мы прилетели в Луксор, то решили, что никому не расскажем, зачем мы здесь. Мы встретились с воздухоплавателем, и он дал нам примерные координаты обнаруженного им места. Добираться туда было чрезвычайно трудно — у воздушных шаров пренеприятнейшее свойство лететь туда, куда их несет ветер. Прошло пять дней, а мы так ничего и не нашли. Я расстраивался, а отец был в своей стихии. Он изучал легенды, находил артефакты и вообще отлично вошел в роль — расхаживал в широкополой шляпе, в одежде цвета хаки. Наконец-то он был похож на археолога.

Но вернемся в Кейкхэм. Мы с отцом засиделись допоздна — рассказывали истории и хохотали. Тогда, в 90 c лишним лет, его ум не утратил остроты, хотя ему и пришлось немного сбавить обороты: у него были серьезные проблемы с бедром, а оперировать было нельзя из-за язв на ногах, — так что он уже не мог путешествовать как раньше. Разговор зашел о будущей свадьбе Холли и Фредди. Несколько месяцев назад я сидел на балконе в Rock Lodge, в Улусабе, любуясь, как по саванне бродят слоны, и тут позвонил Фредди. С Фредди Холли познакомилась еще в школе, и с тех пор они не расставались. Фредди — способный бизнесмен. Сначала он занимался грузоперевозками, и у него это прекрасно получалось, а потом присоединился к инвестиционной команде Virgin. С воображением у него все оказалось в порядке, и он помог построить Virgin Sport — наш новый бизнес по организации спортивных фестивалей: бег и прочий спорт в веселой и праздничной атмосфере. И, что самое главное, он с первого дня безгранично любил и уважал мою дочь. Так что было совершенно понятно, зачем он мне звонит. Сначала я притворился, что ужасно занят и не смогу с ним встретиться, а потом, когда Фредди расстроился, я его поздравил и дал им с Холли свое благословение.

Через неделю после празднества я позвонил отцу, чтобы обсудить приготовления к важному дню: Холли и Фредди решили, что они хотят пожениться в тот же день и в том же месте, что и мы с Джоан: 20 декабря, на острове Некер. Отец внимательно слушал, а потом прервал меня. «Желаю вам весело отпраздновать», — просто сказал он. Он еще не договорил, а я уже понял, что он имеет в виду. Это было как нож в сердце. Я думаю, он уже знал, что ему оставалось совсем недолго. Той же ночью, 19 марта 2011 года, он мирно скончался во сне.

Я был опустошен. Хотя нас разделяли километры и километры, мы всегда оставались необычайно близки. Отец для меня был чем-то неотъемлемым — как восходы, как закаты. Он жил полной жизнью, о которой мог бы мечтать каждый. Как и Джоан, отец не любил публичности, но с самых моих первых дней он меня поддерживал — ненавязчиво, по-доброму и с огромной любовью. Помню, как-то мы прогуливались с ним по парку в Шамли Грин. Я тогда подумывал, не бросить ли школу. Отец сказал мне, что хотел бы, чтобы я выучился на адвоката. То же самое ему много лет назад говорил и его отец. Мы с ним отметили, что все повторяется, и я понял: он желает мне счастья, что бы я ни решил. Потом мы еще раз обошли лужайку, и отец произнес: «Ричард, забудь все, что я тебе сказал. Поступай как знаешь. Мы с мамой всегда тебя поддержим». И он сдержал слово.

Когда я думаю об отце, то мысленно переношусь в прошлое, в кондитерскую миссис Эйвенолл неподалеку от нашего дома. Мне было шесть лет. Мы с младшей сестренкой Линди забрались на стул, чтобы «одолжить» пять шиллингов из верхнего ящика отцовского комода, в котором он хранил мелочь. Потом мы пошли в магазин и поменяли наши пять шиллингов на кульки с замечательными сладостями. Но миссис Эйвенолл не спешила нам их отдавать — сначала она позвонила отцу. Он тут же прибежал. «Похоже, ваши дети украли у вас деньги, мистер Брэнсон». Отец посмотрел ей прямо в глаза: «Как вы смеете обвинять моих детей в воровстве!» Мы вышли из магазина, и отец никогда не вспоминал об этом случае — а мы больше никогда не воровали. Таким был наш отец: мудрым, добрым, бесконечно любящим.

Отцу нравилось бывать у нас на Некере и изучать животных. Он часто уходил гулять по острову со своим верным биноклем в руках. Да и просто он любил Некер — как место, где можно было незабываемо отдохнуть вместе с близкими. И неудивительно, что перед смертью он попросил меня, когда наступит срок, привезти его прах на остров Некер. Он хотел, чтобы его прах развеяли на дальнем конце острова — в присутствии близких, среди чудесной природы, которую он так горячо любил.

Из всей семьи только я не присутствовал на церемонии кремации. Не потому, что был слишком убит горем, а потому, что хотел запомнить отца таким, каким он был при жизни. Я ни разу не пожалел об этом. Джоан сказала лучше всех: «Все люди скорбят по-разному, и мы принимаем твое решение». Но я был на чудесном общем сборе, который мы позже устроили на Некере, чтобы развеять прах отца. Мы были полны любви, смеха и счастья — совсем как он. Вся семья, все друзья пришли поклониться завершению его удивительной жизни, которая и стала для него величайшим приключением.

Отец умер счастливым. А рецепт у этого только один — наполнять свою жизнь смыслом и любовью. Смысл и любовь должны быть во всем — что вы делаете, что вы даете людям, как вы к ним относитесь и какие чувства в них вызываете. Всякий раз, как в разговоре всплывало имя отца, все тут же начинали покатываться со смеху, пересказывая его байки, вспоминая его приключения и выходки, получившие в семье определение «тедовские» (все звали его Тедом, уменьшительное от Эдварда). Он научил меня, как одним незатейливым рассказом завоевать внимание и симпатию, как видеть во всем смешное и как открыть свое сердце людям. А главное — он научил меня, что значит быть отцом и мужчиной. Он и мама показали мне, как важно ставить интересы других превыше своих собственных и почему каждый свой день нужно проживать так, будто он последний.

Несколько лет спустя умер отец моего друга Сухайля Ризви, и он отправил мне трогательное письмо: то, о чем он писал, было так похоже на мои собственные чувства к отцу. «Когда я был маленьким, он учил меня, как жить, когда я стал взрослым — как быть отцом. Когда мне казалось, что он уже ничему не может меня научить, он показал мне, что можно уйти красиво и достойно». После смерти отца я начал чаще задумываться о собственной смерти, о Джоан, о Холли и Сэме, обо всей своей семье. Мне 67, жене за 60, а нашим детям уже больше 30. Я очень хорошо помню: когда родилась Холли, я думал, каким же я буду старым к ее 30-летию. Я, конечно, надеюсь дожить до 90, как мои родители, но когда с возрастом немного чаще задумываешься о смерти — это естественно.

Рано или поздно к тебе приходит осознание собственной уязвимости — единственная непреложная истина состоит в том, что мы все когда-нибудь умрем. И хотя мне уже будет все равно, куда лягут мои бренные останки, я хотел бы урвать себе небольшой кусочек того места, которое я люблю больше всего, — острова Некер. Я был бы рад, если бы меня похоронили на уединенном дальнем конце острова у валунов, в окружении дикой природы. Но мне бы не хотелось, чтобы на моих похоронах были мрачные лица. Лучше пусть все будут в купальных костюмах, пусть зажигают фейерверки, шутят, бьют в барабаны, и пусть вокруг царит любовь. Мне бы хотелось, чтобы люди радовались, вспоминая мою жизнь, а не скорбели, оплакивая мою смерть. Самая большая радость для меня и для Джоан — то, что у нас двое чудесных детей, которые встретили своих любимых. Если их семейные узы окажутся не такими прочными, как у нас с Джоан, я очень сильно удивлюсь. Я счастлив, что дети продолжают мое дело и что у меня получалось менять мир к лучшему — как и у моего отца. Он находил доброе слово для каждого, заразительно смеялся, обладал здоровой наглостью и огромной страстью к исследованию мира, которую я, к моему великому счастью, унаследовал. «Разве жизнь не прекрасна?» — его любимая фраза. Это действительно так — даже если теперь, когда его не стало, она чуть менее прекрасна.

*

За несколько лет до смерти отец дал один мудрый совет моему племяннику Джеку Броквею. Они вместе плыли в лодке, и Джек сказал отцу, что ночью слышал какой-то звук, решил, что ему показалось, и не придал этому значения. И хотя на сей раз никакой беды не произошло, мой отец пожурил его за беспечность.

— Всегда надо проверять, если ночью слышишь что-то странное, — сказал он, — особенно если с тобой пожилой человек. На это уйдет всего минута, но эта минута может все перевернуть.

22 августа 2011 года совет отца спас жизнь нашей семье. Было четыре утра, я спал в своей постели на Некере. Снаружи проливной дождь хлестал в окна спальни, но тропический шторм в этих местах — обычное дело, так что я, проснувшись, бросил взгляд на крепко спящую рядом Джоан, перевернулся на другой бок и снова закрыл глаза. В нескольких сотнях метров в Большом доме крепко спали 12 человек — члены семьи и близкие друзья, в том числе мама, Холли, Джек, Кейт Уинслет и мой племянник Нед Рокнролл.

Однако опасность оказалась серьезнее, чем можно было предположить: сильный ветер, гнувший пальмы, принес ужасную грозу — такую грозу, когда мощные молнии лупят в крышу и могут вызвать пожар. Когда Джек проснулся, услышав странный шум, он вспомнил совет отца и вылез из постели — посмотреть, что происходит. И увидел, как Большой дом пожирает 60-метровое пламя. Он кинулся поднимать тревогу. Сэм, который всегда останавливался в доме рядом с нашим, тоже услышал шум. Он открыл дверь и увидел перед собой кроваво-красное небо. Он побежал к моей спальне и забарабанил кулаками в окно.

— Пожар в Большом доме! — кричал он. — Пожар! Пожар! Пожар! Пожар!

Это был один из тех жутких моментов, про которые всегда думаешь — только бы не со мной. Джек, не теряя времени, побежал в горящий дом. Я выскочил на улицу нагишом и стремглав бросился догонять Сэма. Меня окружала тьма, бушевал ураган, и не было видно ничего, кроме огня. Я споткнулся, упал и уколол о кактус… самое дорогое. Больно было — не передать, но куда больнее было думать, что Холли и мама внутри горящего дома. Я поднялся и с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, поспешил на помощь.

Все это походило на сцену из фильма ужасов. Джек уже был внутри, носился от комнаты к комнате, кричал, помогал полусонным детям, дедушке и бабушке и оставшимся взрослым выбраться из здания, которое грозило вот-вот обрушиться. У меня упало сердце, когда я добежал до дома и увидел, что оттуда еще никто не вышел. Потом в дыму вырисовались очертания Кейт — она несла мою маму. За ней появились дети и все мои племянники и племянницы. Вокруг завывал ветер, дождь лил как из ведра, но меня терзала одна мысль: «Где Холли? Проснулась ли она? Жива ли она?» И тут она появилась, подбежала ко мне, обняла, и мы отошли подальше от горящего дома. За несколько минут, которые показались мне часами, все благополучно выбрались — до того, как дымом заволокло весь дом.

Я стоял и смотрел, как бушует огонь, не веря своим глазам, и вдруг вспомнил про свои блокноты. Очертя голову я бросился в дом — попытаться спасти записи, а заодно и фотографии. Я видел, что огонь ползет по коридору, — мой кабинет был на полпути, и я ринулся к нему. Когда я распахнул дверь кабинета, уже пахло горелым деревом. Крыша и одна из стен пылали. Но до коричневого шкафа, в котором хранились блокноты и фотографии, огонь еще не добрался. Какое-то время я колебался, спрашивая себя: «Все эти вещи для меня так важны? Хочу ли я рискнуть жизнью и попытаться их вытащить, рискуя оказаться в ловушке?»

Здравый смысл взял верх.

Я понял, что оно того не стоит.

Надо выбираться.

Это было верное решение. Я закрыл дверь и вздрогнул от резкой боли: дверная ручка уже раскалилась добела. Я помчался обратно по горящему коридору, выбежал наружу под проливной дождь и вернулся к остальным. Мы, потрясенные, жались друг к другу: наш дом сгорел прямо у нас на глазах. Я обернулся и посмотрел на отважных детей Кейт, десятилетнюю Мию и семилетнего Джо, прильнувших к маме.

Кто-то из них сказал:

— Все сгорело…

Я подумал о судьбе дневников и фотографий, погибших в дыму и пламени, и обратился к Мии и Джо.

— Запомните, главное в жизни — вовсе не вещи, — сказал я им. — Важны не вещи, а люди. Сейчас самое важное, что все живы и в безопасности.

По лицу у меня текли слезы, смешиваясь с каплями проливного дождя, но, как только мы убедились, что все целы и невредимы, я не ощутил ничего, кроме огромного облегчения. Дом уже было все равно не спасти — переправа на далекий остров Некер посреди тропического шторма была бы слишком опасной задачей для пожарной службы. К тому же Большой дом был в основном деревянным, и огонь пожрал его очень быстро.

Полыхало до самого утра. Мы принялись подсчитывать убытки и рассуждать, как же здорово нам повезло уцелеть в таком пожаре. Я возблагодарил судьбу, что никто не пострадал. Мы все обнимали Мию и Джо — я еще не встречал таких храбрых детей. А Кейт все пыталась вспомнить столь же драматичную сцену в каком-нибудь из своих голливудских фильмов.

— Я все ждала, когда же режиссер наконец крикнет «Снято!», — сказала она.

Часто юмор — это и есть лучший способ справиться с бедой, и мы, наверное, выглядели забавно, сгрудившись на пляже, когда позади нас все еще плясали отблески пламени, как в финальной сцене какого-нибудь многомиллионного блокбастера. Я смотрел, как светятся глаза моих близких на покрытых копотью лицах, и не мог сдержать улыбку. Мы с Джоан рассказывали случаи из детства Сэма и Холли — ведь они выросли в этом доме. Я вспоминал, как учил Сэма играть в шахматы, как мы с Джоан сидели на моем любимом балконе, любуясь закатом и дыша морским воздухом, вспомнил ночи с танцами на столах. Насладившись этими горько-сладкими воспоминаниями, мы вынесли большой чистый лист бумаги и начали обсуждать, как будем восстанавливать дом, чтобы он стал больше и красивее, чем прежний. Я решил, что каждый из нашей замечательной команды сможет заняться тем, что ему по нраву.

Гости в этот день должны были уехать, но все они из солидарности с нами остались — спали на полу и помогали с уборкой. Меня очень тронуло, как рьяно они подключились к работе. Это было немного дико — любоваться восходом солнца на острове, когда вокруг продолжает бушевать шторм. На следующее утро прибыли двое полицейских, чтобы осмотреть место пожара. Я стоял с Джоан, Недом и Холли у фундамента Большого дома и наблюдал, как полицейские осматривают руины. Потом они пошли к бару возле бассейна, открыли холодильник и вытащили две банки пива. Мы посмотрели на них, они посмотрели на нас, и все мы начали улыбаться. А что еще было делать?

Огонь догорал три дня. Я потерянно бродил по руинам и грустил, но, к счастью, в прах у моих ног обратились только материальные ценности. Я вдыхал запах пепла — наши семейные фотографии и мои бесценные блокноты сгорели дотла, а вместе с ними навсегда погибли воспоминания и мысли, которые я записывал десятки лет. Опустив взгляд, я увидел еще одного выжившего в пожаре — Эсио Трота, нашу любимую красноногую черепаху. Его умопомрачительно-розовые лапы и панцирь с красивым узором были ужасно опалены, и он силился выбраться из-под тлеющих руин. Я подобрал его и поспешил к Ваману, управляющему охраной на Некере, чтобы оказать черепахе помощь. Через несколько лет Эсио полностью поправился и продолжает успешно давать потомство — вот только на его лапах и панцире так и остались шрамы и следы от огня.

А у этой катастрофы было еще и счастливое послесловие. Кейт с детьми осталась на острове, чтобы помочь с уборкой, и она по уши влюбилась в моего племянника Неда. За день до пожара мы с Кейт воспроизвели классическую сцену из «Титаника» на носу моей яхты Necker Belle. Я охотно примерил на себя роль Леонардо ДиКаприо. Кейт, раскинув руки в стороны, прошептала: «Я лечу, Ричард!» А на следующий день она выбегала из горящего дома. А еще через день она влюбилась. Года не прошло, как они с Недом поженились, и теперь у них есть прекрасный малыш, которого они назвали Беар Блэйз: Беар — в честь друга детства, Блэйз («Пламя») — потому что они с Недом познакомились на пожаре.

Тем временем мама — в свои 90 по-прежнему упрямая и независимая — уже отказывалась от любой помощи, несмотря на пожар. А я не мог не думать об отце. Если бы не тот его разговор с Джеком, вполне вероятно, что все мы погибли бы. Я не сомневаюсь, что он присматривает за нами. Я знаю: ничто не случается без причины. Но я знаю и другое: из всего можно извлечь полезный урок. Неприятности могут в итоге обернуться чем-то хорошим. Я был уверен, что Большой дом восстанет из пепла, как птица феникс, и станет еще прекраснее, чем прежде.

*

И хотя пожар случился меньше чем за полгода до запланированной свадьбы Холли и Фредди, мы все решили, что свадьбе быть. Мы обсуждали разные варианты, но именно Холли предложила отличную идею.

— А почему бы не устроить свадьбу на руинах Большого дома? — предложила она.

Нам всем это понравилась, и мы настроились сделать из развалин что-нибудь прекрасное. И не просто прекрасное, но еще и единственное в своем роде: на следующий день после свадьбы на Некер должны были приехать строители, а значит, на этом месте больше никто и никогда не поженится! Кроме того, это означало, что церемония состоится под открытым небом и нужно будет поставить шатер на случай дождя. Вот насчет этого я был не уверен.

— А вы не думаете, что будет красивее без шатра? — спросил я у Джоан и Холли.

Обращенные ко мне каменные лица быстро дали понять, что лезть в это дело не стоит, лучше доверить решение дамам, — так что шатер остался. Дамы оказались правы: когда я проснулся утром в день свадьбы, дождь лил уже несколько часов, причем так же сильно, как в день пожара в Большом доме. На море было неспокойно, и у гостей не получалось добраться до острова, чтобы попасть на церемонию. Иные отчаянные души смогли причалить к берегу, но все шло не совсем по плану. Лежа в постели и слушая, как дождь барабанит по крыше, я обернулся к Джоан и озабоченно сказал:

— Как бы не пришлось отменять церемонию.

Но, когда Холли вбежала в комнату, отшвырнув зонт, мы заключили ее в самые крепкие объятия, и я понял, что все должно получиться. Просто невероятно, какой она была взрослой и красивой в своем ослепительно-белом платье.

— Я очень, очень тобой горжусь, — сказал я ей.

К началу церемонии погода преобразилась, засияло солнце, и все наши гости сумели добраться вовремя. Когда Холли взяла меня под руку, чтобы я повел ее к импровизированному алтарю, я наслаждался каждым шагом, хотя внутри у меня все тряслось. Я пытался сдержать слезы, но потом поймал взгляд Сэма в первом ряду. Во время церемонии он плакал от радости, а я, вернувшись к Джоан, повис на ее руке и счастливо улыбался.

Для первого танца Холли и Фредди мы закрыли часть бассейна. А танцевали они под песню своего любимого Эда Ширана (он согласился участвовать в церемонии еще до того, как стал суперзвездой, но сдержал свое обещание и приехал: таких чудесных людей еще поискать).

Я поймал себя на том, что вспоминаю слова отца, сказанные им незадолго до смерти. «Желаю вам весело отпраздновать», — сказал он. Глядя на радостных друзей и родственников, я понял, что все следуют его пожеланию. Я взял Джоан за руку, мы присоединились к остальным и протанцевали всю ночь напролет.

Отправить