Арон ле Брэй
Старые трюки старой вороны

Ченцель смотрела, как солнце заходит над морем Ноцен, заливая ярким багрянцем низкие гребни волн. Вечер – ее любимое время дня. Ближе к закату здесь, у подножья холма, всегда царит тишина, а вот на вершине, в лагере, только прекращается дневная возня. Ченцель улыбнулась, подняла с земли копье и продолжила вечерний обход.

Девушка позволила себе на минуту возгордиться. Не всякому солдату тевинтерской армии доверяли возводить оборонительные пункты. Империя больше не желала рисковать, оставляя побережье без присмотра – иначе здесь могли обосноваться рогатые с острова Сегерон. Центурионам приказали охранять границу, а они поручили Ченцель патрулировать местность вокруг лагеря. Теперь девушка старалась доказать, что не зря удостоилась такой чести.

Не пройдя и двух шагов, Ченцель заметила вдалеке знакомую сгорбленную фигуру – вторая причина, по которой она так любила поздний вечер. По холму взбиралась старушка. За спиной у нее болтался набитый мешок – настолько тяжелый, что она пригибалась все сильнее с каждым шагом, поднимаясь по зеленеющему склону.

– Добрый вечер, Нэн! – крикнула Ченцель.

Она сняла шлем, позволив волосам свободно упасть на лицо, резко воткнула копье в землю и раздраженно откинула непослушную каштановую прядку, щекотавшую ей нос. Все же приятно было хоть ненадолго избавиться от шлема – тот был ей чуть великоват. Девушке хотелось спуститься и посмотреть, что принесла Нэн на этот раз, но, наслышанная о хитрости кунари, она не решилась покинуть пост.

Даже издалека Ченцель слышала свистящее дыхание старухи. Ей почти стало жаль беднягу. Нэн каждый день поднималась на холм, всегда с огромным мешком и в рваной серо-бурой мантии, перехваченной полосками яркой цветной ткани, – другой одежды у нее не водилось. Зато глаза были такие же, как у бабушки Ченцель – добрые, с морщинками в уголках: глаза человека, который прожил долгую и веселую жизнь. Старуха уже вторую неделю приходила к подножью холма в одно и то же время, когда солдаты начинали разбивать палатки. Благодаря этим вечерним встречам Ченцель сколотила маленькое состояние: купленные товары девушка перепродавала в лагере.

– Что принесли сегодня? – спросила Ченцель у старухи и, подав ей руку, помогла забраться на вершину холма.

Ладонь Нэн почти целиком поместилась в ее перчатке. Девушка всегда удивлялась, глядя на мозолистые руки торговки, но тут же вспоминала, каких усилий ей стоило тащить набитый до отказа мешок в такую даль.

Губы Нэн расплылись в знакомой широкой улыбке.

– Сначала, – пропыхтела она, силясь перевести дух, – скажи, что удалось продать.

Свободной рукой она сняла с плеч мешок, поставила его на землю и искусительно похлопала по нему маленькой ладонью.

– Ладно, ладно, – усмехнулась Ченцель и достала из поясной сумки несколько монет. – Выручила пару серебряков за твое печенье. Продала его солдатам помладше, для меня уж больно сладкое. А еще я похвасталась своей модной сумкой, – показала она на ремень. – Получила заказ еще на пару таких, если, конечно, у тебя остались. Ладно сшиты, а у бывалых солдат всегда чутье на хорошие вещи.

– А-а, похоже на долийские сумки, – улыбнулась Нэн. – Часто видела их в молодости. Я попыталась сшить несколько штук по памяти, но это так, неуклюжая подделка…

Ченцель закатила глаза и сплюнула в грязь, затем ссыпала монеты в раскрытую руку торговки:

– Сумки этих остроухих? Да если б они хоть что-то умели, то не шатались бы по лесам, не малевали спирали на морде и не тратили бы время, прославляя мертвых богов. Хороший эльф – мертвый эльф. Все, на что они годятся, – убирать после пирушек, которые закатывает магистр.

Растянутые в улыбке губы Нэн дрогнули.

– Прости, дорогуша. Значит, тебе не понравится сегодняшний товар. Я купила в проезжавшем мимо аравеле немного ткани и сшила из нее очень милые шарфики. – Она встретилась взглядом с Ченцель и озабоченно вскинула брови. – Кое-что припасла для тебя.

– Даже так? – хитро ухмыльнулась Ченцель. Задним умом она понимала, что торговка умело раззадоривает ее, чтобы выручить побольше. Но у Нэн товары всегда высшего качества, так что отказаться было тяжело. – Ну, раз такое дело, может, и прощу тебя за торговлю с этими… тварями. И что же ты принесла?

– Ничего особенного, но вдруг…

Нэн развязала мешок и погрузила в него руку – глубоко, по самый локоть. Ченцель услышала металлический лязг безделушек, которые старуха всегда носила с собой, и шуршание тканей.

– Надеюсь, тебе понравится, – улыбнулась Нэн, нащупав нужную вещь, и достала длинный блестящий шарф. – Связан из шерсти галлы. Приятный на ощупь, гладкий и мягкий. Петли сидят плотно, не зацепится и не порвется. – Она пропустила шарф между пальцами, показывая, что ткани не страшны даже мозолистые костяшки. – А еще он холодит летом и согревает зимой.

– Шерсть галлы? Рогатого зверя?

– Ты только потрогай, дорогуша! Ткань легкая, как пушинка! Как раз для тебя выбирала. Больно смотреть, как ты каждый день снимаешь шлем и прячешь личико за такими прекрасными волосами. А еще погляди, как натерла кожу об эту железяку. Вон там, прямо у висков, и за ушами. Возьми, возьми! – затараторила Нэн.

Руки торговки едва заметно дрожали, когда она протянула девушке шарф и показала, где шлем натер кожу.

Ченцель со вздохом сняла перчатку, чтобы взять вещь. Ткань действительно была мягкой и легкой, почти невесомой. Ченцель ущипнула ее пальцами, проверяя, сможет ли защитить кожу от железного шлема. Затем поднесла шарф к носу, покосившись на Нэн. Ей не удалось различить никаких запахов, кроме легкого аромата выпечки. Так пахло все, что продавала пожилая торговка. Однако Ченцель притворно сморщила нос и отбросила шарф.

– Фу-у! Ты что, купила шерсть в долийском лагере? Воняет, как из мусорной ямы. Предлагаешь носить ее на голове? Да как ты смеешь!

Нэн молниеносно подпрыгнула, будто разжатая пружинка, и проворно схватила шарф, не дав ему упасть. Ченцель никак не ожидала от маленькой старушки такой прыти.

– Позволь покажу, как его надевать, дорогуша. Ладно?

Ченцель отметила про себя слово «дорогуша». Видимо, старуха действительно хотела продать товар.

Девушка едва удержалась от смеха. Даже в имперской столице за такой шарф можно выручить большие деньги. Если она не захочет носить его сама, то с легкостью перепродаст кому-нибудь из лагеря. Вырученных денег вполне хватит, чтобы поднять настроение и еще долго поддерживать его бутылкой чего-нибудь покрепче.

– Так и быть, – вздохнула Ченцель и натянула перчатку. – Примерю твой шарф, но постарайся, чтобы я не задохнулась от вони.

Старушка улыбнулась и зашла девушке за спину, разматывая шарф и мурлыча под нос какую-то песню.

– Мне присесть? – спросила Ченцель с легкой усмешкой.

Она воткнула копье в землю, взялась за крестовину и слегка опустилась, подстраиваясь под рост старушки. Нэн ничего не ответила, но Ченцель ощутила, как она собирает ее длинные волосы в пучок на макушке. Ткань была довольно мягкой, девушка почти не чувствовала прикосновения шарфа, которым перевязывали ее локоны.

– Что за песня? Я где-то ее слышала, но вот…

Ченцель не успела договорить. Ткань сдавила ей шею. Затем последовал резкий пинок по лодыжке, от которого она упала на колени и выпустила из рук копье. Девушка царапала шарф ногтями, пытаясь ухватиться и сорвать его с шеи, но ткань была слишком мягкой и скользкой.

– Я узнала ее от хорошего друга. Давно это было… Он сказал, что это долийская мелодия, которую очень любили дети из лагеря неподалеку. – Голос старушки по-прежнему был добрым, но речь стала тщательно взвешенной, выверенной – так обычно успокаивают расшалившегося сорванца. – Они напевали ее, когда шли за водой или плескались в ручье. Поняла, о чем я?

Ченцель вспомнила. В тот день они шли к холму, где собирались разбить лагерь. Центурионы встретили ватагу долийских детей из аравеля. Магистр Биклиус, начальник Ченцель, приказал убить всех до единого, чтобы имперцам не пришлось соперничать с эльфами за ресурсы. Ченцель пришлось поймать убегавшего мальчишку, чтобы он не предупредил остальных.

– Его звали Силь. Мальчуган двенадцати лет. Ты утопила его, как щенка.

Ченцель все еще дергалась, пытаясь освободиться, но у старухи была железная хватка.

– И что же, он сопротивлялся? Может, пытался лягнуть тебя на последнем издыхании, пока ты держала его за плечи? Может, царапался или кусался?

Руки Ченцель обмякли и опустились.

– А тебе известно, что клан Оранавра продал все товары? Они выручили достаточно денег, чтобы нанять Антиванского Ворона.

Ченцель уже почти ничего не слышала, но Нэн явно знала, что делает.

– Лессеф из Антиванских Воронов выполнила заказ.

Ченцель ощутила, как ее, обмякшую, поднимают на ноги. Двумя едва заметными движениями Лессеф привязала девушку к копью и слегка ослабила шарф, чтобы ее продолжил душить вес собственного тела. Последнее, что увидела Ченцель, – солнце, опустившееся в море Ноцен. Закат окрасил белые гребни волн ослепительно-алым и рыжим цветом, превратив их в блестящие вспышки. В глазах у Ченцель потемнело.

Минуту спустя тот, кто посмотрел бы со стороны лагеря, увидел бы лишь одинокого патрульного, который сидел, опираясь на копье, и с невозмутимым видом любовался морем.

– Салентин, ты что, отдохнуть решил? – спросил легат Пентери, с упреком глядя на подчиненного.

Солнце вот-вот сядет, утром возвратится их отряд, а нужно разбить еще уйму палаток.

– Сэр, позвольте развести костер, – жалобно обратился солдат к старшему по званию, растирая руки. – Я буду трудиться дальше, сэр, обещаю, но пальцы совсем онемели, я почти не чувствую рук, и еще веревки так замерзли, что с ними невозможно работать…

В голосе новобранца вечно звучали нотки мольбы. Пентери это бесило. Салентин был самым ленивым солдатом, с которым ему когда-либо приходилось иметь дело. Он не упускал ни единой возможности пожаловаться на жизнь – и холодный вечер был отличным поводом.

– Пять минут, – проворчал Пентери. – Но имей в виду, будешь работать всю ночь. И мне без разницы, что там с твоими руками – пускай хоть онемеют, хоть совсем отвалятся. Нам дан приказ, и мы его выполним. Все ясно, рядовой?

– Так точно, сэр. – Лицо Салентина просветлело, и он принялся собирать ветки для костра. Пентери отметил, что новобранец зашевелился немного быстрее, стоило ему самому этого захотеть.

Легат посмотрел на результат их трудов. Он не стал говорить Салентину, но идея насчет костра показалась ему неплохой. Ночью важен каждый источник света. Они разбивали палатки все дальше от центра лагеря, там, где еще не горели факелы: оставлять огонь без присмотра было слишком опасно, ведь ткань и деревянные столбы могли вспыхнуть.

Глядя в спину новобранца, Пентери представил, как здорово было бы вновь оказаться среди сверстников. Салентина и мужчиной-то назвать сложно – так, желторотый юнец с пушком на подбородке. Коротко стриженные светлые волосы, круглое лицо, вечное нытье и хныканье – сущий ребенок. Пентери почувствовал себя обманутым. Он не мог дождаться зари, когда в палатки вернутся центурионы, а лагерь наполнится гулом голосов и хриплым смехом – вот оно, лучшее лекарство от одиночества. Его самые счастливые воспоминания касались ночных посиделок у костра с товарищами: они рассказывали истории, пили и вместе поедали дневной паек. Изредка на огонек приходили «старички» и вспоминали былое: как они загоняли под землю порождения тьмы, выкуривали остроухих из имперских деревень и поселков, а порой даже расправлялись с шайками отступников.

Стало совсем темно, и лужайку теперь освещал лишь костер, который развел Салентин. Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как небо заволокло облаками. Над морем Ноцен стоял густой туман, из-за которого водная гладь казалась совсем темной. Языки пламени танцевали перед новобранцем, отбрасывая на лужайку дрожащие тени: казалось, будто в каждой палатке кто-то дергается в сумасшедшем танце при свете костра.

– Простите, сэр, – жалобно протянул Салентин. – Простите, кажется, я ранен.

Он повернулся к Пентери и показал ему щепку, застрявшую в подушечке пальца. Что-то во взгляде новобранца окончательно вывело легата из себя.

– Заноза… За-но-за! – взревел он. – Проклятье! Что же ты будешь делать, когда нападут кунари? Начнешь ныть в надежде, что они перестанут кромсать тебя на кусочки? Или прикроешь товарища хныканьем и соплями вместо того, чтобы поднять щит? – Он вынул из ножен меч и угрожающе поднес его к носу Салентина, отчего тот упал на локти и стал еще больше похож на беззащитного ребенка. – Поверь, эта штука куда опаснее, чем деревянная щепка в твоем пальчике!

Он с трудом отвернулся от новобранца и вернул клинок в ножны. Плечи его дрожали. Еще один взгляд на мальчугана, и он совершит то, о чем потом горько пожалеет. Пентери сделал глубокий вдох, затем с шумом выдохнул, стараясь успокоиться. Он слышал лишь свое тяжелое дыхание и потрескивание дров в костре.

– Простите, сэр. Я пойду работать. Вы правы, это пустяк, маленькая заноза. Сэр, я…

– Хватит, – перебил его Пентери, не поворачиваясь, и расслабил руку, лежавшую на рукоятке меча. – Новобранец Салентин, я буду говорить медленно и четко, чтобы ты ни в коем случае не истолковал мои слова неверно. С тех пор как на меня взвалили твое обучение, я все время решаю одну и ту же проблему.

Он снова сделал глубокий вдох. За спиной послышалось шуршание. «Верно, опять этот ленивый мальчуган решил присесть», – подумал Пентери.

– Никакой ты не солдат, – продолжил он. – Да, ты носишь форму и умеешь ходить строевым шагом, но ты не солдат. И мне противно от одной мысли, что таких, как ты, будут ставить в пример детям. Ты позорное пятно на нашем отряде. Сегодняшнее ночное дежурство станет твоим последним. Завтра утром я обращусь к магистру Биклиусу, и тебя лишат звания. Я не откажу себе в удовольствии самолично забрать все, что ты получил от Империи, и вышвырнуть тебя с фронта. Если тебе повезет, какой-нибудь фермер пожалеет твой раненый пальчик. И знаешь, моя совесть будет чиста, как стеклышко. Из-за таких сопляков, как ты, умирают солдаты. Одно радует – тебя не будет в моем отряде, когда придет время сражаться.

Пентери повернулся к Салентину. Новобранец сидел лицом к костру, низко опустив голову, вытянув ноги и положив ладони на колени.

– Ты понял?

Легат выжидающе замолчал, но ответа не последовало.

– Салентин! – прорычал он и тяжелыми шагами направился к новобранцу. – До рассвета я все еще старше тебя по званию, и я требую ответа. Ты понял? Я жду.

Выпалив последнюю фразу, он потянулся к Салентину и дернул его за плечо, повернув лицом к себе. Тело новобранца резко наклонилось от рывка, руки с неприятным хрустом упали на землю. По шее юноши тянулась ярко-красная полоса, кровь из раны стекала на грудь. Голова свесилась в сторону, затем запрокинулась.

Языки пламени продолжали танцевать, отражаясь в пустых глазах Салентина – яркий контраст с их живым – еще миг назад – блеском.

– Лессеф из Антиванских Воронов выполнила заказ.

Прорезавший тишину женский голос привел Пентери в чувство. Он выхватил оружие, озираясь:

– Ворон? Здесь?

Он развернулся кругом, ощущая боль в каждой мышце. Пентери целый день таскал деревянные колышки и ткань, потом разбивал палатки. От холодного ночного воздуха стало только хуже. Адреналин, хлынувший в кровь при виде мертвого солдата, уже иссяк, ему на смену пришло оцепенение.

– Клан Оранавра, – снова донесся голос.

Пентери повернулся, но опять не смог обнаружить говорящего.

– Понял, о ком я?

Он ничего не ответил, лихорадочно смахнув со лба холодный пот. Быть может, если он продолжит молчать, то наконец поймет, откуда доносится голос, и увидит убийцу до того, как та нанесет удар. Но легата со всех сторон окружали тени от костра, а в складках брезента и пустотах между палатками было достаточно укромных мест.

– Вспоминай, легат Пентери. Долийская пара. Клан Оранавра. Вспомнил? Ты пришел к ним в дом вместе с этим юнцом и вырвал эльфа из ее объятий, смертельно напугав обоих. А когда он стал сопротивляться, ты зарубил его мечом, наотмашь, от плеча до самой груди. Теперь вспомнил?

Пентери почувствовал, как руки вспотели под перчатками, несмотря на холодную ночь. Мокрые пальцы едва удерживали рукоятку меча. Легат стал медленно поворачиваться, осматривая пространство между палатками. Вороний кинжал мог торчать из любой щели. Он не успеет понять, откуда пришелся удар. Дыхание вдруг сперло, а руки задрожали так, что меч заходил ходуном.

Внезапно левую ногу прошила боль. Пентери не удержался от крика. Он выронил оружие и сел, опираясь на здоровую ногу и рукой ощупывая рану. Тонкий как иголка клинок впился в лодыжку и прошел через колено, чудом не задев кость.

– Теперь вспомнил? – Голос зазвучал выше, в нем появилась довольная нотка; в темноте раздался явственный смешок.

– Да, вспомнил, вспомнил! – прокричал Пентери. – После этого она пустилась в бегство, и я заставил Салентина выстрелить. Он промахнулся, стрела попала в ногу. Магистр Биклиус приказал мне догнать эльфийку. Приказал!

– Ты гнал ее через весь лес и глумился над ней, зная, что ей не сбежать. Это он тоже тебе приказал?

Дрова превратились в тлеющие угли. Сквозь угасающее пламя Пентери увидел, как на лужайку выходит низкорослая старуха в лохмотьях. Она широко улыбалась, непринужденно крутя в руках клинок-иголку. На плече у нее висела маленькая сумка, глаза блестели при свете костра. В уголках губ застыли морщинки, как у человека, который почти всю жизнь провел, смеясь.

– Нет, прошу! – взмолился Пентери. – Приказ! Я выполнял приказ! Магистр Биклиус, вот кто вам нужен! Отпустите меня, умоляю!

Не переставая улыбаться, она медленно приблизилась к Пентери и остановилась перед тлеющими углями.

– Я подумаю, – сказала она и бросила сумку в костер.

Пентери успел увидеть, как лопнула ткань и из сумки хлынула вода. Огонь потух. В кромешной темноте полагаться на зрение было бесполезно.

Пентери лихорадочно искал способ спастись. Он уже не помнил, где выронил оружие, а рана на ноге не позволяла бежать. Легат встал на четвереньки и попытался отползти как можно дальше, в кровь расцарапав ладони и колени. Он направился к центру лагеря, надеясь, что верно определил направление. Может быть, там ему окажут помощь? Он попытался встать, но левая нога безжизненно волочилась по земле. Из глотки вырвался крик боли, Пентери ничком упал на жесткую ткань. Легат понял, что лужайка осталась позади. Он пытался удержать равновесие, но всякий раз падал. Веревки, ткань и палки сделались ловушкой. Он крутился, как муха в паутине, безуспешно пытаясь вырваться.

Слезы катились по щекам, когда он наконец сдался и лег на землю, глядя в затянутое облаками небо. Зрачки уже привыкли к темноте, и он понял, что ушел недалеко. Потухшие было угли вновь разгорелись, и в их тусклом свете он увидел Салентина, который грузно лежал на земле, раскинув руки.

– Лессеф из Антиванских Воронов выполнила заказ.

Пентери повернул голову и увидел рядом Ворону: та обеими руками держала его меч, направив острие вниз. Легат не успел даже дернуться, как лезвие со свистом вонзилось в грудь, пригвоздив его к земле. Он закашлялся; кровь забурлила в горле; из легких вышел остаток воздуха. Легат потянулся к мечу, но его руки накрепко запутались в растяжках и ткани палатки. Пентери оставалось лишь смотреть на старуху, которая с неизменной улыбкой на лице пошла прочь и растворилась в темноте.

Поутру у костра нашли тело молодого новобранца, погибшего на посту. Его начальник, пронзенный собственным мечом, вероятно, упал и запутался в палатке, пытаясь сбежать.

Его разбудила тишина.

За последние семнадцать лет шумный, суровый военный лагерь стал для магистра Биклиуса роднее, чем живописные улицы Вентуса с их обшарпанными домами. Скрежет меча о точильный камень, приглушенный палаточной тканью, убаюкивал лучше, чем стук каблуков по мостовой за окном. Магистр с улыбкой засыпал под едва слышное дребезжание кольчуги часовых, совершавших ночной обход.

А сейчас царила тишина. Большая часть отряда возвращалась лишь утром, но даже без нее лагерь не должен быть таким молчаливым – в округе хватало солдат, выполнявших ночные задания.

Магистр окончательно проснулся и лежал, не двигаясь, задержав дыхание и навострив уши. Потом приоткрыл один глаз. Все еще темно. Луна едва светит, до рассвета далеко. И в лагере тихо, слишком тихо.

Кожей он почувствовал едва уловимое дуновение. Кто-то вошел в палатку.

Магистр мигом вскочил с постели в дальнем углу и шагнул в Тень, переместившись на деревянный стул справа от входа, затем запустил миниатюрный огненный шар в фитиль лампы под крышей. После этого крутанулся на стуле, повернувшись лицом к двери, чтобы посмотреть на безумца, посмевшего вторгнуться в его палатку. Он наклонился вперед, опустив локти на колени, и уставился на чужака.

– Итак, с кем имею честь? – спросил он раскатистым, глубоким голосом и растянул узкие губы в ядовитой ухмылке.

Биклиус знал, насколько внушительное впечатление он производит на незнакомцев. При росте не больше пяти футов он сумел сделаться заметнее многих великанов. Магистр не мог стать выше, но был вправе делать со своим телом что угодно. Его товарищи полагались лишь на магию, он же потратил большую часть жизни, совершенствуя и разум, и тело. Он знал, что магия всецело зависит от Тени и живущих в ней существ. Физическая сила ограничивалась лишь его собственными возможностями.

В такой позе, при тусклом свете лампы, Биклиуса легко было принять за оживший валун. Каждый день он тщательно брился, чтобы не тратить время на пустое прихорашивание. Темно-карие глаза, глубоко посаженные над острыми скулами, блестели из-под густых нависающих бровей. Он улыбался сдержанно, пряча зубы – одними уголками маленького рта над огромной квадратной челюстью. Сидя на стуле, магистр поигрывал жилистыми мускулами, представляя, как они пульсируют в тусклом свете. Годы изнурительных тренировок превратили его тело в отлаженный механизм. И стул, и поза с наклоном вперед подчеркивали внушительную мускулатуру, широкое и мощное туловище. Ноги прочно упирались в землю, словно грубо обтесанные обелиски, поддерживая вес маленького гиганта. Огромное тело прикрывали лишь свободные шорты. Магистру не терпелось увидеть выражение лица незваного гостя.

Незнакомка тоже была невысокой, но на этом сходство заканчивалось. Казалось, Биклиусу не страшен даже ураган, тогда как ее сдул бы легкий ветерок. Босые ноги старухи покрывали бурые пятна. Нечесаная, с безумным взглядом, одетая в цветастые лохмотья – и все же магистр отдал ей должное. Она бесстрашно стояла у самого входа, всего в трех ярдах от магистра, готовясь к прыжку. А то, как она сжимала кинжал…

– Вот оно что! – воскликнул он, откинувшись на спинку стула, и потянулся к обеденному столу за бутылкой. – Ворон, значит?

Сморщенное лицо старухи слегка дрогнуло. Он попал в яблочко.

– Как я понимаю, на мой крик о помощи никто не ответит? – спросил он, потом вытащил из бутылки пробку и налил вина в два маленьких хрустальных бокала.

Старая Ворона ни разу не шевельнулась с того мгновения, как Биклиус зажег лампу, но внимательно следила за каждым его движением.

– Прошу, не стесняйся. Уверен, ты по достоинству оценишь вино, – сказал магистр и сделал глоток из бокала. – Как ты могла заметить, у меня не так много вещей, но я ручаюсь за их качество. Войдя в палатку, ты наверняка приметила ставку командования. – Он махнул в сторону большого стола, возле которого стояла старуха. – Заказал стол, когда получил под начало свой первый отряд. Выточен из цельного куска дерева, я попросил вырезать сердцевину. Я планирую здесь сражения, а внутри храню вещи. Люблю, знаешь ли, разумно распоряжаться свободным пространством. Обратила внимание на резьбу? Тут вся моя служба, начиная с того, как я записался новобранцем в армию и спас отряд от порождений тьмы, которые убили нашего командира, и заканчивая последним нападением на аравель остроухих, которые обосновались в имперских землях. По-хорошему, – хмыкнул он, – пора бы выкинуть этот стол и заказать новый. Свободного места почти не осталось.

Старуха молчала, не двигаясь с места.

– Если тебя и это не впечатлило, то как насчет стойки для брони, вон той, возле койки? – Он махнул рукой вглубь палатки. – Выполнена на заказ, ясное дело. На рукавицах – ни царапины! Я редко надеваю их перед боем, предпочитаю сражаться голыми руками, чтобы чувствовать каждый удар. Кстати, один твой соплеменник тоже любил так делать, пока я не проломил ему глотку. Славный был малый.

Молчание.

– А может быть – ну вдруг, – ты заметила центральную опору? – Магистр кивнул в сторону огромного деревянного столба в центре палатки, обмотанного шерстью, тканью и кожей. Все это выглядело старым и потрепанным, местами виднелись заплаты. – Да, она самая. С этого столба начинается каждый наш лагерь. Цельное дерево толщиной в ярд загнано в землю на четыре фута. Солдаты обматывают его тряпьем и ставят лагерь вокруг моей палатки, пока я занимаюсь обивкой, – он фыркнул. – Как-то раз молодой новобранец плохо установил его, загнал неглубоко. Спустя час опора завалилась, и палатка схлопнулась. Мы долго смеялись. Точнее, смеялся только я. А потом нашел того, кто должен был ее вкопать. Я заставил мальчугана надеть самую тяжелую броню и использовал его вместо опоры, пока деревяшку не вогнали в землю. – Магистр вздохнул. – Бедняга. Если память мне не изменяет, ребро проткнуло ему легкое.

Биклиус сжал правую кисть в кулак и сразу расслабил ее, вспоминая хруст костей, когда он ударил новобранца в грудь, а тот свалился на землю и зашелся в кровавом кашле. Прекрасное чувство. На мгновение ему даже захотелось испытать его вновь. Так или иначе, наказание возымело нужное действие – столб больше не двигался с места.

– Должен признать, ты не такая, как другие. Когда ко мне посылают Воронов, обычно приходят более… впечатляющие личности. Ну, ты знаешь – маска с птичьим клювом, шутовской наряд, цветастые тряпки, оружие, что твоя зубочистка. Я слышал, вы любите превращать убийство в представление. Вижу, ты не такая? – Магистр отпил из бокала. – Знаешь, ты ведь далеко не первая. Я магистр. Многие готовы заплатить за мою жизнь. Кто же на этот раз? Двоюродный брат? Враждебный дом? Мстительная любовница?

Ворона молча указала на резьбу, украшавшую сундук: магистр Биклиус стоял перед горящим аравелем.

– Долийцы? И это все, на что им хватило денег? – ухмыльнулся он еще шире и едва не поперхнулся от смеха, но вдруг заметил, что рисунок изменился.

Резьба изображала момент его торжества. Он горделиво стоит перед объятым пламенем аравелем, улыбаясь, пробирается через обломки. Теперь на дереве виднелись свежие отметины: под старым рисунком был вырезан новый. Огонь бушевал по-прежнему, но уже и сам Биклиус был охвачен пламенем; торжество на лице, запрокинутом к небу, сменилось мучительной гримасой, рот раскрылся в безмолвном крике.

Веселье вмиг улетучилось.

– Что ты сделала? – мягко спросил Биклиус.

В его низком голосе послышался холодок.

– Вспомнили, магистр? – На худощавом лице старухи, в самых уголках глаз, проступили морщинки, отчего она стала похожа на добродушную бабушку. – Вспомнили жар огня, в котором вы заживо сожгли хранительницу аравеля, и ее крики боли? А может, дорогуша, вы помните лишь одно – как забрали это?

Ворона слегка распахнула мантию и встала в полный рост, протянув руку. Биклиус не заметил, как она убрала кинжал и как в ее ладони оказалась вещица, в которой он признал статуэтку галлы.

– Это галла из железной коры, священное животное Гиланнайн. Оранавра уже не помнят, как им досталась статуэтка, но верят, что она защитит их. Пока галла в целости и сохранности, богиня будет присматривать за ними, вести их к новым плодородным землям, где они смогут выращивать еду и охотиться, к прекрасным просторам, где они станут растить детей. Они доверились статуэтке, а ты украл ее, отнял у них последнюю надежду. – Ворона замолчала и встретилась взглядом с магистром:

– Меня зовут Лессеф. Заказ выполнен.

Биклиус яростно взревел и пролетел через всю палатку, сжав массивные кулаки. Он широко замахнулся левой рукой, нацелившись Лессеф в живот.

С нечеловеческой скоростью Ворона ускользнула от удара, молниеносно пригнувшись к земле, из-за чего кулак Биклиуса со всего маху врезался в сундук позади нее. В руке взорвалась боль. На своем веку магистр сломал достаточно костей, чтобы понять: он раздробил два пальца, а то и все три.

Он вновь повернулся к Лессеф, не обращая внимания на боль. Теперь Ворона стояла в задней части палатки, у стойки с броней.

Магистр вновь ринулся в атаку. Он не мог позволить, чтобы старуха снова застала его врасплох. Биклиус направил в руки потоки чистой энергии, заставляя тело работать в унисон с магией. Он знал немало любителей наколдованных мечей, но сам предпочитал клещи. Ему нравилось чувствовать, как тонкое магическое оружие обматывается вокруг ладони, как язычки энергии лижут руки и кулаки, когда он сжимает конечность противника и превращает ее в труху, наслаждаясь последним вздохом жертвы.

Магистр занес правую руку, рванул к Лессеф и изо всех сил ударил, целя в голову. Старуха вновь увернулась с невероятным проворством и наклонила стойку для брони. Биклиус с ужасом смотрел, как магические клещи разбиваются вдребезги и падают, оголяя кулак. На этот раз удар пришелся на шлем. Не имея возможности остановиться, магистр наблюдал, как на холодном металле растет вмятина. Рука разбилась о железо, сломанные кости вспороли кожу.

Он закричал, прижав к груди размозженную кисть.

Лессеф зашла к нему за спину и шепнула на ухо:

– Это все твоя лампа, дорогуша.

Он поднял глаза, кривясь от боли и чувствуя, как его покидают силы. Хотелось лечь и свернуться калачиком – такой усталости он не испытывал даже после изнурительных многодневных походов в тяжелой броне.

Прорезь в палатке, служившая дымоходом, была закрыта полосками яркой ткани, такими же, как на одежде Вороны. Возле лампы лениво клубился дым, который медленно спускался и стлался по полу.

– В Антиве это растение любят за пьянящий эффект, но, признаться, сильнее всего оно действует, когда используешь его впервые. Скоро привыкаешь к легкой летаргии, охватывающей все тело, но по первости ощущаешь безмятежную сонливость… Как самочувствие, дорогуша? Подоткнуть одеяльце?

Биклиус оглянулся и заметил длинный меч в ножнах, лежавший возле перевернутой стойки для брони. С беззвучным воплем ярости он схватил оружие левой рукой, зажмурился от напряжения и резко крутанулся на месте, вложив в замах последние силы.

Почувствовав, как лезвие вонзается в цель, он с облегчением выдохнул.

Затем шершавая морщинистая рука потрепала его за щеку, и он открыл глаза.

– Лессеф из Антиванских Воронов выполнила заказ.

Его кисть плотно примотали к рукоятке меча полосами ткани. В глазах Лессеф промелькнуло сожаление, но она все еще улыбалась, будто дразня. Как ни слаб был удар Биклиуса, он все же наполовину разрубил столб: клинок рассекал дерево слой за слоем, пока не застрял.

Колени магистра подкосились, и он повис, привязанный к рукояти меча. Заскрипела древесина, брезент начал провисать. Биклиус услышал приглушенные шаги старухи. Она вышла из палатки, даже не оглянувшись.

– Подожди, – чуть слышно пробормотал он, едва ворочая языком; губы медленно шевелились, будто два жирных дождевых червя. – Ты не можешь просто так меня оставить. Ты не…

Столб окончательно сломался, и палатка рухнула. Теперь магистр мог достать меч, но у него уже не было сил выдержать вес палатки. Он услышал звон стекла и кожей почувствовал мокрую ткань.

Повсюду разлилось масло от лампы.

– О нет! – выдохнул он, из последних сил пытаясь выбраться, перебирая в голове все заклинания, которые могли бы его спасти. – Нет, только не это… Не-е-ет!

Биклиус сумел встать на колени. Масло вспыхнуло, и вокруг заплясали языки пламени. Он попытался закричать и чуть не задохнулся, глотнув дыма; он открывал и закрывал рот в отчаянном поиске воздуха, которого ему так и не досталось.

Поутру солдаты нашли тело магистра – он стоял на коленях, раскрыв рот в безмолвном крике.

Тэйнсли устало перевел взгляд на западный берег и увидел долгожданный сигнал: темное ночное небо озарилось пожаром в имперском лагере.

– Пора приниматься за работу, – тяжело вздохнул он.

Кряхтя, старик выбрался из маленькой лодки, выпрямился во весь свой семифутовый рост, замахал жилистыми руками, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Как только покалывания прекратились, он взялся за весла и начал грести к берегу. В лодке Тэйнсли совсем разморило: ему приснилось, как он сидит возле домашнего очага, согреваясь бренди. Увы, сейчас не до того: госпожа Лессеф вот-вот спустится с холма.

Тэйнсли остановил лодку и причалил к берегу под протестующее нытье старых костей. Он выпрямился, сделал глубокий вдох и почувствовал, как раздувается грудь. От выдоха захрустели ребра. Старик подумал, что наверняка выглядит как монстр – семь футов ростом, обтянутый гибкими, тугими мышцами. И все же он чувствовал себя на все свои семьдесят шесть.

– Когда-нибудь она точно меня убьет, – простонал Тэйнсли, а затем положил ладони на поясницу и прогнулся назад.

Над водной гладью прокатился хруст. Старик успел вспотеть, длинные седые пряди лезли в глаза. Больше всего он ненавидел распускать волосы каждый раз, когда отправлялся на дело, – но госпожа Лессеф настаивала.

– С такой прической ты выглядишь воинственней, – передразнил он нарочито писклявым голоском. – «Знал бы ты, как тебе идет!»

Старик вздрогнул, вспомнив, как она вечно поглядывает на него и иногда запускает руки в волосы. Это всегда раздражало. Он подозревал, что госпоже Лессеф больше всего нравится смеяться над его кислой миной.

Он совсем замерз, но понимал, что худшее впереди.

Старик перевел взгляд на корму лодки, где лежали железные латы. Даже вдали от лагеря они поблескивали, отражая свет пожара.

– Тупая железяка, бесполезный кусок металла, проклятая блестящая громадина! – выругался Тэйнсли.

Нагрудник был невероятно тяжелым и стеснял движения. Старик чувствовал себя крабом, медленно ползающим по земле в ожидании, пока кто-нибудь придет и выковыряет из-под панциря его нежное мясо. Поножи плотно прилегали к ляжкам и икрам, мешая бежать, нагрудник впивался в бедра всякий раз, когда Тэйнсли поворачивался, а наручи… О них даже говорить не стоило. Он предпочел бы им ткань или, на худой конец, вываренную кожу, но госпожа настояла на своем.

– Ей просто нравится причинять мне неудобства, – ворчал он, нацепляя на голову последнюю часть ужасающего костюма – шлем с рогами. – Какому идиоту пришло в голову приделать к шлему рога? Можно зацепиться за что угодно, да и выглядишь как последний дурак. Дурацкий шлем, дурацкий доспех, дурацкое…

Его мысли вслух прервали пронзительные крики в стороне лагеря.

– Стэн! Стэн, шок басра вашедан таам! Тет а! Номс даар ват!

Тэйнсли повернулся и увидел Лессеф. Та с бешеной скоростью неслась вниз по склону, убегая от имперских солдат, – которые, заметил он с горечью, предусмотрительно надели кожаные доспехи и кольчуги.

И хотя он всей душой ненавидел тяжелую броню, стоило отдать ей должное – учитывая огромный рост Тэйнсли, она придавала ему очень внушительный вид. Солдаты Тевинтера, сломя голову бежавшие к подножью холма при свете огня, вдруг поняли, что уже гонятся не просто за дикой старухой. Перед ними словно из ниоткуда возник разъяренный воин-кунари в начищенном до блеска доспехе, на котором угрожающе плясали огненные вспышки.

– Если они не совсем дураки, то остановятся и повернут обратно… – процедил Тэйнсли.

Но они продолжали бежать.

– Стэн, номс даар ват! – прокричала Лессеф, со всех ног мчась к Тэйнсли.

– Опять? – с грустью прошептал старик, страдальчески кривя губы под забралом – солдаты не увидят, – после чего собрался с духом и взял на изготовку боевой топор.

Лессеф просияла. Ее длинные волосы и изорванная мантия развевались на ветру, придавая ей сходство с дикаркой. Тэйнсли заметил, что она успела снять туфли, обнажив костлявые ноги. Он представил, сколько времени потратит, чтобы смыть с них грязь. Но размышлять было недосуг – он заметил в глазах Лессеф знакомый огонек. Не задержавшись ни на секунду, она подняла правую ногу, уперлась ею в левое бедро Тэйнсли и прыгнула. Солдаты резко остановились, глядя, как старуха взмывает в воздух, обернувшись комком рук, ног, лохмотьев и развевающихся лент. Завершая прыжок, она развернулась лицом к солдатам и изящно приземлилась на плечо Тэйнсли.

Даже не глядя на Лессеф, старик знал: она лучится от самодовольства.

Он поднял с земли увесистый топор, поднес его к бедру и слегка наклонил голову, будто ожидая приказа.

– Нираа Антаам! – закричала старуха во всю глотку.

– Нираа Антаам! – повторил Тэйнсли и принял боевую стойку.

Впрочем, в этом не было необходимости – солдаты удирали со всех ног, не смея оглянуться, боясь, что за ними гонится ужасный звероподобный кунари.

Лессеф хихикнула, присела на корточки, затем осторожно сняла шлем со старика и поцеловала его в лоб.

– Тэйнсли, дорогуша, все готово?

– Да, госпожа Лессеф, – ответил он, тщательно скрывая раздражение. – Уверен, спектакль, разыгранный вами на берегу, не оставит у них и тени сомнения в том, что убийства – дело рук Антаама. Вряд ли они попытаются отомстить Воронам. Позвольте спросить, что вы такое кричали?

– Да так, – Лессеф махнула рукой, по-прежнему хихикая. – Что-то насчет подгоревших булочек. Мне тогда захотелось печенья.

Тэйнсли с облегчением вздохнул, когда Лессеф отбросила мерзкий рогатый шлем и села, обхватив ногами его шею.

– Вперед, за печеньем! – крикнула она, нетерпеливо постукивая каблуками по нагруднику, будто подгоняла ездовую лошадь, а потом опустила подбородок на макушку старика. – О-о-о, сегодня у тебя волосы мягче, чем обычно!

Он почувствовал, как старушка перевязывает космы платком и утыкается в них головой, словно в подушку. Устроившись поудобнее, она зевнула и сонно пробормотала:

– Тэйнсли, не мог бы ты…

И захрапела, не успев закончить фразу.

– Конечно, госпожа, – ответил Тэйнсли и направился к лодке.

Пока она спала, старик мурлыкал под нос какую-то мелодию. Однажды его семья гостила у двоюродных братьев. Они научили Тэйнсли этой песне, когда отправились с ним за водой к ближайшему ручью. Теперь благодаря госпоже Лессеф клан его дяди вернет хотя бы статуэтку галлы.