Я живо помню, как однажды встретил у друга за ужином нейропсихиатра (врач, который исцеляет «психические заболевания», рассматривая их как любые другие болезни). Мой новый знакомый оказался одним из руководителей ведущей британской клиники, занима­ющейся лечением нарушений работы мозга. «Поскольку шизофрения встречается в семьях в нескольких поколениях, она должна носить генетический характер», — провозглашал он с абсолютной уверенностью. Увы, боюсь, по-прежнему слишком многие психиатры имеют аналогичную точку зрения. Врач был озадачен, когда я возразил, что шизофрения может передаваться вследствие того, как родители воспитывают своих детей, и что подобное воспитание повторяется из поколения в поколение и дело не в генах. Понадобилось несколько минут, прежде чем он понял, о чем я говорю. Когда до него наконец дошло, он признал, что эта идея не приходила ему в голову и его учителя никогда не высказывали подобного предположения. Во время обучения будущих врачей знакомят с биогенетическим обоснованием психических заболеваний и, как показывают исследования, в итоге они не знают обширных доказательств того, что причины следует искать в среде [237]. Вы перестанете удивляться, уяснив, какие рычаги влияния имеют медики и фармацевтические компании на подобные исследования. В случае шизофрении биологическим причинам или лекарственной терапии посвящено в 45 раз больше исследований, чем факторам, связанным со средой и обращением [238], даже несмотря на то что сейчас уже не вызывает сомнений, что основной ее причиной является плохое обращение. Более того, фармацевтические компании тесно сотрудничают с медиками и используют финансовое влияние для продвижения биохимического обоснования. Публику сис­тематически дезинформируют [239], а 40% веб-сайтов, посвященных вопросам психического здоровья, финансируются фармацевтическими компаниями. Психические заболевания трактуются как любые другие, но неизлечимые — такие, которыми можно только управлять (с помощью лекарств и временно меняя образ мыслей), поскольку они пожизненный приговор.

В чем мы полностью сошлись с тем нейропсихиатром — это в том, что большинство психических свойств, таких как застенчивость, высокий интеллект и психические заболевания, действительно передаются в семьях. Хотя это случается не так часто, как принято считать (о чем я говорил в начале главы 4), члены одной семьи гораздо больше похожи между собой, чем чужие люди. Ближайшие родственники человека, подверженного депрессии, страдают ею в три раза чаще, чем люди, у которых нет таких родственников [240]. Вероятность тревожных расстройств в зависимости от вида повышается в четыре–шесть раз [241]. Умственные способности часто передаются в семьях [242], личностные качества — реже [243]. Но тот факт, что черта является семейной, ничего не говорит нам о причине: она может переходить от родителя к ребенку как из-за воспитания, так и благодаря генам.

Шизофрения может передаваться в семьях [244] так же, как и одна из ее основных причин, сексуальное насилие [245]. Если у вашей матери шизофрения, вероятность того, что вы тоже будете страдать этой болезнью, повышается в девять раз по сравнению с людьми, у которых нет матери-шизофренички [246] (интересно, что если у вас отец-шизофреник, вероятность, что она разовьется и у вас, вдвое ниже [247] — матери больше заняты воспитанием). Обзор результатов 59 исследований [248] показывает, что 47% женщин, у которых диаг­ностировано психическое заболевание, пережили сексуальное насилие. Также доказывается, что симптомы проявляются с большей вероятностью в случае инцеста, чем в случае насилия со стороны человека, не принадлежащего непосредственно к семье. Повторные кровосмесительные изнасилования наносят наибольший вред. Если нет никаких сомнений, что сексуальное насилие является важной причиной шизофрении, не приходится сомневаться и в том, что подобное поведение повторяется в семьях: брат человека, осужденного за преступление на сексуальной почве, в пять раз чаще совершает такое же преступление, чем брат человека, не совершавшего его [249].

Но шизофрению вызывает не только сексуальное насилие. Обзоры доказательств показывают, что все виды плохого обращения встречаются в два-три раза чаще в детстве шизофреников [250]. Интересно, что самым мощным прогнозирующим фактором является эмоцио­нальное, а не сексуальное насилие: чрезмерно контролирующие родители, назойливость, враждебность, виктимизация.

Было продемонстрировано, что плохое обращение воздействует в зависимости от степени его тяжести и с высокой вероятностью является причиной заболевания [251] — чем хуже обращение, тем больше риск. Людям, пережившим три различных вида плохого обращения, в 18 раз чаще ставят диагноз «шизофрения», чем тем, с кем обращались хорошо [252], и в 193 раза чаще [253], если они пережили пять или более видов. Чем серьезнее конкретный случай плохого обращения, тем выше опасность: дети в 48 раз чаще становятся психически больными взрослыми, если они столкнулись с жестоким насилием, и в два раза чаще — в случае умеренного насилия [254].

Имеются аналогичные доказательства, что плохое обращение в детстве вызывает у взрослых другие тяжелые психические заболевания, такие как биполярное расстройство (резкие перепады настроения) [255] и личностное расстройство (лихорадочные эмоции, нарциссизм) [256]. Случаи плохого обращения происходили в жизни людей с депрессией и тревожным расстройством гораздо чаще [257], чем у тех, у кого не было подобных проблем.

Гены не объясняют и того, почему в семьях передается высокий уровень интеллекта. Несмотря на громкие заявления [258] в связи с публикацией результатов исследований близнецов, якобы подтвердивших критическую роль генов, не было обнаружено генов, которые оказывают значительное влияние на интеллект. Сообщение британских СМИ в 2013 г. о том, что генами можно объяснить результаты экзаменов, которые школьники сдают в 16 лет, — просто неправда. Доказательства были взяты из дискредитированных исследований близнецов (см. приложение 2), а не из работ, посвященных изучению генов.

Более века евгенисты [259] утверждали, что у людей с невысоким доходом более низкий уровень интеллекта, так как они унаследовали гены, из-за которых их предки скатились на дно общества. Поскольку мы знаем, что генов, отвечающих за способности, не существует [260], сис­тематические данные о том, что люди, выросшие в бедных семьях, имеют более низкий IQ, носят причинный характер: в семьях с низким доходом меньше книг [261], дети получают меньше стимулов для развития когнитивных навыков, которые необходимы для хороших результатов в тестах на IQ и экзаменах; когда дети из малообеспеченных семей получают дополнительную помощь в развитии таких навыков, это дает положительный эффект [262]. Причина низкого IQ, обусловливающего низкие доходы, не гены, а воспитание.

Недостаточно внимания уделяется доказательствам того, что когда детей, родившихся в семьях с низким доходом, усыновляют маленькими [263] семьи из среднего класса, их IQ бывает в среднем на 18 баллов выше, чем у их биологических родителей. Тяжело исправить эмоцио­нальный ущерб, нанесенный в раннем детстве, но вполне возможно стимулировать интеллектуальное развитие. Как продемонстрировало одно из исследований, дети, которые родились у женщин, употреблявших героин [264], и которых усыновили сразу или почти сразу после рождения семьи из среднего класса, имеют гораздо более высокие умственные способности, типичные для представителей среднего класса, по сравнению с мальчиками и девочками, оставшимися со своими матерями — героиновыми наркоманками. Этого частично связано с тем, что дети, живущие с героинозависимыми матерями не способны сосредоточиваться. Половина из них, вероятно, будет иметь синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), вызванный дефицитом материнского внимания и химическими веществами, проникающими в утробу. Матери, принимающей героин, тяжело удовлетворять потребности своего ребенка.

Личностные качества в некоторой степени передаются в семьях, но, если верить результатам исследований, проведенных в рамках проекта «Геном человека», причина кроется не в генах. Вокруг миннесотского исследования выросших порознь близнецов, в котором ложно заявлялось о широкой наследуемости личностных качеств (см. приложение 3), была поднята невероятная шумиха. Но почти никто не слышал о гораздо более убедительном исследовании, проведенном в Колорадо [265]. Ученые изучили 469 детей, усыновленных в среднем в течение 29 дней после рождения, которые в отличие от участников миннесотского исследования едва ли могли испытать влияние биологических родителей. Личности биологических родителей на момент рождения детей тщательно оценили. Когда в возрасте от 9 до 16 лет проводили оценку личности детей, не наблюдалось значительной корреляции между биологическими родителями и их детьми. Личностные качества не наследовались.

Если психические заболевания, интеллект и личностные свойства действительно передаются из поколения в поколение и если причина заключается не в генах, становится критическим механизм передачи, описанный в главах 1, 4 и 5. Весьма вероятно, что физические механизмы также существуют, но пока не обнаружены, как в случае с умением вести мяч у моего сына, — однако ясно, что в значительной мере черты характера и навыки передаются через обучение, подражание и идентификацию, плохое обращение и любовь, а также роли в семье.

Как черты характера передаются в семьях

В начале XX в. одна мать считает свою новорожденную дочь некрасивой. Чтобы скрыть ее некрасивость от взоров гостей — и собственного — она часто прикрывает ее лицо накидкой. Мать, выросшая в скромной семье и вышедшая замуж за представителя верхних слоев среднего класса, боится социального унижения. Позже она говорит своей «некрасивой» дочери, что та не найдет себе мужа, и жалуется в дневнике: «Что я сделала не так, что моя дочка не имеет успеха в обществе и не располагает к себе?» Десятки лет спустя в старости дочь напишет о себе: «Грустная правда в том, что, признаюсь, я жила и продолжаю жить в мире воображения, я не выношу реальность». На реальный мир набросили накидку.

Предполагаемая некрасивость младенца (девочка родилась недоношенной, с маленьким весом) является проекцией чувства неполноценности и социальной непривлекательности самой матери. Это тот случай, когда ребенку приписывают нежелательные ощущения родителя, перенося на внешность ребенка собственную социальную непривлекательность («Я в порядке, ты — нет»).

В 1940-х дочь сама становится матерью. В свою очередь она пишет, что одна из ее дочек «была невозможна. Она кричала и орала, пока не получала того, чего хотела. Она шумела и не контролировала себя с рождения и до подросткового возраста». Женщина пишет об этой девочке так, как будто та мучила и тиранила ее. Мать считает, что проб­лема в девочке.

В 1970-х у «невозможной» дочери рождается собственная дочь. Позже женщина напишет, что дочка ненасытна, постоянно кричала в младенческом возрасте и была «очень трудным» ребенком и подростком. Как и ее предшественницы по материнской линии, мать считает, что причина сложного характера в самой девочке и не связана с тем, как она обращалась с ней.

В 2013 г. эта «девочка» написала мне по электронной почте письмо о своей семилетней дочери. Та ужасно капризна, не переносит попыток матери следить за ее нарядами, питанием, своевременным посещением школы (если ребенок вообще ходит в школу). Ежедневные приступы гнева похожи на детские истерики, во время которых девочка царапает и бьет мать. Дочь тиранит маму, говорит ей, где встать, нападает на нее с заднего сиденья автомобиля, отказываясь идти в школу пешком.

Четыре матери одна за другой страдали от собственных дочерей, трое из которых были маленькими тиранами. История повторялась из поколения в поколение по материнской линии. С помощью какого механизма она передавалась?

До того как появились результаты проекта «Геном человека», у нас были бы основания предполагать, что каждая из дочерей рождалась с генетическим кодом, отвечающим за предрасположенность к трудному характеру. Согласно этой теории, последовательность ДНК служила бы причиной образования химических веществ, влияющих на характер, и, независимого от того как обращались с девочками, они были бы трудными. Люди с определенной последовательностью ДНК страдают редкими и признанными генетическими заболеваниями вроде хореи Хантингтона или синдрома Дауна, и то же самое относилось бы к трудному характеру. Это предсказывало подавляющее большинство генетиков, но данная модель была полностью дискредитирована, и сегодня едва ли найдутся ее сторонники. Практически никто из ученых больше не верит, что существуют особые гены, отвечающие за интеллект, личностные качества или, как в нашем случае, поведенческие проблемы детей.

Однако по-прежнему есть те, кто верит в схему «понемногу того и другого», сочетание генов и воспитания. Дочери могли унаследовать гены, которые делают их склонными к плохому поведению, но только в сочетании с плохим воспитанием. Генетически уязвимым детям пойдет на пользу чуткое и заботливое воспитание. Согласно этому представлению, ни гены, ни плохое воспитание сами по себе не служат причиной плохого поведения, необходимо наличие обоих факторов.

Существует ген, связанный с гормоном серотонином (который играет некоторую роль как в агрессии, так и в депрессии). В некоторых обзорах доказательств высказывается предположение, что определенные варианты этих генов [266] увеличивают либо вред, причиненный плохим обращением родителей, либо преимущества, получаемые при хорошем обращении [267]. Однако им противоречат многие другие работы [268], ссылающиеся на исследования, в ходе которых не было получено аналогичных данных. Даже когда обнаруживается влияние гена, оно несравнимо с огромным влиянием плохого обращения как такового. Это же относится и к другим «генам-кандидатам» [269], которые якобы создают предрасположенность к агрессии в сочетании с плохим обращением: их устойчивого воздействия при повторных исследованиях не выявили.

Насколько не вызывает сомнений тот факт, что варианты генов не являются причиной плохого поведения, настолько же очевидна важность воспитания. Проводилось множество исследований [270], в рамках которых ученые наблюдали за детьми с первых лет до взросления и которые показали, что поведенческие проблемы, такие как непослушание и агрессия, уходят корнями в воспитание в детстве. В первую очередь это доказывает, что отсутствие отзывчивости в раннем возрасте делает детей менее уверенными в себе и мешает им контролировать свои эмоции, обусловливая бурные реакции. У таких детей больше страхов, и они чаще пытаются справиться с угрозой с помощью гневной реакции. Отсутствие родительского тепла, враждебность и раздражение в любом возрасте делает ребенка более склонным к агрессии. Исследования доказывают, что трудные дети чаще имеют родителей, которые пытались применять к ним «силовые» методы. Вместо того чтобы сохранять спокойствие и использовать мягкое убеждение, они пытаются заставить детей слушаться.

Их постоянные придирки [271], капание на мозги — «Перестань», «Я сказал, перестань», «Я СКАЗАЛ, ПЕРЕСТАНЬ» — переходят в крик. Далее может наступить кульминация в форме физического насилия, которое, как доказано, напрямую вызывает агрессию в детстве и насилие во взрослом состоянии независимо от генов [272]. Такое воспитание может чаще быть непоследовательным, когда за одно и то же могут то наказать, то похвалить.

Короче говоря, существуют неопровержимые доказательства, что агрессивные дети с деструктивными склонностями получили эти качества в результате непреднамеренного воспитания. Смысл в том, что родители полностью теряют контроль, краснеют от злости и становятся эмоцио­нально несдержанными, как ребенок, которого они пытаются воспитывать. С большинством из нас, если не со всеми, иногда случается подобное, однако у некоторых родителей такое поведение входит в обыкновение и повторяется все чаще. Придирки начинают засорять почти любой разговор с ребенком, который так привыкает к ним, что ни родитель, ни ребенок не могут остановиться. Дети приучены к ним, поэтому бывает достаточно одного слова или взгляда, чтобы вызвать приступ враждебности. Проблема заключается в том, что родителю все тяжелее оставаться взрослым: спокойным и рацио­нальным, способным вести себя бесстрастно.

Мамы и папы ведут себя так, потому что — сюрприз! — у них самих были родители, неспособные к «авторитетному», взрослому воспитанию [273]. Столк­нувшись с нормальным избытком чувств и самовыражением маленького ребенка, они начинают реагировать с агрессией, потому что сами пережили истерики и приступы гнева родителей (у которых было то же самое, и так из поколения в поколение). Отчасти это простое подражание, отчасти — идентификация и отчасти — травма вследствие плохого обращения, когда родители кричали на них и регулярно теряли самоконтроль.

Приступы гнева повторяются из поколения в поколение, как показал вышеупомянутый пример матерей и дочерей, записывавших свои переживания. Все они считали своих дочерей трудными и думали, что проб­лема в девочках, не понимая, откуда взялись эти сложности. Три последние матери считали своих дочерей тиранами. С матерями плохо обращались в детстве, и теперь им казалось, что дочери плохо обращаются с ними. И правда, дочери действительно были трудными. Но матери не могли понять, что сами провоцировали их на агрессию, придираясь, срываясь и наказывая физически. Сделав из дочки собственное подобие в детстве, каждая женщина продолжала плохо обращаться с ребенком — точно так же, как плохо обращались в детстве с нею самой.

Последняя мать (моя пациентка, которую я назову здесь Эми), когда я впервые спросил, какое у нее было детство, ответила: «Ужасное», — и разрыдалась. Ее мама не могла настроиться на маленькую дочку, как это случалось и в предыдущие поколения. Эми же была сложным младенцем, она много плакала и казалась матери ненасытной. Это факт определил последующий ход событий.

Мать Эми была «злой», «не терпящей возражений», она била Эми с раннего возраста. Когда девочка занималась игрой на скрипке, мать могла ударить ее смычком только за то, что ребенок не соглашался с ее мнением. В магазине мать могла поднять руку на дочь, когда та хотела купить брюки, а не платье, стыдя Эми при посторонних.

Еще хуже, чем насилие, было то, что присутствие «взрывной» матери вынуждало Эми «ходить на цыпочках». Однажды мать устроила истерику и каталась по полу, как ребенок, потому что дочь не собрала чемодан. Помешанная на контроле мать устраивала ссоры из-за таких вещей, как порядок, выбор еды и т.п. Выбор музыки был особым поводом для раздражения, так как мать считала приемлемой только классику и высмеивала и запрещала Эми слушать ABBA.

В субботу утром мать обычно выходила на середину спальни, швыряла в кучу одежду и другие вещи и требовала разобрать ее. Она сама создавала кавардак и затем ругала дочь за неаккуратность. Беспорядок в ее собственной голове часто превращался в проблему для Эми.

Поведение матери Эми является формой так называемого домашнего терроризма [274]. Свойственное агрессивным супругам или родителям, оно означает использование любого случая как средства внушения страха жертве с помощью ярости и угроз физического насилия. Домашний терроризм передавался из поколения в поколение от первой матери, а возможно, и от ее предков.

Мать Эми бывала жестокой, высмеивая ее при других. Расстроив девочку, она говорила: «Смотрите, Эми пустила слезу», — намекая, что та плачет, чтобы вызвать жалость к себе и манипулировать другими, выдавая искреннюю обиду за притворство. Неплохая спортсменка в юности и перфекционистка, мать во всем требовала от Эми высоких результатов. Это был один из многих способов лишить ребенка самостоятельности: мать не уважала дочь как отдельную, независимую личность, имеющую право на собственное мнение.

Эми может припомнить лишь один случай за всю жизнь, когда мать признала свое излишне агрессивное поведение, и то неявно (сделав подарок) и не высказав сожаления. Она никогда не говорила, что неправа, и видела мир только черно-белым, без оттенков.

Эми она изображала ущербным ребенком, с которым что-то не так. Бывало, Эми, с ужасом ожидая, что ее объявят психически больной и отправят в больницу, сидела на лестнице и слушала, как ее мать обсуждает с отцом, в чем же дело. Тот терпеливо внимал жене (мужа она тоже терроризировала и вынуждала пособничать своему тоталитарному режиму). Достигшую подросткового возраста Эми особенно обидело, что, прочитав книгу Лайонел Шрайвер «Цена нелюбви», мать решила, что Эми тоже ненормальный, несущий угрозу окружающим ребенок, как мальчик, описанный в этом романе. Тогда между матерью и дочерью произошла крупная ссора. На самом деле угрозу представляла мать, а не Эми.

Даже сегодня, когда они обе взрослые, если Эми напоминает матери о прошлом, это вызывает яростную, детскую реакцию. Таким образом, Эми находится в безвыходном положении. С одной стороны, она предаст себя, если согласится с матерью, утверждавшей, будто дочь была тревожным, проблемным ребенком, хотя совершенно очевидно, что проблемной была мать Эми. С другой стороны, если она не согласится, то рискует вызвать взрыв враждебности. Все детство Эми представляло собой сплошную безвыходную ситуацию.

Дневники всех четырех матерей содержат похожие истории и демонстрируют, как насилие («Я в порядке, ты — нет») передается из поколения в поколение, часто точно воспроизводя плохое обращение. Однако благодаря нашей работе моя пациентка смогла прервать семейную традицию эмоцио­нального насилия. Ей было крайне сложно «поверить в невозможное»: что ее мать действительно плохо обращалась с ней, что на самом деле это не ее вина и что у нее нет никаких врожденных дефектов, которыми можно было бы оправдать такое обращение. Постепенно Эми смогла в течение длительных периодов не верить тому, что говорила о ней мать. Время от времени она начинала беспокоиться, что я сочту ее сумасшедшей или плохой и вызову людей в белых халатах. Я посоветовал ей посмотреть сериал «Клан Сопрано», в котором сыну, Тони, очень трудно поверить, что его мать была готова почти на все, чтобы добиться собственных целей за его счет.

От других подобных историй случай Эми отличало то, что она пришла ко мне, зная, что у нее было несчастливое детство. Обычно благодаря детскому стокгольмскому синдрому мы бываем преданы родителям, плохо обращающимся с нами. Но все-таки Эми не сразу смогла поверить, что она жертва дурного обращения. Со временем у нее возникло чувство защищенности, как она говорила, «теплый свет», так как появился опыт общения со мной, отличающийся от того, который был с матерью.

Важно, что в результате нашей работы у Эми в основном прекратились приступы гнева по отношению к ее дочери. Она начала применять метод «обстрел любовью» (см. совет 3 в главе 4) к своей дочери, и у той прекратились ежедневные истерики.

В течение следующего года количество и сила приступов гнева у ее дочери снизились. Бывали периоды, когда вспышки возобновлялись, и казалось, что ничего не изменилось, однако они всегда отступали. Ее дочь сильно переменилась в очень важных аспектах жизни: она начала получать удовольствие от общения со сверс­тниками и хорошо учиться в школе. Шансы велики, что когда эта девочка сама станет матерью, если у нее будет дочь, она передаст ей более позитивный набор качеств с помощью мягкого воспитания. Существует огромное количество данных, доказывающих, что модели позитивного и негативного воспитания переходят из поколения в поколение. Вопреки убеждениям нейропсихиатра, с которого началась эта глава, черты характера от родителей детям передаются воспитанием, а не генами.

Воспитание как средство межпоколенческой передачи свойств характера

По крайней мере, десять исследований [275] доказали, что плохое поведение детей — например, приступы гнева — передается из поколения в поколение путем воспитания. Например, в семье Эми механизмом передачи служило грубое и жестокое воспитание, а не гены. В этих исследованиях ученые рассматривали воспитание группы мальчиков и девочек и затем пытались определить, привело ли оно к плохому поведению детей в следующем поколении. Одно из исследований продемонстрировало, что дети, чьи матери были по отношению к ним злыми и агрессивными [276], стали такими же родителями. Если такая модель воспитания не применялась, ее не было и в следующем поколении.

Передача других черт характера между поколениями путем воспитания была выявлена в исследованиях, доказывающих, что сходство детей и родителей не имеет никакого отношения к генам.

Если человек пострадал от рук нацистов во время Второй мировой войны, это не связано с генами. Травма до сих пор очевидна у потомков выживших в холокосте два поколения спустя. С помощью метода передачи травма разыгрывается в модели воспитания. Полвека спустя дети выживших узников и их дети до сих пор страдают эмоцио­нальной неустойчивостью, связанной с травмой своих предков [277]. У значительной части узников развилось посттравматическое стрессовое расстройство, и это неизбежно сказалось на том, как они воспитывали своих детей, допуская эмоцио­нальное насилие и пренебрежение [278]. Это, в свою очередь, влияет на то, как ребенок воспитывает своих детей, когда вырастает.

То же самое относится к ветеранам боевых действий и их детям [279]. Если говорить более конкретно, посттравматическое стрессовое расстройство у родителей ведет к высокому уровню стресса у детей. Отсутствие у родителей такого расстройства означает, что стресс у детей гораздо менее вероятен.

Дочь женщины, выжившей в концлагере, связалась со мной, чтобы рассказать, как на нее повлияло прошлое матери. У той имелась большая коллекция книг и видео о холокосте, которые она показывала своим пятерым детям со слишком раннего возраста. Мать страдала посттравматическим стрессовым расстройством и была склонна к ужасным приступам бешенства. Она ходила во сне и, бывало, будила детей ночью, разговаривая с ним так, словно она по-прежнему находилась в конц­лагере, иногда воображала себя в числе надсмотрщиков и угрожала им. Один из сыновей был любимчиком отца и вырос спокойным и эмоцио­нально здоровым, однако остальные дети в дальнейшей жизни страдали нервными срывами.

Стресс также может передаваться из поколения в поколение, если родители эмоцио­нально неустойчивы (боятся быть отвергнутыми или брошенными, находятся в смятении или у них «отключены» чувства). Некоторые мамы и папы имеют так называемую «непроясненную» модель привязанности: если спросить их о детстве, у них есть только фрагменты воспоминаний, травмы и потери, которые эти люди не могут как следует прочувствовать или проанализировать, но просто знают, что те есть. 80% детей с подобными родителями имеют «дезорганизующую» модель привязанности, и им сложно справляться с отношениями [280]. Иногда они чувствуют себя отвергнутыми, иногда покинутыми, часто кажутся потерянными, а их мысли блуждают где-то в другом месте. На основе дезорганизующей привязанности в детстве часто формируется непроясненная взрослая модель, которая в свою очередь ведет к тому, что 80% их детей имеют дезорганизующую привязанность [281].

Факт, что родители воспроизводят полученное воспитание в обращении с детьми, был также доказан исследованиями животных. Например, по тому, как заботятся в раннем возрасте об обезьяне, можно точно сказать, какой она будет взрослой, включая ее химию мозга [282]. Макаки-резус, разлученные с матерями при рождении и воспитываемые до 6-месячного возраста с ровесниками, легче пугаются незнакомцев и незнакомых ситуа­ций, чем те, кого воспитали матери. Они оказываются в самом низу обезьяньей иерархии, в то время как более уверенные в себе, выращенные матерями обезьяны находятся на ее вершине. Менее серьезные отклонения в воспитании в раннем возрасте также имеют большое значение. Если группу маленьких обезьян иногда ненадолго разлучать с матерями в течение первых 14 недель их жизни, они будут чувствовать себя так же неуверенно, как молодые обезьяны, выращенные полностью без матерей. Тестирование в возрасте четырех лет показывает, что химические вещества, вырабатываемые их мозгом, истощены. Особенно модели воспитания передаются от матери к дочери. Когда выросшие среди ровесников обезьяны женского пола сами становились матерями, они относились к своим детям гораздо более пренебрежительно или жестоко, чем те, кого вырастили матери, повторяя цикл плохого обращения.

Конкретное количество заботы, полученное в раннем возрасте, прогнозирует, какой матерью станет впоследствии обезьяна. Длительность контакта с матерью позволяет точно предвидеть, сколько она уделит внимания своей собственной дочери. То же самое было обнаружено во время исследований крыс: чем больше мать вылизывают в младенчестве, тем больше она вылизывает собственного детеныша.

Похожесть поведения матерей в поколениях одной семьи можно было бы принять за генетически наследуемую, но было доказано обратное. Длительность контакта с конкретной обезьяной-дочерью сравнивали со средней длительностью заботы матери обо всех ее дочерях. Последующее поведение дочери, ставшей матерью, отражает именно ее опыт, а не средний для всех сестер. Последующую модель воспитания определяет уникальный опыт, а не склонность, генетически уна­следованная от матери.

Согласно другой теории, генетически трудный ребенок может сделать мать незаботливой. Этой теории противоречит исследование так называемых высокореактивных обезьяньих детенышей — таких, о которых очень трудно заботиться, потому что они бурно реагируют на малейший звук или движение, вероятно, из-за сложностей во время беременности или родов. Малышей передали на воспитание или особенно заботливым или среднестатистическим матерям. Молодые обезьяны, родившиеся высокореактивными и воспитанные очень заботливыми матерями, оказались лучше социально приспособлены, чем нормальные обезьяньи детеныши, воспитанные среднестатистическими матерями. Иначе говоря, заботливое воспитание оказывало такое сильное влияние, что могло превратить трудного ребенка в прекрасного взрослого. Более того, когда поколение детенышей, принимавших участие в исследовании, вырастало и у них самих появлялось потомство, их стиль воспитания, особенно заботливый или среднестатистический, точно повторял воспитание, полученное ими самими. И это не зависело от того, были они в детстве высокореактивными или нет. Многое, хотя и не все из данных, полученных для обезьян, распространяется и на людей.

Это простая, но важная мысль: младенцы и дети младшего возраста нуждаются в постоянной любви и заботе, чтобы вырасти уверенными и психически здоровыми людьми и самим стать заботливыми родителями. Об этом более подробно говорилось в главе 4, но приведем здесь один из сотен примеров: исследование более 1700 детей, с которыми плохо обращались, продемонстрировало критичную роль воспитания [283]. Осмотр в младенческом возрасте показал, что 85% детей из выборки имели неврологические нарушения и высокий риск поведенческих проблем и дефектов речи, — этих детей выбрали специально, потому что предполагалось, что их будет трудно воспитывать. Повторный анализ в 18 месяцев и три года показал, что чем лучше стало их воспитание, тем больше была вероятность, что ребенок справился с первоначальными нарушениями.

Не менее 20 лет говорилось о том, что темперамент ребенка определяет получаемую им заботу, а не наоборот. Это исследование смогло наглядно продемонстрировать, что результат зависит от того, как среда реагировала на детей. Спокойная мать может почти всегда успокоить буйного ребенка. Ничего удивительного, если учесть, как бессильны дети, однако миф о том, что виноваты гены и их не изменить, до сих пор широко распространен. Его блестяще развенчала голландская исследовательница Димфна Ван ден Бом [284]. Как учительница, работавшая с трудными детьми, она пришла к убеждению, что основной причиной проблем является врожденная трудность характера.

Чтобы проверить свою идею, она отобрала 100 младенцев, чьи начавшие проявляться личностные качества говорили о возможном риске эмоцио­нальной неустойчивости. Сразу после рождения определили, что их легко раздражить и расстроить, но что с ними тяжелее справляться, чем с улыбчивыми, благодушными малышами. Будь раздражительность генетической чертой, она должна была бы год спустя перейти в неуверенность, независимо от воспитания. Когда же детям исполнилось от шести до девяти месяцев, 50 матерям объяснили, как стать более отзывчивыми и чувствительными по отношению к их трудным детям. До этого женщины расстраивались из-за поведения их малышей и начинали игнорировать его. Ван ден Бом давала советы для каждого индивидуального случая и учила, как успокоить ребенка, заинтересовать его игрой и установить с ним отношения.

Тем временем остальным 50 матерям и их раздражительным младенцам не оказали никакой помощи. Когда в возрасте одного года оценили уровень эмоцио­нальной устойчивости двух групп, контраст был разительным. В группе женщин, с которыми никто не работал, 72% детей были эмоцио­нально неустойчивыми, в то время как в группе, получившей советы, таковыми оказались всего 32% детей. Единственным отличием были консультации, это означает, что матери могут изменить даже самых трудных детей.

Более свежие исследования привели к таким же результатам. В целом дети, рожденные с низким весом [285], чаще бывают невнимательными и гиперактивными в школьном возрасте. Однояйцовые близнецы редко рождаются с одинаковым весом. Каждые 450 г разницы в весе при рождении [286] значительно повышают вероятность развития в более позднем возрасте синдрома дефицита внимания и гиперактивности у близнеца с дефицитом веса, что является убедительным доказательством того, что именно низкий вес, а не гены, ведет к СДВГ. Но если мать тепло относится к ребенку и поддерживает его, вероятноcть СДВГ уменьшается. Результаты другого исследования демонстрируют, что дети, чьи матери употребляли во время беременности много алкоголя [287], имеют более высокий риск низкого IQ, однако этот эффект сглаживается, если мать проявляет эмоцио­нальную чувствительность и стимулирует умственное развитие ребенка.

Главное, данные свидетельствуют, что матери обычно заботятся о своих детях так же, как заботились о них самих [288]. Исследование 180 матерей [289] показало, что 70% тех, с кем плохо обращались в детстве, сами дурно обращались со своими детьми или не проявляли заботы по отношению к ним. Как следствие, 90% юношей и девушек, подвергшихся плохому обращению в детстве, в возрасте 19 лет имели симптомы как минимум одного психического заболевания. В отличие от них всего один из молодых людей, чьи матери в прошлом заботились о них хорошо, имел аналогичные симптомы. 30% матерей, с которым плохо обращались в детстве, не перенесли плохое обращение на своих детей. Почему некоторым удается разорвать порочный круг?

Мы, люди, говорим на сложном языке, позволяющем пользоваться понятиями, формирующими наше самосознание. Благодаря этой способности мы можем намеренно контролировать себя и свое окружение гораздо лучше, чем обезьяны. Становясь родителями, мы можем решить заботиться о своих детях не так, как заботились о нас. В целом люди обычно повторяют навязанную им модель воспитания, однако часть решает воспитывать своих детей наоборот или создать собственную модель, которая не является ни повторением, ни противоположностью.

Всем нам трудно разрушить родительские модели. Миа Фэрроу, актриса и бывшая жена Вуди Аллена, родилась пятой из восьмерых детей и в возрасте 19 лет с сожалением говорила о размере своей семьи: «Ребенку нужно больше любви и нежности, чем можно получить в большой семье». В 25 лет у нее родились первые дети (близнецы) и через некоторое время на свет появился сын. Она могла обеспечить им жизнь в семье среднего размера, которой не было у нее самой. Однако за год она усыновила двух вьетнамских малышей. В течение следующих 12 лет она родила еще одного и усыновила еще шестерых. Двенадцать детей называли ее мамой. Теперь она говорила: «Преимущества большой семьи огромны. Я хочу воссоздать атмосферу своего детства». То ли она изменила мнение, то ли в какой-то момент позабыла, каково это — быть потерянным в большой семье, и навязала данный опыт дюжине детей.

Конечно, между поколениями передается не только плохое обращение и отрицательные результаты воспитания. Любовь, мудрые наставления, сочувствие и поддержка переходят от родителей к детям в неменьшей степени. Существуют убедительные доказательства, что родители, выросшие в чуткости и заботе, и сами становятся чуткими родителями. В ходе нескольких исследований велись наблюдения за тем, какое воспитание получали дети в младшем возрасте и какими родителями они сами стали [290]. Результаты показали, что чуткость и заботливость передаются детям от пап и мам в неменьшей мере, чем склонность к плохому обращению. Особенно красноречивым оказалось исследование [291], в ходе которого ученые наблюдали за 200 детьми в возрасте от трех лет и затем, когда те повзрослели, снимали на камеру их взаимодействие с дочерьми и сыновьями. Родители, которых воспитывали с теплом, чувствительностью и поощрением в начале или середине детства или в подростковом возрасте, чаще всего таким же образом воспитывали своих детей. Аналогичные исследования продемонстрировали, что позитивное отцовское воспитание вело к такой же модели воспитания у их сыновей, когда последние сами становились отцами.

Ни у кого не было идеального детства; когда мы сами становимся родителями, над всеми нами реют демоны и ангелы, преследуя нас, сражаясь друг с другом и побеждая в зависимости от их силы. Результаты исследований ясно показывают [292], что ангелы побеждают там, где родитель подсознательно опирается на значительный положительный опыт. Некоторые мамы и папы, пережившие плохое обращение, могут стать особенно любящими родителями, компенсируя собственные перенесенные страдания. Даря своему ребенку любовь, которой были обделены в детстве, они идентифицируют себя с сыном или дочкой и исцеляют свои раны.

Данные исследований матерей [293], которые могли столкнуться с трудностями в проявлении чувствительности и тепла, показывают, что 30% из них все же смогли хорошо обращаться со своими маленькими детьми. По сравнению с теми, кому это не удалось, они чаще росли рядом со взрослым, который эмоцио­нально поддерживал их и хорошо с ними обращался. Кроме того, они чаще проходили длительный курс психотерапии. Помогали и отношения с любящим партнером. Эти факторы — другой заботливый взрослый в детстве, терапия или любящий партнер [294] — также уменьшают вероятность плохого обращения с детьми тех родителей, которых любили в детстве. Особенно сильное влияние оказывают любящие партнеры [295]. Заботливый партнер повышает способность мужчины или женщины контролировать свои эмоции, когда дети плохо себя ведут, предлагая позитивную альтернативную модель. Они позволяют взглянуть на ситуацию глазами детей, помогая стать более терпеливыми и понимающими, не расстраиваться и не сердиться.

Эта глава должна показать, что есть все основания полагать, что именно воспитание обусловливает передачу черт характера из поколения в поколение. В следующей главе мы рассмотрим, как родительские проекции — а не гены — служат основой достижений. Мы также увидим, что способ, которым родители передают их, определяет, будет ли ребенок несчастным или эмоцио­нально здоровым.

Что делать? Три совета

1. Выявите модели воспитания, передающиеся из поколения в поколение в вашей семье.

Работая на телевидении, я предложил идею сериала. Вместо программы BBC «Кто ты такой?» (Who Do You Think You Are), в которой специалисты по генеалогии разыскивают предков знаменитостей, я предложил передачу «Почему я такой?». Истории о том, терпел ли муки ваш прапрадедушка во время англо-бурской войны или чуть не умер во время Великого голода в Ирландии — здесь знаменитость может всплакнуть, — являются не чем иным, как передачей психологических качеств.

Один из способов понять семейные модели — написать, как жили ваши мать и отец, когда им было по 10 лет. Как о них заботились? Какие невзгоды пришлись на их долю? Это подтолкнет вас к тому, чтобы попытаться представить, какими были их родители и как заботились о них. Это поможет вам перестать обвинять своих маму и папу и начать их жалеть.

Составляя рассказы о своих родителях, обращайтесь ко всем возможным источникам. Родственники, которые знали их в детстве, — кладезь информации. Письма, которые они писали своим родителям, или другие письменные материалы вроде мемуаров, проясняющих их прошлое, тоже бесценны. Фотографии вместе с другими членами семьи способны о многом сказать — будь то хмурый взгляд в фотоаппарат или фальшивая улыбка со стиснутыми зубами.

Конечно, самыми надежными свидетелями могут быть сами ваши родители, если они живы. Но здесь редко бывает просто. По разным причинам родители рассказывают небылицы о своем детстве. Одни проявляют крайнюю сдержанность, другие сыплют ненужными подробностями, третьи приукрашивают прошлое из-за не оставляющего их страха перед правдой, вызванного детским стокгольмским синдромом. Часто они бывают честнее и точнее в разговоре с друзьями, чем с детьми. Поэтому, возможно, без помощи ближайших друзей ваших родителей вам не обойтись.

Личная археология может оказаться увлекательным занятием, но ее цель — помочь вам выявить негативные модели, от которых необходимо избавиться, чтобы суметь вырваться из порочного круга. Александр Во, сын писателя Оберона Во и внук знаменитого Ивлина Во, представляет собой особенно трогательный пример человека, которому это удалось. В книге на эту тему [296] Александр показывает, как в течение нескольких поколений разыгрывалась модель жестокости отца к сыну. В весьма эмоцио­нальном документальном фильме [297] он явно демонстрирует, что нарушил этот цикл, с теп­лом и юмором общаясь со своим сыном. Фильм начинается словами «Чтобы понять, как мужчина ведет себя в роли отца, полезно узнать, как с ним обращались в роли сына». Рассматривая своих предков по мужской линии, он объясняет собственному сыну, как стал таким, какой есть.

Пожалуй, вы можете сделать что-то подобное, если обнаружите в семейной истории передаваемое по наследству плохое обращение.

2. Лелейте ангелов своего детства.

Позитивная психология помогает думать о хорошем; она называет черное белым, пусть даже правда и негативна. Она выполняет функцию своеобразного терапевтического пластыря. Ее более глубокая задача состоит в том, чтобы найти корни всего хорошего, что передалось вам по наследству.

Если говорить обо мне, у моей матери была няня-­тасманийка. Пока мать не вышла замуж в 30 с небольшим лет, няня жила с ней. Я помню, как мы навещали ее в доме престарелых, как горевала моя мать, когда старушка умерла, — в отличие от того, как мама чувствовала себя, когда умерли ее родители. Ее отец покончил с собой, когда дочери было 14. Я спрашивал маму, насколько сильно ее это расстроило, и она отвечала: «Я по-настоящему не знала отца. Я училась в школе-пансионе, они приехали и рассказали мне, что это случилось. Не помню, чтобы я сильно печалилась». Именно няня дала моей матери возможность (несмотря на все) заботиться о нас с любовью. Отец моего отца был очень старательным человеком и передал ему это качество.

Конечно, не все, что в нас есть хорошего, досталось нам от предков, часть мы получили с любовью, мудростью и радостью, которую ежедневно дарили нам наши родители, иногда скорее вопреки, чем благодаря прошлому. Мои родители высоко ценили способность радоваться, и, испытывая радость, они порывали со своим прошлым. Но в значительной степени нас наполняет все хорошее, что было у наших предков.

3. Родитель — взрослый — ребенок: измените модель, передающуюся из поколения в поколение.

Согласно методу трансакционного анализа [298], разработанному Эриком Берном, в любой момент времени мы можем находиться в одном из трех основных состоя­ний:

1. Родитель. Вы копируете своих родителей.
2. Взрослый. Вы можете без эмоций объективно взглянуть на ситуацию.
3. Ребенок. Вы чувствуете себя так же, как чувствовали в детстве, переживая то же самое, хотя теперь вы взрослый.

Судя по моему опыту, люди моментально осваивают эту модель и начинают применять ее. Находиться в состоянии Родителя или Ребенка не есть «неправильно», если при этом вами управляют ангелы и вы ведете себя мягко. Но большинство из нас согласится с тем, что, когда все идет не так, целесообразнее «включить» режим Взрослого. Он особенно полезен, когда вы пытаетесь установить со своими детьми не такие отношения, какие были у ваших предков. Например, все родители сталкиваются с ситуацией, когда дети вызывающе или упрямо отказываются делать то, что мы считаем необходимым для их собственного блага. Мы можем впасть в отчаяние и затем гнев и начать яростно спорить, а можем стать пассивными и как будто парализованными. Мы переходим или в режим Ребенка и устраиваем истерику, или в режим Родителя, принуждающего или разрешающего. С позиции Взрослого мы можем оценить эмоцио­нальное состояние девочки или мальчика, сохранять спокойствие и, пожалуй, увидеть, можно ли помочь ребенку начать действовать в собственных интересах и добиваться той самой цели, которую мы полагаем самой подходящей для него. Если ребенок сам решит делать домашнее задание, ходить на горшок или спать в собственной кроватке, это наиболее желаемый результат.

В любой момент дня вы можете спросить себя, в каком режиме находитесь. Например, прямо сейчас в каком вы режиме? Все это может показаться вам ужасно скучным, возможно, ваш Взрослый не купится на то, о чем я пишу. А может быть, в этом есть какой-то смысл. Или, возможно, мои слова вызывают у вас сильную эмоцио­нальную реакцию, если вы находитесь в режиме Ребенка или Родителя.

Для Эми, женщины, о чьей семье говорилось в этой главе, обращение к себе Взрослой оказалось очень полезным во время и после «обстрела любовью», когда она работала над тем, чтобы изменить отношения с дочерью и избежать повторения модели «Я в порядке, ты — нет». Эми стала останавливать себя, прежде чем сорваться или начать придираться, и решала переходить в режим Взрослого.

Чтобы отвоевать судьбу у неизбежности, понадобится вся жизнь. В серии романов «История Патрика Мелроуза» [299] Эдвард Сент-Обин особенно тщательно исследует данный вопрос. Мелроуз пережил сексуальное насилие со стороны своего отца и испытывал пренебрежительное отношение матери. В романах рассказывается о его детстве и о том, какие оно имело для него последствия, включая зависимость от героина, жестокость по отношению к другим (особенно к женщинам) и ужасное отчаяние и смятение. Но в них также буквально по пунктам перечислено, как по капле извлечь из хаоса собственную волю. Постепенно состояние главного героя романа стабилизируется. К концу он находит в себе силы сделать настоящий выбор, используя режим Взрослого. Отчасти в этом ему помогает глубокое понимание того, что его травма передавалась из поколения в поколение. Он узнает об ужасах, которые пережили его родители, и использует эти знания, чтобы не повторить прошлое, особенно в роли отца. Эти книги ни в коем случае не следует воспринимать как руководство к действию, однако серия романов о Мелроузе представляет прекрасную модель того, как прошлое можно сделать настоящим. Все в наших руках, не в генах, мы можем передать нашим детям что-то другое, лучшее.

Как я говорил в предисловии, политики играют на нашем желании улучшить материальное положение, чтобы обеспечить более сытую жизнь нашим детям. Если бы мы только знали, что, достигнув базового уровня материальной безопасности, гораздо важнее передавать по наследству любовь, а не имущество, капитал или акции.