Одним прекрасным теплым вечером в зоопарке Бюргерса в Арнеме, когда смотритель позвал шимпанзе в здание, две юные самки отказались входить внутрь. Погода стояла превосходная. Весь остров оказался в их распоряжении, и они были в восторге. Правило зоопарка гласило, что никого из обезьян не накормят, пока все они не войдут в здание. Упрямые подростки вызвали сердитое ворчание у остальных. Когда нарушительницы несколько часов спустя, наконец, явились, смотритель отвел им отдельную спальную клетку, чтобы предотвратить наказание. Но это защитило подростков лишь временно. На следующее утро на острове вся группа выразила свою досаду из-за задержавшегося ужина, дружно гоняясь за провинившимися, что окончилось для них серьезной выволочкой. В тот вечер молоденькие самки поспешили в здание первыми.

Наказание нарушителей связано со вторым столпом морали, имеющим непосредственное отношение к ресурсам. Юные самки вызвали голодное урчание в животах всей группы. Мы снова говорим о телах, но теперь в ином аспекте. Желудки надо регулярно наполнять. Результатом этой потребности является конкуренция. Обладание и лишение, присвоение, кража, взаимовыгодный обмен, справедливость – все это связано с распределением ресурсов, главной заботой человеческой морали.

Но, возможно, у меня довольно странные взгляды на мораль, которые мне стоит пояснить. Для меня мораль связана или с Помощью, или с (не)Причинением вреда. Эти два П взаимосвязаны. Если вы тонете, а я не оказываю помощь, то я, по сути, наношу вам вред. Мое решение, помогать или нет, в любом случае относится к нравственному выбору. Все не связанное с двумя П, пусть даже оно подается как моральная проблема, выпадает из сферы морали. Скорее всего, это просто условность. Например, одним из моих первых культурных шоков, когда я переехал в США, стала новость, что некую женщину арестовали за кормление грудью в торговом центре. Меня привело в недоумение то, что в этом можно было усмотреть что-то оскорбительное. Местная газета описывала ее арест в терминах морали, почему-то связанных с нарушением благопристойности в общественном месте. Но, поскольку естественное для матери поведение теоретически не может повредить кому бы то ни было, это выглядело всего лишь нарушением норм приличия. К возрасту двух лет дети уже отличают моральные принципы («не красть») от культурных норм («не ходить в школу в пижаме»). Они понимают, что нарушение одних правил вредит людям, а других – только нарушает их представления о правильном поведении. Правила из второй категории культурно обусловлены. В Европе никто и глазом не моргнет при виде обнаженных грудей, которые можно увидеть на любом пляже, но если бы я сказал, что у меня дома есть ружье, все бы страшно огорчились и стали недоумевать, как я дошел до жизни такой. В одной культуре ружей боятся больше, чем грудей, а в другой больше боятся грудей, чем ружей. Принятые в том или ином обществе нормы поведения зачастую излагаются высокопарным языком морали, но на самом деле имеют с ней мало общего.

Критически важные ресурсы, связанные с двумя П, – это пища и партнеры для секса, причем и то и другое подчиняется правилам собственности и обмена. Пища более важна для самок приматов, особенно во время беременности и кормления грудью (чем они занимаются большую часть времени), а партнерши более важны для самцов, чье размножение зависит от числа оплодотворенных самок. Таким образом, логично, что обмен секса на еду у человекообразных обезьян, у которых спаривание ведет к дележу пищи, асимметричны: самцы стремятся получить секс, а самки – еду. Поскольку передача и получение благ происходят практически одновременно, такие сделки являются простой формой взаимовыгодного обмена. Однако настоящие социальные взаимные отношения несколько сложнее. Мы часто делаем одолжения, которые окупаются дни или месяцы спустя, и это означает, что мы полагаемся на доверие, память, благодарность и стремление соблюдать обязательства. Это является частью наших обществ в такой степени, что мы испытали бы шок, если бы кто-нибудь не мог понять идею реципрокности, или взаимности, в отношениях.

Предположим, я помог вам стащить пианино по узкой лестнице в вашем доме. Через три месяца я сам собрался переезжать. Я зову вас и объясняю, что мне тоже нужно отнести вниз пианино. Если вы отмахнетесь от меня, сказав: «Флаг вам в руки!» – я могу напомнить об услуге, которую вам оказал, хотя это и будет мне неприятно. Если вы по-прежнему не предложите мне помощи, я могу прямо объяснить, что «долг платежом красен». При этом я, вероятно, буду испытывать крайнюю неловкость. Но если бы вы ответили: «Я не верю во взаимопомощь!» – вот это было бы поистине возмутительно, так как начисто отрицало бы то, ради чего мы, люди, живем группами и вообще оказываем друг другу какие-либо услуги. Кто бы потом захотел иметь с вами дело? Даже если мы понимаем, что ответная услуга не всегда возможна (например, вас может не быть в городе в тот день, когда я переезжаю, или у вас может болеть спина), трудно понять человека, который прямо отрицает взаимовыгодный обмен – quid pro quo. Такая позиция сделает вас изгоем – человеком, у которого отсутствует одна из важнейших нравственных установок.

Когда Конфуция спросили, есть ли такое слово, которым можно руководствоваться всю жизнь, он, после продолжительной паузы, назвал слово «взаимность», что значит «поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой». Этот изящный, всеобъемлющий принцип универсален для людей, и биологов уже давно интересует его происхождение. Я все еще помню энтузиазм, с которым в 1972 г. мы с группой студентов анализировали работу Роберта Триверса «Эволюция взаимного альтруизма» (The Evolution of Reciprocal Altruism). Эта статья остается одной из моих любимых, потому что, не упрощая связь между генами и поведением, уделяет всестороннее внимание эмоциям и психологическим процессам. В этой работе выделяются различные виды сотрудничества на основании того, что каждый из участников в нее привносит и что получает. Например, сотрудничество с немедленной наградой не считается взаимным альтруизмом. Если дюжина пеликанов выстраивается полукругом в мелководном озере, чтобы загонять мелких рыбешек своими ногами-веслами, все птицы получают выгоду, когда вместе вылавливают добычу. Благодаря мгновенной окупаемости такой вид сотрудничества широко распространен. Однако взаимный альтруизм требует определенных вложений еще до того, как принесет выгоду. А это подразумевает куда более сложные отношения.

Когда Йерун поддержал притязания Никки на доминирование, он не мог знать, увенчается ли его попытка успехом. Это была всего лишь ставка в игре. Но когда Никки действительно достиг вершины власти, Йерун тут же четко заявил о своих желаниях, попытавшись совокупляться с самками под носом у Никки. По очевидным причинам ни один другой самец не осмеливался так делать, но Никки был зависим от поддержки старикана, и ему пришлось это позволить. Перед нами классический пример взаимовыгодных отношений: сделка, которая приносит пользу обеим сторонам. Проанализировав тысячи союзов, в которых индивиды поддерживали друг друга в стычках, мы пришли к выводу, что шимпанзе достигают высокого уровня реципрокных, взаимных отношений – то есть поддерживают тех, кто поддерживает их.

Они также отвечают взаимностью и в отрицательном смысле: приматам знакома месть. Месть – обратная сторона реципрокных отношений. Никки завел привычку сводить счеты вскоре после того, как потерпел неожиданное поражение от других шимпанзе, объединившихся в альянс. Он загонял в угол кого-нибудь из членов этой противоборствующей группы, когда тот был один. И если поблизости не оказывалось его союзников, то этому шимпанзе грозила очень неприятная трепка. Таким образом, каждый выбор может иметь множество последствий, как хороших, так и плохих. Для низкорангового члена сообщества явно рискованно сводить счеты с высокоранговым, но если на последнего уже нападают, то можно вклиниться и пустить ему кровь. В таком случае расплата не заставит себя долго ждать. К концу моего пребывания в арнемском зоопарке я уже так настроился на динамику внутри группы, что мог предсказать, кто вмешается, когда и каким образом. Я наблюдал за Тепел, самкой шимпанзе, незадолго до этого серьезно травмированной другой самкой, Джимми: мне не терпелось увидеть, что теперь будет делать Тепел, когда Джимми получала трепку от Мамы, бесспорной королевы колонии. Как и ожидалось, Тепел увидела в этом блестящую возможность внести свои два цента в расправу над Джимми, таким образом напомнив той, что следует осторожнее выбирать врагов.

Другая самка, Пёйст, однажды решила помочь своему другу Лёйту гонять Никки. Когда Никки впоследствии собрался поступить как обычно в таких случаях и уже готовился наказать Пёйст, она, естественно, повернулась к Лёйту, сидевшему поблизости, и протянула к нему руку, прося о помощи. Лёйт, однако, и пальцем не пошевелил, чтобы ее защитить. Вскоре после того, как Никки ушел, Пёйст набросилась на Лёйта с яростным лаем. Она гоняла его по всему вольеру. Если гнев был вызван тем, что ее друг не помог ей после того, как она помогла ему, то этот инцидент предполагает, что взаимность у шимпанзе управляется такими же ожиданиями, как и у людей.

Проще всего получить представление о взаимных отношениях можно на примере того, как шимпанзе делятся пищей. В дикой природе они гоняются за мартышками, пока не поймают хотя бы одну, и потом разрывают ее так, чтобы каждый получил кусочек. Охота, за которой я наблюдал в Махали-Маунтинс, происходила по этому сценарию, а потом самцы выпрашивали мясо, собравшись вокруг трупа мартышки высоко в ветвях деревьев. Самец, поймавший добычу, вцепился в нее, но в какой-то момент отдал половину приятелю, тотчас ставшему вторым объектом внимания со стороны попрошаек. Процесс дележа занял около двух часов, но в конце концов практически каждый на дереве получил кусочек. Самки с набухшими гениталиями добились большего успеха в получении пищи, чем остальные самки. Что касается самцов, то, как известно, добытчик при дележке мяса отдает предпочтение соратникам-охотникам. Даже самый высокоранговый самец, если он не участвовал в охоте, может остаться с пустыми руками. Это еще один пример взаимных отношений: те, кто внес свой вклад в успех, получают приоритет при дележе добычи. Разделение пищи, вероятно, началось как стимул для охотников пойти охотиться в следующий раз: не может быть совместной охоты без совместного вознаграждения.

На одной из моих любимых карикатур Гэри Ларсона изображена группа доисторических мужчин с лопатами в руках, возвращающаяся из леса с гигантской морковкой над головой. Подпись гласит: «Древние вегетарианцы возвращаются с охоты». Морковка достаточно большая, чтобы накормить весь клан. В этой карикатуре скрыта глубокая ирония, учитывая, насколько маловероятно, чтобы овощи играли какую-либо роль в эволюции поведения, связанного с дележом добычи. Листьев и плодов в лесу предостаточно, а сами они слишком малы, чтобы ими делиться. Дележ имеет смысл только в случае высокоценимой пищи, которую трудно заполучить, но которой оказывается слишком много для одной особи. Вспомним, какое блюдо является главным, когда люди собираются за праздничным столом на День благодарения? Жареная индейка, поросенок на вертеле или миска с салатом? Дележ пищи уходит корнями в наши охотничьи времена, и это объясняет, почему он так редко встречается у других приматов. Три вида приматов лучше всех умеют делиться – точнее, делиться не с членами семьи: люди, шимпанзе и капуцины. Все три вида любят мясо, они охотятся группами и поровну делят добычу между взрослыми самцами – это имеет смысл, так как самцы выполняют основную охотничью работу.

Если пристрастие к мясу действительно лежит в основе раздела пищи, то трудно избежать вывода, что человеческая нравственность погрязла в крови. Когда мы даем деньги незнакомым просителям, отправляем продовольствие голодающим людям или голосуем за меры помощи бедным, то следуем импульсам, начавшим формироваться, когда наши предки впервые собрались вокруг охотника, добывшего мясо. В центре того, первого круга находилось нечто, желанное для многих, но получить его можно было только при помощи исключительной силы или ловкости.

Дележ пищи – великолепная модель для исследования взаимовыгодных отношений. Вместо того чтобы терпеливо ждать случайных событий, я просто даю пищу одному из своих шимпанзе и слежу за процессом «просачивания благ сверху вниз», пока все остальные не получат свою долю. Такая процедура позволяет мне определить, кто что может продать на «рынке услуг», и это включает политическую поддержку, защиту, груминг, пищу, секс, утешение и многое другое. (Разумеется, я не так жесток, чтобы давать своим шимпанзе живую пищу, хотя на полевой станции они иногда ловят енотов или кошек. Однако шимпанзе никогда не едят пойманных животных, поскольку их хорошо кормят и у них нет охотничьих традиций.) Мы предлагаем им арбузы или плотные связки веток с листьями – они достаточно велики, чтобы ими можно было поделиться, но в то же время их легко монополизировать. Дележ пищи возник в связи с совсем другими продуктами, но теперь, поскольку тенденция уже существует, мы можем оценивать этот процесс и на вегетарианской пище.

Когда мы приносим еду в группу, шимпанзе бурно «празднуют», целуя и обнимая друг друга. Это занимает пару минут, после чего я бросаю связку веток со смотровой вышки – поближе к Мэй, например. Мэй, низкоранговая самка, начинает оглядываться по сторонам, прежде чем ее взять. Если в это время подойдет Соко, Мэй к пище не прикоснется – она отступит и позволит ему забрать связку. Но если Мэй успеет первой и возьмет еду в руки, то все принадлежит ей. Это следует особо отметить, потому что люди думают, будто доминантные особи могут забрать все что им заблагорассудится. У шимпанзе это не так. Джейн Гудолл писала с некоторым изумлением, как самому высокоранговому самцу из числа ее подопечных пришлось выпрашивать свою долю. Такой порядок известен под названием «уважение к собственности». Он, впрочем, не распространяется на детенышей, у которых пищу отбирают довольно быстро. Но даже самый низкоранговый взрослый может без опаски оставить свою находку себе. Мое объяснение снова связано с взаимовыгодными отношениями. Если бы Соко украл пищу у Мэй, она бы мало что могла с этим поделать. Но это событие отложилось бы у нее в голове, что не пошло бы Соко на пользу, поскольку многие услуги он никак не может контролировать. Если бы он начал обижать самок в группе, действуя как агрессор, то каково бы ему пришлось, когда у него начались бы проблемы с соперником, или ему понадобился груминг, или нужно было зализать раны, или захотелось секса? На рынке услуг у каждого есть свои рычаги влияния.

По большей части раздел еды происходит в удивительно спокойной атмосфере. Обезьяны-просители протягивают руку ладонью вверх, подобно людям-попрошайкам на улице. Они скулят и хнычут, но конфликты происходят редко. Это случается, если обладатель пищи хочет, чтобы из круга просящих кто-то ушел, тогда он бьет сородича по голове и пронзительно лает на неугодного, пока тот не отойдет. Пищу можно получить только через смирение. Просители робко тянутся к еде и, если не встречают сопротивления, решаются на более смелые действия, например пытаются забрать целую ветку или отломить от нее кусок. Друзья и родственники владельца колеблются меньше всех. Мэй – одна из тех, кто делится наиболее щедро. Иногда она оставляет себе только самое вкусное, например побеги ежевики или сассафраса, а остальное раздает – и не из-за своего низкого статуса. Другая низкоранговая самка, Джорджия, такая жадина, что никто даже не пытается у нее просить. Джорджия обычно оставляет все себе, и это делает ее непопулярной в группе. Если она сама хочет получить от кого-то еду, ей приходится выпрашивать дольше всех. А Мэй, если хочет, то просто входит в круг и начинает есть. В этом заключается прелесть взаимности: щедрость окупается.

Для нашего проекта мы замеряли количество груминга среди шимпанзе утром, чтобы сопоставить его с дневным дележом пищи. Огромное количество наблюдений позволило нам выявить связь между успехом в получении пищи и предшествующим грумингом. Например, если Соко вычесывал Мэй утром, его шансы получить от нее несколько веток значительно возрастали по сравнению с теми днями, когда он этого не делал. В нашем исследовании на этих животных мы впервые получили достоверные статистические данные, демонстрирующие, что перерыв между взаимными услугами может составлять несколько часов. Более того, этот обмен был партнероспецифичным, то есть лояльность Мэй распространялась только на Соко, который ее вычесывал, и ни на кого другого.

Поскольку мы и сами ведем себя во многом так же, то и результаты исследования кажутся вполне очевидными. Но задумайтесь, какие способности для этого требуются. Во-первых, нужно помнить о предыдущих событиях. Это невеликая сложность для шимпанзе, которые могут хранить в памяти чье-либо лицо более десяти лет. Мэй просто нужно было помнить, что Соко ее вычесывал. Во-вторых, придавать воспоминаниям такую эмоциональную окраску, чтобы они вызывали дружественные чувства. Мы сами называем эмоции, которыми окрашиваем подобные воспоминания, «благодарностью», и шимпанзе, по-видимому, тоже обладают такой способностью. Чувствуют ли они при этом себя обязанными, остается неясным, но интересно, что стремление воздавать пищей за груминг неодинаково при разных взаимоотношениях. У особей, которые много общаются между собой, например Мэй с друзьями или дочерьми, один эпизод груминга вызовет не слишком заметный отклик. Между ними ежедневно происходит обмен всевозможными услугами, который, вероятно, не отслеживается, будучи неотъемлемой частью их взаимоотношений. Только в случае не самых близких отношений, таких как между Мэй и Соко, эпизод груминга особо отмечается и конкретно вознаграждается.

Наше поведение в подобных случаях едва ли сильно отличается. За обедом на семинаре по взаимным отношениям как одной из социальных норм некий специалист признался, что каждый день записывает в компьютер, что он сделал для своей жены и что она сделала для него. Множество недонесенных до рта вилок зависли в воздухе, пока мы пытались переварить услышанное. Все единодушно согласились, что это плохая идея и если ты пристально следишь за обменом услугами с друзьями, не говоря уже о супруге, то, вероятно, в ваших отношениях что-то не так. Тот человек говорил о своей третьей жене, сейчас он живет с пятой, значит, в чем-то мы были правы. При близких отношениях услугами обмениваются почти неосознанно. В целом эти отношения весьма взаимовыгодны, но также в них могут случаться временные, а иногда и постоянные нарушения равновесия – например, когда друг или супруг заболевает. «Бухгалтерские счета» ведут только в случае не слишком близких отношений. Подобно шимпанзе, мы платим добром знакомому или коллеге, который неожиданно проявил доброту, но не обязательно своему лучшему другу. Помощь друга тоже ценится, но она является частью более глубоких и изменчивых взаимоотношений.

Словно клерки в порту, мы ведем учет всех входящих и исходящих товаров и услуг. Мы платим помощью за полученную помощь и причиняем вред в ответ на причиненный нам вред, удерживая два П примерно на одном уровне с теми, кто нас окружает. Мы не любим нарушений баланса без необходимости. Подобной нелюбовью можно объяснить, почему шимпанзе наказали двух самок-подростков: те нарушили слишком много пунктов баланса одновременно. Им нужно было преподать урок – тот, который Конфуций полагал величайшим принципом жизни.