Можно ли на основании того факта, что одни из наших ближайших родственников убивают своих соседей, сделать вывод, что «война заложена у нас в ДНК», как было сказано в недавнем документальном фильме? Это звучит так, будто мы обречены вечно воевать друг с другом. Но даже муравьи, у которых воинственность уж точно записана в ДНК, не агрессивны, пока у них вдоволь места и пищи. Какой тогда смысл быть агрессивными? В подобном поведении есть смысл, только когда интересы колонии сталкиваются с интересами другой колонии. Война не является неудержимым стремлением. Это всего лишь один из вариантов поведения.

И все же не может быть совпадением то, что единственными животными, у которых банды самцов расширяют свою территорию, намеренно уничтожая соседних самцов, оказываются люди и шимпанзе. Какова вероятность, что такие тенденции могли развиться независимо в двух близкородственных группах? Человеческая модель поведения, наиболее похожая на тактику шимпанзе, известна как «набег», который бывает весьма кровавым. Набег обычно осуществляется группой мужчин, нападающих внезапно, когда у них есть численное преимущество и мала вероятность пострадать самим. Цель таких нападений – убить чужих мужчин и похитить женщин и девочек. Как и кровопролитие из-за территории у шимпанзе, человеческие набеги – это вовсе не акты храбрости и героизма. Излюбленной тактикой здесь являются внезапность, обман, засада и действия под покровом темноты. Большинство охотничье-собирательских обществ следуют этой тактике, устраивая войны каждые пару лет.

Но подразумевает ли повсеместное распространение кровавых набегов, как утверждает Ричард Рэнгем, что «насилие, подобное наблюдаемому у шимпанзе, предшествовало человеческим войнам и подготовило для них почву, а современные люди – это те, кто уцелел в продолжающейся вот уже 5 млн лет бесконечной кровавой распре и еще не оправился от потрясений»? Сомнительные слова здесь не «еще не оправился от потрясений» (это просто преувеличение), а «бесконечная кровавая распря». Если бы это было так, наши первые предки должны были быть похожи на шимпанзе и мы бы с тех пор так и шли по тропе войны. Ни для того ни для другого предположения подтверждений нет. Во-первых, с тех времен, когда разошлись пути человека и человекообразных обезьян, у последних шла своя эволюция. Никто не знает, что произошло за эти 5–6 млн лет. Из-за плохой фоссилизации в дождевых лесах палеонтологическая летопись происхождения обезьян весьма отрывочна. Последний общий предок людей и обезьян мог быть похож на гориллу, шимпанзе, бонобо – или отличаться от любого ныне существующего вида. Конечно, не слишком сильно отличаться, но у нас совершенно точно нет никаких доказательств, что этот предок был воинственным шимпанзе. К тому же полезно помнить, что изучалась лишь малая часть популяций шимпанзе и не все они одинаково агрессивны.

Во-вторых, кто сказал, что наши предки были так же безжалостно жестоки, как мы сейчас. Археологические свидетельства военных действий (защитные стены вокруг поселений, захоронения с застрявшим в скелетах оружием, изображения воинов) относятся к периоду, начинающемуся не ранее 15 000 лет назад. На взгляд эволюционного биолога, это совсем недавняя история. С другой стороны, трудно поверить, что война возникла ниоткуда без предшествующих враждебных действий между группами людей. Какая-то предрасположенность должна была существовать. Вероятнее всего, территориальная агрессия всегда присутствовала в нас как потенциальная возможность, осуществлявшаяся лишь в небольших масштабах (по-видимому, до того, как человек стал оседлым и начал накапливать имущество). Это означает, что вместо военных действий на протяжении миллионов лет у людей происходили нерегулярные межгрупповые конфликты, которые лишь недавно приобрели характер настоящей войны.

Но вряд ли стоит удивляться, что ученые, делающие акцент на склонной к насилию стороне человека, сосредоточились на шимпанзе как на самом наглядном примере. Эти параллели невозможно отрицать, и они вызывают беспокойство. Однако одним из аспектов человеческого поведения, на который изучение поведения шимпанзе не может пролить свет, является то, чем мы занимаемся даже больше, чем войнами, – сохранение мира. Мир обычен для человеческих сообществ, как и обмен товарами, общее пользование водой в реке и межгрупповые браки. Здесь шимпанзе нечего нам рассказать, поскольку у них нет сколько-нибудь дружественных связей между группами. Им знакомы только разные степени враждебности. Значит, чтобы понять человеческие межгрупповые отношения на первобытном уровне, нам нужно искать модель поведения наших предков не только у шимпанзе.

Есть одно интригующее замечание, сделанное известными энтомологами Бертом Хёлльдоблером и Эдом Уилсоном в книге «Путешествие к муравьям» (Journey to the Ants), о том, что существует два типа ученых. Теоретика интересует конкретная проблема, и он ищет самый подходящий объект, чтобы ее решить. Генетики выбрали плодовую мушку, а психологи – крысу. На самом деле им интересны не сами мушки и крысы, а только загадки, которые с их помощью они хотят разгадать. Натуралист, напротив, интересуется конкретным видом животных как таковых, понимая, что у каждого из них есть своя история, которая может оказаться интересной с теоретической точки зрения, если изучать ее достаточно усердно. Хёлльдоблер и Уилсон относят себя ко второй категории, и я тоже. Вместо того чтобы сосредотачиваться исключительно на человеческой агрессии, изучая ее исключительно на примере шимпанзе, как это делалось с момента появления теории обезьяны-убийцы, я решил обратить свое внимание на менее свирепых обезьян, которых подобные дебаты обходят стороной. И поведение этих обезьян проливает свет на другую особенность, а именно способность жить в мире.

Мирное смешение групп бонобо было впервые отмечено в 1980-е гг. в заповеднике Уамба-Форест в Заире (ныне Демократическая Республика Конго), когда соседние группы сошлись и оставались вместе целую неделю, а потом снова мирно разошлись. Это событие едва ли может показаться чем-то удивительным, и тем не менее оно стало таким же шокирующим, как и жестокое насилие между бывшими друзьями-шимпанзе в Гомбе-Стрим. Оно противоречило устойчивому представлению о том, что наша эволюционная ветвь агрессивна от природы. Я как-то раз посмотрел видеоролик, запечатлевший смешение групп, и там бонобо яростно гонялись друг за другом, визжа и лая, однако не вступая в физический контакт. Затем постепенно самки из разных групп занялись взаимным генитальным трением и даже начали вычесывать друг друга. В это время их детеныши играли и боролись со сверстниками. Даже самцы противоположных лагерей в итоге дошли до краткого трения мошонками.

Было зафиксировано более 30 взаимодействий отдельных групп в Уамба, когда разнополые особи дружелюбно встречали друг друга и занимались сексом. Совокупления между самцами и самками из разных групп были обычным делом в первые 15 минут встречи. Самцы же обычно держались с самцами другой группы враждебно и отчужденно.

В другом месте обитания бонобо, в Ломако-Форест, были сделаны похожие наблюдения. Самцы из разных групп иногда свирепо преследовали друг друга в подлеске, пока самки висели на деревьях, истошно крича и визжа. Столкновения выглядели настолько яростными, что наблюдавшие за ними исследователи буквально покрывались мурашками от страха. Но в результате бонобо оставались целыми и невредимыми и происходило слияние групп. Обстановка сначала была напряженной, но потом обезьяны успокаивались и принимались заниматься межгрупповым сексом и грумингом. Только у самцов из разных групп не получалось наладить дружеский контакт.

Также бывали дни, когда бонобо не хотели близко общаться с соседями и держали их на расстоянии. Полевых исследователей то и дело пугали внезапные барабанные дроби и бонобо, сыплющиеся с деревьев. Потом обезьяны с криками бросались к членам другой группы, демонстрируя крайнее возбуждение. На границе своих территорий обезьяны из разных групп сидели на ветвях деревьев и перекрикивались. Однако следует подчеркнуть, что, если не считать случайных травм, после стычек между группами не было отмечено серьезных ранений, а тем более смертельных случаев.

У бонобо имеются перекрывающиеся территории, и их группы могут временно смешиваться на границах, что резко контрастирует с тем, как взаимодействуют группы шимпанзе. Когда приподнимется туманная завеса над давлением эволюционных факторов, сформировавших сообщество бонобо, возможно, мы поймем, как им удалось избежать того, что многие люди считают страшнейшим бичом человечества: нашей ксенофобии и склонности обесценивать жизнь наших врагов. Может ли это быть следствием того, что бонобо сражаются, если вообще сражаются, не за отчизну, а за землю своих матерей? Самцы любого вида в природе стараются монополизировать самок, но, когда самки бонобо добились главенства, самцы, вероятно, потеряли контроль над ними до такой степени, что их самки теперь свободно спариваются, с кем захотят, включая и соседей. Это сделало конкуренцию самцов за территорию бессмысленной. Во-первых, сексуальное общение, разумеется, отражается на размножении, а это означает, что в соседних группах, возможно, есть ваши родственники: вражеские самцы могут оказаться братьями, отцами и сыновьями. А во-вторых, самцам нет никакого смысла рисковать своей шкурой, чтобы завоевать самок, которые и так охотно занимаются с ними сексом.

Бонобо демонстрируют нам условия, при которых могли возникать и развиваться мирные отношения между группами. Подобные условия характерны и для нас. Во всех человеческих обществах есть межгрупповые браки и, следовательно, циркуляция генов между группами, что делает летальную агрессию контрпродуктивной. Хотя одна группа может выиграть, победив другую в борьбе за территорию, существуют издержки, такие как потерянные жизни с вашей собственной стороны, убитые родственники – с другой, и ухудшение торговых перспектив. Последнее, пожалуй, неприменимо к обезьянам, но является важным фактором для людей. Поэтому наши отношения между группами по сути своей амбивалентны: враждебные тенденции часто сочетаются со стремлением к гармонии. Бонобо служат прекрасной иллюстрацией той же амбивалентности. Их соседские отношения далеко не идиллические: судя по всему, они используют любую возможность четче обозначить границы своей территории, однако оставляют дверь открытой для разрядки конфликта и дружеского взаимодействия.

Даже при том, что миграция самок у шимпанзе создает циркуляцию генов, враждебность между их группами исключает свободные сексуальные отношения, наблюдаемые у бонобо. Никому не известно, что появилось первым – отсутствие общего потомства у разных групп или свирепая враждебность, но эти два фактора, очевидно, усиливают друг друга, порождая, таким образом, бесконечный круговорот насилия среди шимпанзе.

Основной вывод заключается в том, что межгрупповое поведение людей имеет много общего с поведением как бонобо, так и шимпанзе. Когда отношения между сообществами людей плохи, они хуже, чем у шимпанзе, но когда хороши, то лучше, чем у бонобо. Наши военные действия превосходят «звериную» жестокость шимпанзе самым пугающим образом. Но в то же время выигрыш от добрососедских отношений значительнее, чем у бонобо. Человеческие группы делают намного больше, чем просто общаются и занимаются сексом. Они обмениваются товарами и услугами, устраивают церемониальные пиры, позволяют друг другу проезжать через свою территорию и организуют совместную защиту от общих врагов. Когда дело касается межгрупповых взаимодействий, мы превосходим наших ближайших родственников и на положительном, и на отрицательном концах шкалы.