Если бонобо одним из немногих удалось достичь успеха в борьбе, которую ведет МПИ – воображаемая организация «Матери против инфантицида», то встает вопрос о нас, людях. Активно ли женщины участвуют в этой борьбе?

Вместо того чтобы последовать модели бонобо, наш вид избрал собственный путь. Два свойства объединяют женщин с самками бонобо: овуляция у них внешне никак не проявляется, и они занимаются сексом на протяжении всего менструального цикла. Но на этом подобие заканчивается. Почему мы не видим набухания гениталий и где секс в любой момент?

Начнем с набуханий: ученые гадали, почему мы их утратили, и даже высказывали предположения, что наши мясистые ягодицы заняли их место. И не только потому, что ягодицы расположены на теле точно так же, но и потому, что они тоже увеличивают сексуальную привлекательность. Однако идея весьма странная: разве это не должно было привести к отличию женских ягодиц от мужских? Мы все ценители и знатоки и без проблем отличим мужской зад от женского, даже под слоями одежды, но нельзя отрицать, что в них больше сходства, чем различий. Ягодицы никоим образом не служат нам сигналом готовности к сексу. Куда более правдоподобным кажется предположение, что у людей с самого начала не было никаких генитальных набуханий. Вероятно, они возникли уже после разделения ветвей человека и обезьян и только в роде Pan, потому что ни у каких других видов человекообразных обезьян их нет.

Когда женщины начали растягивать период готовности к сексу, превзойдя в этом плане даже бонобо, у которых он в десять раз больше, чем у шимпанзе, им не было нужды в долгой фазе набухания. Вместо ложного рекламирования нашим методом стало полное отсутствие рекламы. Но почему тогда у бонобо не развился такой же, более удобный, метод? По моему предположению, раз уж набухания появились и стали объектом вожделения для самцов, повернуть вспять стало невозможно. Самки с небольшими вздутиями наверняка проигрывали соперницам, более щедро одаренным природой. Это известный сюжет при развитии признаков, по которым идет половой отбор, таким, например, как все увеличивающийся павлиний хвост. Состязание по типу «кто самый сексуально привлекательный» зачастую ведет к преувеличенным, избыточным сигналам.

Второе, в чем мы отличаемся от бонобо, – это то, что секс у людей более скован ограничениями. Это не всегда очевидно, потому что в некоторых обществах существует поразительная свобода. Тихоокеанские народы были такими до прибытия европейцев, которые привезли с собой как викторианские ценности, так и венерические болезни. В своей книге «Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии» (The Sexual Life of Savages in North-Western Melanesia, 1929) антрополог Бронислав Малиновский описал культуры этого региона как почти не имеющие табу и ограничений. Там говорится, что раньше у гавайцев «секс был бальзамом и клеем для всего общества», что вполне в духе бонобо. Гавайцы почитали и прославляли гениталии в песнях и танцах, холя и лелея эти части тела у своих детей. Грудное молоко впрыскивалось в детскую вагину, и половые губы слеплялись так, чтобы их было не разлепить. Клитор маленькой девочки вытягивали и удлиняли посредством оральной стимуляции. Пенису полагался такой же уход, чтобы увеличить его красоту и подготовить к сексуальным наслаждениям в дальнейшей жизни.

Однако неограниченный гедонизм вряд ли существовал в какой-либо человеческой культуре. Некоторые антропологи, такие как Маргарет Мид, полагавшиеся на чужие рассказы, а не на непосредственное наблюдение, создали романтический миф, который жив до сих пор. Но даже самые сексуально раскрепощенные культуры не свободны от ревности и насилия в ответ на неверность. Как правило, совокупление происходит уединенно, а область гениталий зачастую прикрывается. То, что коренным гавайцам было ведомо целомудрие, видно из названия набедренной повязки – «мало», вероятнее всего произошедшего от малайского «малу», что значит «стыд».

К тому же в большинстве обществ секс ограничивается небольшим числом партнеров. Полигамия может практиковаться и приниматься как должное, но в реальности огромное большинство семей в мире включают только одного мужчину и одну женщину. Нуклеарная семья – фирменный знак человеческой социальной эволюции. Судя по тому, что наши сексуальные контакты весьма ограниченны, мы выбрали путь, противоположный бонобо, фактически дав самцу больше шансов отличить свое потомство от чужого. До появления современной науки мужчины никогда не могли быть уверены в своем отцовстве, но имели все же намного больше шансов догадаться, чем бонобо.

Естественный отбор формировал поведение людей под воздействием среды, весьма отличным от того, с которым имели дело человекообразные обезьяны. Нашим предкам пришлось адаптироваться к невероятно суровым условиям жизни. Они ушли из-под защиты джунглей в равнинную сухую саванну. Не верьте сказкам Роберта Ардри и других об обезьянах-убийцах, в которых рассказывается, как наши прародители правили саваннами в роли высших хищников. Наши предки были добычей. Они наверняка жили в постоянном страхе, боясь охотящихся стаями гиен, различных видов крупных кошачьих и других опасных животных. В таком страшном месте самыми уязвимыми были самки с малышами. Неспособные убежать от хищников, они бы ни за что не отважились уходить далеко от леса без защиты самцов. Возможно, ватаги более подвижных самцов защищали группу и помогали переносить детенышей в безопасное место в чрезвычайных ситуациях. Однако это бы не сработало, если бы мы придерживались социальной системы шимпанзе или бонобо. Промискуитетные самцы попросту не способны к прочным связям. Поскольку у них нет надежды различить свое потомство, то и нет причин вкладываться в заботу о детях. Чтобы вовлечь самцов в это дело, обществу пришлось измениться.

Для человеческого социального устройства характерно уникальное сочетание: (1) связей между мужчинами, (2) связей между женщинами и (3) нуклеарной семьи. Первое у нас общее с шимпанзе, второе – с бонобо, а третье – только наше. Неслучайно люди повсеместно влюбляются, ревнуют на сексуальной почве, испытывают стыд, стремятся к уединению, ищут отцовскую фигуру в придачу к материнской и ценят постоянные партнерские связи. Подразумевающиеся во всем этом близкие отношения между мужчинами и женщинами, которые зоологи окрестили «моногамией», вросли в нашу плоть и кровь. Я считаю, что именно это отличает нас от человекообразных обезьян больше, чем что-либо другое. Даже гедонистические «дикари» Малиновского не были лишены склонности образовывать эксклюзивные хозяйства, в которых и мужчины, и женщины заботились о детях. Социальное устройство нашего вида вращается вокруг этой модели, что дало нашим предкам основу для построения обществ, основанных на сотрудничестве, в которое представители обоих полов вносили свой вклад и при этом чувствовали себя в безопасности.

Высказывались предположения, что нуклеарная семья изначально произошла от стремления самцов сопровождать самок, с которыми они спаривались, чтобы не подпустить соперников, намеревающихся убить их детенышей. Такая форма взаимоотношений могла включать и отцовскую заботу. Например, отец мог помогать своей спутнице находить деревья со спелыми плодами, ловить добычу и делиться ею, носить малышей. Сам он мог извлекать пользу из ее таланта к использованию и изготовлению орудий (самки человекообразных обезьян более искусны и ловки, чем самцы), а самки, в свою очередь, могли начать предлагать секс, чтобы не дать защитнику сбежать с первой встречной красоткой. Чем больше обе стороны вкладывали в эти отношения, тем выше оказывались ставки. Таким образом, самцу становилось все важнее, чтобы детеныши партнерши были его, и только его.

В природе за все приходится платить. Если самки бонобо заплатили за свое положение почти постоянно набухшими гениталиями, то женщины – уменьшением сексуальной свободы. И мотивация контроля у самцов только усилилась, когда наши предки перешли от кочевого образа жизни к оседлому и начали накапливать материальные ценности. Теперь следующему поколению передавались не только гены – оно еще и наследовало нажитое богатство. Гендерные различия в размерах в сочетании с превосходной кооперацией между самцами с большой вероятностью свидетельствуют о том, что мужское доминирование всегда было характерно для нашей эволюционной ветви и, возможно, поэтому наследование шло по отцовской линии. Поскольку каждый самец старался сделать так, чтобы накопленное за всю его жизнь оказалось в правильных руках – руках его собственного потомства, – одержимость идеей девственности и верности становилась неизбежной. Патриархат в том виде, в каком он нам известен, можно считать просто расширением мужской помощи в выращивании потомства.

Многие из привычных нам моральных ограничений – в том числе те, в соответствии с которыми бонобо отправили бы в тюрьму, если бы они жили среди нас, – созданы для поддержания именно такого социального устройства. Нашим предкам нужны были самцы, способные к сотрудничеству, не представляющие угрозы для самок и их детенышей и готовые помочь своим партнершам. Это означало разделение публичной и частной сфер и исключительно парные отношения. Требовалось обуздать древние промискуитетные тенденции, которые, судя по всему, сохранялись у нас еще некоторое время и остаются до сих пор. Результатом стало не только выживание, но и ускоренный по сравнению с человекообразными обезьянами рост популяции. Самки шимпанзе рожают только раз в шесть лет, в то время как бонобо, живущие в более благоприятных условиях, – раз в пять лет. Такие темпы размножения, вероятно, являются пределом возможностей человекообразных обезьян, учитывая, что они кормят детенышей грудью на протяжении четырех-пяти лет и примерно столько же носят их на себе. У самок бонобо роды иногда так быстро следуют друг за другом, что в итоге им приходится заботиться о двух детенышах одновременно. Самка бонобо, у которой нет ни колясок, ни тротуаров для прогулок, может лазать по лесу с малышом, висящим на брюхе, и детенышем постарше, сидящим верхом на ее спине. Это кажется непосильной ношей. У бонобо система выращивания потомства при одном родителе нагружена до предела.

Отцовская помощь позволяет раньше отлучать ребенка от груди, что объясняет, почему мы, а не человекообразные обезьяны, заселили всю планету. Но поскольку самцы готовы помогать, только если считают себя отцами детенышей, обуздание женской сексуальности стало их постоянным стремлением. В последнее время мы видели проявление крайней степени мужского контроля при «Талибане» в Афганистане. Их Комиссия по пропаганде добродетели и предотвращению порока назначает наказание в виде публичного бичевания женщинам, которые позволили себе выставить напоказ лицо или лодыжки. На Западе также нет недостатка в правилах, регулирующих секс, причем они всегда жестче применяются к женщинам, чем к мужчинам. Это наши привычные двойные стандарты, приводящие, например, к тому, что медицинские страховые компании покрывают расходы на «Виагру», но не на противозачаточные средства, принимаемые на следующий день после полового акта. В любом языке прозвище для женщины, изменяющей мужу, намного хуже, чем для мужчины – любителя подобных же приключений. Если женщину назовут «шлюхой», то мужчина будет только «ходоком» или «бабником».

Однако эволюция человека странным образом не склонна поддерживать репродуктивную чистоту семьи. Вообразите инопланетян, выкапывающих пояс целомудрия и пытающихся определить, для чего эта штука предназначалась. Железное или кожаное приспособление, охватывающее бедра женщины и заходящее на анус и вульву, оставляя отверстия, слишком маленькие для секса, но достаточные для отправления других надобностей. Ключи хранились у отцов или мужей. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему такие пояса скорее успокаивали умы мужчин, чем способствовали соблюдению нравственных норм. Женщины нашего вида едва ли строго соблюдают верность. Если бы их верность была целью природы, то женский сексуальный аппетит ограничивался бы периодом возможного зачатия и эта фаза имела бы внешние признаки. Вместо этого природа создала женскую сексуальность, которую почти невозможно контролировать. В широко распространенном аргументе, что мужчины от природы полигамны, а женщины моногамны, дыр не меньше, чем в швейцарском сыре. В реальности мы видим несоответствие между нашим социальным устройством, вращающимся вокруг нуклеарной семьи, и нашей сексуальностью.

Анализы по группе крови и ДНК, проводимые в западных больницах, показывают, что примерно один из 50 детей не является сыном отца, записанного в документах. В некоторых исследованиях этот процент значительно выше. При всех этих «мама знает, папа верит» неудивительно, что люди чаще всего подчеркивают именно сходство с отцом. Примечательно, что иногда и сами матери говорят «вылитый отец». Мы все понимаем, кому из родителей нужны такие заверения.

Немногие общества открыто толерантны к внебрачным интрижкам, хотя есть и такие, например индейцы бари из Венесуэлы, общественный уклад которых чем-то напоминает взаимоотношения у бонобо. Например, женщины у них занимаются сексом со многими партнерами, и потому установить отцовство сложно. Человеческая же сторона проявляется в том, что это помогает женщинам заручиться заботой мужчин. Индейцы бари полагают, что, когда формируется плод, обычно зачатый мужем и женой, его нужно напитать семенем, так что муж и другие партнеры женщины вносят свой вклад в его развитие и рост. (Для уха современного человека это звучит странно, но научное подтверждение того, что яйцеклетку оплодотворяет только один сперматозоид, появилось не ранее XIX в.) Родившийся ребенок считается потомком не одного, а нескольких биологических родителей. Совместное отцовство имеет явные преимущества в культурах с высокой детской смертностью. Одному отцу трудно полностью обеспечить семью. Если несколько мужчин ощущают свою ответственность, это дает детям больше шансов на выживание. Женщины, по сути, покупают поддержку для ребенка, занимаясь сексом с несколькими мужчинами.

Если нуклеарная семья не всегда соответствует тому, как ее представляют себе западные биологи, – мужчина помогает своей партнерше в обмен на ее верность, – то ее основной смысл остается тем же: женщины стремятся получить столько защиты и заботы, сколько возможно, а мужчины вовлекаются в это посредством сексуальных отношений. Иногда женщины считают более надежными защитниками братьев, а не партнеров, но намного более типичной для человека схемой является обмен «секс на еду» между мужчиной и женщиной с детьми.