Вонна

Моя крошка снова ворочается. При каждом движении сердце сжимается, и я, бросая все дела, кладу ладони на живот, чтобы почувствовать ее. Я пока не знаю, что это такое – новые ощущения появились в начале недели. Не могу с уверенностью сказать, толкается ребенок или у нее просто икота.

Как бы там ни было, я очень благодарна, что внутри меня зарождается надежда, и только она поможет мне все выдержать. Хочу поделиться радостью с кем-нибудь – с кем угодно. Да хотя бы вцепиться в женщину, сидящую рядом в метро, и рассказать ей. Хочу, чтобы она знала, что внутри меня разгорается новая жизнь. Мой ребенок пытается поговорить со мной. Пытается жить.

Последние три месяца я играла сама с собой в маленькую игру. Я называю это игрой, хотя это были скорее переговоры. С кем – не знаю, потому что не верю в Бога. Суть такова. Если ребенок проживет еще неделю, я что-то сделаю. Или, наоборот, перестану делать. Так, на прошлой неделе я пообещала себе отказаться от сигарет, если смогу родить ребенка, – хотя мне страшновато загадывать так далеко. Я ведь даже не курю много, но мне не от чего больше отказываться. Неделю назад я сказала себе, что больше не стану принимать таблетки для похудения, даже если будет противно смотреть на свое отражение. А перед этим пообещала не пить до потери сознания.

Я чуть не рассказала мужу об этой игре, но вовремя спохватилась. Он бы подумал, что образцовые матери так себя не ведут. Я и сама так думаю.

Во время второго похода к доктору мне сообщили, что я уже на втором триместре и вероятность выкидыша составляет два, может, три процента, поэтому мне больше не нужно так беспокоиться. Я ответила, что два процента риска – это уже не полные сто процентов уверенности. Знаю, что-то пойдет не так, просто не знаю, когда. Доктор странно посмотрела на меня, и я пожалела о своих словах. Ее лицо было каменным.

Муж на этой неделе снова уехал по работе в Китай. Особенно его отсутствие радует по ночам: я могу вытянуться, заняв всю кровать, и в разы больше наслаждаться мягким постельным бельем. Можно перекатываться от одного конца кровати до другого, крутиться и вертеться вволю. Если бы существовала инструкция к совместной жизни с перечнем разрешенных и запрещенных вещей, то первым пунктом в ней было бы: купить кровать «кинг-сайз».

На кровати размера «квин» муж всегда засыпает первым, и в конце концов я злобно наблюдаю, как он нарушает границы. Его рука или нога вечно плюхается на меня, и в результате я не могу уснуть и с ненавистью таращусь в потолок. Затем я бью мужа по спине, и он откатывается на свою половину кровати, но позже обязательно возвращается – это лишь вопрос времени. Теперь, когда я беременна, я не могу принимать снотворные и после первых же переговоров о моем ребенке с неизвестным божеством отказалась также от мелатонина. Мне следовало бы растянуть торги, отказываясь от одного миллиграмма вещества в неделю. Поскольку я начинала с десяти миллиграммов, то еще десять недель бы не мучилась. Но я бросила принимать мелатонин примерно на второй неделе, и теперь, если мне удается уснуть к трем-четырем утра, я уже не считаю ночь потерянной.

В самом начале беременности я злилась, когда не могла уснуть. Я грубо трясла мужа за плечи, шипя: «Ты не даешь мне спать». Он извинялся и перебирался на свою сторону постели, чуть ли не падая – так далеко он ложился от меня. Но, засыпая, он неизбежно перекатывался на мою территорию, и все повторялось. А потом я стала читать блоги. Там многие говорили, что бессонница неизбежна и нескончаема – стоит забеременеть, и со сном можно распрощаться. Даже когда ребенок спит, ты не можешь отдохнуть и начинаешь сходить с ума. Тогда-то я и стала думать, что муж не виноват. Я сама выбрала кровать размера «квин». Отец был так удивлен, что я вообще выхожу замуж, да еще и за нормального работающего мужчину, что решил что-то продать и купить нам кровать. Если он все равно тратил деньги, которых у него не было, стоило раскрутить его на «кинг-сайз». Но продавец матрасов даже не попытался впарить нам больший размер, сказал лишь, что эта кровать станет самым мудрым приобретением, какое могут сделать молодожены. Нужно вешать продавцов, обманывающих людей подобным образом.

Перед отъездом мужа мы еще и поссорились.

– На выходных в СЕТЕК проходит детская ярмарка, – сказал он. Придя домой после работы, я готовила на ужин кхальгуксу, пока муж убирался и сервировал стол. – Ты не хочешь посмотреть одежду, бутылочки, коляски и прочее? Знаю: мы не обойдемся одним походом в магазин, чтобы выяснить, что нам понадобится. Мой отец пообещал помочь нам немного финансово – в следующем месяце он получит пенсионное пособие.

Я обернулась и уставилась на него с недоверием.

– Ты сглазишь! Не говори о ней! Даже не думай про нее!

Он слегка нахмурился.

– Вонна, это нелепо. Прошла уже половина беременности. Тебе скоро придется рассказать все начальнику. И, кстати, из нас двоих именно ты делаешь прогнозы. Не будь так уверена, что ждешь девочку. Я уже беспокоюсь, что будет, если родится мальчик. Надеюсь, ты будешь любить его точно так же.

– Ох, да замолчи же ты! – сорвалась я. – А ты прямо-таки надеешься на мальчика!

Так резко я говорила с ним впервые. Я едва ли не плевалась ядом, совсем как моя бабушка. Я знала, что ранила его: он не разговаривал со мной весь вечер и даже на следующее утро. Думаю, он ждал извинений – я постоянно замечала на себе его обиженные взгляды. Вот только он меня явно недооценил. Я не пошла на мировую, и он забрал свою миску с кхальгуксу в спальню и съел его, сидя за моим туалетным столиком и уткнувшись в телефон. Ночью, когда муж уснул, мне пришлось стирать брызги с поверхности.

В последнее время я чувствую приступы супружеской нежности только на работе – слушая, как коллеги перемывают косточки мужьям. Раньше подобное случалось, лишь когда женская часть коллектива собиралась на совместные посиделки: на обеде, кофе-брейках или перед совещаниями. Но сейчас эти пересуды уже просачиваются и в обычные рабочие разговоры, даже когда мужчины их слышат.

– Это и правда последняя капля, – говорит Бора-сонбэ. – Вчера он вернулся домой в три утра, разбудив Сюн-ен, а утром попросил меня приготовить ему антипохмельное жаркое. Когда же я сказала, что мне, вообще-то, нужно на работу, он ответил следующее: «Я попрошу маму приготовить это жаркое и заморожу его, чтобы оно всегда было под рукой». Можете представить себе? Моя свекровь уже думает обо мне как о невнимательной жене и матери.

В разговор вступает Джу-ын:

– Это еще что. Знаете, сколько раз в этом году моя свекровь была у нас дома в наше отсутствие? Только потому, что купила нам жилье, она считает его своим. Стоит ей узнать, что нас нет, она тут же подскакивает, приносит любимую еду сыночка, ставит в холодильник и начинает лазить повсюду! На днях свекровь осуждающе спросила меня, пользуюсь ли я противозачаточными таблетками, потому что, должно быть, видела их в моей ванной комнате! И даже сменить замки нельзя: будет такая волна дерьма, что я могу остаться на улице.

Я просто сижу, кивая с сочувствием и симпатией. А в голове проносятся теплые мысли о муже и его очень кстати умершей матушке.

Но если бы я знала наши долгосрочные жилищные перспективы, то променяла бы мертвую маму на живую и при деньгах. До свадьбы я почему-то была уверена, что раз у будущего мужа стабильная работа в одном из самых крупных конгломератов страны, дохода будет хватать. Мы бы подкопили и через пару лет купили квартиру – разве не все так поступают? Я и не подозревала, что его месячная зарплата – всего три миллиона вон. Ну, точнее, мне и в голову не приходило, что три миллиона вон – это так мало. Чем дольше мы женаты, тем больше мне кажется, что наша банковская книжка ссыхается всякий раз, когда я достаю ее из ящика.

Знаю: собственное жилье – заоблачная мечта. Но каждый месяц я стараюсь сэкономить хоть немного, делая все возможное, чтобы кто-то угостил нас едой. Вдобавок к туалетной бумаге я стала приносить домой губки и средство для мытья посуды с офисной кухни. Жаль, нет способа перепродать канцелярку: у нас уже накопилась целая гора хороших ручек.

Как ни противно признавать это, в одном мой супруг прав: скоро придется сообщить на работе о своем положении, если я хочу уйти в декрет. Надеюсь, мне дадут побольше времени, хотя, я слышала, по истечении года отпуск не оплачивается. Но это слухи, их придется проверить. Однако наш отдел кадров печально известен длинными языками, и, если мой непосредственный начальник узнает, что кадровикам я рассказала раньше, чем ей… от одной мысли колени подкашиваются.

Я забеспокоилась об этом с момента, как появилась надежда, что ребенок родится. Но как обсудить подобное с озлобленной незамужней начальницей-трудоголиком? Я боюсь ее реакции. Вдруг она скажет, что оплачивать декретный отпуск нелепо? В ее-то жизни такого может и не случиться. «Нет, нет и еще раз нет. Как можно платить тебе, если ты не работаешь, в то время как другие трудятся вдвое больше? А ты будешь играть с ребенком дома? Из-за особ вроде тебя многие компании и не желают брать на работу женщин. Поэтому женщина всегда позади. Будь ты мужчиной, сколько дней отпуска по уходу за ребенком тебе бы понадобилось? Правильно: ни одного». А потом, когда я во славу феминизма выйду на работу, она сделает все возможное, чтобы понизить меня в должности. Если я попытаюсь уйти, скажем, до обеда, она соберет всю ярость и нацелит на меня, словно паяльную лампу. Я знаю ее тактики. Я знаю ее едкий характер. Если бы она не была такой бешеной сучкой, мне было бы даже жаль ее. Но вместо этого ненависть тяжелым камнем сидит в моей груди и каждый день опускается все ниже, в живот.

Моя единственная надежда – Бора-сонбэ. Она совсем недавно перевелась к нам; я знаю о ней немного, но у нее есть сын трех-четырех лет. Интересно, ее начальник из другого отдела была добрее мисс Чун? Чувствовала ли она страх, когда сообщала о декретном отпуске? Я решаю поговорить с ней за обедом. Лучшее время, чтобы лакомиться самыми волнующими деталями чужой личной жизни.

На часах без пяти двенадцать, все на этаже одновременно поднимаются и идут к лифту. Мы нажимаем кнопку «вниз» и пропускаем четыре забитые кабины, прежде чем, двадцать минут спустя, добираемся наконец до лобби. Каждый день одно и то же, каждый день я спрашиваю себя, почему бы мне не встать на двадцать минут раньше остальных и не сообщить, что я вернусь также на двадцать минут раньше. Уверена: каждый думает так же. Но никто не решается поступить подобным образом, кроме начальника департамента Ли.

Вот мы в лобби, и вдруг я осознаю свою ошибку. Сегодня мы обедаем в «Сан Туна». Там подают сашими и тунца – худшее, что может случиться во время беременности. Мне стоило бы остаться в офисе и съесть рамен на рабочем месте. Я мысленно даю себе пинок, вспомнив, что еще шесть недель назад отказалась от полуфабрикатов. Я могла бы притвориться, что мне позвонили по срочному делу, и уйти, вот только наш шеф Чо сегодня угощает всех в честь свадьбы, и у нас ушло три месяца на планы и перепланировки, чтобы собраться всей командой. Было бы грубо сейчас сбежать. Ему бы пришлось платить за одного человека, и, возможно, он был бы даже доволен, но еще несколько недель показушно бы пыхтел. Оно того не стоит.

Совершив несколько стратегических маневров, я оказываюсь в самом дальнем конце стола напротив Боры-сонбэ. Надеюсь, мой отказ есть тунца никто не заметит. Я делаю вид, что с удовольствием налегаю на панчхан, и прошу принести еще.

– Итак, каково быть женатым? Здорово? – из вежливости бросает кто-то.

С горделивым видом шеф Чо отвечает:

– Конечно, приятно возвращаться домой, где каждый вечер тебя ждет горячий ужин. Всем советую.

– Вам лучше поторопиться, если вы хотите детей, – добавляет мистер Джум. – С возрастом все сложнее бегать за ними. Спина болит.

Коллеги на другом конце стола заводят разговор про возраст, на сколько лет кто себя ощущает, про боли и болячки, которые их одолевают. Беседа обещает отклониться от темы детей, поэтому я быстро спрашиваю:

– А вы, Бора-сонбэ, планируете еще детей?

Рот коллеги забит тунцом, и от яростного качания головой она чуть не задыхается.

– Вы смеетесь? – громко спрашивает она, привлекая всеобщее внимание. – С меня одного ребенка хватит.

Шеф Чо, который старше Боры минимум на три года, начинает кудахтать:

– Знаете, как говорят? Трудно, когда они маленькие, но со временем они становятся вашей самой большой ценностью. Лично я хочу троих. – Он лучезарно улыбается. – А вы, молодежь, вам бы лучше поторапливаться. Не ждите, как я. Я уже сожалею.

На противоположном конце стола мисс Чун терзает палочками своего тунца.

– Ребенок похож на сточную яму для денег, – говорит Бора. – Чем больше в нее бросаешь, тем шире она становится.

Все смеются. По интонации Боры кажется, что она шутит. Она может позволить себе говорить о деньгах в таком духе: у нее их много. Ее муж – адвокат, а свекр – известный медик в Синчоне.

– Почему? – Я стараюсь придать голосу нотки любопытства. – Почему на ребенка нужно столько денег?

Знаю, что коляски сто́ят, словно самолеты, а когда ребенок идет в начальную школу, приходится платить за внеклассные занятия и репетиторство, и счет растет в геометрической прогрессии. Затем начинается колледж. Но почему на трехлетку нужно столько денег – вопрос за гранью моей фантазии. Возможно, коллега имеет в виду все будущие траты? Или покупает ребенку экстракт женьшеня и серебряные ложки? Детский сад оплачивает государство, и я слышала, что за рождение ребенка полагаются ежемесячные выплаты, поскольку страна заинтересована в росте населения.

Бора-сонбэ смотрит на меня и смеется.

– Неудивительно, что сейчас ни у кого нет детей. Я их не виню. Давайте я просто перечислю траты за прошлый месяц, хорошо? Итак, ему пора в садик, и я подала заявку на бесплатную государственную программу. Но мы, конечно же, не прошли, поэтому решили отправить его в английский детский сад, который стоит 1,2 миллиона в месяц. – Она не слышит моего резкого вздоха и продолжает: – Садик с девяти утра до трех дня, а значит, моя ачжумма должна прийти в восемь утра и остаться дома до ночи – то есть до моего возвращения. Итак, на ачжумму я трачу два миллиона в месяц. Плюс одежда. Не знаю, почему, но детям нужно очень много чертовой одежды. Мне кажется, скоро придется покупать ему вещи каждые выходные. И всякий раз, когда я беру его за продуктами, нам нужно купить игрушку, иначе он так орет на весь магазин, что я сгораю со стыда. А книги! Вы знаете, сколько они стоят? Детские книжки продаются комплектами по тридцать-пятьдесят штук. Ко всему прочему, пришлось купить робота-лисенка, который умеет читать вслух, потому что, видите ли, у всех ребят в группе есть такой.

Она все трещит, а я слушаю, как в страшном сне. Понимаю, большинство пунктов в ее списке – баловство. У моего ребенка не будет ни лишних игрушек, ни читающих роботов, ни наборов по пятьдесят книг в каждом. Но я не настолько наивна и прекрасно понимаю: когда время придет, я захочу все это приобрести. Мое сердце будет сжиматься всякий раз, когда я не смогу порадовать свою дочку.

Разговор переключается на отпуска: Бора рассказывает, как ей «пришлось» забронировать номер для детей и пакет развлекательных программ в отеле в Чеджу. Я отказываюсь от идеи спрашивать ее о декрете, поскольку очевидно – она живет на другой планете, где подобные вещи не имеют значения. Возможно, она даже не просила оплачиваемый отпуск.

Мы возвращаемся в офис где-то в три часа дня. Мисс Чун зовет меня в переговорку. Она не уточняет, какой отчет ей нужно сдать или какую информацию предоставить, поэтому я хватаю все, над чем работаю, и направляюсь к ней во всеоружии.

Она сидит во главе стола и мрачно смотрит на пачку бумаг. Мисс Чун любит приглашать людей именно сюда – притворяется, будто это ее офис, а ее стол не такой же скромный, как у всех на этаже. Я кланяюсь и сажусь через два стула, роясь в своих отчетах.

– Не нужно, – произносит она, не глядя на меня.

Мисс Чун молча листает бумаги, кажется, минут пять. Мне остается лишь смотреть на первые страницы своих отчетов и удивляться, когда я умудрилась их написать. Не помню оттуда ни слова.

– Итак, – произносит наконец начальница. – Мисс Вонна.

– Да?

– Я не собираюсь скакать вокруг да около. Ты беременна?

Я в таком шоке, что из груди вырывается вздох. Руки бессознательно опускаются на живот.

– Откуда вы узнали?

– У меня есть глаза, – огрызается она. – И мозг. Твои последние отчеты – худшее, что я когда-либо видела. А это уже многое значит, поскольку они и раньше не отличались качеством.

Я смотрю на свои труды, опустив глаза, и киваю.

– Простите, – шепчу я. Даже не знаю, за что извиняюсь, за беременность или отчеты.

– Когда роды? – Голос мисс Чун жесткий. Я прямо чувствую, как ее глаза сверлят в моей голове дыры.

– Девятого сентября.

– А ты уже сообщила отделу кадров?

– Нет…

– Хорошо.

Я в страхе поднимаю глаза. Мисс Чун с выдохом откидывается на спинку стула.

– Я собираюсь объяснить тебе все очень четко, – устало произносит она. – Я не могу щадить тебя. Компания скоро приостанавливает наем новых сотрудников, а возможно, грядут и сокращения. Честно говоря, если бы не это, я бы избавилась от тебя давно, но теперь придется возиться с тобой. Если я потеряю еще одного человека, на остальных свалится больше работы, а заменить мне тебя будет некем. Понимаешь?

Я молча киваю.

– Во второй четверти следующего года у нас планируется четыре новых проекта. И если мы не справимся, отдел разгонят. Мой босс сказал мне, что эти проекты – проверка на прочность, стоит нас держать или нет. Итак, если отдел расформируют, благодаря своей позиции я останусь в компании, меня просто переведут в другой департамент. Но все мои подчиненные будут уволены. Потому я не думаю, что с твоей стороны просить длительный декретный отпуск было бы честным – в это время твои коллеги будут всеми силами пытаться спастись. Особенно в условиях, когда у нас нет возможности нанять кого-то еще. Как ты считаешь?

Она смотрит на меня и сквозь меня одновременно. Не понимаю, почему мисс Чун не попросила меня закрыть дверь. Мой первый инстинкт – отгородиться от лишних ушей. Факт, что она говорит о ключевых событиях моей жизни так сухо и прагматично, вызывает у меня приступ удушья. Но она ждет ответа.

– Да, – говорю я.

– Что да?

Я умоляюще смотрю на нее. Просто скажи мне, что ты хочешь от меня услышать, и все. Она моргает и снова вздыхает.

– Думаю, максимальный срок, на который мы готовы отпустить тебя, – три месяца. Позволь мне перефразировать. Мы вообще не отпускаем тебя, но, если тебе очень нужен декрет, я оставляю это на твоей совести. В свете последних событий надеюсь, что ты не попросишь о большем. Скажу иначе. Если нас разгонят, у тебя будет такой длинный отпуск по материнству, какой только пожелаешь. – Ее сарказм разрезает воздух. – Знаешь, в Америке отпуск молодым мамам дают всего на три недели. Или около того. В любом случае мне очень жаль, но такова ситуация.

Мисс Чун мрачно хмурится, и я ничего не отвечаю. Тогда она жестом отпускает меня. Я встаю и низко кланяюсь.

Весь оставшийся день я только и могу, что таращиться в монитор и делать в уме подсчеты. Если через три месяца после родов мне нужно выйти на работу, то придется нанимать ачжумму, пока дочке не исполнится год и она не пойдет в государственный детский сад. Возможно, мне удастся найти подобные услуги недорого – за полтора миллиона вон. Всего лишь на девять месяцев, говорю я себе. Бора, вероятно, переплачивает за хорошую ачжумму. Может, ее помощница даже говорит по-английски.

Если же я вылечу с работы, то не смогу найти другую. Это точно. Никто не возьмет меня, ведь даже эта должность досталась мне через свекра, когда он еще работал и у него имелись связи. Искать другую смысла нет. А на одну только зарплату мужа у нас не будет возможности платить ни за аренду жилья, ни за еду, не говоря уже о ребенке и мечтах о собственной квартире. У меня начинается гипервентиляция.

– С вами все в порядке? – Мисс Юнг в уборной поправляет помаду, когда влетаю я и нависаю над раковиной.

– Думаю, мне придется уйти, – отвечаю я. – Я не очень хорошо себя чувствую.

Я отказываюсь от девяти месяцев декретного отпуска. Конечно, мисс Чун не сможет ничего сказать о моем уходе на пару часов раньше. Я собираю вещи и спешу домой, даже не предупредив отдел кадров о том, что отработала всего полдня.

Должно быть, моя малышка почувствовала потрясение: она снова как будто стучится. Я улыбаюсь и касаюсь в ответ живота, медленно входя в квартиру. Открываю дверь. Муж стоит в коридоре. На нем его темно-синий костюм, и выглядит он таким испуганным, что мой собственный вскрик застревает в горле.

– Я думала, ты возвращаешься в субботу, – говорю я, тяжело дыша. – Ты напугал меня!

Он молча стоит на месте. От его взволнованного вида я теряюсь.

– Эм, что ты делаешь?

– Я не очень хорошо чувствую себя, поэтому вернулся раньше, – отвечает он, убирая руки в карманы.

– Ох, – вырывается у меня. – Ты не заболел? – Я жестами прошу его отойти в сторону и дать мне пройти.

– Мой живот просто дал сбой…

Я иду в спальню и ставлю сумку на пол, как вдруг замечаю: его чемодана нет. Обычно, когда он возвращается из командировок, кажется, что по дому пронесся ураган – повсюду разбросаны грязные носки и нижнее белье. Я иду обратно и понимаю: в гостиной чемодана тоже нет, а муж стоит все на том же месте.

– Где твой чемодан?

Он убирает с кухонного стола миску с недоеденным джампонгом и выливает остатки ярко-оранжевой жидкости в раковину.

– У тебя болит живот, и ты ешь острое? – недоумеваю я. Он у раковины, ко мне спиной. – Почему ты не сказал, что прилетаешь раньше?

Не то чтобы я волновалась. Просто я сбита с толку, ведь обычно о подобных вещах он предупреждает заблаговременно.

– Ты знаешь, что оставил дома туфли? Ты купил новые для переговоров? Разве ты не говорил, что они одеваются строго? – допытываюсь я, моя мочалку рядом с ним.

– Да, мне нужны туфли. – Муж громко откашливается, прочищая горло. – Потому-то я и здесь. Мне нужны они для собеседования, оно вечером. Ты рано пришла домой. – Он замолкает.

– Собеседование? Какое? – Хочу уточнить, не для продвижения ли по службе, но прикладываю все силы, чтобы промолчать.

– На работу в «БиПиЭн Групп», – отвечает он.

– Зачем тебе туда? – все больше запутываюсь я. BPN – это третьесортный конгломерат.

Муж снова пристально смотрит на меня, а затем делает глубокий вдох и произносит:

– Я так больше не могу.

– Не можешь что?

– Послушай, Вонна, почему бы тебе не присесть? – Муж ведет меня к кухонному столу и наливает мне немного прохладной воды. Наполнив стакан и для себя, он начинает говорить.

Оказывается, он не был ни в каких командировках последние два раза. Два месяца назад он потерял работу, а когда притворялся, что у него бизнес-перелеты, то просто оставался у отца, чтобы иметь возможность искать работу. Муж не хотел беспокоить меня, но, может, и к лучшему, что я все узнала, – ведь он чувствовал себя ужасно, скрывая правду. Муж искал позицию, которая бы предполагала бесплатный детский сад для ребенка, как на его прежней работе.

– Но как же… Ведь ты каждое утро надевал костюм и уходил на работу, разве нет? – в оцепенении спрашиваю я.

Муж отвечает, что лишь притворялся, а сам после моего ухода возвращался домой. Это правда, почти каждый вечер он оказывался дома раньше меня, но я не очень-то и обращала внимание – просто верила, когда он говорил мне, будто его компания поощряет желание сотрудников проводить больше времени с семьей.

– Я не хотел тебя беспокоить, – жалобно повторяет муж и делает шаг назад. Мы оба только сейчас с удивлением осознаем, что он всегда боялся меня.

Он не сводит глаз с меня, я – с него, и мы слушаем тяжелое дыхание друг друга. За дверью раздается звук шагов по лестнице вверх.

– Не расстраивайся, – просит он, ожидая моей реакции. – Для ребенка нехорошо.

Признаться, я понятия не имею, какими будут твои юные годы. Я лишь ярко вижу, как держу тебя, завернутую в пеленки и украшенную лентами, на руках. Занавески опущены, но сквозь них просачивается свет – должно быть, пришло твое время ложиться спать, и я убаюкиваю тебя. Ты возишься и капризничаешь, но твой взгляд прикован к моим глазам, и я знаю, как успокоить тебя. Время словно размыто, и вскоре, может, через несколько часов, ты тихо, спокойно дремлешь.

У тебя будет то, чего не было в детстве у меня, – заветные фотографии, торты на дни рождения и дни на море.

Но чаще всего я представлю тебя повзрослевшей. Ты девушка, возможно, ровесница моих соседок, ненамного младше меня сейчас. Но у тебя есть кое-что, чего нет у них и у меня, – вечная улыбка, скрывающаяся в уголках губ. Потому что твое детство было счастливым.

В мечтах ты приходишь навестить меня – прямо-таки несешься ко мне. Ты окрылена хорошими новостями, которыми хочешь поделиться, ведь мы так близки, ты и я, и ты хочешь видеть, как мое лицо светится. Ты звонишь в звонок, разносится нетерпеливый стук твоих шагов. Я открываю дверь, и вот она ты, во всем великолепии и королевской уверенности, держишь в руках свое счастье, словно скипетр. И твоя новость буквально срывается с губ, слова сыплются одно за другим. Ведь ты полна гордости, рассказывая мне, как что-то, ради чего ты так упорно трудилась, сбылось и удалось.

Я втягиваю тебя внутрь, прося присесть и рассказать мне все медленно и в деталях. И я плачу – твои успехи делают меня очень сентиментальной; я обнимаю тебя и дивлюсь, какая у меня красивая, высокая, сильная и сияющая дочь. Воспоминания о тебе в этот момент проносятся перед моими глазами, я жадно прислушиваюсь к словам, которые ты произносишь со смехом, держа меня за руку и облокотившись на мое плечо. А может, ты опустишь голову мне на колени, прямо как делала в детстве.

Затем придет время снова расставаться, и ты вернешься в свою жизнь, наполненную надеждами. Тебе не нужно беспокоиться обо мне – я счастлива, даже несмотря на то, что сердце разбивается всякий раз, когда приходит время прощаться с тобой.

Но я знаю, что ты всегда будешь ко мне возвращаться. И это – мое единственное желание.