Обеспечив себя всем необходимым для долгого бдения у дома на Калибан-стрит – чтивом, едой, питьем, – Марти вернулся туда и просидел почти всю ночь с бутылкой «Чивас Регал» и радиоприемником в машине. Незадолго до рассвета он бросил дежурство и, пьяный, вернулся в свою комнату, проспав почти до полудня. Проснувшись, он почувствовал, что его голова стала размером с воздушный шар и так же сильно раздута, но в предстоящем дне была цель. Канзас больше не снился – только дом и Карис, запертая в нем.

Позавтракав гамбургерами, он вернулся на Калибан-стрит и припарковался достаточно далеко, чтобы быть незаметным, но в то же время достаточно близко, чтобы видеть все, что происходит. Следующие три дня, когда температура поднялась с семидесяти с чем-то до восьмидесяти пяти градусов по Фаренгейту, он провел там же. Иногда ему удавалось поспать несколько минут в машине, но чаще он возвращался в Килберн, чтобы урвать часок-другой. Похожая на топку улица стала ему знакома во всех настроениях. Он видел ее перед самым рассветом – мерцающую, обретающую плотность. Видел в середине утра, когда молодые жены с деловым видом провожали детей; в яркий полдень и вечером, когда сахарно-розовый свет заходящего солнца заставлял кирпич и шифер бликовать. Перед ним открылась частная и общественная жизнь калибанцев. Подверженный судорожным припадкам ребенок из дома номер шестьдесят семь, чей гнев был тайным пороком. Женщина из дома номер восемьдесят один, которая ежедневно принимала какого-то мужчину в двенадцать сорок пять. Ее мужа – полицейского, судя по рубашке и галстуку – каждый вечер встречали дома с пылом, прямо пропорциональным времени, которое жена и любовник проводили вместе в обед. И еще: дюжина, две дюжины историй, которые то переплетались, то снова разделялись.

Что касается самого дома, он время от времени замечал там оживление, но ни разу не заметил Карис. Шторы на средних окнах оставались задернутыми в течение всего дня и поднимались только ближе к вечеру, когда пик солнечной жары был позади. Единственное окно на верхнем этаже, казалось, постоянно закрыто изнутри ставнями.

Марти пришел к выводу, что в доме, кроме Карис, всего два человека. Один из них, конечно, Европеец. Второй – мясник, с которым они чуть не столкнулись в Приюте, убийца собак. Он приходил и уходил один, иногда два раза в день, обычно по каким-то пустяковым делам. Неприятное зрелище, с его слоем грима на лице, прихрамывающей походкой и лукавыми взглядами, которыми он одаривал играющих детей.

В эти три дня Мамулян не выходил из дома; по крайней мере, Марти этого не видел. Он мог мимолетно появиться у окна первого этажа, выглянув на залитую солнцем улицу, но такое случалось нечасто. И пока он был в доме, Марти знал, что лучше не затевать спасение. Никакое мужество – а он не обладал этим качеством в неограниченном количестве – не вооружило бы его против сил, которыми владел Европеец. Нет, он должен отсидеться и дождаться удобного случая.

На пятый день наблюдения, когда жара усилилась, удача улыбнулась ему. Около восьми пятидесяти вечера, когда на улицу опустились сумерки, к дому подъехало такси, и Мамулян, одетый для казино, сел в него. Почти час спустя другой мужчина появился в дверях, и хотя его лицо расплывалось в сгущающейся ночи, оно выражало голод. Марти проследил, как он запер дверь, потом оглядел тротуар, прежде чем тронуться в путь. Он подождал, пока неуклюжая фигура скроется за углом Калибан-стрит, и лишь тогда вышел из машины. Решив не рисковать ни малейшей ошибкой в этом первом и, вероятно, единственном шансе на спасение, подошел к углу, желая проверить, что мясник не просто совершает поздний вечерний моцион. Но массивная фигура точно направлялась в сторону города, держась теней. Только когда он совсем скрылся из виду, Марти вернулся в дом.

Все окна были заперты, задние и передние, света не видно. Может, шевельнулся червячок сомнений, ее даже не было дома; может, она ушла, пока он дремал в машине. Он молился, чтобы этого не случилось, и, молясь, открыл заднюю дверь с помощью ломика, купленного специально для этой цели. Еще у него был фонарик: подспорье для любого уважающего себя грабителя.

Внутри царила стерильная атмосфера. Марти начал обыскивать первый этаж, комнату за комнатой, решив быть как можно более систематичным. Сейчас было не время для непрофессионального поведения: никаких криков и суеты, просто осторожное, эффективное расследование. Все комнаты оказались пусты – ни людей, ни мебели. Несколько предметов, выброшенных предыдущими обитателями дома, скорее подчеркивали, чем смягчали ощущение запустения. Он поднялся на один пролет.

На втором этаже нашел комнату Брира. Там воняло – нездоровая смесь духов и прогорклого мяса. В углу стоял черно-белый телевизор с большим экраном, звук которого был приглушен до свистящего шепота – шла какая-то викторина. Ведущий беззвучно взвыл в притворном отчаянии от поражения конкурсанта. Трепещущий металлический свет падал на немногочисленную мебель в комнате: кровать с голым матрасом и несколькими грязными подушками; зеркало, прислоненное к стулу, сиденье которого было завалено косметикой и туалетной водой. На стенах висели фотографии, вырванные из книги о военных зверствах. Марти мельком взглянул на них, но детали, даже в неверном свете, были ужасны. Он закрыл дверь, отвернувшись от этого убожества, и попробовал открыть следующую. Это был туалет. За ним – ванная комната. Четвертая и последняя дверь на этом этаже располагалась в боковом коридорчике и была заперта на ключ. Он повернул ручку раз, другой, взад и вперед, затем прижал ухо к доскам, прислушиваясь к звукам изнутри.

– Карис?

Ответа не последовало, как и не было слышно никаких признаков присутствия.

– Карис? Это Марти. Ты меня слышишь? – Он снова загремел ручкой, на этот раз более яростно. – Это Марти.

Его охватило нетерпение. Она была там, за дверью; он был совершенно уверен в ее присутствии. Пнул дверь, скорее с досады, чем отчего-либо еще; затем, подняв пятку к замку, ударил каблуком изо всех сил. Дерево начало раскалываться под его натиском. Еще полдюжины ударов – и замок треснул; он навалился плечом на дверь и с силой распахнул ее.

В комнате ощущались ее запах, ее тепло. Но если не считать того и другого, помещение было почти пустым. Только ведро в углу и несколько пустых тарелок; разбросанные книги, одеяло, маленький столик, на котором лежали ее принадлежности: иглы, шприц, посудины, спички. Она лежала, свернувшись калачиком, в углу комнаты. Светильник с лампочкой низкого напряжения стоял в другом углу, абажур был частично задрапирован тканью, чтобы еще сильнее приглушить свет. На ней были только футболка и трусики. Вокруг валялись другие предметы одежды – джинсы, свитера, рубашки. Когда она подняла на него глаза, он увидел, что волосы прилипли к вспотевшему лбу.

– Карис.

Сначала она, казалось, не узнала его.

– Это я. Марти.

Легкая морщинка пробежала по блестящему лбу.

– Марти? – тихонько проговорила она. Потом нахмурилась еще сильнее: он даже не был уверен, что она его заметила. – Марти, – повторила она, и на этот раз имя, казалось, что-то значило для нее.

– Да, это я.

Он пересек комнату, направляясь к ней, и она, казалось, была почти шокирована его внезапным приближением. Ее глаза распахнулись, и в них появилось узнавание, сопровождаемое страхом. Она приподнялась, футболка прилипла к ее потному торсу. Сгиб ее руки был проколот и покрыт синяками.

– Не подходи ко мне.

– Что случилось?

– Не подходи ко мне.

Он отступил на шаг, услышав свирепость приказа. Что, черт возьми, они с ней сделали?

Карис села прямо и опустила голову между ног, упершись локтями в колени.

– Подожди… – сказала она все еще шепотом.

Ее дыхание стало очень ровным. Он ждал, впервые осознав, что комната гудит. Возможно, не только комната: возможно, этот вой – будто где-то в здании гудел генератор – стоял в воздухе с тех пор, как он вошел. Если так, то Марти этого не заметил. Теперь звук раздражал его, пока он ждал, чтобы она закончила ритуал, которым была занята. Едва уловимый, но такой всепроникающий, что уже через несколько секунд невозможно было понять, не было ли это чем-то большим, нежели просто нытье во внутреннем ухе. Он с трудом сглотнул: в носовых пазухах щелкнуло. Монотонный звук не исчез.

Наконец Карис подняла голову.

– Все в порядке, – сказала она. – Его здесь нет.

– Я мог бы тебе это сказать. Он ушел из дома два часа назад. Я видел, как он уехал.

– Ему не нужно быть здесь физически, – сказала она, потирая затылок.

– С тобой все в порядке?

– Я в порядке. – Судя по тону, они виделись только вчера. Он почувствовал себя глупо, будто его облегчение, желание схватить ее и убежать были неуместны, даже излишни.

– Нам пора, – сказал он. – Они могут вернуться.

Она покачала головой.

– Бесполезно.

– В каком смысле бесполезно?

– Если бы ты знал, на что он способен.

– Поверь мне, я видел.

Он подумал о Белле, бедной мертвой Белле с ее щенками, сосущими гниль. Он видел достаточно, и даже больше.

– Бесполезно пытаться убежать, – настаивала она. – У него есть доступ к моей голове. Я для него – открытая книга.

Это было преувеличением. Он все меньше мог контролировать ее. Но она устала от борьбы, почти так же устала, как Европеец. Иногда она задавалась вопросом, не заразил ли он ее своей усталостью от мира, не остался ли в коре ее головного мозга его отпечаток, искажающий всякую возможность осознанием того, что она преходяща. Теперь она видела это в Марти, чье лицо ей снилось, чье тело она хотела. Видела, как он будет стареть, усыхать и умирать, как все усохнет и умрет. Зачем вообще вставать, спрашивала болезнь в ее организме, если лишь вопрос времени, когда ты снова упадешь?

– А ты не можешь его заблокировать? – спросил Марти.

– Я слишком слаба, чтобы сопротивляться ему. С тобой я буду еще слабее.

– Но почему? – Это замечание повергло его в ужас.

– Как только я расслаблюсь, он прорвется. Понимаешь? В тот момент, когда я отдамся во власть чего-нибудь или кого-нибудь, он сможет проникнуть в меня.

Марти вспомнил лицо Карис на подушке и то, как на безумный миг другое лицо, казалось, выглянуло сквозь ее пальцы. Последний Европеец уже тогда наблюдал за ними, разделяя опыт. Ménage à trois для мужчины, женщины и вселившегося духа. Подобная непристойность затронула в нем более глубокие струны гнева: не поверхностную ярость праведника, а глубокое неприятие Европейца со всем его декадентством. Что бы ни случилось в результате, его не уговорят оставить Карис на попечение Мамуляна. Если понадобится, он утащит ее против ее воли. Когда она выйдет из этого гудящего дома, где от тоски со стен облезают обои, она вспомнит, как хороша может быть жизнь; он заставит ее вспомнить. Он снова шагнул к ней и опустился на корточки, чтобы дотронуться до нее. Она вздрогнула.

– Он занят, – успокоил ее он, – он в казино.

– Он убьет тебя, – просто сказала она, – если узнает, что ты был здесь.

– Он убьет меня, что бы ни случилось. Я вмешался, видел его нору и собираюсь испортить ее, прежде чем мы уйдем, просто чтобы он помнил меня.

– Делай, что хочешь, – пожала она плечами. – Решай сам. Но оставь меня в покое.

– Значит, папа был прав, – с горечью сказал Марти.

– Папа? Что он тебе сказал?

– Что ты все это время хотела быть с Мамуляном.

– Нет.

– Ты хочешь быть похожей на него!

– Нет, Марти, нет!

– Полагаю, он поставляет самую качественную наркоту, а? А я не могу, правда? – Она не отрицала этого, просто глядела угрюмо. – Какого хрена я здесь делаю? – сказал он. – Ты счастлива, не так ли? Господи, ты же счастлива.

Было смешно думать, как он неправильно понял политику этого спасения. Она была довольна лачугой, пока ее снабжали, а разговоры о вторжениях Мамуляна – показуха. В глубине души она могла простить ему все преступления, которые он совершал, лишь бы наркотики продолжали поступать.

Он встал.

– Где его комната?

– Нет, Марти.

– Я хочу посмотреть, где он спит. Ну?

Она приподнялась, упираясь в него. Ее руки были горячими и влажными.

– Пожалуйста, уходи, Марти. Это не игра. Это все не будет прощено, когда мы придем к концу, понимаешь? Это даже не прекращается, когда ты умираешь. Понимаешь, о чем я говорю?

– О да, – сказал он, – я понимаю.

Он положил ладонь ей на лицо. Ее дыхание было кислым. Его тоже, подумал он, если бы не виски.

– Я больше не невинный человек. Я знаю, что происходит. Не все, но достаточно. Я видел вещи, которые молюсь никогда больше не увидеть; я слышал истории… Господи, я понимаю.

Как он мог внушить ей это достаточно убедительно?

– Я испуган до усрачки. Никогда в жизни мне не было так страшно.

– У тебя есть на то причины, – холодно сказала она.

– Тебе есть дело до того, что с тобой случится?

– Не особенно.

– Я найду тебе наркоту, – сказал он. – Если это все, что удерживает тебя здесь, я достану.

Неужели сомнение мелькнуло на ее лице? Он усилил натиск.

– Я видел, как ты искала меня на похоронах.

– Ты там был?

– Зачем искала, если не хотела, чтобы я пришел?

Она пожала плечами.

– Даже не знаю. Я думала, может, ты уехал с папой.

– Ты хочешь сказать, умер?

Она нахмурилась, глядя на него.

– Нет. Уехал. Куда бы он ни отправился.

Потребовалось некоторое время, чтобы до него дошли ее слова. Наконец он сказал:

– Ты хочешь сказать, что он жив?

Она тряхнула головой.

– Я думала, ты знаешь. Принял участие в его побеге.

Конечно, старый ублюдок не был мертв. Великие люди не могут просто лечь и испустить дух за кулисами. Они ждут своего часа в середине действия – почитаемые, оплакиваемые и поносимые, – прежде чем появиться, чтобы сыграть финальную сцену или что-то в этом духе. Сцену смерти, свадьбы.

– Где же он? – спросил Марти.

– Я не знаю, Мамулян тоже. Он пытался заставить меня найти его, как я нашла Тоя, но я не могу этого сделать, потеряла концентрацию. Однажды я даже пыталась найти тебя. Это было бесполезно. Я с трудом соображала, как пройти дальше входной двери.

– Но ты нашла Тоя?

– Это было в самом начале. А теперь… я устала. Я говорю ему, что это больно. Будто что-то вот-вот сломается внутри меня.

Боль, вспомнившаяся и настоящая, отразилась на ее лице.

– И ты все еще хочешь остаться?

– Скоро все закончится. Для всех нас.

– Пойдем со мной. У меня есть друзья, которые нам помогут, – обратился он к ней, сжимая ее запястья. – Боже милосердный, неужели ты не видишь, что я нуждаюсь в тебе? Пожалуйста. Ты мне нужна.

– От меня никакого толку. Я слаба.

– Я тоже слаб. Мы сто́им друг друга.

Эта циничная мысль, казалось, доставила ей удовольствие. Она на мгновение задумалась, прежде чем очень тихо произнести:

– Может, ты прав.

Ее лицо было лабиринтом нерешительности, наркотического дурмана и сомнения. Наконец она сказала:

– Я оденусь.

Он крепко обнял ее, вдыхая запах немытых волос и зная, что эта первая победа может быть его единственной, но тем не менее ликуя. Она мягко высвободилась из его объятий и занялась приготовлениями к отъезду. Он наблюдал за ней, пока она натягивала джинсы, но ее застенчивость вынудила оставить ее в покое. Он вышел на лестничную площадку. Вне ее присутствия гул заполнил его уши; теперь, как ему показалось, он был громче, чем раньше. Включив фонарик, Марти поднялся по последнему лестничному пролету в комнату Мамуляна. С каждым шагом вой становился громче: он звучал в досках лестницы и в стенах – живое присутствие.

На верхней площадке была всего одна дверь; комната за ней, видимо, занимала весь верхний этаж. Мамулян, прирожденный аристократ, выбрал для себя лучшее место. Дверь оставалась открытой – Европеец не боялся незваных гостей. Когда Марти толкнул ее, она качнулась внутрь на несколько дюймов, но слабый луч фонарика не смог проникнуть дальше, чем на расстояние вытянутой руки в темноту за ней. Он стоял на пороге, как ребенок, застывший в нерешительности перед аттракционом «Поезд-призрак».

Косвенным образом сблизившись с Мамуляном, он начал испытывать сильное любопытство по отношению к этому человеку. В этом, несомненно, был вред, возможно, перспектива ужасного насилия. Но точно так же, как лицо Мамуляна появилось под лицом Карис, под лицом самого Европейца могло скрываться еще одно. Возможно, даже много. Полсотни лиц, каждое из которых было еще более странным, чем предыдущее, уходили в некую эпоху, более древнюю, чем Вифлеем. Он должен был хоть разок взглянуть, верно? Всего один взгляд, как в старые добрые времена. Опоясав чресла, он шагнул вперед, в живую темноту комнаты.

– Марти!

Что-то мелькнуло перед ним, пузырь лопнул в его голове, когда Карис позвала его.

– Марти! Я готова!

Гул в комнате будто усилился, когда он вошел. Теперь, когда он шагнул назад, звук понизился до разочарованного стона. «Не уходи, – казалось, вздохнуло что-то. – Зачем уходить? Она может подождать. Пусть подождет. Побудь немного здесь и посмотри, что можно увидеть».

– У нас нет времени, – сказала Карис.

Почти рассерженный тем, что его позвали, Марти закрыл дверь и спустился вниз.

– Я плохо себя чувствую, – сказала она, когда он присоединился к ней на нижней площадке.

– Это он? Он пытается добраться до тебя?

– Нет. У меня просто кружится голова. Я не понимала, что так ослабела.

– Снаружи ждет машина, – сказал он, предлагая поддерживающую руку. Она отмахнулась от него.

– Там пакет с моими вещами. В комнате.

Он вернулся за вещами и уже поднимал их, когда она издала жалобный звук и споткнулась на лестнице.

– С тобой все в порядке?

– Да, – ответила она. Когда он появился на лестнице рядом с ней, держа мешок из наволочки в руке, она обратила к нему пепельно-серое лицо: – Дом хочет, чтобы я осталась, – прошептала она.

– Сделаем это потихоньку, – сказал он и пошел впереди, опасаясь, что она снова споткнется. Они добрались до коридора без дальнейших происшествий.

– Мы не сможем пройти через парадную дверь, – сказала она. – Она заперта на два замка снаружи.

Когда они возвращались через холл, услышали безошибочно узнаваемый звук открывающейся задней двери.

– Черт, – пробормотал Марти себе под нос. Он отпустил руку Карис, скользнул в полумрак к входной двери и попытался открыть ее. Как и предупреждала Карис, она была заперта на два замка. Паника поднималась в нем, но в ее смятении тихий голос, который, как он знал, был голосом комнаты, сказал: «Не надо беспокоиться. Иди ко мне. Будь в безопасности со мной. Спрячься во мне». Он отбросил искушение в сторону. Лицо Карис было повернуто к нему.

– Это Брир, – выдохнула она. Убийца собак был на кухне. Марти слышал его, чувствовал его запах. Карис похлопала Марти по рукаву и указала на запертую дверь под лестницей. Подвал, догадался он. Бледная в темноте, она указала вниз. Он молча кивнул.

Брир, занятый каким-то делом, напевал себе под нос. Странно было думать, что он счастлив, этот неуклюжий мясник; достаточно доволен своей участью, чтобы петь.

Карис отодвинула засов на двери подвала. Ступеньки, тускло освещенные светом из кухни, вели вниз, в яму. Запах дезинфицирующего средства и древесной стружки: здоровые запахи. Они крались вниз по лестнице, съеживаясь от каждого царапающего звука, от каждой скрипучей ступеньки. Но Пожиратель Бритв был слишком занят, чтобы услышать. Никакого воя погони. Марти закрыл за ними дверь подвала, отчаянно надеясь, что Брир не заметит, что засовы отодвинуты, и прислушался.

Через некоторое время послышался звук льющейся воды, затем звон чашек, возможно, чайника: чудовище заваривало ромашку.

Чувства Брира были уже не так остры, как раньше. Летняя жара сделала его вялым и слабым. Его кожа воняла, волосы выпадали, кишечник теперь почти не двигался. Ему нужен отдых, решил он. Как только Европеец найдет Уайтхеда и расправится с ним – а это, несомненно, вопрос нескольких дней, – он отправится поглядеть на северное сияние. Это означало оставить его гостью – он чувствовал ее присутствие в считаных футах от себя, – но к тому времени она все равно потеряет привлекательность. Он стал еще более непостоянным, чем раньше, а красота преходяща. Через две-три недели – в прохладную погоду от прелести не остается и следа.

Он сел за стол и налил себе ромашкового чая. Запах, когда-то доставлявший ему огромную радость, был слишком тонким для его упрямых носовых пазух, но он пил ради традиции. Позже он поднимется в свою комнату и посмотрит мыльные оперы, которые так любил; может, заглянет к Карис и понаблюдает за ней, пока она спит; заставит ее, если она проснется, отлить в его присутствии. Погрузившись в мечтания о туалетном обучении, он сидел и потягивал чай.

Марти надеялся, что мужчина уйдет к себе с напитком, оставив им доступ к задней двери, но Брир предпочел оставаться на месте какое-то время.

Он снова потянулся в темноте к Карис. Она стояла на лестнице позади него, дрожа с головы до ног, как и он. По глупости он оставил свой ломик, единственное оружие, где-то в доме, возможно в комнате Карис. Если дело дойдет до драки лицом к лицу, он будет безоружен. Хуже того, время шло. Как скоро Мамулян вернется домой? При этой мысли у него упало сердце. Он скользнул вниз по лестнице, держась руками за холодный кирпич стены, мимо Карис, вглубь самого подвала. Возможно, здесь есть какое-нибудь оружие. Даже, надежда из надежд, еще один выход из дома. Однако света было очень мало. Он не видел ни одной щели, которая указывала бы на люк или угольный лаз. Убедившись, что находится вне прямой линии с дверью, он включил фонарик. Подвал был не совсем пуст. Его разделили искусственной стеной из натянутого брезента.

Он положил руку на низкую крышу и осторожными шажками двинулся через подвал, цепляясь за трубы на потолке для равновесия. Откинул брезент в сторону и направил луч фонарика в пространство за ним. Когда он это сделал, его желудок подскочил ко рту. Почти раздался крик; Марти подавил его за мгновение до того, как тот вырвался.

В ярде или двух от того места, где он застыл, стоял стол. За ним сидела девочка. Она пристально смотрела на него.

Он приложил пальцы ко рту, чтобы заставить ее замолчать, прежде чем она закричит. Но в этом не было необходимости. Она не двигалась и не говорила. Остекленевший взгляд на ее лице не был признаком умственной отсталости. Теперь он понял, что ребенок мертв. На ней была пыль.

– О Господи, – сказал он очень тихо.

Карис услышала его. Она повернулась и направилась к подножию лестницы.

– Марти? – выдохнула она.

– Не подходи, – сказал он, не в силах оторвать глаз от мертвой девочки. Поглядеть можно было не только на тело. На столе перед ней лежали ножи и тарелка, на коленях – аккуратно расправленная салфетка. На тарелке, как он заметил, лежало мясо, нарезанное тонкими ломтиками, словно поработал мастер-мясник. Он прошел мимо тела, стараясь ускользнуть от пристального взгляда. Проходя мимо стола, он смахнул шелковую салфетку; она скользнула между ног девочки.

Пришли два ужаса, жестокие близнецы, один на другом. Салфетка аккуратно прикрывала место на внутренней стороне бедра девочки, с которого было вырезано мясо на ее тарелке. В тот же миг пришло еще одно осознание: он ел такое мясо, по наущению Уайтхеда, в комнате поместья. Это было вкуснейшее лакомство; он не оставил на тарелке ни крупицы.

Его охватила тошнота. Он выронил фонарик, пытаясь побороть тошноту, но она была вне его физического контроля. Горький запах желудочной кислоты наполнил подвал. В одночасье от этого безумия не осталось ни укрытия, ни помощи, кроме как выблевать его и принять последствия.

Наверху Пожиратель Бритв поднялся из-за стола, отодвинул стул и вышел из кухни.

– Кто? – резко спросил он хриплым голосом. – Кто внизу?

Он безошибочно подошел к двери подвала и распахнул ее. Мертвый флуоресцентный свет хлынул вниз по лестнице.

– Кто там? – сказал он снова и начал спускаться вниз в погоне за светом: его ноги грохотали по деревянным ступеням. – Что ты делаешь? – Он кричал, его голос был на грани истерики. – Тебе нельзя сюда спускаться!

Марти поднял голову – она кружилась от нехватки воздуха, – и увидел Карис, идущую к нему через подвал: ее глаза остановились на картине за столом, но она сохранила восхитительное самообладание, не обращая внимания на труп и потянувшись за ножом и вилкой, которые лежали рядом с тарелкой. Она схватила то и другое, в спешке сдернув скатерть. Яство полетело на пол; ножи со звоном упали рядом.

Брир остановился у подножия лестницы, взирая на осквернение своего храма. Теперь, потрясенный, он несся к неверным, его размеры придавали атаке устрашающий импульс. Крошечная по сравнению с ним, Карис полуобернулась, когда он с ревом попытался ее схватить. Ее заслонили. Марти не мог понять, кто где находится. Но замешательство длилось всего несколько секунд. Затем Брир поднял свои серые руки, будто хотел оттолкнуть Карис, его голова качалась взад-вперед. Из него вырвался вой, больше похожий на жалобу, чем на боль.

Карис увернулась от его беспорядочных ударов и скользнула в сторону, подальше от опасности. Нож и вилка, которые она держала в руках, исчезли. Брир наткнулся прямо на них. Однако он, казалось, не замечал их присутствия у себя в животе. Он беспокоился о девочке, чье тело прямо в тот момент заваливалось набок, чтобы рухнуть безвольной кучей на пол. Он бросился утешать ее, из-за своих мук не обращая внимания на осквернителей. Карис заметила Марти с грязным лицом – он с трудом выпрямился, держась за потолочные трубы.

– Шевелись! – крикнула она ему. Она ждала достаточно долго, чтобы убедиться, что он ответил, и направилась к лестнице. Поднимаясь по ступенькам к свету, она услышала, как Пожиратель Бритв позади него кричит:

– Нет! Нет!

Она оглянулась через плечо. Марти добрался до нижней ступеньки лестницы как раз в тот момент, когда Брир схватил его своими ухоженными, надушенными и смертельно опасными ручищами. Марти ударил не целясь, Брир его выпустил. Однако это была минутная передышка, не более. Марти был уже на полпути к лестнице, когда нападавший снова бросился за ним. Макияж на лице, выглядывавшем из глубин подвала, так размазался, черты так исказились от ярости, что едва ли их можно было назвать человеческими.

На этот раз Брир схватил Марти за брюки, пальцы глубоко впились в кожу и мышцы. Марти взвизгнул, когда ткань порвалась и потекла кровь. Он протянул руку Карис, которая отдала все силы, что у нее оставались, на борьбу, и потянула Марти к себе. Брир, плохо удерживая равновесие, потерял хватку, и Марти, спотыкаясь, поднялся по лестнице, толкая Карис впереди себя. Она вывалилась в коридор, и Марти последовал за ней, Брир – за ним по пятам. На верхней площадке лестницы Марти вдруг обернулся и пнул его. Пятка ударила в пробитый живот Пожирателя Бритв. Брир упал навзничь, цепляясь руками за воздух в поисках опоры, но ее не было. Ногти ухитрились царапнуть кирпичную кладку, когда он упал и тяжело рухнул вниз по ступенькам, ударившись о каменный пол подвала с ленивым глухим ударом. Там, распластавшись, он лежал неподвижно – раскрашенный великан.

Марти захлопнул за ним дверь и запер ее на засов. Его слишком тошнило, чтобы посмотреть на рану на ноге, но по теплу, пропитавшему носок и ботинок, понял, что она сильно кровоточит.

– Ты не могла бы… достать что-нибудь… – сказал он. – Просто чтобы прикрыть ее?

Слишком запыхавшись, чтобы ответить, Карис кивнула и свернула за угол, в кухню. На сушильной доске лежало полотенце, но оно было слишком грязным, чтобы использовать его на открытой ране. Она начала искать что-то чистое, пусть и примитивное. Им пора было уходить; Мамулян не проведет вне дома всю ночь.

В коридоре Марти прислушивался, не доносится ли из подвала какой-нибудь звук. Он ничего не слышал.

Однако в комнату проник еще один шум, о котором он почти забыл. Гул дома вернулся в его голову, и этот мягкий голос вплетался в него, как сонное подводное течение. Здравый смысл подсказывал, что лучше отгородиться от такого. Но когда он прислушался, пытаясь разобрать слова, казалось, тошнота и боль в ноге утихли.

На спинке кухонного стула Карис нашла одну из темно-серых рубашек Мамуляна. Европеец был очень щепетилен в вопросах прачечного обслуживания. Рубашку недавно выстирали – идеальная повязка. Она разорвала ее, хотя тончайший хлопок сопротивлялся, затем намочила кусок в холодной воде, чтобы промыть рану, а из оставшейся ткани сделала полоски, чтобы перевязать ногу. Закончив, она вышла в коридор. Но Марти там не было.

Он должен был увидеть. Или если способность видеть не поможет (что вообще такое ви́дение – лишь проявление чувственной стороны бытия), он научится новому способу познания. Это было обещание, которое комната шептала ему на ухо: новое знание и способ его обрести. Он полз вверх по перилам, перебирая руками, все меньше осознавая боль, пока карабкался в гудящую темноту. Ему так хотелось прокатиться на поезде-призраке. Там были сны, которых он никогда не видел, и у него никогда не будет шанса увидеть их снова. Кровь захлюпала у него в ботинке, и он рассмеялся. В ноге началась судорога, но он не обратил на это внимания. Последние ступеньки были впереди: он поднимался по ним с упорным трудом. Дверь была приоткрыта.

Он добрался до верха лестницы и захромал к ней.

Хотя в подвале было совершенно темно, это почти не беспокоило Пожирателя Бритв. Прошло много недель с тех пор, как глаза служили ему так же хорошо, как раньше: он научился заменять зрение осязанием. Он встал и попытался собраться с мыслями. Скоро Европеец вернется домой. Будет наказание за то, что он оставил дом без присмотра и позволил побегу состояться. Хуже того, он не увидит девушку и больше не сможет смотреть, как она испускает воду, эту ароматную воду, которую он хранил для особых случаев. Он был в отчаянии.

Он даже сейчас слышал ее шаги в коридоре наверху; она поднималась по лестнице. Ритм ее крошечных ножек был ему знаком, он слушал долгие ночи и дни, как она ходит взад-вперед по своей камере. Перед его мысленным взором потолок подвала стал прозрачным; он смотрел вверх между ее ног, когда она поднималась по лестнице; роскошная щель зияла. Его злило, что он теряет их обеих. Она была стара, конечно, не так, как милашка за столом или другие на улице, но были времена, когда ее присутствие было единственным, что удерживало его от безумия.

Он пошел назад, спотыкаясь в кромешной тьме, по направлению к своей маленькой пожирательнице самой себя, чей ужин так грубо прервали. Прежде чем он добрался до нее, его нога пнула один из ножей для разделки мяса, которые он оставил на столе, если она захочет угоститься. Он опустился на четвереньки и принялся шарить по земле, пока не нашел нож, а потом пополз вверх по лестнице и принялся рубить дерево там, где, судя по свету, пробивавшемуся сквозь дверную щель, находились засовы.

Карис не хотела снова подниматься на верхний этаж. Там было слишком много всего, чего она боялась. Скорее намеки, чем факты, но достаточно, чтобы сделать ее слабой. Почему Марти поднялся наверх – а это было единственное место, куда он мог пойти, – она не имела ни малейшего понятия. Пусть он и заявлял, что разобрался в ситуации, ему еще многому предстояло научиться.

– Марти? – позвала она у подножия лестницы, надеясь, что он появится наверху, улыбнется и, прихрамывая, спустится, чтобы ей не пришлось подниматься за ним. Но ее вопрос был встречен молчанием, и время текло своим чередом. Европеец мог появиться в дверях в любой момент.

Она неохотно начала подниматься по ступенькам.

До сих пор Марти ничего не понимал. Он был девственником, живущим в невинном мире, не познавшим этого глубокого и волнующего проникновения не только внутрь тела, но и внутрь разума. Воздух в комнате сомкнулся вокруг его головы, как только он вошел туда. Пластины черепа, казалось, скрежетали друг о друга; голос комнаты, больше не нуждавшийся в шепоте, кричал в его мозгу: «Так ты пришел? Конечно, ты пришел. Добро пожаловать в Страну чудес». Он смутно сознавал, что эти слова произносит его собственный голос. Наверное, это был его голос с самого начала. Он разговаривал сам с собой как сумасшедший. Несмотря на то, что теперь он разгадал трюк, голос раздался снова, на этот раз тише: «Прекрасное место, чтобы найти себя, не так ли?»

Услышав вопрос, он огляделся. Смотреть было не на что, даже на стены. Если в комнате и были окна, то они герметично закрыты. Здесь не было места ни одной частичке внешнего мира.

– Я ничего не вижу, – пробормотал он в ответ на похвальбу комнаты.

Голос засмеялся, и он засмеялся вместе с ним.

«Здесь нечего бояться, – сказало оно. Затем, после ухмыляющейся паузы: – Здесь кругом ничто».

И это было правильно, не так ли? Полное ничто. Не только темнота лишала его зрения, но и сама комната. Он легкомысленно оглянулся через плечо: он больше не мог видеть дверь позади, хотя знал, что оставил ее открытой, когда вошел. В комнату должен был проникнуть хотя бы слабый свет с нижнего этажа. Но это освещение было сожрано, как и луч его фонарика. Удушливый серый туман так плотно прижимался к глазам, что даже если бы он поднял руку, ничего бы не увидел.

«С тобой все в порядке, – успокаивала его комната. – Здесь нет судей, здесь нет решеток».

– Я что, ослеп? – спросил он.

«Нет, – ответила комната. – Ты впервые прозрел».

– Мне… это… не нравится.

«Конечно, не нравится. Но со временем ты научишься. Жизнь – это не для тебя. Призраки призраков – вот кто такие живые. Тебе хочется прилечь; покончить с этим карнавалом. Ничто – вот в чем суть, дружок».

– Я хочу уйти.

«По-твоему, я лгу?»

– Я хочу уйти… пожалуйста.

«Здесь ты в безопасности».

– Пожалуйста.

Он шагнул вперед, не понимая, в какой стороне дверь. Впереди или сзади? Раскинув руки перед собой, как слепой на краю обрыва, он пошатнулся, ища точку опоры. Это было совсем не то приключение, о котором он думал; это было ничто. «Ничто – вот в чем суть». Безграничное нигде, в которое он вступил, не имело ни расстояния, ни глубины, ни севера, ни юга. И все снаружи – лестница, лестничная площадка, ступеньки под ней, коридор, Карис – все было похоже на вымысел. Реальность сна, а не истинное место. Не было другого настоящего места, кроме этого. Все, что он пережил и испытал; все, чем наслаждался; все, отчего страдал, было иллюзорным. Страсть – это прах. Оптимизм, самообман. Теперь он сомневался даже в воспоминаниях о чувствах: текстурах, температурах. Цвет, форма, узор. Все это – отвлекающие маневры, игры разума, нацеленные на сокрытие невыносимого нуля. А почему бы и нет? Если слишком долго смотреть в бездну, можно сойти с ума.

«А ты точно не обезумел?» – поинтересовалась комната, смакуя эту мысль.

Всегда, даже в самые мрачные минуты (лежа на койке в душной, как теплица, камере и слушая, как человек внизу всхлипывает во сне), ему было чего ждать: письма, рассвета, освобождения, проблеска смысла.

Но здесь смысл был мертв. Будущее и прошлое мертвы. Любовь и жизнь мертвы. Даже смерть мертва, потому что все, что возбуждало эмоции, было здесь нежеланным. Только ничто: отныне и вовеки веков – ничто.

– Помогите, – сказал он, ощущая себя потерянным ребенком.

«Иди к черту», – почтительно ответила комната, и впервые в жизни он понял, что это значит.

На второй площадке Карис остановилась. Она слышала голоса; нет, если прислушаться как следует – один и тот же голос. Марти говорил сам с собой, отвечая на вопросы. Трудно было понять, откуда доносился обмен репликами: слова звучали будто повсюду и нигде. Она заглянула в свою комнату, потом – в комнату Брира. Наконец, собрав все силы на случай повторения кошмара, сунула нос в ванную. Его нигде не было. От неприятного вывода никуда не денешься. Он поднялся наверх, в комнату Мамуляна.

Когда она пересекла лестничную площадку и направилась к лестнице, ведущей на верхний этаж, ее внимание привлек еще один звук: где-то внизу кто-то рубил доски. Она сразу поняла, что это Пожиратель Бритв. Он пришел в себя и ему не терпелось добраться до нее. Кто бы мог подумать, что скрывается в этом доме с его непритязательным фасадом. Потребовался бы еще один Данте, чтобы описать его глубины и высоты: мертвые дети, Пожиратели Бритв, наркоманы, сумасшедшие и все такое. Несомненно, звезды, висевшие над ним в зените, извивались в своих оправах; в земле под ним сворачивалась магма.

В комнате Европейца Марти вскрикнул в недоумении и мольбе. Выкрикивая его имя в ответ и моля Бога, чтобы он услышал ее, она взбежала на верхнюю ступеньку лестницы и с замирающим сердцем подошла к двери.

Он упал на колени; от инстинкта самосохранения осталась единственная оборванная и безнадежная мысль, серая на сером. Даже голос умолк. Ему наскучила болтовня. Кроме того, урок был преподан как следует. «Ничто – вот в чем суть», – сказал он и показал Марти, почему и как; точнее, откопал ту его часть, которая всегда это знала. Теперь ему оставалось лишь ждать, когда создатель этого изящного силлогизма придет и расправится с ним. Марти лег, сомневаясь, жив он или мертв, убьет его или воскресит тот, кто скоро придет, но уверенный в том, что лечь легче всего в этом, самом пустом из всех возможных миров.

Карис уже бывала в этом Нигде. Она дышала его безвкусным, бесполезным воздухом. Но за последние несколько часов она заметила кое-что за пределами его сухости. Сегодня были победы, возможно, не очень большие, но все же победы. Она подумала о том, как пришел Марти, и в его глазах было нечто большее, чем похоть. Это была победа, не так ли? Она добилась от него этого чувства, заработала его каким-то непостижимым образом. Она не будет побеждена этим последним угнетателем, затхлым зверем, который душит ее чувства. В конце концов, это лишь остаток Европейца. Его отторгнутая плоть, оставленная для украшения обиталища. Налет. Отбросы. В той же степени презренные, как и он сам.

– Марти, – сказала она. – Где ты?

– Нигде… – раздалось в ответ.

Она последовала на звук, спотыкаясь. Отчаяние давило на нее, настаивая на своем.

Брир на мгновение замер. Вдалеке он услышал голоса. Не мог разобрать слов, но смысл чисто академический. Главное, что они еще не сбежали. У него были планы на них, когда он выйдет, особенно на этого мужчину. Он разделит его на мелкие кусочки, так что даже мать родная не разберет, какая часть была пальцем, а какая – лицом.

Он принялся рубить с удвоенным рвением. Под его безжалостной атакой дверь начала раскалываться.

Карис последовала за голосом Марти сквозь туман, но он ускользнул от нее. Либо он двигался, либо комната каким-то образом обманывала ее, отражая его голос от стен или даже выдавая себя за него. Затем его голос позвал ее по имени, совсем рядом. Она повернулась в темноте, совершенно не ориентируясь. Двери, через которую она вошла, не было видно – она исчезла, как и окна. Кусочки ее решимости начали распадаться. Сомнение просочилось внутрь, ухмыляясь.

«Ну-ну. А ты кто такая?» – спросил кто-то. Возможно, она сама.

– Я знаю свое имя, – выдохнула она. Оно не одолеет ее таким образом. – Я знаю свое имя.

Она прагматик, черт побери! И не была склонна верить, что весь мир находится в ее голове. Вот почему она прибегла к белому: мир слишком реален. И вот теперь этот пар стоял у нее в ушах, говоря ей, что она – ничто, все – ничто, безымянная мерзость.

– Дерьмо, – сказала она ему. – Ты дерьмо. Его дерьмо!

Оно не удостоило ее ответом; она воспользовалась преимуществом, пока оно было.

– Марти. Ты меня слышишь? – Ответа не последовало. – Это лишь комната, Марти. Ты меня слышишь? Всего лишь комната! И только.

«Ты уже была во мне раньше, – напомнил ей внутренний голос. – Помнишь?»

О да, она помнила. Где-то в этом тумане росло древо, она видела его в сауне. Это было цветущее уродливое дерево, и под ним она видела такие ужасные картины. Может, именно туда отправился Марти? Висел ли он на нем прямо сейчас, как новый фрукт?

Черт возьми, нет! Она не должна поддаваться таким мыслям. Это всего лишь комната. Она сможет найти стены, если сосредоточится, – вероятно, даже окно.

Не обращая внимания на препятствия, о которые было легко споткнуться, Карис повернула направо и прошла четыре шага, пять, пока ее вытянутые руки не уперлись в стену: она была потрясающе, великолепно прочной. Ха! Шел бы Мамулян на хрен вместе со своим древом! Посмотри, что она нашла. Карис уперлась ладонями в стену. Итак, налево или направо? Она подбросила воображаемую монету. Та упала орлом, и Карис начала красться влево.

«Нет, не надо», – прошептала комната.

– Попробуй остановить меня.

«И куда ты пойдешь? – огрызнулось оно в ответ. – Разве что по кругу, снова и снова. Ты же всегда ходила по кругу, верно? Слабая, ленивая, нелепая женщина».

– Ты называешь меня нелепой. Ты. Говорящий туман.

Стена, вдоль которой Карис неуклонно двигалась, казалось, тянулась все дальше и дальше. Через полдюжины шагов она начала сомневаться в теории, которую проверяла. Возможно, это все-таки управляемое пространство. Возможно, она удалялась от Марти вдоль новой «Китайской стены». Но она хваталась за холодную поверхность так же цепко, как альпинист за отвесную скалу. Если понадобится, она обойдет всю комнату, пока не найдет дверь, Марти или их обоих.

«Всего лишь мокрощелка, – сказала комната. – Это все, что ты есть. Даже не можешь отыскать выход из такого маленького лабиринта. Лучше просто приляг и прими то, что тебе причитается, как положено хорошим мокрощелкам».

Почувствовала ли она нотку отчаяния в этом новом нападении?

«Отчаяние? – сказала комната. – Да оно мой дом родной. Мокрощелка».

Она добралась до угла комнаты и повернула к следующей стене.

«Не смей».

«Тебя забыла спросить», – подумала Карис.

«Я бы туда не пошла. О нет. Честное слово. Пожиратель Бритв уже наверху, рядом с тобой. Слышишь? Он всего в нескольких дюймах впереди. Нет, не надо! О, пожалуйста, не надо! Ненавижу запах крови».

Чистой воды представление – все, на что оно способно. Чем сильнее панировала комната, тем сильнее росло воодушевление Карис.

«Стой! Ради твоего же блага! Стой!»

Голос в ее голове продолжал кричать, но руки уже отыскали окно. Вот какого открытия комната боялась.

«МОКРОЩЕЛКА! – взвизгнула она. – Ты еще пожалеешь. Я тебе это гарантирую. О да, пожалеешь».

Здесь не было ни занавесок, ни ставен; окно полностью заколочено, ничто не могло испортить совершенную пустоту. Пальцы Карис нащупали что-то на одной из досок: пришло время впустить в дом внешний мир. Однако дерево было крепко прибито гвоздями. Хотя она тянула, отдачи почти не чувствовалось.

– Шевелись, черт бы тебя побрал!

Доска заскрипела, посыпались щепки.

– Вот, – принялась уговаривать Карис. – Вот так, хорошо. – Свет – изломанная, неуверенная нить – просочился между досками. – Ну, давай… – ворковала Карис, не жалея сил. Верхние суставы ее пальцев выгнулись назад от попыток оторвать деревяшку, а ниточка света теперь расширилась до луча. Тот падал на нее, и сквозь пелену грязного воздуха она сумела различить очертания собственных рук.

Между досками пробивался не дневной свет. Только мерцание уличных фонарей и автомобильных фар, возможно, звездного света, телевизоров, чьи экраны сияли в дюжине домов вдоль Калибан-стрит. Впрочем, этого достаточно. Щель расширялась дюйм за дюймом, и комната обретала определенность: в ней проступали резкие очертания и плотные предметы.

Где-то в комнате Марти тоже почувствовал свет. Это раздражало его, будто кто-то распахнул весенним утром занавески в комнате умирающего. Он пополз по полу, пытаясь зарыться в туман, прежде чем тот рассеется, ища успокаивающий голос, который сказал бы ему, что вся суть – ничто. Но туман исчез. Марти бросили, свет падал все более широкими полосами. Он увидел женщину на фоне окна. Она оторвала одну доску и бросила ее вниз. Теперь она потянула за вторую.

– Иди к мамочке, – сказала она, и свет появился, вырисовывая ее в еще более тошнотворных деталях. Марти ничего подобного не желал; это было тяжким бременем, если на то пошло. От боли и раздражения он тихонько, со свистом, выдохнул.

Она повернулась к нему.

– Вот ты где, – сказала она, подходя к нему и поднимая его на ноги. – Нам нужно поторопиться.

Марти смотрел на комнату, которая теперь предстала во всей своей банальности. Матрас на полу, перевернутая фарфоровая чашка, рядом кувшин с водой.

– Проснись, – сказала Карис, встряхивая его.

Не хочу уходить, подумал он; нечего терять, если я останусь здесь – и снова придет серость.

– Ради бога, Марти! – завопила Карис. Снизу донесся скрежет дерева. Он идет, готовы мы или нет, подумала она.

– Марти, – крикнула она ему. – Ты меня слышишь? Это Брир.

Это имя будило ужас. Холодная девочка, сидящая за столом, накрытым ее собственным мясом. Его ужасная, невыразимая шутка. Образ вытряхнул туман из головы Марти. Существо, сотворившее этот ужас, находилось внизу; теперь он вспомнил все слишком хорошо; посмотрел на Карис ясными, хоть и полными слез глазами.

– Что случилось?

– Нет времени, – сказала она.

Он захромал за ней к двери. Она все еще несла одну из досок, которую вытащила из окна, с гвоздями на концах. Шум снизу нарастал: грохот расшатанной двери и разума.

Боль в разодранной ноге Марти, которую искусно притупляла комната, снова усилилась. Ему понадобилась поддержка Карис, чтобы спуститься по первому лестничному пролету. Они спустились вместе; его рука, окровавленная от прикосновения к ране, отмечала их проход на стене.

На середине второго лестничного пролета какофония из подвала прекратилась.

Они стояли неподвижно, ожидая следующего шага Брира. Снизу донесся тонкий скрип – Пожиратель Бритв широко распахнул дверь погреба. Кроме тусклого света из кухни, который должен был обогнуть несколько углов, прежде чем попасть в коридор, ничто не освещало сцену. Охотник и жертва, оба замаскированные темнотой, цеплялись за хрупкий миг, не зная, принесет ли следующий катастрофу. Карис оставила Марти позади и скользнула вниз по ступенькам к подножию лестницы. Ее ноги почти бесшумно ступали по ступенькам без ковра, но Марти, после того как лишился чувств в комнате Мамуляна, слышал каждый удар сердца.

В коридоре ничего не двигалось; Карис поманила Марти за собой. В проходе было тихо и, по-видимому, пусто. Брир рядом, она знала, но где? Он большой и громоздкий: такому трудно спрятаться. Возможно, молилась она, он все-таки не вырвался из подвала, а просто сдался, выдохся. Она шагнула вперед.

Пожиратель Бритв без предупреждения с ревом выскочил из гостиной. Разделочный нож опустился в стремительном взмахе. Карис удалось уклониться от удара, но она едва не потеряла равновесие. Рука Марти схватила ее за руку и оттащила в сторону от второго удара Брира. Сила атаки Пожирателя Бритв была так велика, что он пролетел мимо нее и врезался во входную дверь. Задребезжало стекло.

– Вон отсюда! – крикнул Марти, видя, что путь по коридору свободен. Но на этот раз Карис не собиралась бежать. Было время для бегства и время для конфронтации; вероятно, у нее никогда не будет другой возможности поблагодарить Брира за его многочисленные унижения. Она стряхнула руку Марти и перехватила деревянную дубинку, которую все еще держала, двумя руками.

Пожиратель Бритв выпрямился, нож все еще был в его руке, и теперь он сделал яростный шаг к ней. Однако она предотвратила нападение – подняла доску и, подбежав к Бриру, нанесла удар сбоку по голове. Его шея, уже треснувшая во время падения, сломалась. Гвозди в дощечке пронзили череп, и Карис была вынуждена расстаться с оружием, оставив его прикрепленным, как пятая конечность, сбоку от головы нападавшего. Он упал на колени. Его дрожащая рука выронила нож, в то время как другая схватилась за доску и сорвала ее с головы. Карис радовалась темноте: брызги крови и дробь, которую его ноги выбивали на голых досках, были более чем достаточны, чтобы ужаснуть. Несколько мгновений Брир стоял на коленях, затем рухнул лицом вперед, и столовые приборы в его животе вонзились в плоть до конца.

Карис была удовлетворена. На этот раз, когда Марти потянул ее, она пошла с ним.

Когда они двигались по коридору, в стену резко постучали. Они остановились. И что теперь? Новые духи, ищущие вместилища?

– В чем дело? – спросил он.

Стук прекратился, затем начался снова, на этот раз сопровождаемый голосом.

– Можно тише, а? Тут кое-кто пытается спать.

– Соседи, – сказала Карис.

Мысль об их жалобах показалась ей забавной, и, к тому времени как они вышли из дома, миновав обломки подвальной двери и остывшую ромашку Брира, оба смеялись.

Они проскользнули по темному переулку позади дома к машине, где просидели несколько минут; слезы и смех накатывали на них чередующимися волнами. Два безумца, как мог бы догадаться калибанец, или прелюбодеи, забавляющиеся ночными приключениями.