4
Я долго ждала в одиночестве в коридоре, дрожа. И тут поднялся шум: крики, плач, вой… смех? Шум захлестнул меня, словно волной, заполнил весь дом, отражаясь эхом в каждом тихом уголке и возвращаясь ко мне. И тогда я побежала – вниз по огромной парадной лестнице и на улицу.
Стояло раннее утро, над головой серело тяжелое небо, и я мигом продрогла до самых костей. Я держалась ближе к дому, пока не оказалась возле сада. Оранжерея возвышалась на его дальнем конце, но ее стекла так запотели, что вряд ли кто-то внутри мог меня видеть. И все же я старалась быть незаметнее, пока не добралась до расшатанной лестницы, ведущей вниз, к воде. Пока я спускалась, ступени ходили подо мной ходуном. Оказавшись на берегу, я позволила себе вздохнуть полной грудью.
Красное зарево рассвета еще только начинало разгораться над горизонтом, тонкой линией отделяя темную воду от темного неба. С моря порывами дул ветер, орошая все вокруг солеными брызгами. Я села на песок, прислонилась спиной к скале, уютно устроившись между двумя большими камнями, и смотрела на воду. Море омывало берег огромными сине-зелеными волнами.
Я рыдала, и вода услужливо заглушала мои всхлипы. Все случилось так быстро. Долгое время я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, а просто плакала, словно пытаясь напоить слезами море.
Этим ранним утром волны были темными, и слои воды принимали странные цвета и формы прямо у поверхности. Это напомнило мне ту карту. Что там такое было нарисовано? И даже в тусклом свете оранжереи – я готова была поклясться – я видела, как изображение двигалось. Предзнаменование чего-то плохого. Настолько плохого, что бабушка Персефона, увидев это, умерла, попытавшись сначала предостеречь меня. Что она сказала? Не впускать в дом посторонних? И что пугало еще сильнее: «Заставь их тебя слушаться». А теперь они все собрались вместе, а я убежала. Что они подумают? Может, решат, что я что-то сделала с бабушкой. Не то чтобы я была на это способна. Я была не такой, как они – сильные, крепкие. Я – это всего лишь я. Просто Элеанор, которая должна теперь оберегать всю семью.
Эта мысль заставила меня наконец встать. Пока я поднималась на ноги, порыв ветра с моря ударил мне в лицо, и я задрожала. Оказывается, я выбежала из дома босиком, и теперь мои ноги были чуть ли не синими от холода, хоть я ничего не чувствовала.
Я стала неуклюже взбираться по лестнице. Мои ступни так онемели, что несколько раз я чуть не поскользнулась. Поднявшись, я уставилась на заднюю дверь в оранжерею и прислушалась к шуму, который чуть раньше заставил меня сбежать. Тот шум прекратился, но изнутри доносились негромкие голоса. Я взяла себя в руки и распахнула дверь.
Все столпились вокруг застывшего тела бабушки Персефоны, но никто так и не опустил ей веки и не разжал пальцы, которыми она сжимала другую свою руку, поэтому она по-прежнему выглядела так, будто чем-то встревожена и напугана. Маргарет была без сознания, а Рис лежал, наполовину накрыв мать своим телом, и выл. Отец отошел в дальний угол, а мама в халате, с подола которого стекала вода, сидела на полу рядом с ним и уговаривала подойти ближе. Дедушка Миклош лежал, свернувшись в клубок, ухватившись зубами за подол бабушкиного платья. А Лума сидела на полу со скрещенными ногами, на которых лежала бабушкина голова, и заплетала ей волосы. Она единственная подняла на меня взгляд, когда я вошла.
– Где ты была? – спросила она.
– Мне нужно было подумать, – сказала я. Бабушка Персефона смотрела на меня мертвыми глазами. – Ты можешь закрыть ей глаза?
– Они обратно открываются, – сказала Лума. – Мы уж и пытаться перестали.
– Ну, что теперь будем делать? – спросила я.
– Надо раздобыть досок и сколотить гроб, – сказала мама. – А потом закопаем ее. Через пару-тройку дней.
– А до тех пор что с ней делать? – спросила я.
– И чему тебя только учили в школе? – Лума вздохнула. – Надо обмыть тело, конечно. – Отец побледнел, а дедушка Миклош завыл так, что у меня кровь застыла в жилах. – Тело положим в прачечной, там темно и прохладно, так что оно не сразу начнет разлагаться, а потом, когда дедушка позволит, мы ее зароем.
– А как же похороны?
Этот вопрос озадачил Луму.
– Как в книжках? Не глупи.
Она встала, и заплетенная голова бабушки Персефоны соскользнула на пол оранжереи, ударившись о него с тошнотворным звуком.
– Ладно, хватит тут сидеть, – сказала Лума. – Рис, папа, помогите мне, пожалуйста. Мама, нам надо показать Элеанор, как это делается. Мы уже помогали бабушке делать это со стариками. – Последнее было адресовано мне. – Все не так плохо, просто надо привыкнуть.
Я обратила внимание, что папа ее послушался. Он выбрался из своего угла и вместе с дедушкой Миклошем поднял тело бабушки Персефоны с пола и понес в дом. Лума поспешила следом за ними. Мама подползла ко мне, ухватилась за кресло и при помощи него встала на ноги.
– Ты в порядке? – спросила она, когда мы остались одни.
– Да, – ответила я, стараясь не присматриваться к ее лицу.
– Что случилось? – спросила она. – Знаешь… я никому не расскажу. Только если ты сама захочешь.
– Она гадала на мою судьбу, – сказала я. – И увидела что-то, что ее напугало. А потом она… – Я задумалась, как бы это сказать, чтобы не прозвучало совсем уж безумно. – Сказала мне, что хочет, чтобы я приглядывала за домом и оберегала его. А потом она умерла.
– В прошлом году у нее уже был сердечный приступ, – сказала мама. – Маргарет вовремя заметила. Мы думали, она поправилась. Думаю, сказались все недавние потрясения.
– Какие это – все? – не поняла я.
– Ну, твое возвращение домой, – сказала она и поспешно добавила: – Ну и карты, конечно, тоже. Интересно, что она увидела. Она тебе не сказала?
Мне не хотелось рассказывать маме о том, что я видела. Она выглядела такой хрупкой, ей приходилось держаться за стул, чтобы просто стоять на ногах. Я ведь должна их оберегать теперь?
– Мы правда просто закопаем ее во дворе? – спросила я. – Разве не надо хотя бы пригласить священника?
– Думаю, это можно, – сказала мама. – Поможешь мне вернуться в дом?
Это моя мама, напомнила я себе, когда она обхватила меня за плечи рукой – скользкой, покрытой мелкими полипами. Я положила ладонь ей на талию, чтобы помочь идти, и ее склизкое вялое тело прижалось ко мне.
– Может, надо кого-то еще позвать? – спросила я. – Разве люди не должны узнать? Насколько мне известно, она вела дела с кем-то из них. Она сказала, по большей части ее работа заключалась в том, чтобы делать их счастливыми.
– Она выполняла грязные поручения, – сказала мама. – Одевала и готовила к похоронам мертвецов, делала всякие тайные вещи. Вот, в столовую. – Я проводила маму к бочке, стоявшей на своем месте возле стола. – Никто не захочет оплакивать ее по доброй воле.
– Но это несправедливо, – возмутилась я. – Она была хорошим человеком. Уверена, людей расстроит новость о ее смерти. К тому же они все равно заметят, что ее нет. Лучше, если мы сразу им скажем.
– Ты не понимаешь, – сказала мама. – Мы не общаемся с людьми. Это не наш путь.
– Мама, я серьезно. Мы должны это сделать.
Мама одарила меня странным взглядом. Но затем кивнула.
– Я могу написать несколько приглашений, – сказала она. – Можешь принести мне бумагу и чернила? Они в сундуке в моей комнате, рядом с… кроватью, кажется.
Я кивнула и поднялась наверх, в родительскую спальню.
Я не была здесь с раннего детства. Все лежало на своих местах, но в воздухе витала пыль, ясно различимая в лучах солнца, и стоял запах папиного бальзама после бритья, а не маминого шалфея или розовой воды. Ни возле камина, ни у кровати не было ванн с водой, как не было и следов на ковре, указывающих на то, что они здесь когда-то стояли. Я поняла: мама здесь никогда не ночевала.
Сундук, о котором она говорила, был покрыт таким толстым слоем пыли, что, когда я подняла крышку, на ней остались отпечатки моих ладоней.
Внутри сундук был разделен перегородками, и в каждом отделе лежали по большей части различные письменные принадлежности. Я нашла карточки с черными рамками и черные конверты, они показались мне подходящими. Под ними обнаружилась старая коробка от сигарет с надписью «CIGARETTES GITANES, REGIE FRANCAISE». Кажется, наша вторая бабушка живет во Франции? Я вытащила коробку, затем подошла к двери и плотно закрыла ее, и только потом вернулась к сундуку, чтобы открыть коробку.
Внутри оказались письма, прямо в конвертах, подписанных странным почерком с обилием петель. Обратный адрес и марки были французскими. Я открыла одно письмо. Французским я владела лишь на базовом уровне, но почти все поняла.
Моя дорогая Аврора!
За все эти годы я столько слышала о твоей семье, что с удовольствием бы приехала в гости. Знаю, ты уже отказывала мне в визите, но у тебя подрастают дочки, и я бы очень хотела с ними познакомиться. Надеюсь, вы с мужем живете счастливо. Прошу, ответь мне как можно скорее, даже если это снова будет отказ. Я всегда рада узнать, как твои дела, дорогая.
С любовью,
Mère.
С секунду я молча сидела на полу. Значит, это моя вторая бабушка. Француженка. Судя по письму, добрая. И она хотела со мной познакомиться.
Я сложила письмо, чтобы убрать его в конверт, а потом, повинуясь порыву, понюхала его. Письмо пахло лавандой. Почему мама так и не разрешила ей приехать в гости?
– Элеанор? – раздался откуда-то снизу мамин голос. – Ты нашла бумагу? Посмотри в сундуке!
– Иду! – Я сунула письмо обратно в конверт и положила в коробку. А затем поспешила вниз, прихватив карточки с черными рамками, и обнаружила маму все в той же бочке в столовой. Она со вздохом взяла приглашения.
– Мы никогда прежде не устраивали похорон, – сказала она.
– Бабушка Персефона много значила для горожан, – сказала я. – Можно пригласить отца Томаса, он произнесет речь. – Ее работа заключалась в том, чтобы делать их счастливыми. Так она сказала. – А если мы им не сообщим, они подумают, что с ней что-то случилось.
Мама посмотрела на меня.
– Ты уверена, что ничего не хочешь мне сказать? – спросила она. – Элеанор, ты ведь знаешь, что я люблю тебя, несмотря ни на что?
Я пыталась понять, к чему она ведет.
– Конечно.
– Значит…
Ах, вот оно что. Вот, что ее беспокоит. И это моя мать!
– Она сильно испугалась, – сказала я. – И умерла.
– А ты не…
– Я ничего не делала! – отрезала я и сама удивилась силе собственных слов. – Что я вообще могла такого сделать?
Она покачала головой и отвела взгляд.
– Хорошо, – сказала она. – Кого приглашать?
– Всех горожан, кому помогала бабушка Персефона.
– Список получится длинный.
– Значит, все они должны прийти, – сказала я.
* * *
Я отправилась на поиски Лумы и нашла ее, когда та шла из кухни в прачечную, помогая Маргарет тащить огромный котел с водой. На секунду мой взгляд скользнул мимо них вглубь прачечной, и я увидела бабушку Персефону на полу, но Маргарет тут же захлопнула дверь прямо перед моим носом. Я подумала, что должна тоже быть там, помогать им с… что там обычно делают с мертвецами. Но живот скрутило от одной только мысли об этом. Маргарет, должно быть, слышала, что я замешкалась перед дверью, и застучала по ней ладонью: бах-бах-бах. Я отскочила и поспешила прочь.
Я теперь за главную. Она оставила меня за главную. Что будет дальше? Бродя словно в тумане, я оказалась в зале. Прошлой ночью я почти не спала, а теперь еще и бабушка умерла. Я очнулась перед стеной с картинами. Я долго смотрела на портрет дедушки Миклоша, который с демоническим видом держал лошадиные поводья. Художник изобразил пузыри пены, вылетающие из их раскрытых пастей. Он уловил влажный блеск клыков дедушки Миклоша. Столько портретов, но ни одного моего, даже детского. Меня словно пытались вычеркнуть из памяти.
За моей спиной кто-то кашлянул. Я обернулась. У двери стоял Артур, он повесил зонтик на стойку. Я даже не слышала, как открылась дверь.
– О, – сказала я. – Вы уже слышали?
– Слышал. – Он посмотрел на меня. – Я говорил с вашим отцом на улице.
– Соболезную вашей утрате, – сказала я.
– Для вас это большая утрата, нежели для меня.
Он подошел ко мне и остановился рядом, глядя на портрет Миклоша.
– Хм, – сказал он. – Не лучшая из моих работ.
Я повернулась к нему, слегка изумленная.
– Это вы написали?
– Он не любил позировать другим портретистам, – сказал Артур. – Говорил, они не умеют правильно изобразить его глаза.
Я посмотрела на глаза Миклоша. Ошеломительно: его взгляд источал агрессию и ликование. Я глянула на Артура, который стоял, сцепив руки за спиной, словно мы были в музее.
– Майлз сказал, вы были с ней в момент ее смерти, – сказал он. – Должно быть, для вас это стало ударом. Как вы, справляетесь?
– Я… стараюсь, – сказала я. – Вообще-то, она сказала мне взять все под свой контроль. Я думала, она хочет, чтобы я снова уехала, но, умирая, она схватила меня за руку и сказала, чтобы я позаботилась обо всех. И чтобы заставила их меня слушаться. Хотела бы я знать, что все это значит.
– Правда? – Он слегка повернулся ко мне. – А что именно она велела вам… делать?
– Она ничего толком не объяснила, – сказала я. – Сказала только… сказала, что она торгует экстрактами, пытается делать горожан счастливыми и следит за безопасностью семьи.
Артур повернулся ко мне и посмотрел сверху вниз. Я не видела его глаз из-за очков, но одна мысль о том, что он смотрит мне прямо в глаза, сводила меня с ума.
– Вы не обязаны делать то, чего вы не хотите, только потому, что вам приказала умирающая женщина. Вы можете отказаться.
Я покачала головой.
– Нельзя отказывать человеку в последней просьбе.
– Этот дом – не самое приятное место, Элеанор. Если вы можете уехать, вы должны это сделать.
– Что вы хотите сказать?
Ну вот, опять: эта решительно выдвинутая челюсть, маленький намек на то, что он не собирается ничего мне объяснять. Я покачала головой.
– Простите, если прозвучало грубо, – сказала я. – Но я правда и думать не могу об отъезде. Столько дел: и бизнес, и похороны…
– Вы планируете похороны?
– Она ведь возложила ответственность на меня, не так ли?
Я улыбнулась Артуру в надежде, что он улыбнется в ответ. Но он нахмурил брови.
– Обо мне она, вероятно, ничего не говорила? – спросил он.
– Нет. Есть что-то, о чем я должна знать?
Он открыл рот, но ничего не сказал. А потом стиснул зубы и отвел взгляд.
– Полагаю, нет, – сказал он.
– Что ж, я отношусь к этому серьезно, – сказала я. – Поэтому, если возникнут какие-то проблемы, обращайтесь ко мне.
Он медленно кивнул.
– Возможно, я так и сделаю.
Мама окликнула меня из столовой:
– Элеанор?
– Мне нужно идти, – сказала я. – Много дел.
– Понимаю.
Я юркнула в столовую. Я все еще гадала, о чем он умолчал, когда мама сунула мне в руки стопку пригласительных писем.
– Вот, – сказала она, – ты не передумала?
– Мы поступаем правильно. – Я выглянула в зал, чтобы проверить, там ли еще Артур, но он исчез. А на лужайке перед домом уже стоял на холостом ходу наш старый грузовичок. Странно, это не машина Артура.
– Я пойду, – сказала я и выбежала на улицу.
Грузовик был с деревянным кузовом. К тому времени, как я вышла наружу, Маргарет уже устроилась за рулем. Я села к ней, и она даже не удостоила меня взглядом. Мы ехали молча вниз по холму, по грунтовой дороге, петляющей в березовой роще. На мгновение мне показалось, будто между деревьев мелькнул дедушка Миклош, но потом мы свернули, и я ничего больше не могла разглядеть.
Мы с грохотом выехали на главную улицу города, и тетушка Маргарет остановилась перед универсальным магазином. Она заглушила двигатель, оставив ключи в замке зажигания. Я махнула рукой в их сторону. Она пожала плечами, а потом вышла, прихватив список покупок, и я осталась одна.
Первое приглашение было адресовано отцу Томасу. Мама сказала отнести всю пачку на почту и передать миссис Ханнафин, но приглашение для священника я решила передать лично ему в руки. Только сначала оставила на почте все остальные.
– О, пожилая миссис Заррин скончалась? – сказала миссис Ханнафин. – Как-то зимой она вправила мне ногу. Дороги тогда замело.
– Она была хорошей женщиной, – сказала я.
– Да, – согласилась она, хоть и не очень уверенно. – Нет худа без добра.
Мои щеки загорелись.
– Странно говорить так о женщине, которая только что умерла.
– Простите, – сказала миссис Ханнафин. – Вы, должно быть, ее внучка. И все-таки это грустное известие.
– Просто… пожалуйста, проследите за тем, чтобы люди пришли на похороны, – сказала я.
– Я слышала, наследником она собиралась оставить внука, – сказала она. – Удачи юному мистеру Заррину.
– Должно быть, вы ошиблись, – сказала я. – Вообще-то, я – наследница.
Она прищурилась.
– Нет, – возразила она. – Я слышала совсем другое.
Церковь стояла всего через несколько домов от почты. Из-за разразившейся прошлой ночью бури несколько кусков черепицы отлетело, и отец Томас, склонившись над тележкой, подбирал их и бросал в кузов. Он поднял голову и уже начал поднимать руки для жеста благословения, но потом увидел, кто перед ним, и передумал.
– Отец Томас, – сказала я. – Я проходила обряд конфирмации, так что вы можете меня благословить.
– Ваша бабушка упоминала, что отправила вас на воспитание к монахиням, – сказал он. – Вряд ли она думала, что вы обратитесь к Христу. Она знает, что вы здесь?
Я сделала шаг ему навстречу и протянула конверт.
– Моя мама просила передать вам это. К сожалению, бабушка скончалась.
Старик священник сложился пополам, словно подстреленный.
– Господи, – простонал он. И заплакал. Он трясся и всхлипывал, почти беззвучно, содрогаясь всем телом.
– Не убивайтесь так. – Я положила руку ему на плечо – скорее чтобы унять дрожь, чем успокоить его. – Она умерла дома, в окружении семьи.
Отец Томас кивнул, продолжая всхлипывать. Я никогда не видела, чтобы мужчина так плакал. Он помотал головой, и слезы покатились по его увядшему лицу, следуя линиям морщин. Он мягко снял мою руку со своего плеча, повернулся ко мне спиной и продолжил собирать с газона куски черепицы, не переставая плакать. Его руки так тряслись, что кусок черепицы, едва оказавшись у него в руках, упал обратно в траву. Он поднял его снова.
– Святой отец, – сказала я. И протянула руку к одному из кусков. – Прошу, позвольте мне помочь вам.
Он помотал головой. Слезы уже лились ручьями. Он поднял на меня взгляд. Я видела, что он чего-то хочет. Может быть, сделать что-то, чтобы он почувствовал себя лучше. Чтобы горожане снова были счастливы.
– Мы были бы очень признательны, если бы вы произнесли небольшую речь на ее похоронах, – сказала я.
– Вряд ли я могу, – вздохнул он. – Видите ли, я не думаю, что она была католичкой.
– Напротив… – я на секунду задумалась. – Она была истинной верующей.
При этих словах он издал подобие смешка, вытирая нос рукавом.
– Вы так на нее похожи, – сказал он, по-прежнему рыдая.
Я не чувствовала в себе сходства с бабушкой. Он взял у меня из рук черепицу. А затем повернулся ко мне спиной, глядя на этот кусок кровли, словно на нем было что-то написано, словно меня вообще рядом не было. Я наблюдала за ним и думала: буду ли я когда-нибудь уверена в том, что делаю?
Когда священник собрался уходить, я заметила, что во дворе соседнего дома ошиваются несколько мальчишек. Они были похожи на тех, которые несколько дней назад так пристально следили за мной на станции. Те же обветренные сопливые лица, те же рваные свитера и шерстяные шапки, те же длинные рукава, прикрывающие пальцы. Штанины их синих джинсов были выглажены: какая-то ненормальная мамаша даже прогладила стрелки. Ребята выглядели слишком молодо для тех, кого я могла бы гонять по лесам, но, быть может, старшие братья рассказывали им обо мне.
Я зашагала назад к почте, оставив отца Томаса, и мальчишки последовали за мной, держась на расстоянии. Один раз я обернулась и посмотрела на них в упор, отчего они бросились бежать вверх по улице и промчались мимо меня. Я думала, что на этом все, но тут увидела Маргарет, которая выходила из скобяной лавки с досками на плече.
Заметив ее, мальчишки тут же, практически синхронно, повернули головы в ее сторону. Один из них ткнул в нее пальцем и сказал что-то, чего я не расслышала. Другие замотали головами, но мальчик все равно наклонился. Я с ужасом наблюдала за тем, как он подбирает камень и замахивается.
Время для меня словно замедлило ход. Чувствуя себя абсолютно спокойно, я обнаружила, что отталкиваюсь от земли и со всех ног бросаюсь на мальчишку. Я пробежала где-то полпути, когда камень коснулся земли и застучал по мостовой. Я хладнокровно отметила это, но мне было все равно. Это все равно не остановило бы меня, и я бросилась на мальчика, вскинув руки. Я заметила, что мой рот открыт, что я скалю зубы. Какая-то незначительная часть меня испытала страх, но я была почти готова ощутить вкус крови…
И тут Маргарет возникла между мной и мальчиком. Одной рукой она обхватила меня поперек пояса, пока я неслась вперед, и мои ноги оторвались от земли и взмыли в воздух. Негодный мальчишка за спиной Маргарет потянулся за следующим камнем, но один из друзей с силой толкнул его, так, что камень выпал из руки.
– Идиот, – сказал его друг. – Она же тебя убьет!
И они бросились прочь.
На меня вдруг навалилась слабость. Это ведь всего лишь дети. Я обмякла, и Маргарет поставила меня на землю. Я подняла голову. Она даже не уронила доски, они так и балансировали на ее плече. Я удивилась ее силе и подумала, уж не преподала ли она сама этим мальчишкам урок – еще несколько лет назад. Я-то думала, что боюсь ее. Но теперь поняла, что, видимо, недостаточно сильно. Я попыталась поймать ее взгляд, чтобы понять, довольна она, зла или напугана. Но Маргарет только проворчала что-то, повернулась к машине и зашагала так быстро, что мне пришлось бежать, чтобы догнать ее.
Пока мы ползли на старом грузовике вверх по холму, я начала приходить в себя, и до меня наконец дошел весь ужас того, что я собиралась сделать. Я ведь даже не задумалась. Я чуть не разорвала того мальчишку. На ум мне тут же пришел круглый шрам от зубов на руке Лумы. Люси Спенсер, с выпученными от ужаса глазами зажимающая рукой шею, пока кровь сочилась у нее между пальцев. Та ночь…
Я помотала головой и опустила взгляд на свои дрожащие руки. Я не сводила с них глаз, пока они не перестали трястись. Паника во мне превратилась в решимость. Никто не должен об этом узнать. В следующий раз я буду осторожнее. Больше самоконтроля. Это нужно моей семье. Я нужна им нормальной.
Я покосилась на Маргарет, мне хотелось попросить ее, чтобы случившееся осталось между нами. Она не сводила глаз с дороги и низким голосом мычала себе под нос. Она никому не скажет. Значит, единственный человек, который должен держать рот на замке, – это я.
Вернувшись домой, я попыталась объяснить всем, как, на мой взгляд, должны проходить похороны. Священник произнесет несколько слов. Уинтерпортцы будут говорить, что соболезнуют нашей утрате, а мы должны отвечать: спасибо. Все будут в черном.
– Черный мне ужасно не идет, – сказала Лума.
– Всего один день, – сказала я. – Вообще-то, твоя бабушка умерла.
– Ей было бы все равно, в черном я или нет.
Я решила ее не переубеждать, потому что мне нужна была ее помощь. Надо было поговорить с дедушкой Миклошем, который вернулся домой, проведя в лесу целый день, но одной подходить к нему мне было страшно. Лума стояла у меня за спиной и держала меня за плечи, пока я стучалась в дверь. Дедушка высунул голову, его лицо было исцарапано – бегал сквозь колючие кусты. Я посмотрела на бусинки крови вдоль царапин, но кровь у него была красной. Не как моя.
– Мы устраиваем похороны, – сказала я. – Церемония состоится через четыре дня, и мне нужно, чтобы ты присутствовал. Я только хочу, чтобы ты дал слово, что ты не причинишь вреда никому из тех, кто придет в наш дом. Понимаешь?
Он рассеянно кивнул.
– Я хочу, чтобы ты вел себя с ними очень осторожно, – сказала я. – Они придут не к тебе, они придут отдать дань уважения бабушке.
Он кивнул. Его глаза сразу же наполнились слезами, как только я упомянула бабушку Персефону. Он вытер их тыльной стороной ладони.
– Я сделаю то, о чем ты просишь, – сказал он. – Пусть прощаются и ничего не боятся.
– Ты что, заставила его согласиться? – удивилась Лума после того, как дедушка закрыл дверь у нас перед носом.
Ее вопрос меня смутил.
– Увидим.
– Ты во всех видишь только самое плохое, – сказала она. – Чего ты так бесишься?
– Вовсе не бешусь, – возразила я.
– Еще как бесишься! От тебя все время пахнет злостью. А я понять не могу, перед кем ты так злишься.
– На кого я так злюсь, – машинально поправила я ее, и тут же почувствовала себя глупо. Из всех зол, что со мной сотворила школа святой Бригит, грамматика была меньшим, но это все равно выводило меня из себя.
– Пф! – Лума скривила губу, обнажив неровный ряд острых зубов. – Зачем вообще было возвращаться, если ты нас терпеть не можешь? Права была бабушка, ты нас совсем позабыла.
У меня в голове все поплыло, взгляд сузился на Луме. Опять это чувство. Вспомни Люси Спенсер, сказала я себе мысленно и вонзила ногти в ладони, пытаясь не потерять контроль.
– Забыла? – переспросила я. – Весь первый месяц я писала тебе каждый день. А потом писала письма раз в месяц. Пока их число не дошло до сотни. А потом я перестала писать. Потому что кто на такое способен: получить сотню писем и не ответить ни на одно?
Лума нахмурилась.
– Хватит врать, – сказала она. – Ты не написала мне ни единого письма.
Я уставилась на нее, не веря своим ушам. Мне хотелось возразить, что это она врет, а не я, но сестра бросилась в свою спальню и захлопнула за собой дверь. Я несколько раз постучалась, но она только рычала на меня из-за закрытой двери.
Лума была не из тех, кто шутит такими вещами. Значит, она не получила ни одного моего письма. Кто мог их спрятать? Только один человек.
Бабушка Персефона всегда хранила свои бумаги в библиотеке, в огромном шкафу со стеклянными дверцами позади рабочего стола. Я была уверена, что, если мне удастся добраться до шкафа, то я найду доказательства. Или что-нибудь еще.
Я направилась к лестнице, но остановилась, услышав голоса из главного зала внизу.
– Не знаю, чего вы ждете от меня, – говорил папа. – Я никогда ни в чем таком не разбирался. Это были не мужские дела.
Собеседники стояли рядом, но чувствовалось, что между ними есть напряжение, словно их соединял туго натянутый провод. Артур даже не снял пальто и шляпу. Папа ростом был ниже его, но стоял уверенно, широко расставив ноги. Я слишком часто видела такое в школе: девочки стояли вот так, о чем-то напряженно шептались несколько минут, а потом их разговор вдруг оборачивался дракой. Из-за чего могли повздорить отец с Артуром?
– Не мужские дела? – переспросил Артур. – Такое оправдание вы себе выдумали?
Папа дернулся к нему. Артур был расслаблен, но тоже сделал шаг вперед. Теперь они стояли почти вплотную друг к другу.
– Все должно было закончиться с ее смертью, – сказал Артур. – Такой был уговор.
– Я… я не… – заикаясь, произнес отец. Я могла представить его каким угодно, но не заикой, не таким человеком, который мог бы вот так мямлить. – Я не хочу, чтобы ты уходил. Тебе не позволено причинять мне боль. А твой уход причинит.
– Чего ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты остался здесь, – сказал мой отец. И тут его голос смягчился: – Хочу, чтобы ты счастливо жил с нами.
– Что ж, Майлз, – произнес Артур, – нельзя получать все, чего хочешь, не так ли?
Провод лопнул. Отец развернулся и быстрым шагом вышел из комнаты. На секунду я пришла в ужас от мысли, что он сейчас войдет в гостиную и увидит меня, но он сменил облик и исчез за углом. Кучка одежды осталась лежать на полу.
Артур стоял один в пустом зале. Он снял шляпу, сжал ее в руках и опустил голову. И вдруг поднял взгляд вверх, словно кто-то вошел.
– Почему все это не кончилось? – спросил он едва слышным голосом, и я не была уверена, верно ли расслышала. – Ты же обещала.
На мгновение мне показалось, будто он говорит со мной, будто он меня видит. Что обещала? Бабушка Персефона просила меня пообещать, что я позабочусь о семье, но Артур явно не об этом. Я надеялась, он скажет что-то еще, но он развернулся и ушел в том же направлении, что и папа.
Я тихонько спустилась по лестнице и тоже свернула за угол, к двери библиотеки. Я успела схватиться за дверную ручку и слегка повернуть ее – достаточно, чтобы понять, что дверь заперта, – как за моей спиной раздались шаги.
Тетушка Маргарет стояла и наблюдала за мной. Папину одежду она перекинула через руку, в другой тетушка сжимала нож для чистки рыбы. Я подумала: что ужасного она скажет мне на этот раз? Снова назовет предательницей? Или издаст жуткий вопль? Я наблюдала за тем, как раскрывается ее рот, чувствуя себя будто во сне, когда не можешь ни пошевелиться, ни заговорить – ничего, только ждешь неизбежного.
– Обед, – сказала она.
* * *
Обед вышел мрачным. Во главе стола сидел дедушка Миклош, потрясенный и мертвенно-бледный. Несмотря на скорбный момент, в присутствии Артура члены моей семьи, похоже, опять пытались перетянуть на себя его внимание. Рис пялился на него в открытую, Лума поглядывала из-под свисающих локонов. Отец то и дело передавал ему что-нибудь, подталкивал блюда и пытался развеселить его шутками. Артур не обращал на все это внимания. Он опять ничего не ел, только возил куски по тарелке.
Наконец Рис встал.
– Артур, – сказал он. – Можно я покажу тебе кое-что снаружи?
– Может быть, позже, – ответил Артур.
Рис выскользнул из столовой, Лума вскочила и погналась за ним. Из коридора донесся удаляющийся стук когтей по полу, который скрылся за углом, а потом раздался грохот задней двери. Я посмотрела на маму, потом на отца, ожидая их реакции, но они оба были сосредоточены на своих тарелках.
Постепенно все закончили трапезу и вышли. Я задержалась, наблюдая, как Артур помешивает в чашке черный как деготь кофе, и размышляя, как бы завести разговор об услышанном в зале. К еде Артур, может, и не притрагивался, но кофе все же пил. Он отпил маленький глоток, проглотил, глядя в никуда.
– Вы выглядите расстроенным, – сказала я.
– Прошу прощения?
– Вы сегодня ничего не съели.
Он повернулся ко мне со смесью недоумения и веселья на лице.
– Я действительно расстроен, – сказал он. – Но вряд ли по той причине, о которой вы могли бы подумать.
– Тогда почему бы вам мне не рассказать?
Он склонил голову набок и нахмурился, глядя на меня, но глаз его было невозможно разглядеть. Из-за этих темных стекол беседовать с ним казалось глупым и бесполезным занятием, все равно что разговаривать с зеркалом.
– Артур, – сказала я. – Не хочу показаться излишне любопытной, но бабушка велела мне присматривать за всеми. Думаю, это касается и вас тоже. Поэтому я хочу знать, все ли у вас в порядке. Потому что вы – один из нас, и мне кажется, вас что-то беспокоит.
То ли в комнате поменялось освещение, то ли выражение лица Артура смягчилось.
– Как жаль, что я не могу вам рассказать. Есть у вас что-то такое? Что-то, о чем очень хочется рассказать, но вы не можете?
– Я покусала Люси, – выпалила я, хотя и не собиралась.
Он склонил голову.
– Что-что вы сделали?
– Когда она столкнула меня с лестницы, – поспешно добавила я, пытаясь хоть как-то оправдаться. – Она так долго держала меня в страхе, и вот в один миг чаша терпения переполнилась, и я… укусила ее. – Я опустила подробности. Кровь, крики. Запах. То, как трудно мне было оторваться от ее шеи.
Мои уши уловили едва заметный скрип. Это губы Артура растягивались в улыбке.
– Ничего смешного, – сказала я. – Я ее очень сильно ранила.
– Вы – Заррин, – сказал он. – Если вы ее не убили, считайте, вы действовали аккуратно.
– По моим ощущениям, аккуратностью там и не пахло.
– А что вы чувствовали?
На мгновение я задумалась. Пыталась подобрать слова, чтобы прозвучало менее ужасно.
– Что-то вроде облегчения, – сказала я. Однако, это было неправдой. Вернее, полуправдой.
Улыбка Артура растянулась еще шире, и на мгновение свет в комнате сменился, как будто солнце пробилось сквозь шторы, отчего его зубы сверкнули.
– Дьяволица.
С кухни донесся треск, который тут же сменился топотом, затем грохот открываемой и закрываемой дверцы шкафа.
– Лума вернулась, – сказала я. И продолжала смотреть на его лицо в ожидании реакции.
– Я слышу.
Дверь распахнулась, и Лума влетела в столовую. Она подбежала к Артуру и обвила руками его плечи. На лбу, прямо под линией роста волос, у нее красовалась длинная красная царапина.
– Я только что подралась с кузеном ради тебя, – заявила она.
– Я польщен.
Улыбка, свет – все тут же испарилось.
– Идем погуляем.
– Если ты хочешь. – Он встал и протянул ей руку. – Элеанор, – сказал он, – вы меня несказанно подбодрили.
В окно столовой я наблюдала, как они шагают к лесу по старой грунтовой дороге. Артур оглянулся на дом и слегка махнул мне через плечо.
Я еще посидела за столом, не определившись с чувствами. Временами мне казалось, будто Артур относится ко мне как-то иначе, по-особому. Как будто мы с ним вступили в тайный сговор. Этот его жест рукой казался весьма личным. Но та, с которой он сейчас гуляет по окрестностям поместья, – не я. «Та, с кем он гуляет», – поправил меня голос монахини у меня в голове.
Я снова осталась одна. Дом, который часто казался переполненным, даже когда поблизости было всего несколько членов семьи, вдруг стал огромным и пустым. Что-то в этой внезапной тишине заставило меня застыть, будто крольчонка перед змеей. Я чувствовала, как течет время, но не имела понятия, что делать дальше. Это было похоже на панику, только медленную, пока я пыталась выгнать из головы мысли о Луме и Артуре, гуляющих вдвоем по лесу.
Мои чувства к нему не имели никакого значения. Мне столько всего предстояло сделать, напомнила я себе. Теперь, когда я стала главной в поместье. Нужно проявить себя в этой роли, а для этого надо найти, что бы такого сделать.
Я решила проверить, как там змеиные лилии в оранжерее. Но, открыв дверь, с удивлением обнаружила там отца. Он стоял возле одной из стеклянных панелей рядом с длинными лотками фиолетово-черных дракондий, спиной ко мне. Его отражение в стекле выглядело… обеспокоенным. И я поняла почему, когда посмотрела вдаль мимо отражения его лица. Он наблюдал за Лумой и Артуром, которые стояли у кромки леса.
– Папа, – сказала я, и он подпрыгнул.
– Ах да, – сказал он. – Элеанор. – У него был виноватый вид, словно я застала его за чем-то неприличным.
– Ты в порядке? – спросила я. – Я слышала ваш с Артуром сегодняшний разговор, и он что-то говорил насчет того, что хочет уехать. Он чем-то расстроен? – В моей голове снова зазвучал голос бабушки Персефоны, которая хотела, чтобы я управляла семьей. Определенно, Артура это тоже касалось.
– Ничего такого, о чем тебе следовало бы беспокоиться, – сказал отец. При этом он избегал моего взгляда.
– Я могу помочь, – сказала я. – Понимаешь, бабушка Персефона попросила меня об этом перед смертью. Попросила меня заботиться обо всех вас.
Папа нахмурил брови.
– Не знаю, зачем бы ей о таком просить, – сказал он. – У нас все под контролем. Тебе не нужно ни о чем волноваться, правда.
Он явно что-то скрывал. Я это чувствовала.
– И все-таки она попросила. Так что если я могу что-то сделать, просто…
– А знаешь, что бы ты могла сделать? – сказал он. – Может, ты могла бы объяснить Луме, что Артур – не лучший выбор для нее. Может, ты могла бы, ну, не знаю… отговорить ее.
Вдруг тот разговор в зале обрел смысл. Папа волновался за Луму. По крайней мере, тут я могла кое-что сделать. Я могла его утешить.
– Знаю, он немного старше ее, – сказала я. – Но я не думаю, что у нее возникнут какие-то проблемы. Он настоящий джентльмен.
Папа помотал головой.
– Артуру она не интересна.
– То есть?
– Он не сделает ее счастливой.
– Посмотри на них, – сказала я и показала на Луму, которая запрокинула голову в смехе. Словно по заказу, облака расступились, и на мгновение ее волосы блеснули в лучах солнца. Пока рядом с Артуром Лума, у него не будет ни единой причины посмотреть на меня, подумала я.
Папа рядом со мной зарычал. Я глянула на него, и он подавил рык, обратив его в кашель. Мой маленький момент триумфа испарился, а я поняла, что до сих пор не знаю, с чем имею дело.
* * *
Той ночью мне снился сон.
Мне снилось, будто я живу на белом острове посреди ослепительно-голубого неба, истекавшего кровью, что падала в темное, пугающее море. Под мышкой я держала потрепанную книгу для записей с заметками, сделанными рукой моего отца, но ни вспомнить, ни представить себе его лица я не могла. Я шла по улице среди покрытых белой штукатуркой домов, шла по этому белому острову, и какая-то старуха, замотанная в черные платки, вздрогнула и плюнула под ноги, когда я проходила мимо. Я взошла на холм, где стоял дом. Я знала, что это мой дом, хотя никогда прежде его не видела, и внутрь заходить не хотелось, но ноги сами несли меня туда, где пьяная женщина бормотала что-то на языке, которого я не понимала. Это мама, подумала я, хотя та женщина была не моей настоящей мамой, прикованной к ванне. Я видела ее впервые.
Эта странная мать протянула ко мне руку и попыталась выхватить у меня записи. Я было попятилась, но она отвесила мне пощечину, и я с удивлением обнаружила, что лицо обожгло болью, словно от настоящего удара. Это был не совсем сон. Женщина может навредить мне.
Она попыталась схватить меня, но я увернулась и хотела убежать. Мы столкнули со стола тяжелую бутылку, и та покатилась, расплескивая содержимое, которое выглядело как вода, но пахло лекарством. Цикудья, подумала я, сама не зная, откуда всплыло это слово. Женщина хотела меня убить.
Наконец, она схватила меня за горло. Я отбивалась, пытаясь высвободиться, но она вцепилась в меня пальцами, словно когтями. Из ее рта разило спиртным, когда она выплевывала слова мне в лицо. Я не понимала языка, но отчего-то знала, что она называет меня «проклятой ведьмой». Глаза у нее были дикие, темные. Теряя сознание, я подумала, что она отдаленно напоминает бабушку Персефону.
Я резко проснулась и разжала пальцы, сжимавшие мою шею. Я душила сама себя? В горле пересохло. Я неловко поднялась на ноги. Вода, мне нужна вода.
Сквозь щель в двери я видела, как мама спит в своей ванне. Тихонько, чтобы не разбудить ее, я прокралась вниз по задней лестнице и прошла мимо закрытой двери в прачечную, стараясь не думать о теле бабушки Персефоны, что лежало там на плитках. Я скользнула в кухню, и лишь на полпути к раковине поняла, что я здесь не одна.
Посреди кухни, спиной ко мне, стояла Маргарет. Она работала за длинным низким столиком, делала что-то – я не видела что, но слышала хлюпанье. Я замерла у раковины, не зная, что делать. Попытаюсь ли я уйти, или открою кран – она неизбежно заметит меня.
Нужно быть храброй, сказала я себе. Это моя семья. Когда-то Маргарет ставила меня на табурет и позволяла помогать ей в кухне. Не помню только, с чем.
Я подвинулась так, чтобы видеть, чем она занимается, и едва не ахнула.
Перед ней на разделочном столе лежал стервятник, голая шея и голова которого свисали вниз. Крылья были распростерты во всю длину стола. Живот птицы был вскрыт, из столешницы торчал тетушкин нож, а сама Маргарет копалась во внутренностях, бормоча себе под нос с таким видом, будто потеряла что-то в сумочке. Скользкие кишки поблескивали в лунном свете. Она ковырялась в них, как мне показалось, целую вечность, пока я стояла столбом, не в силах пошевелиться. А потом она подняла голову и повернулась ко мне. В окровавленных руках она держала кишку. Казалось, она одновременно смотрит на меня и куда-то мимо.
– Мама! – сказала она.
У меня мурашки пробежали по затылку. Я крепко зажмурилась в надежде, что все это окажется сном, что если я как следует зажмурюсь, то проснусь у себя в комнате в школе святой Бригит, а там снова зажмурюсь – и проснусь опять ребенком, в доме, похожем на этот, только таком, где я была счастлива.
Шаркая ступнями, Маргарет подошла ко мне. Одной рукой, мокрой и липкой, она прикоснулась к моему запястью. И потянула меня куда-то. Не открывая глаз, я позволила ей вести меня, пока мои пальцы не нащупали перья, и я тут же поняла, что сейчас произойдет.
Я сопротивлялась, но Маргарет была сильнее. Она сунула мою руку во внутренности птицы. Я молча пыталась вырваться, боясь того, что может случиться, если я закричу; боясь открыть глаза и увидеть, что со мной происходит. И вдруг я разом все поняла. Там, в кишках, словно были спрятаны слова. Я расслабила пальцы. Я почувствовала. Мне в ноздри сочился почти невыносимый запах мертвой плоти и экскрементов, но где-то там, внутри, скрывалась истина. Нужно было только нащупать ее.
Но у меня не получалось, как бы я ни старалась.
Наконец я открыла глаза. И помотала головой, глядя на Маргарет. Она выпустила мое запястье, отбросила, словно бесполезную вещь. А я вылетела в предрассветный сад и принялась отчаянно откручивать вентиль крана, чтобы смыть запах крови с рук.
