Глава двадцать вторая
Когда главный инспектор Барнеби и сержант Трой вернулись, в дежурной части стало еще шумнее, чем было до их отъезда. Продолжали приходить ответы с лондонской подземки. И поступили новости о машине Авы.
— Сэр, в приемную пришла некая миссис Макнотон, — объяснила констебль Картер. — Она припарковала свою машину у метро «Камберли-стрит» примерно в семнадцать сорок пять. Сходила с друзьями в кино, а потом пообедала с ними в «Ласточке». Пришла примерно в половине десятого и обнаружила эту красную «хонду», которая перекрывала ей выезд. Разозлилась, подождала пять минут и уже хотела вызвать нас, но тут пришла владелица машины.
— Соответствующая описанию Гаррет?
— В точности. Миссис Макнотон начала ругаться. — Констебль Картер скопировала ее тон. — «Я спустила пар, потому что решила, что она больна. Она очень плохо выглядела, шаталась, хотя алкоголем от нее не пахло. Я предложила ей помочь, но она села в машину и уехала».
Значит, вот как оно было. Их догадка подтвердилась. Но где новая информация? Барнеби скрестил пальцы на счастье. Объявления с фотографией Авы висели не только на всех платформах Аксбриджа, но и в поездах. К этому добавились объявления по местному телевидению и в ежедневных газетах. Конечно, кто-то где-то должен был видеть ее, хотя бы недолго. Барнеби позволил себе помечтать, что человек, который сидел напротив Авы, вышел на той же остановке. На платформе никого не было. У выхода ее кто-то ждал. Пассажир сумел точно описать его. И даже какое-то время прошел за ними по улице. Они зашли в ресторан, который назывался…
Тут у Барнеби хватило здравого смысла, чтобы одернуть себя. Конечно, такое случиться могло, но он знал, что вероятность подобного ничтожна. Кроме того, он начинал понимать, что это не приблизит его к выяснению мотива убийства скрупулезно честного, спокойного и безобидного Денниса Бринкли. Как и все остальное, это находилось в руках богов. А всем известно, какими ублюдками они иногда бывают.
На ближайшем письменном столе задребезжал телефон. Ответил констебль в форме, перехватил взгляд Барнеби и спросил:
— Сэр, вы подойдете?
— Кто там?
— Мистер Аллибон. Он хочет поговорить с начальником, который ведет расследование. Говорит, у него есть важная информация.
— Главный инспектор Барнеби. — Он начал слушать. — Понятно. Я пришлю кого-нибудь. Нет, это будет завтра, мистер Аллибон… Непременно… К сожалению, точно сказать не могу… как только освобожусь. До свидания.
— А сейчас нельзя? — спросил сержант Трой.
— Нет. В шесть часов приедут моя дочь и ее муж. Я не видел их несколько недель. Если я опоздаю, меня грозят оставить без мяса на полгода. И кормить только вегетарианскими блюдами собственного изготовления.
— Это серьезно, шеф?
— Очень серьезно. Вот почему я должен все выкинуть из головы до завтрашнего утра.
Аромат окутал Барнеби еще в коридоре. Он плыл в воздухе, наполняя холл и лестничный проем. Рыба, решил он. Но какая-то незнакомая.
Все сидели на кухне, где аромат был немного сильнее, но не настолько, чтобы его можно было назвать запахом. Никто не стоял у горячей плиты. Джойс, Калли и Николас сидели за столом и пили. Они уже выдули одну бутылку «Просекко» и взялись за вторую.
— Давай, папа, — сказала Калли. — Догоняй.
— Здравствуй, Калли. — Барнеби был вне себя от радости, что видит единственную дочь, но попытался скрыть это. — Привет, Николас.
— Привет, Том.
— Дорогой, Нико только что прошел пробу. — Джойс налила ему вина. — На роль в «Жителях Ист-Энда». Это большая удача.
Барнеби взял бокал, вспоминая клятву, данную несколько лет назад, когда Николас играл в Национальном театре, а Калли — в «Королевской Шекспировской компании»: никто из них ни за что в жизни не станет играть в мыльных операх. Даже если они будут умирать с голоду. А если один из них проявит признаки слабости, другой пригрозит ему уйти. Калли объяснила, что это одним махом снижает твой рейтинг. Эйлин Аткинс, Пенелопа Уилтон или Джулиет Стивенсон в мыльных операх не играют.
— И что за роль?
— Танцора-кокни, страдающего игроманией и коллекционирующего старые мотоциклы, но в глубине души мечтающего стать поваром.
— А заодно любителем садоводства он быть не может? — спросила Джойс. — Тогда после конца съемок ты мог бы вести собственное шоу на Би-би-си-два.
— Даже четыре шоу, — подержал жену Барнеби.
— Это будет чертовски утомительно, — вздохнул Николас. — Меня станут узнавать на каждом шагу. И просить автограф.
— Он только об этом и мечтает. — Калли засмеялась и перехватила взгляд отца. — Папа, я помню, что мы говорили. Но жизнь меняется.
Недавно они купили дом с тремя спальнями на границе Лаймхауса и Каннинг-Тауна, продав односпальную квартиру в Ладброк-Гроуве. Но дом нуждался в том, чтобы его «довели до ума».
— А на жалованье, которое платят в «Алмейде», не разгуляешься, — объяснил Николас.
— Впрочем, нам могут его повысить, — небрежно сказала Калли. — Этот новый молодой режиссер — просто блеск. Все считают, что он сделает из «Веселого привидения» то же, что Стивен Далдри сделал из «Визита инспектора».
Джойс, подошедшая к плите, спросила, как идет ее работа над ролью мадам Аркати.
— Отлично. Я играю свою ровесницу, хожу в нарядах от Дольче и Габбана и обхожусь без хрустального шара. Все дело в астрофизике.
— Могу представить себе остальное.
— Леди Бракнелл окажется в постели с несколькими парнями? — предположил Нико.
— Николас!
— Вы только представьте себе даму Джудит…
— Спасибо, не хочу.
— Том, как вы думаете, среди этих медиумов есть искренние люди?
— Николас, я человек практичный. Полисмен. Как по-твоему, что я должен думать?
— Он называет это чушью, — сказала Джойс, тщательно размешивая варево деревянной ложкой.
— Только не тычь! — Калли побежала к газовой плите. Барнеби и Николас последовали за ней. Все стояли и смотрели на огромный котел, в котором варилась огромная рыба.
— Морской окунь с фенхелем, луком и лимоном, — объяснила Калли. — Ты увеличила огонь, нет?
— Нет, — ответила Джойс.
— Я же говорила. Жидкость должна дрожать.
— Трястись.
— Помолчи, Нико. Что ты понимаешь?
— Я не увеличила огонь.
— Что у нас есть еще? — спросил Барнеби.
Был дикий канадский рис и салат из зеленых листьев незнакомого Барнеби растения. Заправленный горчицей, ореховым маслом и белым винным соусом. Джойс открыла третью бутылку «Просекко», и вскоре дружелюбная атмосфера восстановилась.
— Это диетическое блюдо, — сказал Николас. — Такое можно попробовать только в рыбном ресторане Камдена.
— Но не за такую цену, — ответила Джойс.
— Он прав. — Барнеби поддел вилкой большой кусок окуня, который буквально таял во рту. — Рыба очень нежная.
— Папа, как продвигается дело?
— Ох, только не о работе! — воскликнула Джойс.
— Увы, плохо. Мы узнали, где Ава оставляла машину в вечер своей смерти. Вот и все.
— А чего-нибудь странного и удивительного, которое годилось бы для нас, ты не обнаружил?
— Вы похожи на пару каннибалов, которые высасывают из людей все, что им нужно, а потом уходят, — проворчала Джойс.
— А что еще мы должны делать?
— Люди — сырье для актеров.
— Они не были бы сырьем, если бы знали, что их используют.
У Барнеби возник соблазн рассказать дочери о Футскреях. Калли и Николас изрядно повеселились бы. Бедный Джордж в свои пятьдесят с лишним еще не успел выйти из подросткового возраста. Его чокнутая мать теперь казалась Барнеби скорее жалкой, чем комичной. Главный инспектор решил, что отдать их на посмешище будет жестоко. Даже если они об этом не узнают.
— Похоже, знакомство с этой Гаррет ничего тебе не дало, — сказала Джойс Калли. — Твоя Аркати совсем другая.
— Ты права. Но она — хороший типаж. Это мне пригодится.
— Она очень убедительна.
— Брось, Нико.
— Посуди сама. Она описала машину, которая его убила, помещение, форму окон, цвет стен…
— Должно быть, кто-то рассказал ей об этом.
Барнеби издал горлом странный звук.
— Том… — Джойс обошла стол. — В чем дело?
— Извини… поперхнулся.
— Выпей воды.
— Стукни его по спине.
— Спасибо. Уже все в порядке, дорогая. Не волнуйся.
На десерт были клементины, сложенные правильной пирамидой на белом фарфоровом блюде. И булочки с орехами, марципаном и кусочками темного шоколада.
— Фрукты — это органическая пища, — сказала Калли, из уголка пухлого рта которой вытекала струйка сладкого сока.
— Не думай, что такая диета сделает тебя бессмертной, — огрызнулась Джойс. Она была по горло сыта советами дочери сменить образ жизни. Каждый звонок Калли превращался в лекцию. От головной боли массируй затылок имбирем; при приступах раздражительности прижимай к мочкам ушей хрусталь; если забываешь, куда положила очки, пей чай с сушеными лепестками хризантемы.
— В следующий раз это будет фэн-шуй. — Джойс начала собирать тарелки.
— Теперь доказано, что китайцы правы, — стояла на своем Калли.
— Попробуйте, — предложил Николас.
— Но передвигать пианино будешь ты. — Барнеби хладнокровно принялся за бисквиты.
— Вообще-то довольно странно приходить на обед со своей едой, — сказала Джойс.
— Пока мы не в состоянии пригласить вас к себе, — ответил Николас. — Дом еще не готов.
— Но когда все будет закончено, — подхватила Калли, — вы сможете приехать и остаться ночевать.
Вскоре после этого они расстались. В десять утра у Калли была репетиция, перед которой ей предстояло около часа заниматься йогой и полчаса — медитацией. Булочки с марципаном они оставили, но котел для рыбы забрали. Барнеби сам положил его в багажник машины.
— Черт побери, зачем вам нужна штуковина такого размера?
— Мы всегда окружены людьми, — объяснил Николас.
— Перед переездом у нас ужинали шестнадцать человек. — Калли поцеловала мать. — Увидимся первого вечером, если я не смогу заскочить раньше.
Вернувшись в дом, Джойс начала загружать посудомоечную машину. Барнеби думал о рыбном котле и ужине на шестнадцать персон. Представлял себе кухню их нового дома, битком набитую актерами. Они смеются, пьют, сплетничают. Жадно едят. Внезапно он ощутил себя оторванным от жизни дочери. Это было смешно, потому что пять минут назад он сам сидел с ней за столом, смеялся, пил, сплетничал. И жадно ел.
— Некоторые люди никогда не бывают довольны.
— Что ты там бормочешь?
— Ох… — Он и не заметил, что говорил вслух.
— Послушай, Том. — Жена подошла к нему и обняла за талию. — Часто ли мы приглашали твоих родителей, когда у нас собирались друзья?
— Это совсем другое дело.
— Нет, не другое. Помнишь, как Калли пригласила нас на вечеринку в честь последнего представления «Сурового испытания»?
— Не помню.
— Ты сказал, что еще никогда не встречал такого количества позеров и дураков.
— Ах, ты об этом…
— Том, они пригласили нас с ночевкой. Думай об этом.
— Угу.
— Но до того счастливого дня тебе придется ночевать со мной. — Она поцеловала мужа.
— Раз так, стели постель, — промолвил Барнеби. И ответил на ее поцелуй.
Шел восьмой час вечера, а Мэллори еще не вернулся. За это время Кейт успела испытать все чувства, на которые она была способна, и несколько новых, о существовании которых не догадывалась.
Когда машина вылетела со двора, гнев заставил ее выбежать на крыльцо и крикнуть вслед Мэллори все, что она о нем думала. Потом она вернулась в дом, устремилась к телефону и набрала номер Полли. Конечно, это было как-то связано с их дочерью. Ничто другое не заставило бы его пулей выскочить из дома. На лице мужа были написаны боль и страх. Да, страх. «Ты мог бы сказать мне хоть что-нибудь», — твердила Кейт, но про себя, потому что уже сорвала голос, крича на Мэллори. Телефон звонил, звонил, звонил, пока она не сдалась.
Ни у нее, ни у Мэллори номера мобильника Полли не было. Дочь отказывалась давать его, заявляя, что иначе она будет чувствовать себя малолетним правонарушителем, которого держат на коротком поводке. Кейт знала одно: в машину Мэллори звонить нельзя. Он гнал как сумасшедший. Кейт пыталась не думать о том, что муж может попасть в аварию.
Мучительное ожидание продолжалось больше шести часов. Устав рвать и метать, Кейт опустошила бельевой шкаф, заново свернула все простыни, полотенца и наволочки и тщательно положила обратно. О чтении не могло быть и речи. Телевизор оккупировали идиоты, визгливо смеявшиеся и хлопавшие самим себе и друг другу. Сад тоже не был выходом из положения. Бенни почти наверняка пришла бы ей помогать, а Кейт была не в состоянии скрывать свою тоску и отчаяние.
Потом она почувствовала тошноту и приготовилась к худшему. Что бы ни случилось с Полли, виновата в этом была она, Кейт. Нужно было убедить Мэллори съездить к Полли накануне их переезда. Почему она поверила Бенни, предположившей, что Полли улетела на Крит? Раньше она никогда не уезжала на каникулы, не предупредив их. «Честно говоря, — со стыдом призналась себе Кейт, — я почувствовала облегчение. Была счастлива, что пару недель мы сможем побыть вдвоем. А тем временем…»
Когда в девять вечера машина свернула в ворота, Кейт была близка к истерике. Она не позволила себе выбежать на крыльцо. Стояла на кухне и вытирала уже досуха вытертые чашки и тарелки. Когда открылась передняя дверь, она услышала голоса. Он привез ее.
Полли была жива. Не умерла от какого-то жестокого вируса, удара электрического тока, не попала под машину, не стала жертвой взломщика, ревнивого любовника или сумасшедшего, сбежавшего из клиники. Она была в порядке. У Кейт закружилась голова от облегчения. Она сделала несколько глубоких и тщательных вдохов, а затем вышла в холл.
Мэллори стоял, повернувшись к ней спиной, и обнимал Полли. Приветливая улыбка Кейт тут же увяла. Испуг лишил ее дара речи.
Полли едва держалась на ногах и походила на привидение. Ее лицо было бесцветным, с синяками под глазами. Волосы, всегда пышные и блестящие, висели жирными клочьями. Одежда была грязной. Она плакала; слезы падали на пол у ее ног.
Кейт тут же шагнула вперед. Она ничего не могла с собой поделать. Многолетние попытки не обращать внимания на то, что тебя отталкивают и оскорбляют, и хранить безразличие оказались тщетными.
Броня не выдержала.
Полли отвернулась от Мэллори и упала в объятия матери. Какое-то время Кейт поддерживала ее, а потом пробормотала:
— Пойдем, милая… Тебе нужно отдохнуть.
Они медленно поднимались по лестнице. Голова Полли неловко лежала на груди матери. Кейт обнимала Полли за плечи. Она отвела дочь в спальню и нашла ей чистую ночную рубашку. Раздела как маленькую, протерла ей лицо губкой, смоченной в теплой воде, и помогла лечь в постель.
Красноватые лучи позднего солнца, падавшие на покрывало, добавили краски лицу Полли. Золотой свет казался Кейт прекрасным, но когда Полли замотала головой, защищая глаза, она задернула шторы.
Потом она тихонько села на край кровати и держала руку Полли, пока дочь не уснула. Постепенно Кейт начинала ощущать чувство, которое было сильнее страха и тревоги за Полли и даже сильнее желания узнать, что довело ее до такого ужасного состояния.
Это чувство было счастьем. Полли вернулась к ней. Наконец-то ей понадобилась мать. Она держала в объятиях свое дитя. «В моих объятиях», — думала Кейт, недоверчиво трогая свои руки. Шел час за часом. Взошла луна, на небе высыпали звезды, а она все сидела на кровати, сама не своя от радости.
