8

Шериф сидел за столом в своих покоях в Ноттингемском замке, почесывая голову и хмурясь. Он налил себе еще один кубок вина, чтобы было легче думать. Это был чрезвычайно крупный и мускулистый мужчина, гигант по меркам своего времени. Он возвышался над человеком, который мерял шагами его покои, что не меняло того факта, что этот человек его пугал. Шериф почесывал квадратную, чисто выбритую челюсть, не отрывая взгляда серых с оттенком синевы глаз от шагающего человека. После возвращения из крестового похода Ричард изменился. Шериф, который был старше своего короля (или так ему казалось) на добрых десять лет, решил, что противостояние с Саладином заставило Ричарда повзрослеть. Обычно вспыльчивый, свирепый и неудержимый, Львиное Сердце закалился и заматерел. В нем появилась хитрость и холодная, методичная беспощадность, которая произвела на шерифа неизгладимое впечатление.

– Можете считать меня олухом, сир, но я все ещене понимаю, – сказал он.

Ирвин, одетый как черный рыцарь, хотя и без доспехов, на мгновение остановился. Он посмотрел на шерифа, как терпеливый школьный учитель смотрит на совсем тупого ученика.

– Хорошо, Гай. Я объясню еще раз, только слушай внимательно. Пока меня не было, Иоанн серьезно укрепил свою власть. Сегодня он владеет и Йорком, и Эшби, и он передал земли многих моих верных рыцарей своим последователям. У него есть собственные тяжеловооруженные всадники, число которых он значительно увеличил, а также копья Де Брейси и его вольных компаньонов. Еще у него есть грозный тамплиер, Буа-Гильберт, который ему симпатизирует, и сэру Брайану остается только щелкнуть пальцами, и рыцари Ордена храма будут в его распоряжении. Иоанн предоставил им полную автономию в пределах их провинций, и они выступят против меня, чтобы защитить свои интересы. Мои разногласия с тамплиерами и рыцарями святого Иоанна в Святой земле тоже не помогут моему делу.

– У меня есть верные сторонники, – продолжил он. – Андре де ла Круа в лагере Иоанна, у меня есть ты, сэр Гай, и твои вышколенные оруженосцы, но они значительно превосходят нас в численности. В таких условиях я не могу позволить себе открыто выступить против моего брата. Существуют и другие силы, которые стремятся нам навредить. Время для нанесения удара еще не пришло. Нам с тобой нужно все подготовить.

– Это все понятно, – сказал шериф, – мне непонятна цель, с которой мы похитили этого саксонца и его свиту. Разве это не восстановит народ против нас?

– О, думай, Гай, во имя всего святого! – сказал Ирвин. – Для чего тогда де ла Круа выдал себя за Де Брейси? По-твоему, как отреагируют люди, когда станет известно, что Де Брейси, вассал на содержании у Иоанна, напал на саксонского лорда, пленив не только Седрика, но и Ательстана и Ровену, последних из линии саксонских королей? Для чего твои оруженосцы, сопровождавшие сэра Андре, были одеты в ярко-зеленое?

– Чтобы сойти за разбойников, – сказал Гай. – Но опять же, если вы хотели, чтобы все подумали, что это дело рук разбойников, то зачем сэр Андре выдал себя за Де Брейси?

– Думай, Гай! Неужели я все должен тебе объяснять?

Шериф изобразил тяжелые раздумья.

– Прекрати, – сказал Ирвин. – У тебя такой вид, словно тебя убивает геморрой.

Шериф перестал хмуриться и пожал плечами.

Ирвин вздохнул.

– Так и быть. Я все объясню. Пусть тебе будет стыдно, что ты сам этого не увидел. Почему тебе не удалось привлечь к ответственности так мало саксонских преступников?

– Потому что ими руководит самая хитрая ведьма, которая когда…

– Избавь меня от этого. У меня нет ни малейшего желания вникать в твои семейные неурядицы. Они наслаждаются свободой только потому, что знают лес лучше, чем твои оруженосцы, и потому что их поддерживают люди, которые видят в них романтичные фигуры.

– Да, я слышал эти глупые песни о том, что они грабят богатых и отдают добычу бедным, – сказал Гай. – Алан-э-Дейла следует повесить за его баллады, если больше не за что. К тому же в этих песнях никогда не упоминается о том, что эти бандиты оставляют значительную долю награбленного себе.

– Как бы то ни было, – сказал Ирвин, – люди любят их, потому что они грабят норманнов. Саксонцы доведены налогами до нищеты, и они радуются, когда с их угнетателями случается любая беда. Время от времени эти преступники могут ощипать какого-то богатого саксонца, но совсем другое дело, если станет известно, что они объединились с наемными рыцарями для похищения саксонских женщин ради выкупа. И будь уверен, мы позаботимся о том, чтобы об этом стало известно. В таком случае симпатия, которую люди испытывают к этим преступникам, несколько ослабнет, не так ли?

– И как это нам поможет? – спросил сэр Гай.

– Это подготовит народ к тому, чтобы приветствовать нас с распростертыми объятиями, когда мы появимся, чтобы освободить его от подобной тирании, – сказал Ирвин. – Также это представит лесных разбойников в невыгодном свете. Им придется доказывать свою невиновность. И самый лучший способ для этого – очная ставка с Де Брейси.

– Но сэр Морис будет все отрицать.

– Думаешь, саксонцы ему поверят?

– Таким образом, в то время как Де Брейси и его вольные компаньоны будут разбираться с разбойниками, мы выступим против принца Иоанна, и наши шансы на успех значительно повысятся.

– Теперь ты все понял? Что тут было непонятного?

– Но остается одна проблема, – сказал сэр Гай. – Седрик и его свита знают правду.

– Думаешь, знают? – спросил Ирвин. – Пока мы тут разговариваем, де ла Круа препровождает Седрика и его свиту в Ноттингемский замок. Саксонцы будет связаны и с повязками на глазах. Они не поймут, где находятся. Андре де ла Круа под видом сэра Мориса позаботится о том, чтобы они были надежно закрыты в наших казематах. Они никогда не узнают, что их захватил не Де Брейси.

– Но ведь Де Брейси будет все отрицать, когда его обвинят? – сказал шериф.

– Какое это имеет значение? К тому моменту будет слишком поздно. Конечно, существует вероятность того, что правда в конце концов откроется. Но ведь мертвые не рассказывают сказок, не так ли? От заключенных придется избавиться, когда придет их время. Жаль, конечно, но их жизнями придется пожертвовать ради интересов государства. Мы сражаемся за трон, и на кону – благополучие Англии. Что касается Де Брейси – оставь его де ла Круа.

Шериф в восхищении покачал головой.

– Похоже, вы продумали все до мелочей, сир.

– Не совсем все, – сказал Ирвин. – По крайней мере, пока. Есть другие вопросы, которыми мне нужно заняться, поэтому я тебя сейчас оставлю – мне нужно поразмыслить. Позаботься, чтобы меня никто не беспокоил.

– Как прикажете, сир.

Ирвин оставил шерифа и направился в свои личные покои в башне замка. Произнесенные им слова не были простой отговоркой. Ему надо было подумать. Он был обеспокоен. Он вошел в покои и закрыл дверь на засов. Уставший, он вытянулся на кровати.

Он должен действовать с исключительной осторожностью. Если удастся, нужно заполучить хотя бы одного из команды корректировки живьем. До сих пор подобная возможность не предоставилась. Ему нужно было достаточно времени, чтобы провести похищение и доставить одного из них в Ноттингем, где с помощью прекрасного оборудования в подземелье он смог бы выяснить местоположение посланного за ним рефери. После этого все будет кончено. Но ему нужно быть чрезвычайно осторожным. Все предыдущие попытки были неудачными. Они умирали прежде, чем успевали поделиться необходимой информацией.

Его прошлое было абсолютным. Он знал, что еще одно посещение прошлого не создаст парадокс, если история останется нетронутой. И все же, это была игра, в которую он играл. Ему нужно было быть невероятно осмотрительным и оставаться в рамках, которые он сам для себя определил.

Он знал, что незначительные поступки в прошлом будут сведены на нет потоком времени. Любая рябь на течении времени будет сглажена инерцией потока. Путешествие в прошлое и совершение поступков, которые могут существенно изменить историю, или возвращение назад и встреча с самим собой вызовут более значительное волнение временного потока. В такой момент течение времени разделится, образовав альтернативное течение, идущее параллельно абсолютному прошлому. Каждый подобный случай создавал еще одно параллельное течение, и это могло продолжаться бесконечно. Тем не менее, разделенные течения в конце концов соединятся. Это произойдет в какой-то момент позднее действия, которое привело к разделению.

Именно об этом писал Менсигнер в своей знаменитой работе «Фактор судьбы». Для иллюстрации своей мысли он использовал парадокс дедушки. Парадокс дедушки постулировал захватывающую дилемму, загадку, которая не была разгадана до тех пор, пока Менсингер не доказал возможность параллельных течений времени. Парадокс гласил, что если бы вы вернулись в прошлое и изменили историю своего деда, убив его до того, как он встретил вашу бабушку, то он никогда бы не встретился с ней и не женился на вашей бабушке. Тогда ваш отец не родился бы и, следовательно, вы бы не родились. А если вы никогда не были рождены, то как вы смогли вернуться в прошлое, чтобы убить своего дедушку?

С точки зрения здравого смысла считалось, что создание такого парадокса невозможно, по крайней мере, пока Менсингер не доказал обратное. Считалось, что раз уж вы родились, и ваше прошлое было абсолютным, то что-то в прошлом помешало бы вам лишить жизни вашего деда. Однако, принимая во внимание параллельные течения времени, это действительно было возможно.

Менсингер предположил, что если вы вернетесь в прошлое, чтобы убить своего деда, и преуспеете в этом, то поступок вызовет волну во временном потоке, разделение течения времени. Поскольку должно было существовать абсолютное прошлое, в котором ваш дедушка не умер, прошлое, в котором он встретил вашу бабушку, женился на ней и произвел на свет вашего отца, что привело к вашему собственному рождению, это прошлое было абсолютным для вас, совершившего поступок, и его нельзя было изменить, поскольку прошлое должно было произойти до того, как вы предприняли действие, чтобы изменить его. Как только вы предприняли это действие, было создано параллельное течение времени, в котором ваш дедушка умер. Эти два течения времени, то, которое представляло ваше абсолютное прошлое, и то, которое вы создали своим действием, проходили параллельно друг другу линейным образом.

Тем не менее, эти два течения в какой-то момент в будущем должны были воссоединиться. Опасность заключалась в том, что в течении времени, в котором ваш дедушка умер, существовала реальная вероятность того, что ваша бабушка выйдет замуж за кого-то другого. Она вполне могла родить кого-то, кроме вашего отца, что неуклонно привело бы к другим событиям. Теоретически, писал Менсингер, течения времени сольются вместе, когда путешественник в прошлое вернется в будущее (или настоящее), из которого он пришел. Тем не менее, писал он, учитывая некоторую общую степень долголетия со стороны двух бабушек в параллельных течениях времени, после их слияния существовала возможность появления бабушки-дублера, у которой с ее близнецом будет общее абсолютное прошлое до момента разделения. Что открывало самые разнообразные возможности.

«Фактор судьбы» Менсингера вступал в игру в тот момент, когда было создано разделение течения времени. В тот момент, когда предпринималось действие, создающее разделение течения времени, будущее становилось неопределенным, создавая бесконечное количество потенциальных сценариев. Любые нарушения в потоке времени, подобные завихрениям, вызванным бросанием камня в воду, должны были в конечном итоге отреагировать на инерцию потока. Инерция времени, в мировом масштабе, направлена на минимизацию последствий таких нарушений. Это и был «Фактор судьбы». Тем не менее, согласно Менсингеру, мировой масштаб в терминологии времени не обязательно соответствовал мировому масштабу в привычном понимании. Были возможны катастрофы в привычном понимании этого слова. В точке слияния могли произойти значительные изменения.

Ирвину казалось, что он обнаружил упущение в теории Менсингера. И он на нем зациклился. Менсингер полагал, что параллельные течения времени воссоединятся, когда путешественник в прошлое вернется в то время, из которого он пришел. В таком случае воссоединение течений, скорее всего, будет иметь неожиданные и ошеломляющие последствия. И все же, что произойдет, если путешественник в прошлое вообще не вернется в то время, из которого он пришел? Скажем, этот путешественник прожил остаток своей жизни в созданном им параллельном течении. Разве не было бы возможно в этом случае, чтобы течения времени в конечном итоге воссоединились в какой-то момент, намного отстоящий от точки, из которой отправился путешественник во времени? В мировом масштабе в терминологии времени должна существовать точка, в которой прошлая история была незначительной и совершенно неизвестной людям, жившим в это время, так же, как история человека на его самых примитивных этапах была совершенно неизвестна современным ученым. При подобных обстоятельствах, разве не стоит совершить изменение во благо всего человечества?

Ирвин обсуждал свою теорию с другими рефери, что, как он теперь понял, было большой ошибкой. Он рассчитывал найти у них полную поддержку, но этого не случилось. Они утверждали, что подобное действие может иметь катастрофические последствия, что он неверно истолковал работу Менсингера. Они настаивали, что для того, чтобы его теория подтвердилась, ему необходимо будет оказывать постоянное влияние на течение времени. Несмотря на то, что он предполагал уйти в прошлое, чтобы никогда не вернуться, параллельные течения времени должны слиться, как только его разделяющее поток влияние прекратит свое воздействие. В момент его смерти, говорили они, произойдет воссоединение. У предлагаемого им разделения в мировом масштабе не было никаких шансов.

Он не мог с этим смириться. Не мог принять, что его влияние, та роль, которую он сыграл, завершится с его кончиной. Они ошибались. Он докажет их неправоту.

Единственная ошибка, которую он допустил, состояла в том, что он поделился своей теорией с рефери. С этими болванами, погрязшими в своих бюрократических ролях, интерпретирующими ходы пешек на шахматной доске времени. Их трясло, словно в приступе малярии, от самой вероятности вмешательства в поток. Они были совершенно неспособны на интуитивный прорыв, который был так необходим для великого открытия. Как уже случалось в истории, они, погрязшие по колено в грязи, осудили попытки, которые он, провидец, сделал во имя преодоления границ невежества. Современники никогда не ценили гениев, подумал Ирвин. Он хмыкнул. Он придаст этому клише новый смысл.

Как только он станет королем, как только вмешательство корректировочных команд закончится, не будет предела тому, чего он сможет достичь. Он не должен был им говорить, не должен. Он дал им оружие, которое они повернули против него, предупредил их о том, что может произойти. Они были готовы пойти против него, и они пошли против него, прежде чем он смог совершить запланированные изменения. Если он не будет осторожен, очень осторожен, если он совершит хотя бы одну ошибку, они все равно смогут победить.

Но он не сделает никаких ошибок.

Хукер был уверен, что что-то пошло не так.

План состоял в том, чтобы Лукас присоединился к группе Седрика и при первой же возможности открылся Седрику как Айвенго. Как бы все ни сложилось дальше, простит ли Седрик своего «сына», оценив его перерождение, или останется непреклонным, Лукас не должен был следовать с ним в Ротервуд, но вернуться в дом Исаака и вернуть оруженосца и доспехи. Он должен был выплатить Исааку ссуду, плюс проценты, которые были чрезвычайно высоки, несомненно, не столько из-за жадности Исаака, сколько из-за того, что Иоанн обобрал его до нитки, и оттуда они должны были отправиться в Шервуд на встречу с Финном и Бобби. В идеале, если бы этим двоим удалось сойти за своих среди разбойников, они бы использовали их для выяснения местонахождения черного рыцаря.

Но Лукас опаздывал.

Он должен был вернуться утром или, самое позднее, к вечеру. Но уже наступили сумерки, а Лукаса все еще не было видно. Что-то произошло.

Ему следовало заполучить найстиловый доспех. Проблема была в том, что Исаак его ревностно охранял. Другая проблема состояла в том, что у него не было лошади. Обзавестись лошадью было несложно, но ему все еще предстояло разобраться с Исааком. С юридической точки зрения, он был собственностью Исаака до момента, пока Лукас его не выкупит. В этом качестве он был гостем Исаака, ему отвели маленькую комнату, по-спартански скудно обставленную, зато чистую. Он был крепостным, как значилось на его ошейнике, а эта братия славилась тем, что пускалась в бега при первой же возможности. Его положение было несколько лучше, чем у обычного крепостного, все-таки он прислуживал рыцарю, но все же он был собственностью этого рыцаря. Исаак относился к нему хорошо, следя за тем, чтобы он был накормлен и чувствовал себя комфортно, стоимость чего была включена в проценты. Исаак понимал, что должен проследить за тем, чтобы Хукер был на месте, когда белый рыцарь вернется за своим имуществом. У него было два варианта. Он мог сбежать и заняться поисками Лукаса или же попробовать убедить Исаака помочь ему с поисками.

Последняя перспектива не казалась чем-то невыполнимым. Исаак планировал вернуться в Йорк. Он уже был бы в пути, если бы Лукас не сделал ему выгодное предложение, которое не должно было задержать его надолго. История, которую Лукас рассказал Исааку, была не слишком далека от правды, по крайней мере, в той части, которая касалась их прикрытия. Он сказал Исааку, что его семья находится неподалеку, имея в виду Седрика, и, поскольку у него есть враги среди норманнов, он должен тайно связаться со своей семьей. Обет, который он принял, будет исполнен, когда он воссоединится со своей семьей, и тогда он сможет открыть всем свою истинную личность. Исаак в это поверил. Обеты были в большой моде, и многие из них выглядели эксцентричными. Чаще всего они служили для придания принявшему их рыцарю романтического ореола. Если удастся убедить Исаака в том, что с Лукасом что-то случилось, возможно, он начнет свое путешествие в Йорк, прихватив с собой Хукера и доспех и отправившись по маршруту, по которому должен был пройти Лукас. Торговец будет путешествовать не один. Он наймет носильщиков и охрану, тем самым сделав путешествие более безопасным не только для себя, но и для Хукера. После того, как он увидел свой собственный труп, Хукер не испытывал желания оставаться уязвимым и в одиночестве.

Просто попросить Исаака показалось не лучшей идеей. Разумнее было попытаться найти к нему подход через юную Ребекку.

Она заходила к нему, когда приносила поесть. С этой обязанностью справился бы и слуга, но у Ребекки были свои причины носить ему еду. Она хотела больше узнать о таинственном белом рыцаре, прекрасном незнакомце, победившем на турнире всех норманнов, который отличался от всех рыцарей когда-либо ею виденных, цитируя пророка Исаию на иврите.

Сначала Хукер думал, что, раскрыв свое знание иврита, Лукас допустил ошибку. Как правило коммандос из корпуса времени должны были говорить на разных языках, чему способствовало программирование имплантов. Это происходило совершенно автоматически, в результате солдат мог не только говорить практически на любом языке, но и думать на нем. Это было важно для его выживания. Возможно, Лукас даже не собирался говорить на иврите. Располагая подобной лингвистической гибкостью, было легко дать промашку, если тебя заставали врасплох. Приводя цитату, было естественным сделать это на языке оригинала, а не давать перевод. Солдаты должны были всегда помнить о таких вещах. Но Ребекки было более чем достаточно, чтобы застигнуть врасплох любого.

Проще говоря, она была самой красивой женщиной, которую когда-либо видел Хукер. Он был молод и еще не стал настоящим ветераном войн времени, и его служба была такова, что у него не было возможности обстоятельно пообщаться с женщинами на минусовой стороне. Он привык к современным женщинам. Скромная Ребекка с ее взрывным нравом, проявление которого он мельком наблюдал, когда она прогоняла лекарей, намеревавшихся пустить кровь Лукасу, была совершенно не похожа на женщин, с которыми он имел дело раньше. На какое-то мгновение она продемонстрировала присутствие духа и жизненную силу современной женщины, а через несколько секунд стала сдержанной и застенчивой, женщиной, полностью осознающей место, на которое ее низвели не только ее пол, но и ее вера. Она была женщиной, реальной, ощутимой, из плоти и крови, и в то же время для Хукера она была воплощением романтического воспоминания, продуктом более простого и утонченного времени. Для впечатлительного молодого капрала она олицетворяла романтику, в поисках которой он когда-то и поступил в Корпус времени. И, вопреки реальности, он начал в нее влюбляться.

– Где твой хозяин научился ивриту? – спросила она его. – Это не то знание, которому можно обучиться быстро. Поклянись, что скажешь правду! Возможно ли, чтобы белый рыцарь, на самом деле, оказался евреем?

– Еврей! – сказал Хукер. – Как еврей смог бы стать рыцарем?

– Не знаю, – произнесла она. – Это тайна. И все же несмотря на то, что это запрещено, были случаи, когда еврей вступал в союз вне веры. Могучая любовь, возможно, могла сотворить подобное, пусть и неправильное. Если у еврея-отца и матери, которая не была еврейкой, родился ребенок, то с точки зрения нашей веры, это дитя не будет истинным евреем. Наши люди подвергались жестокому обращению и… – она покраснела, – иногда случалось так, что ребенок мог родиться… после насилия, а его отец не был известен.

– Но отец моего господина известен, – сказал Хукер. – И Седрик – саксонец, а не еврей.

– Седрик саксонец! Значит, твой господин – саксонец!

– Ребекка, я и так уже сказал слишком много, – произнес Хукер.

– О, Поньяр, умоляю, открой мне его имя! Обещаю сохранить его в тайне. Я унесу его в могилу, если таково желание твоего господина, клянусь моим богом!

Хукер взял ее за руку.

– Хорошо, Ребекка, в таком случае я скажу тебе. И тебе не нужно ни в чем клясться, потому что я тебе полностью доверяю. Мой господин давно не был в Англии, отправившись в крестовый поход, где он сражался рядом с королем за освобождение Святой земли. На самом деле он не говорит на иврите, но он немного знает язык. У него было разбито сердце, и он находил утешение в изучении всего, что могло отвлечь его от горьких раздумий. Седрик разгневался на сына, когда тот решил последовать за Ричардом, потому что Седрик – гордый саксонец и не любит норманнов. Но мой господин разглядел в Ричарде честного и благородного правителя, который думал об англичанах как о своих подданных, к которым следует относиться одинаково, не ставя норманнов выше саксонцев. Народ только тогда силен, когда в нем есть единство. Ричард отправился освобождать Святую землю, потому что считал это правильным и справедливым. Седрик же думает только о том, чтобы освободить саксонцев от норманнов.

– Так он впал в немилость у своего отца, и его сердце разбито, – сказала Ребекка.

– Его сердце было разбито из-за безнадежной любви, – сказал Хукер, манипулируя ею и ненавидя себя за это. – Мой господин был влюблен в Ровену, воспитанницу Седрика, но она была обещана другому.

– Ты говоришь, был влюблен? – сказала Ребекка с нескрываемой ноткой надежды в голосе.

– Возможно, это было просто вожделение, не мне судить об этом, – сказал Хукер. – Иногда запретный плод кажется слаще. Мой господин вернулся домой уставшим, но более мудрым человеком. Теперь он понимает, что есть более важные вещи, чем похотливые страсти.

– Ты все еще не назвал мне его имя, – сказала Ребекка. – Я не знакома с саксонцем Седриком. И не знаю, какое имя он дал своему сыну.

– Уилфред, – сказал Хукер. – Уилфред из Айвенго. Благородный рыцарь, которому король, в знак признательности за его службу, даровал баронский титул. Тем временем, пока Ричард отсутствовал, принц Иоанн захватил бразды правления и отобрал земли многих верных рыцарей Ричарда. Точно так же, как принц Иоанн ворует у Исаака, беря ссуды, которые не собирается возвращать, так он украл и у моего господина. Айвенго вернулся, чтобы помочь королю вернуть трон, и, если его личность станет известна, Иоанн и его приспешники попытаются его остановить. Прямо сейчас, Ребекка, я опасаюсь за его безопасность. Он уже должен был вернуться. Он отправился с Седриком, чтобы получить его прощение и деньги на погашение ссуды твоего отца. Боюсь, с ним что-то произошло. Возможно, на него напали бандиты, или конь сбросил его, и он лежит где-то у дороги без чувств. А я здесь сижу и не могу отправиться на его поиски и как-то ему помочь!

– Ты должен заняться этим немедленно, – сказала Ребекка. – Найди его, Поньяр!

– Я не могу, – сказал Хукер, отводя взгляд. Он был не в состоянии на нее смотреть. Она явно была влюблена в Лукаса, и он использовал это против нее. Это было нечестно. Если бы только она испытывала такие чувства к нему, он бросил бы службу, принял бы иудаизм и… но это было немыслимо. Он должен взять себя в руки. Он был солдатом и у него была работа, которую нужно было сделать.

– Но ты должен отправиться на его поиски! – сказала Ребекка.

– Меня и доспех моего господина оставили в обеспечение ссуды твоему отцу, – сказал Хукер. – Если я сейчас уйду, то стану сбежавшим крепостным, а за это полагается серьезное наказание.

– Мой отец не станет объявлять тебя вне закона, – сказала Ребекка. – Да и кого волнуют проблемы еврея? И я объясню ему, что…

– Ничего не получится, Ребекка, – перебил ее Хукер. – Я не могу уйти. Мой господин дал слово, что я останусь у Исаака, и я должен остаться.

– Возможно, есть другой выход, – сказала Ребекка. – Нам надо ехать в Йорк. Мы бы уже были в дороге, если бы не сделка моего отца и сэра Уилфреда. Мы можем отправиться немедленно и поехать по тому же пути, по которому поехал твой господин. Таким образом, если он пострадал где-нибудь по дороге, мы обязательно его найдем. А если нет, то мы можем оставить здесь для него сообщение, чтобы он нашел нас в Йорке. Так, как ты будешь с нами, то слово твоего господина не будет нарушено, и мы сможем справляться о нем по пути.

– Но пойдет ли Исаак на это? – сказал Хукер.

– Я его уговорю, – сказала Ребекка. – Конечно же, он поймет, что такой поступок принесет ему больше пользы, и если Уилфред попал в беду, то мы должны попытаться ему помочь. Если бы король Ричард действительно был справедливым и благородным, как ты говоришь, возможно, он относился бы к нам добрее своего брата Иоанна.

– Если вы поможете Айвенго, то поможете королю Ричарду, – сказал Хукер. – И вы увидите, что король не окажется неблагодарным.

– Я сейчас же пойду и поговорю с отцом, – сказала Ребекка.

После ее ухода Хукер вздохнул и с тоской посмотрел на еду, которую она ему принесла. У него внезапно пропал аппетит.

Морис де Брейси и Брайан де Буа-Гильберт медленно ехали с небольшим эскортом по дороге, ведущей через лес к Торквилстоуну. Оба пребывали в хорошем настроении. Солнце стояло высоко, высок был и их дух. Де Брейси собирался устроить еще один банкет, чтобы отпраздновать свой новый статус господина усадьбы в Торквилстоуне. Они пробыли в дороге уже несколько часов, когда наткнулись на необычную сценку.

Это был Исаак Йоркский и его свита, вернее, то, что было его свитой. Испытывая недостаток в вооруженных спутниках, способных обеспечить верность охраны и носильщиков, Исаак был ограблен собственными наемниками. Он заплатил им половину суммы авансом, оставшуюся часть он должен был отдать по прибытии в целости и сохранности со своими товарами в место назначения, но эти люди посчитали, что половина суммы их вполне устраивает – к тому же им не придется рисковать наткнуться в лесу на разбойников. Они увели его лошадей и большую часть имущества, но им пришлось за это заплатить. Хукер уложил троих из них, пока сам не был ранен. Представившаяся Де Брейси и Буа-Гильберту сцена состояла из трех трупов с торчащими в них кинжалами, сидящего на земле Хукера с ухаживающей за ним Ребеккой и Исаака, стоявшего посреди дороги и причитающего.

– Это тот еврей, Исаак Йоркский, – сказал де Брейси, – и эта женщина – его дочь, которой одетый в белое саксонский рыцарь оказал честь на турнире. Человек, который с ними, мне неизвестен.

– О, благородные рыцари, – запричитал Исаак, подбежав к ним и заломив руки, – сжальтесь над бедным евреем, которого ограбили и бросили на этой безлюдной дороге. Нанятые мною носильщики сбежали, сгинули с моим скарбом, оставив меня и мою дочь на милость лесных разбойников! Конечно же, ваш христианский долг – остановиться и оказать помощь таким, как мы, ведь…

– Пес неверного, – сказал Де Брейси. – Ты нам говоришь о христианском долге? Ты, представитель проклятой расы, что убила нашего Спасителя? Какое мне дело до того, что тебя ограбили, тебя, который стольких разорил своим лихоимством?

Исаака словно молния ударила.

– Нет, нет, доблестные лорды, я не хотел вас обидеть! Пожалуйста, не оставьте нас без помощи, бедных и несчастных путников! Он ухватился за стремя Де Брейси. – Нам надо добраться до Йорка, и если только…

Де Брейси отбросил его ударом ноги.

– К черту тебя и все твое племя! Считай, что тебе повезло, что я не задавил тебя за то, что ты посмел ко мне прикоснуться!

Буа-Гильберт протянул руку и коснулся плеча де Брейси.

– Держи себя в руках, Морис. Давай не будем торопиться, чтобы не упустить возможность. Еврей богат. Разве не будет нашим христианским долгом избавить его от неправедно нажитого имущества? Почему бы нам не доставить его в Торквилстоун и там заставить заплатить выкуп за свою свободу?

Кровь отлила от лица Исаака, и, хотя его рот закрывался и открывался, он не мог издать ни звука.

– А действительно, почему? – сказал Де Брейси. – И раз уж мы нашли эту собаку вместе, то можем разделить приз.

Буа-Гильберт улыбнулся.

– Я предложу тебе сделку, Морис. Бери эту падаль себе и делай с ним, что хочешь, чтобы вырвать из него его богатство. Что касается меня, то я претендую только на то, чтобы красивая еврейка согрела мою постель в Торквилстоуне.

– По рукам, – сказал Де Брейси.

– Нет! Нет! – закричал Исаак. – Умоляю, возьми меня и делай со мной, что хочешь, но пощади мою дочь! Не позорь беспомощную деву! Заклинаю тебя, не доводи ее до гибели и унижения! Она – образ во плоти моей покойной Рахили, последний из шести залогов ее любви! Неужели вы лишите овдовевшего отца единственного оставшегося утешения? Неужели вы осквер…

– Что ты дергаешься, как скулящая шлюха! – сказал Де Брейси, наклонившись и нанося Исааку мощнейший удар по голове.

Исаак рухнул на землю без чувств.

Сидя на расстоянии, Хукер не мог слышать разговора Исаака с двумя рыцарями, но он узнал Де Брейси и Буа-Гильберта во главе их группы и понимал, что у них могут быть неприятности. Когда он услышал крики Исаака, а затем и увидел, как тот упал, то понял, что неприятности не заставили себя ждать.

– Ребекка, беги! – сказал он.

– Нет! Я не могу оставить отца!

Он с трудом встал на ноги и потащил ее, пытаясь заставить ее бежать в лес вместе с ним. Когда они добрались до защиты леса, еще был шанс, что они могут ускользнуть от неповоротливых конников, но Ребекка сопротивлялась ему изо всех сил.

– Нет, я не могу его оставить, говорю же тебе! Беги, Поньяр, спасайся!

– Ни с места! – заорал Буа-Гильберт, подъехав к ним.

Их быстро окружили.

– Ты, – сказал он, указывая на Хукера, – как тебя зовут?

– Звать Поньяром, мой господин, – сказал Хукер.

– Ты крепостной. Как так получилось, что ты сопровождаешь этого еврея?

– Он попал к моему отцу в качестве залога для ссуды, – сказала Ребекка, – вместе с некоторыми вещами, принадлежащими его господину, норманну, переживающему трудные времена.

– Как зовут твоего господина, Поньяр? – сказал Буа-Гильберт.

– Филип Донкастерский, мой господин, – сказал Хукер, импровизируя на лету.

– Не знаю такого. Эти трое, – он указал на трупы, – ты их убил?

– Он сражался, защищая имущество своего господина, мой лорд, – сказала Ребекка. – Он сохранил его, как и мула, на которого оно навьючено, и был ранен в схватке.

– Твоему господину повезло владеть таким верным крепостным, – сказал тамплиер. – Возьми его добро и проваливай. Скажи своему господину, что сэр Брайан Де Буа-Гильберт освободил его от взятых обязательств.

– Брайан, подожди! – позвал его Де Брейси.

Он подъехал к ним в сопровождении двух молодых сквайров и повернулся к своему оруженосцу.

– Ты уверен, что это именно тот человек?

– Никаких сомнений, милорд, – сказал сквайр Де Брейси. – Я запомнил этот шрам на его лице.

Сквайр Буа-Гильберта кивнул.

– Это тот самый человек, – сказал он. – Сквайр белого рыцаря.

Буа-Гильберт наклонился, протянув руку к единственному оставшемуся мулу и оторвал часть грубой ткани, которой был прикрыт груз. Показался найстиловый доспех. Он оторвал ткань, и там был щит с дубом, вырванным с корнем.

– Норманн, переживающий трудные времена, говоришь?

Ребекка отвела взгляд.

Сердце Хукера опустилось. Все, о чем он мог думать в этот момент, это о видении себя, лежащего мертвым на земле с почти отделенной от плеч головой.