Глава 4

Подъехали к бараку.

Тому самому, в котором жил и страдал Богдаш-Бараш.

– Почему тебя тянет сюда? – спросила Оля. – Ведь ты был так несчастен в этом доме…

– Наверное, я хочу побороть свои детские страхи. Считается, что альпинизмом и прыжками с парашютом увлекаются те, кто боится высоты. Считай, это мой Эверест.

– А тебе страшно?

Алексей молча кивнул.

– По тебе не скажешь.

– Держусь благодаря тебе. Ты придаешь мне сил и уверенности. Мне кажется, я и в детстве не сошел с ума только потому, что у меня была Оленька. – Раевский снова обнял ее. Он все чаще проявлял эмоции, передавая их в том числе через телесный контакт. – Да еще дядя Вася. Хочу навестить его.

– Но мы еще не подготовили дом к покраске.

– Я просто проведаю его. И передам коробку гуманитарной помощи.

– Так вот зачем ты ходил в магазин!

– Да, купил консервов, перловки, хлеба. В общем, ерунды. – Леша достал из багажника объемный пакет из супермаркета. – Надо дяде Васе помочь по-настоящему.

– Если ты об определении его в дом инвалидов, то боюсь, ничем хорошим затея не кончится. Он снова сбежит.

– Тогда просто переселить в нормальное жилье.

– Оттуда дядя Вася тоже уйдет. Для него дом – это ваш барак. Другого он не признает.

– И что ты предлагаешь, оставить его в покое?

– Да. Но навещать, привозить еду, теплые вещи. Следить за тем, чтоб не простыл. А если заболеет, отправить в больницу.

– Кстати, надо ему лекарств купить.

– Как бы не перепутал их и не отравился ненароком. Понимаю, ты хочешь как лучше, но дядя Вася неплохо справляется и без тебя.

Они прошли к бараку. Оля внимательно посмотрела на лицо Леши. Но на нем никаких эмоций. Он умудрялся даже свой взгляд контролировать.

– Дядя Вася, ты дома? – прокричал Раевский, подойдя к двери и постучав в нее.

– Кто там еще?

– Гуманитарная помощь.

Старик быстро дверь открыл. На нем был тот же пиджак, но другая футболка и штаны. Все сильно поношенное. Значит, опять на помойке подобрал, а не купил в магазине.

– А, я тебя помню, – сказал он, увидев на пороге Лешу. Олю он как будто опять не заметил.

– Да, я на днях тебе уже приносил денежку.

– Не было такого.

– Пять тысяч. От профсоюза маляров, штукатуров.

– Да? А где они?

– Ты их в карман этого пиджака сунул.

Дядя Вася полез в него и достал пять тысячных купюр.

– Надо же! А я забыл про них. Голодаю вот второй день.

В квартире на самом деле не пахло съестным. Но для Оли это было хорошо. От «аромата» дешевого рыбного супа ее воротило. Она уху из осетрины любила, но сама ее никогда не готовила из-за запаха.

– Я привез провиант тебе, держи, – и протянул пакет.

– А денежку?

– Ты эту сначала истрать.

– Да, правильно, Барашка, пока больше не надо. А то ограбят еще. Такие деньжищи при мне!

– К тебе сюда кто-то суется?

– Сюда нет. Но иногда я на маяке ночую. – Он достал из пакета бородинский хлеб в нарезке, щедро полил два куска подсолнечным маслом, посыпал солью, сложил их вместе и принялся с аппетитом есть.

– На старой водонапорной башне то есть?

– Ага. Люблю вдоль речки гулять. И по берегу банок жестяных много разбросано. Я их собираю, потом сдаю. На то и живу, не побираюсь. Но если денежку предлагают, не отказываюсь. От чистого сердца если она, то и мне хорошо, и тому, кто подал. В общем, хожу-брожу. Устаю, хромой же. И сил назад топать порою нет. Так я там укладываюсь, в башне. Есть под лестницей закуток. Я его перегораживаю фанерой и сплю себе. Но там тревожно. То пьянь заваливается, то сумасшедшие всякие.

– Какие, например?

– Бабенка тут какая-то среди ночи забежала. О стены билась, волосы на себе рвала, одежду… Рыдала. Ползла по ступенькам, обдирая в кровь кожу. Вела себя как бесноватая. Ее будто кто-то волок, но на самом деле, она одна была.

– Что ж ты ей не помог?

– Не, я психов навидался в доме инвалидов. От них лучше подальше держаться. Ей то ли мерещилось что-то, то ли на самом деле демоны существуют и вселяются в людей. Но по-любому к этим одержимым лучше не подходить.

– И что с этой женщиной потом произошло?

– Взобралась наверх и пропала. Я, грешным делом, подумал, не улетела ли на свой шабаш. Только я лег, опять кто-то вламывается. Уже мужик пожилой. Тоже какой-то подранный. И давай кричать: «Ра-ки-ра-ки!».

– Может, «Ки-ра-ки-ра»? – задала вопрос Оля. Поняла, о каких сумасшедших идет речь.

– Да, наверное. И я думаю, при чем тут раки?

– Что дальше было?

– Старик запыхавшийся был. До самого верху не дошел, спустился, выбежал.

– Вас не видел?

– Не, я за фанеркой прятался. – Умяв сэндвич «Назад в СССР», старик захотел пить и достал из пакета лимонад «Дюшес». – Мой любимый, – причмокнул он. – Сейчас, правда, не таким вкусным стал. Будете?

Оля отказалась, а Леша утвердительно кивнул. Из рук дяди Васи он готов был есть и пить все, что угодно.

– А что с той бесноватой случилось? – спросил Раевский, приняв у старика чашку с отбитой ручкой, в которой пузырился лимонад.

– Я, как рассвело, домой пошел. Не спалось мне на маяке в этот раз, тревожили часто. Смотрю, лежит. Думал, спит, пьяная. А я просто не услышал, как она спустилась. Не думал, что сбросилась с высоты. Потом только узнал об этом. С тех пор на маяк не хожу.

– Не мог ее старик столкнуть?

– Говорю ж, не поднялся он наверх. Я тоже не могу. Крутые ступеньки, а перил нет. В нашем возрасте себя беречь надо. Свалишься, сломаешь таз и будешь потом под себя ходить в доме инвалидов. А там и ходячим живется не сладко.

Оля взяла Раевского под локоток и отвела в сторонку.

– Получается, Печерский на самом деле не виноват в смерти Киры.

– И мог бы доказать это, если бы не повесился.

– Поддался отчаянию. Но мы можем восстановить его доброе имя.

– Хочешь отвезти дядю Васю в полицию?

– Да, пусть расскажет то же, что и нам.

– У него при себе нет документов, они в доме инвалидов. За ними пошлют, а потом заберут и старика. Он сбежит. А ты сама говорила, нужно дать ему жить так, как хочется.

– Значит, пойдем более сложным путем.

Ольга подошла к дяде Васе и задала ему вопрос:

– Ильича знаете?

– Кто его не знает?

– Уважаете?

– Конечно.

– Согласитесь поехать с нами к нему?

– Зачем?

– Того деда обвинили в убийстве бесноватой.

– Я в свидетели не пойду, – тут же встал в позу дядя Вася. – Пусть дед сам выпутывается. Я ему не помощник. Да и кто мне поверит? Я ж в отделении психиатрии находился…

– Просто поговорите с Ильичем. Он сам разберется, как распорядиться информацией.

– Не-не, дядя Вася может только дом покрасить и побелить.

– А если мы Ильича попросим вас из дома инвалидов вызволить? Чтоб документы вам отдали, пенсию стали платить?

Старик задумался.

– Дядя Вась, ты мне доверяешь? – обратился к нему Леша.

– Ты ведь Бараш?

– Он самый.

– Тогда да.

– Поехали. Обещаю, я позабочусь, чтобы все было нормально.

– Ладно, – согласился-таки старик. – Но в ментовку меня заманить даже не пытайтесь. Я там ничего говорить не буду, а то и симулирую припадок. Я знаю, как психов колбасит, запросто изображу…

Раевский поклялся. Они быстро собрались и покинули барак. Оля немного отстала от мужчин, чтобы позвонить Ильичу.

* * *

Грачев-старший ждал их на крыльце. Сидел в кресле-качалке, пил чаек. В его ногах лежала собачка Шурка. Гостей она встретила беззлобным, но громким лаем. Изображала охранника. Нос ее распух. То ли пчелы покусали, то ли Бегемотик подрал. Кот валялся на ступеньках крыльца, умывая мордочку. Она, как показалось Леше, стала шире за эти дни. Исхудавший за зиму кот отъедался, клянча еду в каждом дворе.

– Здравствуйте, ребята, – поприветствовал визитеров Ильич. – Васек, рад видеть тебя в добром здравии.

– Я в добром здравии, потому что из дома инвалидов сбежал. Там всех таблетками травят. Знал об этом?

– Таким, как ты, дают успокоительные.

– А мне они не нужны. Я нервный был оттого, что меня держали в этом доме пыток.

– У тебя с детства третья группа инвалидности, Вась. Тебе таблетки показаны. А ты их пить отказывался, вот тебя и сажали на конские дозы. – Ильич решил разъяснить молодым людям, о чем разговор: – Ему квартиру, как и остальным, дали. Барак расселили, а этот чудик остался. Как только ни пытались переселить, ни в какую. Родственников нет, поэтому соцслужбы его определили в дом инвалидов. Там прекрасный уход и кормят хорошо. Так нет, не живется ему… – И дяде Васе: – Когда сбежал?

– Первого мая. Персонал пьяный, я и дал деру. Хотел сначала только на демонстрацию сходить, а потом подумал: зачем возвращаться? У меня дом есть.

– Он вот-вот рухнет.

– Простоит дольше ваших панелек.

– Половина барака уже провалилась.

– А моя половина крепко стоит. Не поеду я никуда. Ни в квартиру, ни в пыточный дом.

– Как скажешь, – не стал спорить с ним Ильич. – Молодой человек готов взять за тебя ответственность. Я тоже помогу. Так что успокойся и выпей чаю. Вы, ребята, тоже присаживайтесь, угощайтесь.

Кроме кресла-качалки на веранде были еще стулья и стол. На нем самовар, чашки. В хрустальных розетках мед и варенье. Имелось еще печенье. Самое обычное, недорогое. Без всяких шоколадных крошек, кунжутных семечек, глазури.

Оля не стала отказываться. Уселась, налила себе чайку со смородиновыми листочками, вооружилась ложкой и стала уплетать медок. А Васек с Лешей, напившиеся сладкой газированной бурды, от угощения отказались.

– Так что произошло на маяке с пятницы на субботу? – спросил Ильич.

– Что-то странное. В бабу бесы вселились. И она, одержимая ими, решила полететь на шабаш!

После этого пролога последовала основная часть рассказа. Дядя Вася в нем ничего не изменил, кроме незначительных деталей. Ильич слушал его внимательно, не перебивал. Когда тот закончил, сказал:

– Киру Печерский все же не убивал. Как и ее брата. Но обоих довел до самоубийства.

– И Родю? – уточнила Оля.

– Да. Обнаружился его дневник. И в нем много всего… Не просто так Печерский вину за собой чувствовал. Знал, что именно он довел ребенка.

– Родю? – переспросил дядя Вася, до которого доходило с небольшим опозданием. – Это вы про кого?

– Мальчик, который двадцать лет назад сиганул с той же башни.

– Я его помню.

– Он часто выступал на городских мероприятиях, – сказал Ильич.

– И на маяк бегал. Я там с ним познакомился. Меня каждый год отправляли башню подшаманивать. Еще плотников да каменщиков. Но они все тяп-ляп делали, чтобы побыстрее закончить. Да и пили они все. С обеда, который начинали в одиннадцать. А я с душой работал. Бывало, задерживался допоздна. Еще тогда я себе уголок под лестницей присмотрел. Но в те времена там дверка была. За ней хранился инвентарь, и я мог заночевать на матрасе. Утром выходил на этот, как его?.. Купол? Нет. Балкон?

– Можно и так сказать. Галерею.

– Вид открывался – закачаешься!

– Давай вернемся к мальчику Родиону.

– А что мальчик? Он вечерами прибегал. Летом репетировал, очень расстраивался, если не получалось. А осенью вообще скуксился. Плакал, стоя на галерее. Я как-то спросил, что с ним. Не ответил. Отвернулся. Не хотел говорить, и я не стал докучать. У меня правило есть – не лезть в чужие дела.

– Васек сердобольным был раньше. – Ильич обратился к Оле с Лешей. – Всем помочь хотел. Но как-то нарвался. Двое били пацана. Васек хоть сам и слабый, на выручку кинулся. Отпинали и его. Потом чуть не посадили. Ментами оказались. На них якобы напали четверо, но все разбежались, один остался. И тут Васек. Решили, что один из этих вернулся. Наваляли, после вздумали всех посадить. Я тогда очень постарался это дело урегулировать. Но того, избитого, все же за решетку упрятали. Он уже был судим, мои коллеги (еле язык повернулся назвать их так) жаждали крови, потому что им фейсы попортил. Но Васька я отстоял.

Тот закивал.

– Поэтому, Ильич, из ментов я только тебе доверяю.

– Я это ценю.

– Помню фразу: «Бойся равнодушных, с их молчаливого согласия происходят все преступления на земле!» Мне она казалась очень умной и справедливой. И что в итоге? Меня избили и чуть не посадили за мое неравнодушие. Я урок понял. Больше никуда не лез.

– Ты помогал мне, голодному, нелюбимому мальчишке, дядя Вась, – проговорил Леша и легонько похлопал старика по сгорбленному плечу. – Ты не равнодушный.

– Я мог сделать больше для Барашка. Но я просто кормил его супом. А Родю хлебом с кетчупом. С ним он мог сожрать что угодно. Даже картон. Замерзнет, бывало, я ему чаю из термоса и бутерброд. Просто сидим, едим, он о театре рассказывает, я слушаю. Оба мальчишки интересными были, каждый по-своему. Барашек мне нравился больше. Он маленький, чистый. И несчастный. Не выдумано… А по-настоящему. А Родя сам себе нашел беды, сам в них поверил… – Дядя Вася цапнул печенье и начал его посасывать. – Наверное, это все из-за несчастной любви. Возраст был у него такой, когда это самое в жизни важное. А Роде еще и не девочка нравилась…

– Да, взрослый мужчина.

– Нет, парень.

– Парень? – переспросил Ильич, не сдержав удивления.

– Да. Он разве не из-за него с собой покончил? В тот вечер они на башне вместе были. Я видел их. Хотел к себе в каморку пойти, но решил не мешать.

– И что они делали?

– Ругались. Потом вроде обнимались. Я долго не смотрел, ушел.

– Парень, говоришь? Не мужчина?

– Нет. Постарше, конечно, Роди, но тоже молодой.

– Как ты определил, если находился внизу, а ребята наверху? И было темно?

– Луна светила ярко. Я видел обоих. Второй выше. В модной куртке, не подростковой. С прической такой интересной…

– Васек, а ты не подумал о том, что ребята не обнимались, а боролись?

Тот пожал плечами:

– Я в чужие дела не лезу. Увидел, развернулся и ушел. Моя хата с краю.

– Мог бы описать того парня так, чтобы специалист фоторобот составил?

– Никакой ментовки! – замотал головой дядя Вася. – Не поеду ни за что!

– Я могу нарисовать портрет, – вступила в разговор Оля. – У меня есть приложение на телефоне.

– Не надо!

– Не нравлюсь я вам, да? Не доверяете женщинам, как и ментам?

– Я вас боюсь, как и их. Но дело не в этом. Вон он, тот парень. По улице идет. У него другая прическа и куртка. Он вообще очень изменился… Но это тот, с кем находился Родя на маяке в ночь своего самоубийства.