Глава 5

Эта дача…

Сколько воспоминаний связано с ней!

Роман Попов пережил самые яркие эпизоды юности, взлеты и падения, именно в доме под номером одиннадцать в поселке «Лира», который как деятель искусства получил от государства Павел Дмитриевич Печерский.

Маэстро! Или Карабас-Барабас, как называла его Эмма Власовна.

В Маргариту Роман был влюблен, как и Марк. А как не втюриться в ту, кого превозносит Маэстро? Она яркая, талантливая и… красивая? Да, пожалуй! Но по-своему. Рома и не рассмотрел бы в Марго очарования, если бы не Павел Печерский. Но его мнение было очень важно всем воспитанникам. Даже Роде, любимчику. И он тоже проявлял интерес к своей бессменной партнерше. Хотя, по ее словам, он всего лишь поддерживал ее. И то в последнее время. А раньше они друг друга едва терпели. Оказалось, правда. Запись в дневнике Роди это подтверждает. Но Попов с Марком не верили в это и боролись за внимание примы. Второй более активно. Но оба получали отказ.

Из-за Роди!

Таков был вывод. И ни один из парней не думал о том, что Маргарите просто неинтересны оба. Она вообще ни в кого не влюблялась. Кроме актерства, девушку ничего не увлекало. Марго и замуж-то вышла потому, что поняла: она ничем не выделяется среди таких же студентов. Более того, не дотягивает до уровня некоторых.

Роман зашел в дом. В нем мало что изменилось. А в гостиной совсем ничего. Именно тут они репетировали когда-то, и он узнал, что ему достается роль не осла Серого, а Санчо Пансы. Жаль, он так и не сыграл его. После смерти Роди закончилась эпоха Маэстро, а, как следствие, и детско-юношеского творчества. При Дворце культуры открывали студию еще пару раз, но ребята, что ходили в нее, могли только на детских праздниках играть. То были зайчики и лисички, братья-месяцы максимум, Золушки и принцы, но не Дон Кихоты, Онегины, Кончиты, Покахонтос.

– Добрый день, – услышал Рома голос сына Маэстро – Леонида. Он знал, что тот дома. Поэтому пришел.

– Здравствуй. Помнишь меня?

– Нет.

– Рома Попов. Подопечный твоего отца.

– Вас много было, поэтому я не всех…

– Не, меня ты точно должен помнить. Но я изменился. Был худеньким. И мне для роли Санчо Пансы накладной живот требовался. Ты ж его и сварганил из поролона?

– Ты тот мальчик, которому досталась роль Родиона?

– Ага.

– Да, ты сильно изменился.

– Полысел, потолстел. Увы.

– Я тоже немного раздался… И вот тут, – Леня хлопнул себя по темечку, – лес не так густ, как раньше.

– Нет, ты выглядишь отлично. Годы над тобой не властны.

– Скажешь тоже, – отмахнулся Леонид, но комплименту порадовался, это было заметно. – Чего пришел? Выразить соболезнования?

– Могу сказать и так. Но, если честно, я думаю, что мир стал лучше после того, как ушел Маэстро.

– Что ты такое говоришь? – воскликнул Леонид.

– Говном был твой папаша. Помер и ладно. Я пришел, чтоб тебе глаза на него открыть. Чтоб ты не горевал.

– Мой отец не был идеальным… Но и говном… не был тоже.

– Ты просто его не знал.

– Я? Да лучше вас всех.

– Нет. С тобой он виделся от случая к случаю. А мы были его птенчиками. Он нас чуть ли не с клювика кормил. Тебе, Ромочка, вот этого червячка, Марго другого, а Роде, как самому любимому, жирненькую гусеницу. Понимаешь, конечно, что я метафорически выражаюсь.

– Я же не дебил, – буркнул Леня. Затем сел на кресло, которое любил Маэстро. Роман опустился на диван, стоящий рядом.

– Родя вел дневник. Он нашелся только после смерти его сестры. Я читал его.

– И что там?

– Много того, о чем даже мы, питомцы твоего отца, могучая кучка, не знали. У Маэстро и Лени были отношения.

– Какие глупости!

– Я бы дал тебе почитать дневник, но у меня его нет при себе.

– Отец любил Родю, да. Но как сына.

– Но у него же был ты! Кровь от крови, плоть от плоти…

– Да, но меня он не любил. Считал никчемным. А Родя был талант.

– Если так, почему ему в конечном итоге дали роль бессловесного осла?

– Мальчишка стал хуже играть, и папа хотел показать ему, что будет, если он продолжит в том же духе. Ты не стал бы Санчо Пансо, поверь. Вы все были ему не важны. Только Родя. Свет в окне.

– Что еще раз доказывает…

– Что он любил его как сына! – повысил голос Леня. – Он сам ему сказал это. Я слышал. Вы тут все сидели. Читали по ролям. Кроме Роди, разумеется. У осла слов не было. Вы над ним подшучивали. А долговязый Марк зло стебался.

– Да, мы не проявляли сочувствия к Роде. Даже радовались тому, что его опускают. Мы с Марком точно. А Марго было все равно. Она хоть и сблизилась с Родей, но не настолько, чтобы стать его подругой, а уж тем более девушкой.

– Вы довели его до истерики!

– Не мы, Павел. На наше мнение ему было плевать. Главное, что думает о нем Маэстро. Он боготворил его, понимаешь? И ждал защиты. Но тот позволил нам подтрунивать над ним. Даже провоцировал на это. Вот Родя и психанул…

– И покончил с собой. Так что отец и с талантливым, пусть и не кровным, сынком повел себя неправильно.

– Слушай, а откуда ты знаешь о том, как проходил тот вечер в этом доме? Тебя же не было. Ты в Москве находился тогда.

– Отец рассказывал.

– Ты сказал «я помню». И далее о том, как мы стебали Родю.

– Оговорился.

– Проговорился, Леня. Ты приехал, но не показался. Увидел, как мы читаем, стебем Родю, как он убегает и… Как его догоняет Маэстро? Он вышел следом. Но вскоре вернулся. Тогда он сказал Роде, что любит его как сына?

Леонид колебался.

– Я все знаю. И уже двадцать лет храню твою тайну. Сейчас, когда Павел умер, пришел, чтобы сказать тебе об этом. Ну и раскрыть глаза на то, каким он был говном.

– Так, стоп! – Леонид выставил вперед ладонь. Маленькую, пухлую. Сам вроде крупный, а ручки крохотные. – Какую еще тайну? Ну, приехал. Не показался. И что? Расстроился, когда услышал слова отца. От него я таких не слышал. Теперь, когда ты сказал, что между Родей и ним были отношения (хоть я в это и не верю), все играет другими красками… Получается, папа отшивал его. Но мягко, стараясь не ранить. Типа, я тебя люблю, но как сына, и не рассчитывай больше ни на что.

– А ты взревновал.

– Да. Поэтому прыгнул в машину и уехал назад в Москву.

У Леонида уже в восемнадцать была тачка. Его мама позаботилась об этом. С бывшего мужа скачала какую-то сумму, сама вложилась, и ребенок-жеребенок стал обладателем новой «десятки». В столице она не считалась крутой, но в Приреченске… Каждая вторая девочка готова была прыгнуть в нее и уехать с крутым пацанчиком хоть на край света. Леня, правда, этим не пользовался. Он мотался в их края, чтобы видеться с отцом…

И как же он раздражал его этим!

– Не уехал ты в Москву, – возразил Роман. – Последовал за Родей.

– Ничего подобного! – в глазах Печерского ужас. Руки ходят ходуном, но он пытается их сцепить. Зажать в замок свои маленькие пухлые пальчики…

– Леня, я видел вас на башне. Родя грозился покончить с собой, скинувшись с нее. Но я не верил ему. Думал, вот же позер. Хоть как-то к себе внимание хочет привлечь. После его сцены мы разошлись. Уже не до репетиции было. Марк вызвался проводить Маргариту. Они к шоссе отправились. А я по берегу пошел к башне. Явился вовремя. Как раз увидел, как ты сталкиваешь Родиона с башни.

– Я этого не делал!

– Я собственными глазами видел это. На тебе была та крутая куртка, гоночная. Как у пилота «Формулы-1». В Приреченске ни у кого такой не было. Родя хватал тебя за нашивку, а я думал, только не оторви, попортишь потрясную вещь. Вроде он этого не сделал? Полетел с башни, брякнулся. Ты убежал. Я все это видел, но никому не рассказал. Потому что Родя хотел покончить с собой, а ты просто ему помог. Сделал одолжение, можно сказать.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно.

Роман все еще не верил в успех. Думал, не прокатит. Когда Грачевы, Михаил Ильич и Николай, попросили его сыграть роль, он очень в себе засомневался. Одно дело – по тексту шпарить, другое – импровизировать. Он пытался с одной стороны подлезть, с другой – менял тактики. И только сейчас понял, как нужно себя вести, чтобы вызвать Леонида на откровенность.

– Хочу тебе признаться – ты мой кумир! – выпалил Роман.

– Чего? – не сразу повелся Печерский.

– Я ж сам собирался столкнуть Родю. Бесил он меня страшно. И хоть тогда я не знал об их с Маэстро любовных взаимоотношениях, но понимал, что-то не то. Не может мальчишка, пусть и талантливый, так вознестись. Он же не Моцарт! Подумаешь, хорошо играет роли. Не сочиняет же музыку. И не изобретает машину времени. А эти его истерики! Чуть что – покончу с собой! – Это не было правдой. Родя вообще о таком не говорил. Попов просто вспомнил слова из дневника. – Я думал: так умри же, если тебе не мила жизнь. Но нет! День проходит, Родя снова с нами.

– Противным он был, да?

– Ужасным. Его никто не любил, кроме сестры Киры. Она, кстати, сама покончила с собой. Так что рано твой отец сдался. – Лицо Леонида дернулось. Роман понял, что тему надо развить: – Он что, так отчаялся? Или просто хотел всех напугать? Я в юности вены резал, якобы с собой кончал, но был уверен, что спасут. Ведь знал, что мама придет с работы и обнаружит меня в ванной…

Тут Роман не врал. Он на самом деле в семнадцать резал вены. Потому что был толстым и уже тогда начал лысеть. А плешивые жирдяи не нравятся ни мальчикам, ни девочкам. Тогда он еще не определился с ориентацией. Да и теперь… Потому что Роману нравились особи обоих полов, но как понять, гей ты или натурал, если ни с кем не спишь?

– Отец поступил так же, как и ты, – принял подачу Леня. – Обставил все красиво. Он же режиссер. Поэтому предсмертная записка на стене и алой краской написана. Картинно разлит самогон, который он до этого пил. И он такой в петле. Но на стуле. Что-то кричит, кулаками себя в грудь бьет. А я думаю – давай, прыгай.

– Не стал?

– Неа.

– Пришлось помочь? – Опять рот дернулся. – Ты выбил стул из-под его ног, да?

Леонид молчал.

– Я бы на твоем месте так и поступил. Павел столько лет возился с чужими детьми, когда есть ты, родной сын.

– Это было давно. Отец ни с кем не занимался почти двадцать лет. Закрылся от всех.

– В том числе от собственного сына. Хотя должен был потянуться. Ведь никого, кроме тебя, у него не осталось на этой земле.

– Я столько лет вымаливал его расположение, – простонал Леня. – Многого не требовал, хоть каплю внимания. Искреннего, а не вынужденного. Как оказалось, мама шантажировала отца. Когда он занимался рекламой, то участвовал в каких-то оргиях. Запись одной из них попала к ней (каким образом, не знаю), и за яйца она папашку держала именно благодаря ей. Умирая, мне передала. Чтоб я пользовался. Но я не стал. Сжег ее.

– Не посмотрев?

– Нет. Я не хотел видеть отца в неприглядном свете. А кассету бросил в костер на его глазах. Думал, он меня зауважает. Но нет. Он только выдохнул с облегчением. И продолжил меня терпеть. Теперь уже из благодарности за мой поступок.

– У Павла Печерского сломана голень. Такую травму самому себе не нанесешь. Значит, стул из-под его ног кто-то резко выбил. Да так расстарался, что и по ноге пнул, и хрупкая старческая косточка раскрошилась. Это был ты, так ведь?

Леонид напрягся. Глаза его стали холодными. Руки перестали дрожать. Роман понял, что прокололся.

– Откуда ты знаешь про травму? – холодно спросил Печерский.

– В полиции есть знакомый, он сказал.

– И послал тебя ко мне, чтобы выбить признание?

– Что за ерунду ты говоришь? Я пришел, чтобы рассказать тебе о дневнике Роди. И о многом другом… – Роман рассыпался. Он терял уверенность и уже не мог находиться в образе.

– Ужасный ты актер, Рома Попов. Тебе только ослов играть. Не убивал я отца. И Родю не сталкивал. Они сами ушли, без моей помощи. Так своему приятелю-менту и передай.

– Не надо, я все слышу сам, – проговорил Костя Пыжов, зайдя в дом. В его ухе был наушник. Весь разговор прослушивался и записывался.

– Подловить меня хотели, мусора проклятые?

– Говорит, как герой старого криминального сериала, типа «Улиц разбитых фонарей», – проворчал Ильич, следующий за старшим лейтенантом. – Любишь их, да? – спросил он у Лени. – А ты помнишь, как проклятые мусора вели себя в них? Пинали подозреваемого до тех пор, пока он не подписывал признание.

– Вы не посмеете! Не те времена.

– Они нет. – И показал на Леву и Николая. – Я – запросто. В органах уже не служу. Но отметелить могу, силы есть еще.

– Я требую адвоката.

– Ты ж сам юрист, – напомнил Грачев-младший.

– Помогите! – завопил Леонид.

– Тебя никто не услышит. Мы сунем тебя в петлю, вздернем, и все решат, что ты покончил с собой.

– Угрожаете?

– Предупреждаем.

– Хотите признательных показаний? Даже если я их дам, то оспорю. Еще и накатаю на вас жалобы. Вы запугиваете меня.

– Ты дай, а там разберемся.

– Родю я столкнул, да. Жутко его ненавидел. Отца тоже. Хотя всегда думал, что любил. Но он начал демонстративно вешаться. Разыграл спектакль перед тем, кого долгие годы игнорировал. И, зная, что в Приреченск приехала журналистка из Москвы, так все обставил… Картинку продумал. Чтоб в кадре смотрелось красиво. Стоял на стуле, стоял. Ныл…

– Сынок в него явно, – прошептал Николай. Ильич кивнул.

– А прыгнуть ссал. Как и Родя. Я покончу с собой… Бла-бла! Одна ножка на весу, а вторая на стуле. По ней удар и пришелся. С дуру шарахнул. Психанул, бывает… Я, может, и так себе человек. Но я не слабак. В отличие от них. Если б решил с собой покончить, так бы и сделал.

– Родю ты убил, чтобы избавиться от конкуренции. А отца, чтобы заполучить наследство? Ты ленивый, работать не хочешь.

– Хороший бонус. Но деньги для меня не главное. А сейчас… С вашего, так сказать, позволения, я начну себя спасать!

С этими словами он кинулся к окну. Закрытому! Прыгнул в него. Разбил стекла. Поранился осколками, при падении повредил ногу. Ту же самую, что сломал отцу, отправляя его на тот свет. Но это Печерского не остановило. Вскочив, он, припрыгивая, бросился к калитке с криком:

– Помогите, люди добрые! Менты творят беспредел!