Деяние — скорее спиритическое, чем амурное, — свершенное баронессой фон Крюденер, позволившее на какое-то время подчинить своему влиянию самого могущественного самодержца своего времени, само по себе уникальное, хотя и вполне отвечает духу эпохи. Европа все еще страдала от революционных импульсов либерализма, и только эксцентрические личности мирились с тупостью монархов и реакционностью правительства. Мы с вами уже познакомились с двумя эксцентричными интриганами эпохи Наполеоновских войн — графом Монгайром и бароном де Бацем, которые, оставив секретную службу, вновь появились в финальных сценах трагикомедии.

Монгайр, никогда не терявшийся, постоянно балансировал между порядочностью и угрызениями совести и всегда был готов выступать за правду, выраженную в заявлении: «Воображение мерзавцев бесконечно богато, и они наделены чрезвычайно редким и изобретательным талантом проникать в сознание законопослушных людей». Он ухитрился первым попасть во внимание Людовика XVIII, когда тот после двадцати трех лет изгнания и забвения вернулся наследовать французский трон. Союзники, клявшие на все лады Наполеона, теперь жаждали реставрации Бурбонов, и Монгайр, после долгих лет военных терзаний и бурь, засиял всеми радужными цветами роялизма. Он даже осмелился дерзко заметить Людовику, которого без конца порочил и высмеивал своим пером: «Ваше величество обладает слишком богатым чувством юмора, чтобы не понять меня!» С чрезмерным усердием он принялся восхвалять добродетели Бурбонов, как когда-то превозносил до небес Наполеона, после того как завоеватель согласился освободить его от долгов. Таким образом, он сразу же заслужил высокую должность и благосклонность, а также приличествующую стипендию, чем пользовался все время, пока Людовик XVIII занимал трон.

Получив возможность похваляться своей преданностью и священными жертвами ради дела роялизма, он ухитрился избежать каких-либо репрессий. В сотрудничестве с королем он написал памфлет, «манифест, модель обидчивого отречения», который раскрыл его старания в поддержку изгнанных Бурбонов. В памфлете он страстно выражал привязанность к Моро — который умер год назад — и к Пишегрю, чье уничтожение он завершил, можно сказать, собственноручно. «Я прожил достаточно долго, чтобы видеть претворение в жизнь целей этих генералов, чтобы стать свидетелем возвращения моего суверена на трон святого Людовика…» Он утверждал, что единственным способом избавиться от Бонапарта было «подтолкнуть его к чрезмерности», оправдывая, таким образом, свою якобы «преданность делу, замыслам и династии Узурпатора».

«Я угадал тайну его сердца; он грезил короной, и я решил водрузить ее на его голову», — продолжал он. На что Климент де Лакруа задался справедливым вопросом, а не существовало ли между Людовиком XVIII и Монгайром некое «непризнанное соучастие». Ведь этот самый дьявольский в мире интриганов шпион знал так много секретов и приложил руку к такому количеству интриг. «Возможно, его колчан до сих пор хранит ядовитые стрелы», возможно, он являлся «посредником в некоем темном и сомнительном деле, раскрытие которого вызовет огромный скандал». Но это так и осталось покрыто тайной. Однако вполне возможно, что Наполеон был бы не столь строг, отвешивая награду Шульмейстеру за его бесстрашный военный шпионаж, если бы он никогда не сталкивался с Монгайром и его двуличностью.

В отличие от этого печально известного предателя барону Жану де Бацу нечего было скрывать или объяснять после реставрации Бурбонов. Он был куда более заядлым роялистом, чем любой из Бурбонов. Он сражался против революции как паладин, он подрывал Конвент, подкупал Комитет и фанатично превозносил Террор. С установлением Империи он вовремя отошел от дел, поскольку казнь герцога Энгиенского в 1804 году подавила все надежды роялистов, и мало что можно было поделать против непробиваемой административной силы Бонапарта.

Поэтому де Бац представился двору воскресшей династии с видом человека, который ничего не просит, ибо он заслуживает даже больше того, что ему могут дать. Однако 17 сентября 1814 года он был пожалован в рыцари Святого Людовика. И по приказу короля уже в следующем марте ему присвоили звание фельдмаршала. В тот месяц Людовик остро нуждался в неустрашимом фельдмаршале. Наполеон уже покинул Эльбу; и 17 марта бурбонский правитель снова отправился в изгнание. Де Бац последовал за королем в Гент и повел себя самым находчивым образом, потому что 2 ноября 1815 года — когда остров Святой Елены был уже заселен — его повышение до звания фельдмаршала было подтверждено. Он незамедлительно потребовал назначения и 19 марта следующего года получил в командование департамент Канталь.

Хотя Бац испытывал благодарность за удовлетворение его настойчивой просьбы, он остался в Париже и к 1 августа еще не приступил к своим обязанностям. В свете недавних событий он женился и также умудрился вызвать недовольство командующего 19-й дивизией, который в письме военному министру пожаловался на нерешительность и ненадежность барона. Прирожденный конспиратор, барон действовал соответствующим образом, но теперь, когда военный министр предъявил ему ультиматум — занять свой пост или подать в отставку, он немедленно отправился в Орийяк, куда прибыл 4 августа 1816 года.

Париж, видимо, притягивал его, как он притягивал многих других, и в апреле 1817 года барон вернулся в столицу под предлогом важного судебного разбирательства. Там он протянул до ноября, когда внезапно топор Бурбона опустился на голову того, кто неоднократно избегал революционной гильотины. Бац был смещен со своего поста и отправлен в отставку с урезанным наполовину содержанием. После чего он удалился в свое имение, которое приобрел под вымышленным именем в самый разгар Террора.

Говорят, он не пользовался уважением местных крестьян — такой упертый роялист не мог вести себя демократом. Ходили также слухи о крупном подлоге и больших неприятностях, с ним связанных. Король не смог ему помочь, но посоветовал прибегнуть к самоубийству, чтобы спасти свою честь. Жан Бац умер 10 января 1822 года от апоплексического удара. Но, по всей видимости, он испытывал значительные затруднения, и поскольку был похоронен у дороги, а не на освященной земле, есть все основания полагать, что великий конспиратор собственноручно свел счеты с жизнью.