Глава 69
Диверсии
Уже в 1915 году великая война переросла в самую ужасную форму борьбы — изнурительное состязание на истощение, первыми потерями которого были маневр и стратегия, а конечная цена вылилась в потерю лишнего миллиона жизней. Обладая на Западе численным превосходством, союзники пребывали в блаженной уверенности, что не менее трех мертвых немцев заплатят за гибель четырех французов или англичан, и впоследствии, в некотором неопределенном будущем, останется лишь обширная страна «мертвецов», именуемая Германией, в которую войдут победителями уцелевшие солдаты Антанты. Но эта программа методического уничтожения людских ресурсов совсем не учитывала такой проблемы, как саботаж или намеренное уничтожение важнейших материальных ресурсов противника.
Слово «саботаж» (происходит от слова «сабо», обуви фабричных рабочих, которые устраивали забастовки) до сих пор считалось согласованным с действием простого и обездоленного люда, пропахшего навозом сельскохозяйственного крестьянина или перепачканного углем фабричного рабочего, которых подбили втоптать в грязь деревянными сабо имущество привилегированных классов. Мировая война, однако, открыла нам, что худшие из анархистов — это глупые генералы или их неуправляемые подчиненные и что нельзя встретить более опасных злоумышленников, чем официальные лица правительства, заявляющие о праве убивать или разорять, реквизировать или разрушать исключительно ради духа патриотизма. Но война научила нас не только этому. Всякий раз, когда саботаж действовал эффективно, он являлся изобретением людей с научным образованием и даже с развитым чувством вкуса. Талантливый руководитель «саботажников» эпохи мировой войны 1914–1918 годов — иначе говоря, диверсантов — должен был иметь несколько пар лакированных «сабо», ибо он был завсегдатаем в каком-нибудь авторитарном клубе, регулярно ходил в свой «офис» в Нью-Йорке, как какой-нибудь адвокат или коммерсант, совещался там со своими агентами, как если бы это были клиенты или торговцы, а не шпионы, террористы и изготовители бомб, и нередко принимал приглашения отобедать в шикарном отеле «Ритц-Карлтон».
О такого рода диверсиях в ту пору в Европе, а особенно там, где шла война, мало что можно сказать. В самом деле, кто мог обнаружить причину случайной «катастрофы», организованной рукой любителя или профессионального агента-диверсанта в том месте, где взрываются бесчисленные снаряды, бомбы и пылают пожары? Кроме того, подрывные действия или поджоги — даже если они выглядели нарочито случайными или лишь подозрительно похожими на «акты» диверсии — вызывали яростные репрессалии в районах, где не велось боевых действий. Так что британцы и французы довольно неохотно поощряли или организовывали такие тыловые диверсии, поскольку шансы нанести урон врагу выглядели весьма незначительными по сравнению с теми новыми штрафами и поборами, установленными немцами на оккупированных землях Бельгии или Франции.
Французский генерал Б.Э. Пала считает, что в жуткие месяцы 1916 года Верден спасли два счастливых обстоятельства: удачное уничтожение всех германских 42-сантиметровых гаубиц прямым попаданием французских дальнобойных орудий и взрыв большого артиллерийского парка близ Спенкура, где для гаубиц держали 450 тысяч тяжелых снарядов. Такая небрежность уже сама по себе является своего рода диверсией, нередкой в зонах боевых действий, и вызывается беспечностью подчиненных или глупостью начальника. Однако что же послужило детонатором первых из немецких снарядов? Спенкурская катастрофа никогда не была публично заявлена как мастерский удар секретной службы Антанты, обнаружившей идеальную цель для прямой бомбежки с воздуха, или как результат ловкой диверсии. И генерал Пала едва ли не одинок, признавая огромное влияние этого взрыва на возможность удержания французами в своих руках ключевой позиции Западного фронта.
Союзники, видимо, испытывали некоторые сомнения насчет этичности диверсий и предоставили главные достижения в этой области Германии; впрочем, Комптон Макензи в своих военных мемуарах рассказал о своем коллеге из британской разведки, который разработал план взрыва моста близ Константинополя. Этот офицер действовал крайне обдуманно. Он раздобыл образцы разных сортов угля, которым пользовались в той части Турции, отобрал несколько крупных кусков и отослал в Англию, где они послужили оболочкой для бомб, которыми он пообещал снабдить нанятого им наемного левантинца-диверсанта.
Диверсия оставалась изолированным приемом нападения, но она с неизбежностью породила агента контрдиверсии. В 1915 году германский военный атташе в Берне познакомился с неким высланным русским, который, казалось, был готов выполнить любое поручение, направленное против царя. Он хорошо знал все области России. Не попытать ли счастья на Сибирской железной дороге? Этот потенциальный шпион и агент-диверсант утверждал, что ему знакома каждая верста Транссибирской магистрали. Когда ему объяснили цель задания, он согласился тайно вернуться в Россию и пробраться через Сибирь до Енисея, где он взорвал бы железнодорожный мост. В результате такой первоклассной диверсии приток боеприпасов из Владивостока на Западный фронт России остановился бы на многие месяцы.
Русский по фамилии Долин получил исчерпывающие инструкции, деньги на дорогу и щедрое вознаграждение, причем ему была обещана двойная сумма в случае, если он взорвет мост через Енисей и сумеет бежать. Долин смело отправился в Россию и явился к руководителям охранки и генералу Батюшину. Так был ли Долин попросту ловкачом и обманщиком, который струсил? Вовсе нет — будучи преданным патриотом и агентом, он с самого начала водил немцев за нос. Это был надежный агент русской разведки, которого отправили жить в Швейцарию, дабы он внимательно наблюдал за социалистическими революционными кругами.
