Разоблачение секрета источников тех документов, с помощью которых он добивался поразительных успехов, вызвало неслыханный скандал. Но дело кончилось ничем, ибо из Потсдама правил трусливый Фридрих-Вильгельм, не забывший страха, пережитого им в дни народного восстания. В 1850 году Штибер был даже назначен полицейским комиссаром; должность эта настолько соответствовала его природным наклонностям, что он, не имея возможности предвидеть будущее с его головокружительными перспективами, был уверен, что теперь, к тридцати двум годам, он достиг вершины своих желаний.

В следующем году он поехал в Англию, посетил там всемирную выставку и с большим рвением следил за Марксом и радикальными группировками немцев-эмигрантов, избравших своим местопребыванием преимущественно Лондон. Но в донесениях начальству он жаловался, что британские власти не содействуют его планам преследования ведущих подрывную деятельность соотечественников. Потом Штибер решил, что начальство относится к нему с пренебрежением, и перебрался в Париж, где под видом эмигранта был дружески принят в кругах радикалов и социалистов. Получив список их единомышленников, оставшихся в Германии, Штибер поспешил домой, руководить массовыми арестами. Вскоре по его милости сотни немцев были вынуждены покинуть страну. Так что можно смело утверждать, что Штибер напрямую посодействовал многим лучшим немецким умам эмигрировать в Америку лет за десять до начала Гражданской войны.

Таким образом, «король ищеек» оказался всего лишь собакой на сене. С тех пор прусский трон стал его алтарем, а милость восседавшего на этом троне монарха — его домашним божеством. Штибер был прирожденным ловкачом и ярым роялистом, который использовал своих шпионов и полицейских, чтобы сделать каждого подданного империи своей подобострастной копией. Вероятно, прусская армия в этот период значила для него не более чем сила, которая могла быть использована как жандармерия против тех, кто угрожал правительству. Немудрено, что он был в восторге, когда сторонники Луи-Наполеона совершили в 1852 году государственный переворот и превратили Францию в империю. Возникла возможность уничтожить убежище радикалов — все французские центры революционной пропаганды, расположенные в столь неприятной близости к Германии.

Проблемы Штибера становились интернациональными только тогда, когда какой-нибудь пруссак, чью свободу он надеялся ограничить, ускользал от его агента и проникал через границу. Он горько жаловался как на тех либералов, которые оставались в стране, так и на тех радикалов, которые спасались бегством. Сбежавшие в Северную Америку немцы вызывали у него отвращение. Он не мог побороть искушение, чтобы не вскрывать их письма, но, читая их, кипел негодованием от их радостных восклицаний о демократических открытиях и бесконечном восхвалении свободы в их новой стране. Он полагал, что такая республиканская пропаганда наносит публичное оскорбление его патриотизму.

Прошло пять лет после социальных потрясений 1848 года. Поборов хитрость и порочащие абсолютистов силы, Штибер и ему подобные могли провозгласить себя «спасителями немецкого народа». В сотрудничестве с Вермутом, полицейским чиновником в Ганновере, Штибер написал книгу, в которой изложил свою борьбу с тиранической марксистской идеологией. Характерно, что он включил в книгу перечень лиц, сочувствующих социалистам или коммунистам, которые еще остались на свободе. Ему хотелось, чтобы реакционные власти всего мира знали, кого надо остерегаться, чтобы они присоединились к нему и его тевтонским коллегам и отказали в праве убежища лицам, либеральные идеи которых были опаснее пушек или даже чумы.

Прошло еще пять лет, после чего верный оруженосец абсолютизма получил награду в виде отставки. Штибер мог подпирать трон короля, но не его разум. Фридрих-Вильгельм оставался по-прежнему типичным абсолютным монархом, с той лишь разницей, что его периодическое состояние беспокойства и помешательства превратилось в постоянное. И когда прусского короля признали слабоумным, его сменил твердолобый родственник — будущий император Вильгельм, который считал, что слабоумие его предшественника ни в чем не проявилось так сильно, как в передаче руководства полицией человеку вроде Штибера.