Пасха недостойных

Когда в пасхальную ночь мы восхищенно вслушиваемся в прекрасные строки звучащего в наших храмах знаменитого «Огласительного слова», некоторых из нас приводит в смущение странный призыв: «Воздержанные и нерадивые, почтите настоящий день! Постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь днесь! Трапеза обильна: все насыщайтесь!» Признаемся честно: многие, слыша такое приглашение, обращенное к тем, кто не постился в Великий пост и не радел об исполнении Христовых заповедей, внутренне вздрагивают. Ведь мы привыкли думать, что церковные двери бывают широко открыты только для тех, кто каждодневно совершает молитвенное правило, неукоснительно соблюдает посты, часто присутствует за богослужением, постоянно читает Священное Писание, верно понимает богословское содержание Символа веры, ведет сознательную христианскую жизнь… Почему же ныне на Пасху это обращение – возрадоваться Воскресению Христову, возликовать о нем – оказывается адресовано не только «продвинутым» церковным прихожанам, но и всем тем, кто этого совсем не достоин, по сути, не имеет на это права, ибо вообще не может считаться настоящим христианином. В отличие от таких людей, мы, православные христиане, прошли долгий и трудный Великий пост, духовно готовились к близящейся Пасхе, а теперь слышим, что все это вроде бы и не важно – раз к пасхальной трапезе призываемся не только мы, соблюдавшие все церковные уставные требования, но также и те, кто вообще крайне далеки от подлинной церковной жизни: «нерадивые», «непостившиеся»!

Так кто же приглашается ныне Церковью приобщиться к пасхальной радости? Неужели же и те, кто этого не заслужил? Да, и они: но лишь при одном условии – если этот день станет для «нерадивых» и «непостившихся» не только днем празднуемого ими Воскресения Христова, но и моментом их собственного подлинного духовного воскресения. Если прежнее «нерадение», как теплохладное равнодушие к делу их личного спасения, сегодня целиком умрет и сменится горением духа во Христе. Если былое эгоистическое «непощение», как нежелание поступиться чем-либо для Бога, теперь преобразится в их жертвенную самоотдачу Господу.

Потому обращенный к «нерадевшим» и «непостившимся» призыв возрадоваться вместе со всей полнотой Церкви пасхальной радостью отнюдь не является выражением какой-либо беспринципной готовности верующих соединиться в Божественной Евхаристии со всеми теми, кто в эту святую ночь забрел в храм просто так: чтобы развлечься, получить лишь эстетическое удовольствие от происходящего, насытить свое праздное любопытство. Здесь нет и намека на то, что сегодня – на Пасху – в Церкви якобы действует принцип вседозволенности по отношению к тем, что пришли на пасхальное богослужение с окамененным сердцем и уйдут отсюда точно такими же… Эти слова есть призыв к «нерадевшим» и «непостившимся» не просто возрадоваться Христовой Пасхе, но сначала – здесь и сейчас, в эту же секунду, обретя веру в Воскресшего Христа, начать подлинно меняться, духовно возрождаться. Приглашение обращено лишь к тем, кто именно теперь, в эти мгновения, искренне и горячо возжаждет пройти весь путь Христов – от Его Страстей к Его Воскресению – и восстать вместе с Ним из гроба навстречу сегодняшней пасхальной радости. Лишь при этом условии, действительно желая покаянно исправиться, перемениться, преобразиться, ожить вместе со Христом, они смогут услышать в эту пасхальную ночь слова Самого Спасителя: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю (Лк. 23: 43). Так насладись же ныне богатством Моей благости (ср. Рим. 2: 4)». По свидетельству «Огласительного слова», сегодня, в день Своей Пасхи, Господь готов «приветствовать» в таких людях даже одно лишь их «доброе намерение»: только бы оно в них подлинно родилось! Ведь «Он и последнего милует, и о первом печется; и тому дает, и этому дарует; и о делах радуется, и доброе намерение приветствует. Поэтому все войдите в радость Господа нашего!»…

А мы? Имеем ли мы право утверждать, что и сами целиком достойны участвовать в полноте в этой пасхальной радости? Ведь, строго говоря, вообще никто из живущих на земле не вправе считать себя духовно готовым и достойным приступить к евхаристической Чаше, в том числе – и в эту пасхальную ночь.

Однако святые отцы учат нас, что если мы деятельно и напряженно ищем подлинного единства со Христом, если пытаемся жить настоящей церковной жизнью, если совершаем искренние усилия в деле соблюдения евангельских заповедей – значит, можем надеяться и на то, что Господь все же допустит нас сегодня приобщиться к Его пасхальной евхаристической радости. Как говорит об этом святитель Филарет Московский, «если чувствуешь себя и недостойным радости: возрадуйся о той дивной благости, которая и недостойного не отчуждает от участия в радости. Радость же о Воскресении Господа нашего да введет во всех нас и силу Воскресения Его живоносную и спасительную. Ибо радость Господня, сия есть сила наша (Неем. 8: 10)».

Сами по себе мы слабы. Но мы сильны силой Христовой. Эта всемогущая сила Божия победила ад, разрушила врата преисподней, умертвила смерть, повергла диавола, возвела к Жизни Самого Господа. Так неужели же она не сможет воскресить и нас – если мы сами этого горячо пожелаем, если с надеждой и любовью устремимся в сегодняшнюю пасхальную ночь навстречу восстающему из гроба Спасителю.

Святые отцы о Воскресении Христовом

Святитель Григорий Богослов
Слово 45-е. На Святую Пасху

Святитель Григорий Богослов (около 325/330, поместье Арианз близ города Назианза – 389/390, там же) – архиепископ Константинополя, великий отец и учитель Церкви, систематизатор православного догматического учения о Пресвятой Троице, полемист с арианской ересью, а также с ересью Аполлинария, выдающийся проповедник, яркий духовный поэт.

Святитель Григорий родился в христианской аристократической семье в поместье Арианз близ города Назианза, в Каппадокии. Его отец – Григорий-старший – был епископом Назианза. Будущий святитель с самого раннего детства воспитывался в особом христианском благочестии.

Святитель Григорий получил прекрасное светское образование в Назианзе, в Кесарии Палестинской, в Александрии, а затем в знаменитой Афинской академии. В Афинах он подружился со святителем Василием Великим, который тоже там учился: их дружба длилась многие десятилетия – до самой кончины святителя Василия.

По возвращении из Афин на родину будущий святитель принял Крещение (в ту эпоху его чаще всего совершали над взрослыми). Главным желанием Григория было вести аскетический образ жизни, в сочетании с богословскими и философскими занятиями. Однако по настоянию отца он был рукоположен в пресвитеры (361 год).

В 372 году святитель Григорий против своего желания принял епископский сан; это произошло по настоянию святителя Василия Великого. Кафедрой святителя Григория должен был стать маленький городок Сасимы, находившийся в зоне канонического конфликта между святителем Василием и епископом Анфимом Тианским. Своим назначением на эту кафедру святитель Григорий оказывал поддержку другу в борьбе с Анфимом. Однако в день прибытия святителя Григория в Сасимы возникла угроза вооруженного конфликта со сторонниками Анфима. Не желая вступать в борьбу, святитель Григорий вернулся в Назианз, где до смерти отца помогал ему в управлении епархией.

После кончины Григория-старшего святитель Григорий еще некоторое время управлял Церковью в Назианзе, а затем уехал в охваченный арианской ересью Константинополь (379 год) – по приглашению малочисленной православной общины столицы. Некоторое время святитель Григорий служил в единственном православном храме Константинополя – маленькой домовой церкви Анастасии (Воскресения); здесь он произнес знаменитые «Пять слов о богословии», догматически глубоко раскрывавшие православное учение о Пресвятой Троице.

После вступления в Константинополь Феодосия Великого (380 год), поддерживавшего православие и являвшегося противником арианства, святитель Григорий по настоянию императора сделался архиепископом столицы.

Святитель Григорий председательствовал на заседаниях II Вселенского Собора, открывшегося в Константинополе в 381 году. Однако вскоре между ним и участниками Собора произошел конфликт: признав его сначала в качестве законного архиепископа Константинополя, они затем сформулировали и огласили на Соборе (по инициативе враждовавших против него александрийских епископов) канонические препятствия формального характера, не позволявшие святителю Григорию занимать столичную кафедру. Чтобы не усугублять конфликт, он добровольно сложил с себя полномочия архиепископа Константинопольского и вернулся на родину, где продолжил еще некоторое время заниматься делами Назианзской кафедры, а затем – по причине преклонных лет и болезней – удалился на покой.

Свою жизнь святитель Григорий окончил в фамильном родительском имении Арианз, где некогда появился на свет. Он скончался в 389 или 390 году.

Важнейшие творения святителя Григория – его «Пять слов о богословии», ряд гомилий на церковные праздники, догматически значимые послания к Кледонию, направленные против аполлинарианской ереси, а также замечательные поэтические богословские произведения.

Публикуемое 45-е слово на Святую Пасху является прекрасным образцом праздничной проповеди святителя Григория. Произнесено уже после оставления святителем Григорием Константинопольской кафедры. В этой проповеди святитель Григорий касается не только темы Воскресения Христова, но и целого ряда иных аспектов православного учения: например, значения Жертвы Христовой для Спасения человеческого рода, а также различных сторон православного учения о Пресвятой Троице, о Богопознании, о природе человека.

Текст гомилии печатается по изданию: Святитель Григорий Богослов. Творения. Т. 1. СПб., 1912.

На страже моей стану, – говорит чудный Аввакум (Авв. 2: 1 по LXX). Стану с ним ныне я, по данным мне от Духа власти и созерцанию; посмотрю и узнаю, что будет мне показано и что сказано. Я стоял и смотрел: и вот муж, восшедший на облака, муж весьма высокий, и образ его как вид Ангела (Суд. 13: 6), и одежда его, как блистание летящей молнии. Он воздел руку к востоку, воскликнул громким голосом (а глас его, как глас трубы, и вокруг его как бы многочисленное воинство небесное (Лк. 2: 13)) и сказал: «Ныне спасение миру, миру видимому и миру невидимому! Христос из мертвых – восстаньте с Ним и вы; Христос во славе Своей – восходите и вы; Христос из гроба – освобождайтесь от уз греха; отверзаются врата ада, истребляется смерть, отлагается ветхий Адам, совершается новый: кто во Христе, [тот] новая тварь (2 Кор. 5: 17); обновляйтесь». Так говорил он, а другие воспели то же, что и прежде, когда явился нам Христос через дольнее рождение: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение (Лк. 2: 14).

С ними и я (о если бы иметь мне и голос, достойный ангельской песни и оглашающий концы мира!) вещаю вам так: Пасха! Господня Пасха! Я еще скажу в честь Троицы: Пасха! Она у нас праздников праздник и торжество торжеств; настолько превосходит все торжества, не только человеческие и земные, но даже Христовы и для Христа совершаемые, насколько солнце превосходит звезды. Прекрасно у нас и вчера блистало и сияло все светом, каким наполнили мы и частные дома, и места общественные, когда люди, всякого почти рода и всякого звания, щедрыми огнями осветили ночь, в образ великого света, света, каким Небо сияет свыше, озаряя целый мир своими красотами, света премирного, который в ангелах, первой светлой природе после Первого Естества, из Него источается, – и Света в Троице, Которой составлен всякий свет, от неделимого Света разделяемый и украшаемый. Но прекраснее и блистательнее нынешняя светозарность, потому что вчерашний свет был предтечей великого и воскресшего Света, и как бы предпраздничным весельем; а ныне празднуем само Воскресение, не ожидаемое еще, но уже совершившееся и примиряющее собой весь мир.

Поэтому иные пусть принесут какие ни есть другие плоды, и всякий пусть предложит времени свой дар – дар праздничный, большой или малый, но духовный и Богу угодный, сколько у каждого достанет на то сил. Ибо дар соразмерный достоинству едва ли принесут и ангелы – существа первые, духовные и чистые, зрители и свидетели горней славы, хотя они способны к совершеннейшему песнословию. А я принесу в дар слово, как лучшее и драгоценнейшее из всего, что имею, наипаче же, когда воспеваю Слово за благодеяние к разумному естеству. С этого и начну. Ибо, принося в жертву слово о великой Жертве и о величайшем из дней, не могу не востечь к Богу и не в Нем положить для себя начало. И вы, услаждающиеся подобными предметами, чтобы выйти вам отсюда, насладившимися действительно неудобоистощаемым, поскольку слово у меня о Боге и божественно, очистите и ум, и слух, и мысль. Слово же будет самое полное и вместе самое краткое, как не огорчит недостатком, так не наскучит и излишеством.

Бог всегда был, есть и будет или, лучше сказать, всегда есть, ибо слова «был» и «будет» означают деления нашего времени и свойственны естеству преходящему, а Сущий – всегда. И этим именем именует Он Сам Себя, беседуя с Моисеем на горе (Исх. 3: 14); потому что сосредоточивает в Себе Самом всецелое бытие, которое не начиналось и не прекратится. Как некое море сущности, не определенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого представления о времени и естестве, одним умом (и то весьма не ясно и недостаточно – не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но в рассуждении того, что окрест Его), через набрасывание некоторых очертаний, оттеняется Он в один какой-то облик действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, нежели умопредставлен, настолько же обнимающий сиянием владычественное в нас, если оно очищено, насколько быстрота летящей молнии озаряет взор. И это, кажется мне, для того, чтобы постигаемым привлекать к Себе (ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно), а непостижимым приводить в удивление, через удивление же возбуждать большее желание и через желание очищать, а через очищение делать богоподобными; и когда сделаемся такими, уже беседовать как с вечными (дерзнет слово изречь нечто смелое) – беседовать Богу, вступившему в единение с богами и познанному ими, может быть, настолько же, насколько Он знает познанных Им (ср. 1 Кор. 13: 12).

Итак, Божество беспредельно и неудобосозерцаемо. В нем совершенно постижимо это одно – Его беспредельность, хотя иной и почитает принадлежностью простого естества – быть или вовсе непостижимым, или совершенно постижимым. Но исследуем, что составляет сущность простого естества, потому что простота не составляет еще его естества, точно так же, как и в сложных существах не составляет естества одна только сложность. Разум, рассматривая беспредельное в двух отношениях – в отношении к началу и в отношении к концу (ибо беспредельное простирается далее начала и конца и не заключается между ними), когда устремит взор свой на горнюю бездну и не находит, на чем остановиться, или где положить предел своим представлениям о Боге, тогда беспредельное и неисследимое называет безначальным, а когда, устремившись в дольнюю бездну, испытывает подобное прежнему, тогда называет его бессмертным и нетленным; когда же сводит в единство то и другое, тогда именует вечным; ибо вечность не есть ни время, ни часть времени, потому что она неизмерима. Но что для нас время, измеряемое движением солнца, то для вечных вечность, нечто сопряженное с вечными существами и как бы некоторое временное движение и расстояние.

Этим да ограничится ныне любомудрствование наше о Боге, потому что нет времени распространяться, и предмет моего слова составляет не богословие, но Божие Домостроительство. Когда же именую Бога, разумею Отца и Сына и Святого Духа, как не разливая Божества далее этого числа Лиц, чтобы не ввести множество богов, так не ограничивая меньшим числом, чтобы не осуждали нас в скудости Божества, когда впадем или в иудейство, защищая единоначалие, или в язычество, защищая многоначалие. В обоих случаях зло равно, хотя от противоположных причин. Таково Святое Святых, скрываемое и от самих Серафимов и прославляемое тремя Святынями, которые сходятся в единое Господство и Божество, о чем другой некто прекрасно и весьма высоко любомудрствовал прежде нас.

Но поскольку для Благости не довольно было упражняться только в созерцании Себя самой, а надлежало, чтобы благо разливалось, шло дальше и дальше, чтобы число облагодетельствованных было как можно большее (ибо это свойственно высочайшей Благости), то Бог измышляет, во-первых, ангельские и небесные силы. И мысль стала делом, которое исполнено Словом и совершено Духом. Так произошли вторые светлости, служители первой Светлости, понимать ли под ними разумных духов, или как бы невещественный и бесплотный огонь, или другое какое естество, наиболее близкое к сказанным. Хотел бы я сказать, что они не движутся на зло и имеют только движение к добру, как сущие окрест Бога и непосредственно озаряемые от Бога (ибо земное пользуется вторичным озарением), но признавать и называть их не неподвижными, а неудободвижными убеждает меня ангел – по светлости, а за превозношение ставший и называемый тьмой, с подчиненными ему богоотступными силами, которые через свое удаление от добра стали виновниками зла, и нас в него вовлекают. Так и по таким причинам сотворен Богом умный мир, насколько могу об этом любомудрствовать, малым умом взвешивая великое.

Поскольку же первые твари были благоугодны Богу, то измышляет другой мир – вещественный и видимый; и это есть стройный состав неба, земли и того, что между ними, удивительный по прекрасным качествам каждой вещи, и еще более достойный удивления по стройности и согласию целого, в котором и одно к другому, и все ко всему состоит в прекрасном соотношении, служа к полноте единого мира. А этим Бог показал, что Он силен сотворить не только сродное, но и совершенно чуждое Себе естество. Сродны же Божеству природы умные и одним умом постигаемые, совершенно же чужды твари, подлежащие чувствам, а и из этих последних еще дальше отстоят от Божественного естества твари вовсе неодушевленные и недвижимые.

Итак, ум и чувство, столь различные между собой, стали в своих пределах и выразили собой величие Зиждительного Слова, как безмолвные хвалители и ясноречивые проповедники великолепия. Но еще не было смешения из ума и чувства, сочетания противоположных – этого опыта высшей Премудрости, этой щедрости в образовании естеств, и не все богатство Благости было еще обнаружено. Восхотев и это показать, Слово художника созидает живое существо, в котором приведены в единство то и другое, то есть невидимое и видимая природа, созидает, говорю, человека; и из сотворенного уже вещества взяв тело, а от Себя вложив жизнь (что в слове Божием известно под именем души и образа Божия), творит как бы некий второй мир, в малом великий, оставляет на земле иного ангела, из разных природ составленного поклонника, зрителя видимой твари, свидетеля тайн твари умосозерцаемой, царя над тем, что на земле, подчиненного горнему царству, земного и небесного, временного и бессмертного, видимого и умосозерцаемого, ангела, который занимает середину между величием и низостью, один и тот же есть дух и плоть, – дух ради благодати, плоть ради превозношения, дух, чтобы пребывать и прославлять Благодетеля, плоть, чтобы страдать и, страдая, припоминать и учиться, насколько щедро одарен он величием; творит живое существо, здесь предуготовляемое и переселяемое в иной мир и (что составляет конец тайны) через стремление к Богу достигающее обожения. Ибо умеряемый здесь свет истины служит для меня к тому, чтобы видеть и сносить светлость Божию, достойную Того, Кто связует и разрешает, и опять совокупит превосходнейшим образом.

Этого человека, почтив свободой, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, чем и Вложившему семена его, Бог оставил в раю (что бы ни значил этот рай) делателем бессмертных растений – может быть, божественных помыслов как простых, так и более совершенных, поставил нагим по простоте и безыскусственной жизни, без всякого покрова и ограждения, ибо таковым надлежало быть первозданному. Дает и закон для упражнения свободы. Законом же была заповедь: какими растениями ему пользоваться и какого растения не касаться. А последним было древо познания, и посаженное вначале не злонамеренно, и запрещенное не по зависти (да не отверзают при этом уста богоборцы, и да не подражают змию!); напротив, оно было хорошо для употребляющих благовременно (потому что древо это, по моему умозрению, было созерцание, к которому безопасно приступать могут только обладающие опытом), но не хорошо для простых еще и для неумеренных в своем желании, подобно как и совершенная пища не полезна для слабых и требующих молока.

Когда же, из-за зависти диавола и обольщения жены, которому она сама подверглась как слабейшая и которое произвела как искусная в убеждении (о немощь моя! ибо немощь прародителя есть и моя собственная), человек забыл данную ему заповедь и побежден горьким вкушением; тогда через грех делается он изгнанником, удаляемым в одно время и от древа жизни, и из рая, и от Бога, облекается в кожаные ризы (может быть, в грубейшую, смертную и противоборствующую плоть), в первый раз познает собственный стыд и укрывается от Бога. Впрочем, и здесь приобретает нечто, именно смерть – в пресечение греха, чтобы зло не стало бессмертным. Таким образом, само наказание делается человеколюбием, ибо так, в чем я уверен, наказывает Бог.

Но в преграждение многих грехов, какие давал корень повреждения от разных причин и в разные времена, человек и прежде вразумлялся многоразлично: словом, законом, пророками, благодеяниями, угрозами, карами, наводнениями, пожарами, войнами, победами, поражениями, знамениями небесными, знамениями в воздухе, на земле, на море, неожиданными поворотами в судьбе людей, городов, народов (все это сглаживало повреждение); наконец, стало нужно сильнейшее средство, по причине сильнейших недугов: человекоубийств, прелюбодеяний, клятвопреступлений, муженеистовства и этого последнего и первого из всех зол – идолослужения и поклонения твари вместо Творца. Поскольку все это требовало сильнейшего средства, то и дается сильнейшее. И оно было следующее.

Само Божие Слово, превечное, невидимое, непостижимое, бестелесное, Начало от Начала, Свет от Света, Источник жизни и бессмертия, Отпечаток Первообраза, Печать непереносимая, Образ неизменяемый, Определение и Слово Отца, приходит к Своему образу, носит плоть ради плоти, соединяется с разумной душой ради моей души, очищая подобное подобным, делается человеком по всему, кроме греха. Хотя чревоносит Дева, в Которой душа и тело очищены Духом (ибо надлежало и рождение почтить, и целомудрие предпочесть), однако же Произошедший есть Бог и с воспринятым [то есть с человеческим естеством] от Него, единое из двух противоположных – плоти и Духа, из которых Один обожил, другая обожена.

О новое смешение! О чудное растворение! Сущий начинает бытие, Несозданный созидается, Необъемлемый объемлется через разумную душу, посредствующую между Божеством и грубой плотью; Богатящий становится нищим – нищает до плоти моей, чтобы мне обогатиться Его Божеством; Исполняемый истощается – истощается ненадолго в славе Своей, чтобы мне быть причастником полноты Его. Какое богатство благости! Что это за таинство о мне? Я получил образ Божий и не сохранил его; Он воспринимает мою плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить. Он вступает во второе с нами общение, которое гораздо чуднее первого, поскольку тогда даровал нам лучшее, а теперь восприемлет худшее; но это боголепнее первого, это выше для имеющих ум.

«Но что нам до этого? – скажет, может быть, какой-нибудь чрезмерно ревностный любитель праздников. – Гони коня к цели, – любомудрствуй о том, что относится к празднику и для чего собрались мы ныне». Так и сделаю, хотя начал несколько отдаленно, к чему принужден усердием и словом.

Для любителей учености и изящества неплохо, может быть, кратко разобрать наименование самой Пасхи, ибо такое отступление будет не недостойно слушания. Великая и досточтимая Пасха называется у евреев пасхой на их языке (где слово это значит «прехождение») – исторически по причине бегства и переселения из Египта в Хананею, а духовно по причине прохождения и восхождения от дольнего к горнему и в землю обетованную. Но во многих местах Писания встречаем, что некоторые названия из неясных изменены на яснейшие, или из грубых на благоприличнейшие; то же видим и здесь. Ибо некоторые, приняв слово это за наименование спасительного страдания, потом приспособив к эллинскому языку, после изменения «Ф» на «П» и «К» на «Х», назвали этот день Пасхою. А привычка к измененному слову сделала его употребительнейшим, потому что оно нравилось слуху народа, как выражение более благочестное.

Божественный апостол прежде нас еще сказал, что весь закон есть тень будущего (Кол. 2: 17) и умопредставляемого. И Бог, говоривший с Моисеем, когда давал об этом законы, сказал: смотри, сделай все по образу, показанному тебе на горе (Исх. 25: 40 по LXX), давая этим понять, что видимое есть некоторый оттенок и предначертание невидимого. И я уверен, что ничего не установлено было напрасно, без основания, с целью низкой и недостойной Божия законодательства и Моисеева служения, хотя и трудно для каждой тени изобрести особое умозрение, объясняющее все подробности узаконенного относительно самой скинии, мер, вещества, левитов, носивших ее и служивших при ней, и касательно жертв, очищений и приношений. Это удобосозерцаемо только для тех, которые подобны Моисею добродетелью и наиболее приближаются к нему ученостью. Ибо и на самой горе является Бог людям, частью Сам нисходя со Своей высоты, а частью нас возводя от дольней низости, чтобы Недостижимый был постигнут смертной природой, хотя в малой мере и насколько для нее безопасно. Да и невозможно, чтобы тяжесть бренного тела и ума-узника постигла Бога не иначе, как при Божьей помощи. Поэтому и тогда не все, как известно, удостоены одинакового чина и места, но один удостоен того, а другой – другого, каждый же, как думаю, по мере своего очищения. А иные и совершенно были удалены, и получили дозволение слышать один глас свыше; это те, которые нравами уподоблялись зверям и недостойны были Божественных таинств. Впрочем, мы, избрав середину между ними, которые совершенно грубы умом, и теми, которые слишком предаются умозрениям и парениям ума, чтобы не остаться вовсе недеятельными и неподвижными, а также и не стать пытливыми сверх меры, не уклониться и не удалиться от предположенного предмета (одно было бы нечто иудейское и низкое, другое же походило бы на толкование снов, а то и другое равно предосудительно), будем беседовать об этом по мере возможности, не вдаваясь в крайние нелепости, достойные осмеяния.

Рассуждаю же так. Поскольку нас, которые вначале пали через грех и сластолюбие, вовлечены даже в идолопоклонничество и беззаконное кровопролитие, надлежало опять возвести и привести в первобытное состояние, по великому милосердию Бога, Отца нашего, не потерпевшего, чтобы оставалось поврежденным такое произведение руки Его – человек, то каким образом воссозидается он? И что при этом происходит? Не одобрено сильное врачевание, как неверное и способное произвести новые раны, по причине затвердевшей от времени опухоли; найден же для исправления кроткий и человеколюбивый способ врачевания, потому что и кривая ветвь не выносит внезапного перегиба и усилия выпрямляющей руки и скорее может переломиться, нежели выпрямиться. Горячий и старый конь не терпит мучительной узды без какой-нибудь лести и ласки. Поэтому дается нам в помощь закон, как бы стена, поставленная между Богом и идолами, чтобы отводить от идолов и приводить нас к Богу. И вначале позволяет он иное маловажное, чтобы приобрести важнейшее. Дозволяет пока жертвы, чтобы восстановить в нас ведение о Боге. Потом, когда наступило время, отменяет и жертвы, постепенными лишениями премудро изменяя нас, и привыкших уже к благопокорности приводя к Евангелию. Так и на этот случай появился написанный закон, собирающий нас ко Христу, и такова, по моему рассуждению, причина жертв!

Но чтобы познал ты глубину мудрости и богатство неисследимых судов Божиих, сами жертвы не оставил Бог вовсе неосвященными, несовершенными и ограничивающимися одним пролитием крови, но к подзаконным жертвам присоединяется великая и относительно к первому Естеству, так сказать, незакалываемая Жертва – очищение не малой части вселенной и не на малое время, но целого мира и вечное. Для этого берется агнец (Исх. 12: 5) по незлобию и как одеяние древней наготы, ибо такова Жертва, за нас принесенная, которая есть и именуется одеждой нетления. Совершенный (Исх. 12: 5 по LXX) не только по Божеству, в сравнении с Которым ничего нет совершеннее, но и по воспринятому естеству, которое помазано Божеством, стало тем же с Помазавшим и, осмелюсь сказать, вкупе Богом. Мужеского пола (Исх. 12: 5), потому что приносится за Адама, лучше же сказать, потому что крепче крепкого, первого падшего во грехе, особенно же потому, что не имеет в Себе ничего женского, несвойственного мужу, а напротив, по великой власти, силой расторгает девственные и материнские узы и рождается от пророчицы мужской пол, как благовествует Исаия (см. Ис. 8: 3). Однолетний (Исх. 12: 5), как Солнце правды (Мал. 4: 2), или оттоле [с Небес] выходящее, или описываемое видимым и к Себе возвращающееся, и как благословенный венец благости (ср. Пс. 64: 12 по LXX), повсюду Сам Себе равный и подобный, а сверх этого и как то, чем оживотворяется круг добродетелей, неприметно между собой сливающихся и растворяющихся по закону взаимности и порядка. Непорочный (Исх. 12: по LXX) и нескверный, потому что врачует от позора и от недостатков и скверн, произведенных повреждением, ибо хотя воспринял на Себя наши грехи и понес болезни, но Сам не подвергся ничему, требующему излечения. Искушен был во всем… подобно нам, кроме греха (Евр. 4: 15), потому что гонитель Света, Который во тьме светит, Его не объял (ср. Ин. 1: 5). Что еще? Упоминается первый месяц или, лучше сказать, начало месяцев (Исх. 12: 2), или потому что он был таким у евреев издавна, или потому что сделался таким впоследствии, с этого именно времени, и от таинства принял наименование первого. В десятый день… месяца (Исх. 12: 3) – это самое полное из чисел, первая из единиц совершенная единица и родительница совершенства. Соблюдается до пятого дня (ср. Исх. 12: 6), может быть, потому, что жертва моя есть очистительная для чувств, от которых мое падение и в которых брань, так как они приемлют в себе жало греха. Избирается же не от овец только, но и из худшей природы, из стоящих по левую руку, от коз (Исх. 12: 5), потому что закалывается не за праведных только, но и за грешных, и за последних, может быть, тем больше, что имеем нужду в большем человеколюбии. Нимало же не удивительно, что особенно требуется «агнец» по каждому дому, а если нет, то по бедности через складчину по домам отечеств (Исх. 12: 3 по LXX). Ибо всего лучше, чтобы каждый сам собой достаточен был к приобретению совершенства, и зовущему Богу приносил жертву живую, святую, всегда и во всем освящаемую. Если же нет, то должен привлечь к этому помощников, сродных ему по добродетели и подобных нравом. Это, как думаю, значит, в случае нужды, приобщать к жертве соседей. Потом священная ночь, противоборница этой ночи – настоящей нераздельной жизни, ночь, в которую истребляется первородная тьма, все приходит во свет, в порядок и в свой вид, прежнее безобразие приемлет благообразность. Потом бежим от Египта, мрачного гонителя – греха, бежим от фараона, невидимого мучителя и от немилосердных смотрителей, переселяясь в горний мир, освобождаемся от работы с брением и кирпичами (ср. Исх. 5: 7), от состава этой тленной и поползновенной плоти, всего чаще ничем не управляемой, кроме бренных помыслов. Потом закалывается агнец, и честной кровью запечатлеваются дела и ум, или сила и деятельность – эти косяки (Исх. 12: 7) наших дверей, имею в виду движения мысли и мнения, прекрасно отверзаемые и заключаемые умозрением, потому что и для понятий есть некоторая мера. Потом последняя и тягчайшая казнь гонителям, подлинно достойная ночи: Египет плачет над первенцами собственных помыслов и дел, что называется в Писании племенем халдейским отнятым (см. Ис. 48: 14) и вавилонскими младенцами, разбиваемыми и сокрушаемыми о камень (см. Пс. 136: 9). Везде у египтян рыдание и вопль, а от нас отступит тогда их губитель, чтя помазание и страшась его. Потом отказ от квасного в продолжение семи дней (число самое таинственное и состоящее в близком отношении к этому миру), удален давнего и застаревшего заблуждения (а не хлебной и жизненной закваски), чтобы не иметь при себе в пути египетского теста и остатков фарисейского и безбожного учения. Египтяне будут плакать, а нами да съестся агнец вечером (Исх. 12: 6), потому что при конце веков страдание Христово. И Христос, разрушая греховную тьму, вечером приобщает учеников таинству. Не сваренный, но испеченный (Исх. 12: 8–9), чтобы у нас в слове не было ничего необдуманного, и водянистого, и удобно-распускающегося, но чтобы оно было твердо и плотно, искушено огнем очистительным, свободно от всего грубого и излишнего, чтобы добрыми углями, воспламеняющими и очищающими нашу мысленную способность, помог нам Пришедший огонь… низвести на землю (Лк. 12: 49), которым истребляются худые навыки, и Поспешающий возжечь его. А что в слове плотского и питательного, пусть будет съедено и потреблено с внутренностями и сокровенностями ума, и подвергнуто духовному переварению – все до головы и до ног, то есть до первых умозрений о Божестве и до последних рассуждений о Воплощении. Но ничего не вынесем, ничего не оставим до утра (Исх. 12: 10), потому что многие из наших таинств не должны быть разглашаемы посторонним, потому что по прошествии этой ночи нет очищения, потому что не похвально до другого времени откладывать тем, которые приняли слово. Как хорошо и богоугодно, чтобы гнев не продолжался целый день, но прекращался до захода солнца (понимать ли это о действительном времени или таинственно, ибо не безопасно для нас, гневающихся, видеть зашедшим Солнце правды), так этого яства не следует оставлять на всю ночь и откладывать к следующему дню. А кости и несъедобное, то есть для нас неудобопонимаемое, да не сокрушатся (Исх. 12: 10 по LXX), через худое разделение и разумение (повременю говорить о том, что кости Иисуса не сокрушены и в историческом смысле, хотя распинатели и желали ускорить смерть по причине субботы), и да не будут извержены и расхищены, чтобы не дать святыни псам (ср. Мф. 7: 6) – злым терзателям слова, и не бросать свиньям того, что в слове светло, как бисер, но да сожжется это огнем (ср. Исх. 12: 10), которым сжигаются, и всесожжения все испытующим и ведущим Духом истончаемые и соблюдаемые, а не гибнущие и не рассеиваемые по водам, как поступил Моисей с отлитой израильтянами главой тельца, в укоризну их жестокосердия.

Не должно оставить без внимания и образ вкушения, потому что закон не умолчал и этого, но и об этом сокрыл умозрение в букве. Потребим жертву со тщанием (Исх. 12: 11 по LXX), съедая с пресным хлебом… с горькими травами (Исх. 12: 8), перепоясав чресла и надев обувь, и подобно старцам опершись на посохи (Исх. 12: 11). Со тщанием, чтобы не сделать того, что заповедь запрещает Лоту, не будем оглядываться и нигде останавливаться в окрестности сей, горе спасаемся, чтобы не погибнуть от содомского и необычайного огня (ср. Быт. 19: 17), и да не отвердеем в соляной столп от возвращения к худшему, что производится задержкой. С горькими травами, потому что жизнь по Богу горька и трудна, особенно для начинающих, и она презирает удовольствия. Ибо хотя новое иго… благо, и бремя… легко, как слышишь (Мф. 11: 30), но оно таково по причине надежды и воздаяния, которое несравненно щедрее, нежели чего заслуживало бы здешнее злострадание. А без этого кто не сознается, что Евангелие гораздо труднее и тягостнее законных постановлений? Закон возбраняет совершение грехов, а нам обращаются в вину и причины, почти как действия. Закон говорит: не прелюбодействуй (Мф. 5: 27). А ты не имей и вожделения, не возжигай страсти любопытным и внимательным воззрением. В Законе сказано: не убивай (Мф. 5: 21). А ты не только не мсти за удар, но даже отдай себя в волю бьющему. Настолько последнее любомудреннее первого! Закон говорит: не преступай клятвы (Мф. 5: 33). А ты вовсе не клянись, ни мало, ни много, потому что клятва рождает клятвопреступление. Закон говорит: не прибавляй дом к дому и поле к полю (Ис. 5: 8), убогого угнетая (Иез. 22: 29 по LXX). А ты отдай с готовностью и приобретенное правдой, обнажи себя для нищих, чтобы с легкостью взять тебе крест и обогатиться невидимым. Чресла несвязанные и неопоясанные пусть будут у бессловесных, потому что они не имеют разума, господствующего над сластолюбием (не говорю пока, что и они знают предел естественного движения). А ты поясом и целомудрием укроти в себе похотливость и это ржание, как говорит Божественное Писание (ср. Иер. 5: 8), порицая гнусность страсти, чтобы тебе чистому вкусить Пасху, умертвив земные члены (ср. Кол. 3: 5) и подражая поясу Иоанна, пустынника, Предтечи и великого проповедника истины. Знаю и другой пояс, именно воинский и означающий мужество, по которому некоторые называются добропоясниками (Нав. 4: 13) и единопоясниками сирийскими (4 Цар. 24: 2). О нем и Бог говорит, беседуя с Иовом: препояшь, как муж, чресла твои (Иов 40: 2), и дай мужественный ответ. И божественный Давид хвалится, что Бог препоясывает его силой (Пс. 17: 33), и самого Бога представляет он облеченным могуществом и препоясанным (ср. Пс. 92: 1), очевидно против нечестивых, если кому не угодно понимать под этим изобилие и вместе как бы ограничение силы, в каком смысле Бог и светом одевается, как ризой (ср. Пс. 103: 2). Ибо кто устоит перед неограниченным Его могуществом и светом? Спрашиваю, что общего между чреслами и истиной? Что имеет в виду святой Павел, говоря: станьте, препоясав чресла ваши истиною (Еф. 6: 14)? Не то ли, что созерцательность обуздывает в нас силу вожделения и не позволяет ей стремиться в иное место? Ибо любовь к чему бы то ни было одному не позволяет с такой же силой стремиться к другим удовольствиям.

Кто намеревается вступить в землю святую и носящую на себе следы Божии, тот да снимет обувь, как и Моисей на горе (ср. Исх. 3: 5), чтобы не внести чего-либо мертвого и составляющего среду между Богом и людьми. Также, если какой ученик посылается на благовествование, ему, как любомудренному и чуждому всякого излишества, должно не только не иметь при себе меди, жезла и более одной ризы, но и быть не обутым, чтобы видны были прекрасны… ноги благовествующих мир (Ис. 52: 7 по LXX) и все прочие блага. Но кто бежит от Египта и от всего египетского, тот должен быть в сапогах, для безопасности как от чего другого, так от скорпионов и змей, которых в Египте множество, чтобы не потерпеть вреда от блюдущих пяту, на которых повелено нам наступать (см. Лк. 10: 19). О жезле же и сокровенном знаменовании его думаю так. Мне известен жезл, употребляемый для опоры, а также жезл пастырский и учительский, которым обращают на путь словесных овец. Но теперь повелевает закон взять тебе жезл для опоры, чтобы ты не преткнулся мыслью, когда слышишь о крови, страдании и смерти Бога, и, думая стать защитником Божиим, не впал в безбожие. Напротив, смело и не сомневаясь ешь Тело и пей Кровь, если желаешь жизни. Без неверия внимай учению о Плоти и, не соблазняясь, слушай учение о страдании, стой, опершись твердо, незыблемо, нимало не колеблясь перед противниками, нимало не увлекаясь учениями вероятности, поставь себя на высоту, поставь ноги во дворах Иерусалима (Пс. 121: 2 по LXX), утверди на камне, да не колеблются стопы твои (Пс. 16: 5), шествующие по Богу. Что скажешь? Так угодно было Богу, чтобы ты вышел из печи железной, из Египта (Втор. 4: 20), оставил тамошнее многобожие и веден был Моисеем – законодателем и военачальником.

Предложу тебе совет и неприличный мне, лучше же сказать, совершенно приличный, если будешь смотреть духовно. Возьми у египтян в заем золотые и серебряные сосуды и иди с ними, запасись на дорогу чужим, лучше же сказать, своим собственным. Тебе должно получить плату за рабство и делание кирпичей; ухитрись как-нибудь вытребовать ее, возьми у них обманом. Да! Ты здесь бедствовал, боролся с глиной – с этим обременительным и нечистым телом, строил чужие и непрочные города, память которых погибает с шумом (Пс. 9: 7 по LXX). Что же? Ужели выйти тебе ни с чем, без вознаграждения? Ужели оставишь египтянам и чуждым силам, что они худо приобрели и еще хуже расточают? Это не их собственность, они насильно себе присвоили, похитили у Того, Кто сказал: Мое серебро и Мое золото (Агг. 2: 8), Я дам его, кому хочу. Вчера принадлежало им – так было разрешено, а ныне Владыка приносит и дает тебе, который употребит хорошо и спасительно. Приобретем сами себе друзей богатством неправедным, когда обнищаем – во время суда, возьмем свое назад (ср. Лк. 16: 9). Если ты Рахиль или Лия, душа патриаршеская и великая, – укради идолов, каких найдешь у отца своего, не для того чтобы их сберечь, но чтобы уничтожить. Если ты мудрый израильтянин – перенеси их в землю обетованную. Пусть гонитель скорбит и об этом, и перехитренный узнает, что он напрасно мучительствовал и порабощал тех, кто лучше его.

Если так поступишь, то выйдешь из Египта; несомненно знаю, что столп огненный и облачный будет указывать тебе путь и днем и ночью, пустыня станет не дикой, море разделится, фараон погрязнет, дождь польет хлеб, камень источит воду, Амалик будет низложен не оружием только, но и бранноносными руками праведников, изображающими вместе и молитву, и непобедимое знамение Креста, река остановится в течении, солнце станет, луна замедлит в пути, стены падут и без стенобитных орудий, предшествовать будут шершни (Втор. 7: 20), пролагая путь Израилю и отражая иноплеменников; и не продолжая слова скажу, что все то, что повествуется за этим и вместе с этим, дано тебе будет от Бога.

Таков праздник, который празднуешь ты ныне! Таково пиршество, которое предлагается тебе в день рождения ради тебя Родившегося и в день погребения ради тебя Пострадавшего! Таково для тебя таинство Пасхи! Это предписал закон, это совершил Христос – Разоритель буквы, Совершитель духа, Который, Своими страданиями уча страдать, Своим прославлением дарует возможность с Ним прославиться.

Остается исследовать вопрос и догмат, оставляемый без внимания многими, но для меня весьма требующий исследования. Кому и для чего пролита эта излиянная за нас Кровь – Кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления дается не иному кому, как содержащему во власти; спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как это оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но Самого Бога, за свое мучительство берет такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить и вас! А если Отцу, то, во-первых, каким образом? Не у Него мы были в плену. А во-вторых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо обещанной жертвы дав овна? Или из этого видно, что приемлет Отец, не потому что требовал или имел нужду, но по Домостроительству и потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силой, и возвел нас к Себе через Сына, посредствующего и все устрояющего в честь Отца, Которому оказывается Он во всем покорствующим? Таковы дела Христовы, а большее да почтено будет молчанием.

Медный же змий хотя и повешен против угрызающих змиев, однако же не как образ Пострадавшего за нас, но как изображающий противное, и взирающих на него спасает не через уверенность, что он жив, но потому, что низложенный (чего и достоин был) сам умерщвлен и умерщвляет с собой подчинившиеся ему силы. И какое приличное ему от нас надгробие? Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? (1 Кор. 15: 55). Ты низложен Крестом, умерщвлен Животодавцем, бездыханен, мертв, недвижим, бездействен и хотя сохраняешь образ змия, но предан позору на высоте!

Но причастимся Пасхи, ныне пока прообразовательно, хотя и откровеннее, нежели в Ветхом Завете. Ибо подзаконная Пасха (осмеливаюсь сказать и говорю) была еще более неясным образом прообразования. А впоследствии и скоро причастимся совершеннее и чище, когда Слово будет пить с нами это новое [вино] в царстве Отца (Мф. 26: 29), открывая и преподавая, что ныне явлено им в некоторой мере, ибо познаваемое ныне всегда ново. В чем же состоит это питие и это вкушение? Для вас в том, чтобы учиться, а для Него, чтобы учить и сообщать ученикам Своим слово, ибо учение есть пища и для питающего.

Но постепенно и мы приобщимся к закону, по Евангелию, а не по письменам, совершенно, а не несовершенно, вечно, а не временно. Сделаем для себя главой не дольний Иерусалим, но горнюю митрополию – город, не воинствами ныне попираемый, но прославляемый ангелами. Не будем приносить в жертву юных тельцов и агнцев с подрастающими рогами и копытами (Пс. 68: 32 по LXX), в которых много мертвенного и бесчувственного. Но принесем Богу жертву хвалы (Пс. 49: 14 по LXX) на горнем жертвеннике с горними ликами. Пройдем первую завесу, приступим ко второй завесе, приникнем во Святая Святых. Скажу еще более: принесем в жертву Богу самих себя, лучше же, будем ежедневно приносить и всякое движение. Все примем ради Слова, в страданиях будем подражать Страданию, кровью почтим Кровь, охотно взойдем на крест. Вожделенны гвозди, хотя и очень болезненны. Ибо страдать со Христом и за Христа вожделеннее, нежели наслаждаться с другими.

Если ты Симон Киринейский, то возьми Крест и последуй. Если ты распят со Христом, как разбойник, то, как благопризнательный, познай Бога. Если Он и к злодеям причтен (Мк. 15: 28) за тебя и за твой грех, то будь ты ради Него исполнителем закона. И распинаемый поклонись Распятому за тебя, извлеки пользу даже из порочной своей жизни, купи смертью Спасение, войди со Иисусом в рай, чтобы узнать, откуда ты ниспал, созерцай тамошние красоты, а ропотника оставь с его хулами умереть вне. Если ты Иосиф Аримафейский, проси тела у распинающего; очищение мира пусть будет твоим очищением. Если ты Никодим, ночной богочтец, положи Его во гроб с благовониями. Если ты одна или другая из Марий, или Саломия, или Иоанна – плачь рано, старайся первая увидеть отъятый камень, а может быть, и ангелов, и Самого Иисуса; скажи что-нибудь, слушай голоса; и если услышишь: не прикасайся ко Мне (Ин. 20: 17), стань вдали, почти Слово, но не оскорбляйся. Он знает, кому явиться прежде других. Обнови воскресение; Еве, которая пала первая, помоги первой приветствовать Христа и возвестить ученикам. Будь Петром и Иоанном, спеши ко гробу, иди то скорее, то вместе (Ин. 20: 4), соревнуясь добрым соревнованием. Если превзошли тебя скоростью, то превзойди тщанием, не приникнув только во гроб, но взойдя внутрь. Если как Фома не будешь вместе с собранными учениками, которым является Христос, – не будь неверен после того, как увидишь. А если не веришь – поверь сказывающим. Если же и им не веришь, то поверь язвам от гвоздей. Если снисходит в ад – нисходи с Ним и ты, познай и тамошние Христовы тайны: какое Домостроительство и какая причина двоякого снисхождения? Всех ли без изъятия спасает, явившись там, или одних верующих? Если восходит на Небо, то восходи с Ним и ты, будь в числе сопровождающих или встречающих Его ангелов, вели подняться вратам (ср. Пс. 23: 7), сделаться выше, чтобы принять Возвысившегося страданием; недоумевающим по причине тела и знаков страданий, без которых снизошел и с которыми восходит, и потому вопрошающим: кто есть этот Царь славы? – ответствуй: Господь крепок и силен (Пс. 23: 8) как во всем, что всегда творил и творит, так и в нынешней брани и победе за человечество; и на двукратный вопрос дай двукратный ответ. Если будут дивиться, говоря, как в лицедейственном представлении у Исаии: кто это пришедший из Едома и от земных? И отчего у Бескровного и бестелесного красные ризы, как у виноделателя, истоптавшего полное точило (Ис. 63: 1–3 по LXX)? – ты укажи на лепоту одежды пострадавшего Тела, украшенного страданием и просветленного Божеством, которое всего любезнее и прекраснее.

Что скажут нам на это клеветники, злые ценители Божества, порицатели достохвального, объятые тьмой при самом Свете, невежды при самой Мудрости, те, за которых Христос напрасно умер, неблагодарные твари, создания лукавого? Это ставишь ты в вину Богу – Его благодеяние? Потому Он мал, что для тебя смирил Себя? Что к заблудшему пришел Пастырь добрый, полагающий душу за овец (Ин. 10: 11); пришел на те горы и холмы, на которых приносил ты жертвы, и обрел заблудшего, и обретенного воспринял на те же плечи, на которых понес Крест, и воспринятого опять привел к горней жизни. И приведенного сопричислил к пребывающим в чине своем? Что зажег свечу – плоть Свою, и подмел комнату, очищая мир от греха, и нашел драхму – царский образ, заваленный страстями; по обретении же драхмы созывает пребывающие в любви Его силы, делает участниками радости тех, которых сделал свидетелями тайны Своего Домостроительства (ср. Лк. 15: 8–9)? Что лучезарнейший Свет следует за предтекшим светильником, Слово за голосом, Жених – за невестоводителем, приготовляющим Господу народ особенный (Тит. 2: 14) и предочищающим водой для Духа? Это ставишь в вину Богу? За то почитаешь Его низким, что препоясуется полотенцем и умывает ноги учеников (ср. Ин. 13: 4–5), и указует совершеннейший путь к возвышению – смирение? Что смиряется ради души, преклонившейся до земли, чтобы возвысить с Собой склоняемое долу грехом? Как не поставишь в вину того, что Он ест с мытарями и у мытарей, что учениками имеет мытарей, да и Сам приобретет нечто? Что же приобретет? Спасение грешников. Разве и врача обвинит иной за то, что наклоняется к ранам и терпит зловоние, только бы вернуть здоровье болеющим? Обвинить и того, кто из сострадания наклонился к яме, чтобы, по закону (см. Исх. 23: 5; Лк. 14: 5), спасти упавший в нее скот?

Правда, что Он был послан, но как человек (потому что в Нем два естества; так, Он утомлялся, и алкал, и жаждал, и был в борении, и плакал – по закону телесной природы), а если послан и как Бог, что из этого? Под посольством понимай благоволение Отца, к Которому Он относит дела Свои, чтобы почтить безлетное начало и не показаться противником Богу. О Нем говорится, что предан (Рим. 4: 25), но написано также, что Сам Себя предал (Еф. 5: 25). Говорится, что Он воскрешен Отцом и вознесен (Деян. 3: 15; 2: 23), но написано также, что Он Сам Себя воскресил и восшел опять на Небо (ср. 1 Фес. 4: 14; Еф. 4: 10) – первое по благоволению, второе по власти. Но ты выставляешь на вид уничижительное, а обходишь молчанием возвышающее. Рассуждаешь, что Он страдал, а не добавляешь, что страдал добровольно. Сколько и ныне страждет Слово! Одни чтут Его как Бога и объединяют; другие бесчестят Его как плоть – и отделяют. На которых же более прогневается Он или, лучше сказать, которым отпустит грех? Тем ли, которые объединяют, или тем, которые рассекают злочестиво? Ибо первым надлежало разделить, а последним соединить, – первым относительно к числу, а последним относительно к Божеству. Ты соблазняешься плотью? И иудеи также соблазнялись. Не назовешь ли Его и самарянином? О том, что далее, умолчу. Ты не веруешь в Его Божество? Но в Него и бесы веровали, о ты, который невернее бесов и несознательнее иудеев! Одни наименование Сына признавали означающим равночестие, а другие узнавали в изгоняющем Бога, ибо в этом убеждало претерпеваемое от Него. А ты ни равенства не принимаешь, ни Божества не исповедуешь в Нем. Лучше было бы обрезаться и стать бесноватым (скажу нечто смешное), нежели в необрезании и в здравом состоянии иметь лукавые и безбожные мысли.

Но брань с ними или прекратим, если пожелают, хотя и поздно, уцеломудриться, или отложим до времени, если не захотят этого, но останутся такими же, каковы теперь. Нимало и ничего не убоимся, подвизаясь за Троицу и с Троицей. Теперь же нужно нам представить кратко содержание слова. Мы получили бытие, чтобы благоденствовать, и благоденствовали после того, как получили бытие. Нам вверен был рай, чтоб насладиться, нам дана была заповедь, чтобы, сохранив ее, заслужить славу, – дана не потому, что Бог не знал будущего, но потому, что Он постановил закон свободы. Мы обольщены, потому что возбудили зависть, пали, потому что преступили закон; постились, потому что не соблюли поста, будучи побеждены древом познания, ибо древняя и современная нам была эта заповедь, служившая как бы пестуном для души и обузданием в наслаждении, и мы ей справедливо подчинены, чтобы соблюдением ее возвратить себе то, что потеряли несоблюдением. Мы возымели нужду в Боге воплотившемся и умерщвленном, чтобы нам ожить. С Ним умерли мы, чтобы очиститься, с Ним воскресли, потому что с Ним умерли; с Ним прославились, потому что с Ним воскресли. Много было в то время чудес: Бог распинаемый, солнце омрачающееся и снова возгорающееся (ибо надлежало, чтобы и твари сострадали Творцу), завеса раздавшаяся, кровь и вода, излившиеся из ребра (одна, потому что Он был человек, другая, потому что Он был выше человека), земля колеблющаяся, камни расторгающиеся ради Камня; мертвецы, восставшие в уверение, что будет последнее и общее воскресение, чудеса при погребении, которые воспоет ли кто достойно? Но ни одно из них не уподобляется чуду моего Спасения. Немногие капли Крови воссозидают целый мир, и для всех людей делаются тем же, чем бывает закваска для молока, собирая и связуя нас воедино. Но, великая и священная Пасха, и очищение всего мира! Буду беседовать с тобой, как с чем-то одушевленным. Слово Божие, и свет, и жизнь, и мудрость, и сила! Все твои наименования меня радуют. Порождение, исхождение и отпечатление великого Ума! Умопредставляемое Слово и Человек умосозерцаемый, Который держит все словом силы Своей (ср. Евр. 1: 3)! Прими теперь слово это, не первое, но, может быть, последнее мое плодоприношение; слово вместе благодарственное и молитвенное, чтобы мне не терпеть других скорбей, кроме необходимых и священных, в которых протекла жизнь моя. Останови или мучительную власть надо мной тела (ибо видишь, Господи, как она велика и обременительна), или приговор Твой, если от Тебя низлагаемся. Если же разрешусь, каким желаю, и буду принят под небесный кров, то, может быть, и там возложу угодное на святой жертвенник Твой, Отче и Слове и Душе Святой. Ибо Тебе подобает всякая слава, честь и держава вовеки, аминь.