Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Под жизнестойкостью, сопротивляемостью мы обычно понимаем способность противостоять невероятным трудностям, которые порой называем Превратностями Судьбы — именно так, с прописных букв. Дом, разрушенный торнадо, сексуальное надругательство, страшная катастрофа — все эти единовременные (хотелось бы надеяться) события имеют множество тяжелых последствий. Но почему один человек справляется с таким травмирующим опытом, а жизнь другого полностью разрушается? История двух вдов подчеркивает правомерность этого вопроса.
В 70 лет Кэрол осталась совершенно одна — ее муж Алан скончался от инсульта. Женщина очень сильно переживала потерю. Иногда она просыпалась по ночам и не понимала, почему Алана нет рядом. Днем удавалось занять себя делами, но в ночной тиши боль неизменно возвращалась. По ночам Кэрол плакала в подушку, и это давало ей возможность прочувствовать всю глубину утраты. Однако сам процесс скорби и переживания горя, казалось, высвобождал энергию, необходимую для новой жизни без мужа. Она начала путешествовать, ходила на занятия в местный университет, обзавелась новыми друзьями.
Вскоре овдовела и ее подруга Бонни, тоже всю жизнь прожившая с мужем душа в душу. Но, в отличие от Кэрол, женщина погрузилась в депрессию, ее существование словно сузилось. Бонни и слышать не могла о возможности построить новую жизнь. После смерти Дэна она не позволяла себе погрузиться в скорбь полностью, но пребывала в постоянном тихом отчаянии. Стала раздражительной, не могла общаться с друзьями, поэтому в отношениях с ними не находила успокоения. Опасаясь, что если она позволит себе в полной мере оплакивать потерю, то не выдержит и окончательно разрушит свою жизнь, она цеплялась за хрупкое ощущение нормальности: следовала строгой домашней рутине, никуда не ездила и не ходила, отклоняла приглашения родных и друзей.
Кэрол может служить примером жизнестойкой личности, в то время как Бонни, столкнувшись со столь же тяжелой потерей, не находила в себе сил двигаться вперед. Кэрол же, поглощенная тяжелыми переживаниями, все же надеялась, что боль утраты со временем перестанет быть настолько острой, а печаль сменится другими, более позитивными чувствами. Так и произошло. В процессе исцеления вера в лучшее будущее поддерживала ее как эмоционально, так и физически. Живущее в ней ощущение надежды проистекало из жизненного опыта сильных, здоровых взаимоотношений, начало которых лежало в ранней молодости. У Бонни же такой уверенности не было. И она, и Дэн выросли в сложных обстоятельствах. В браке они достигли эмоционального равновесия, но оба избегали эмоциональных контактов с более широким кругом. Супруги не имели детей и полностью зависели друг от друга. Оставшись в одиночестве, Бонни растерялась, не понимая, как жить дальше.
Сопротивляемость, жизнестойкость — не врожденная черта и не приобретаемая в результате переживания катастрофических событий. Данное качество развивается с раннего детства, в процессе прохождения сквозь бесконечные и неизбежные несогласованности и восстановления во взаимоотношениях с дорогими для нас людьми. При описании этого долговременного процесса мы говорим «непрерывная» или «каждодневная» сопротивляемость. Она встроена в само наше существование.
Выживая в микрострессах, с которыми в сложной социальной среде приходится сталкиваться каждую минуту, мы формируем базовое ощущение, что способны преодолеть большие или малые трудности и обрести больше стойкости и понимания. Сопротивляемость сродни мышце — это качество наращивается в результате бесконечных восстановлений, начиная с самых ранних взаимоотношений и заканчивая теми, что продолжаются всю жизнь.
Микроскопические разрывы появляются с самого рождения — это может быть взгляд матери, устремленный в никуда, в то время как ребенок смотрит ей в глаза, или испугавший и заставивший младенца расплакаться громкий голос отца. А восстановление — это вновь обращенный к малышу взгляд матери и ее ласковая улыбка или нежный голос отца, баюкающего младенца. Когда все идет нормально, разрывы и последующие восстановления адекватны растущей способности ребенка управлять собой.
Кормящая мать может оставить плачущего малыша в колыбельке и ответить на телефонный звонок. Но потом она возвращается, ласково говорит с ним и снова прикладывает к груди. Младенец, переживший стресс ожидания, поднимается на новый уровень развития. Малыш, который самостоятельно успокаивается после истерики, во время которой родитель, присутствуя эмоционально, все же не пытается ее подавить, обретает уверенность в способности справляться с сильными чувствами. Родители дошкольника, у которого только что появился младший братишка, устанавливая строгие границы поведения, поддерживают старшего ребенка, испытывающего сумятицу чувств, среди которых и гнев, и ощущение утраты. Пережив такой сбой, ребенок развивает глубинную способность управлять сильными эмоциями, при этом любовь к младшему брату растет. Родители школьников, которым приходится учиться существовать во все более сложных социальных взаимоотношениях, направляют и поддерживают своих детей. Вместо того чтобы позвонить маме обидчика и пожаловаться, они приободряют своего ребенка и предоставляют ему возможность самому выработать линию поведения. Для подростков, преодолевающих драму изоляции и постижения своего «я», сбои и разрывы особенно болезненны. На этом этапе, по сложности аналогичному периоду, когда ребенок учится ходить, родители, сохраняющие спокойствие и присутствующие эмоционально, так же четко обозначают границы поведения и облегчают протестующему, не признающему авторитетов подростку трудный переход во взрослую жизнь.
Психоаналитик Эрик Эриксон в своей модели развития описал восемь стадий человеческой жизни. Для каждой стадии характерен контраст между двумя полюсами спектра возможностей. Например, говоря о детях второго-третьего года жизни, он называл этот период стадией самостоятельности и нерешительности. Дихотомию, обозначавшую стадию, через которую проходили Кэрол и Бонни, он описывал как цельность и безнадежность. К семидесяти годам у обеих женщин за счет жизненного опыта сформировался присущий каждой из них образ существования в мире. Но насколько же разным было содержание этого опыта, если в одном случае он укрепил жизнестойкость и надежду, а в другом — ощущение безнадежности и отчаяния?
Ученые из Центра детского развития при Гарвардском университете под руководством педиатра Джека Шонкоффа разработали концептуальную модель понимания стадий стресса у ребенка. Согласно данной модели, позитивный стресс — обыденное травмирующее событие, сопровождаемое кратким увеличением частоты сердечных сокращений и быстро нормализующимся повышением уровня гормонов стресса. Терпимый стресс — серьезная временная стрессовая реакция, которую смягчают поддерживающие отношения. Токсичный стресс — пролонгированная активация реагирующей на стресс системы при отсутствии безопасных и защитных взаимоотношений.
И хотя эти термины привлекли заслуженное внимание, мы все-таки предпочитаем описывать детский опыт как хороший, плохой и ужасный. Хороший стресс сопровождает обычные каждодневные взаимодействия, которые можно наблюдать на видеозаписях сбоев и восстановлений. Плохой стресс — это стресс во время эксперимента «Каменное лицо», когда тот, кто заботится о ребенке, вдруг оказывается эмоционально отсутствующим. В изначальном эксперименте с участием здоровой пары «мать — ребенок» младенец, обладая уже накопленным опытом преодоления микрострессов, с легкостью справлялся и с плохим стрессом при виде «каменного лица». Ужасный стресс случается, когда у младенца не было возможности получить повторяющийся опыт восстановлений — так происходит в ситуациях эмоционального пренебрежения, — и потому он не в состоянии противостоять мощному стрессовому событию. Смысл, который младенец создает в результате опыта, определяет и уровень стресса.
Плохой стресс можно пережить именно благодаря позитивному, хорошему стрессу. Если младенец в достаточной мере накопил «дозы» позитивного стресса в результате восстановлений ежемоментных взаимодействий, то в результате более крупных жизненных сбоев он готов справиться с терпимым стрессом. В процессе развития взаимоотношения бывают надежными и безопасными именно потому, что у младенца благодаря частым переходам от сбоев к восстановлениям развилось доверие к человеку, который о нем заботится.
Дети с недостаточным опытом сбоев и восстановлений находятся в невыгодной позиции: у них слабее развиты механизмы регуляции психологических, поведенческих и эмоциональных реакций. Описывая процесс развития сопротивляемости в результате интерактивного восстановления после микрострессов, происходящих во время кратких и частых сбоев, мы говорим о регуляционной поддержке. Тот, кто заботится о ребенке, оказывает ему «достаточно хорошую» поддержку, чтобы малыш мог приобрести опыт преодоления вызова, при условии, что период восстановления будет не слишком длительным.
Исследования негативного детского опыта (НДО), начатые в 1995 году американскими центрами по контролю и профилактике заболеваний и консорциумом некоммерческих медицинских учреждений «Кайзер Перманенте», изначально были направлены на изучение причин ожирения. Врачи были удивлены, узнав, что одной из важнейших предпосылок ожирения во взрослом возрасте стало сексуальное надругательство в детстве. В течение последующих десятилетий ученые проанализировали и другие относительно распространенные случаи негативного детского опыта, такие как психические заболевания родителей, супружеские конфликты и развод, злоупотребление наркотиками и алкоголем, а также более тяжелые стрессовые факторы — эмоциональное и физическое пренебрежение, домашнее насилие, тюремное заключение родителей и физическое и сексуальное надругательство.
Эпидемиологические исследования, объектами которых становятся целые популяции, продемонстрировали связь между негативным детским опытом и широким спектром долговременных отрицательных последствий. К ним относились нарушения физического здоровья — сахарный диабет, заболевания сердечно-сосудистой системы, бронхиальная астма, а также проблемы социального и эмоционального здоровья — депрессия, алкоголизм. Исследования были ориентированы не на точные причины возникновения специфических заболеваний, а на возможную связь этих причин с расстройствами здоровья вообще. Вопрос остается открытым: каков механизм, посредством которого ранний опыт затрагивает организм и мозг и остается в этих структурах? Каким образом негативный детский опыт способствует возникновению долгосрочных проблем со здоровьем?
Наше исследование позволяет предположить, что негативный детский опыт во всех его проявлениях можно трактовать как нарушение буферного механизма интерактивной регуляции. НДО — это своего рода «отношенческая нищета», когда ребенок лишен возможности обрести опыт восстановлений.
Выше мы уже говорили о том, что способность справляться с сильными чувствами, как и способность формировать близкие отношения с другими людьми, развивается в результате сорегуляции в процессе постоянных взаимодействий в раннем возрасте. Подобные взаимоотношения зачастую служат буфером для негативного опыта, но могут и усиливать его воздействие. Такой образ существования в мире сопровождает человека и в будущем. Опыт меняет мозг и тело, диктуя наши действия в новых взаимодействиях с друзьями, учителями, родственниками, романтическими партнерами. Воздействие раннего опыта может усилиться, если последующие отношения будут строиться на сходном паттерне коммуникаций. И даже при отсутствии негативной ситуации навыки саморегуляции под влиянием стресса в некоторых ситуациях регрессируют в результате ранних сбоев.
Способность взаимоотношений смягчать негативное воздействие иногда понижается за счет факторов риска, присущих как самой личности, так и ее окружению. Что такое риск в данном контексте? Давайте считать его первоосновой, истощающей запас жизненной энергии. Например, бедность — фактор риска, присущий среде. Опыт нищеты высасывает энергию из того, кто заботится о ребенке, а в результате этот человек становится менее надежным буфером для защиты малыша от стресса. Но фактор риска нередко присутствует и в самом ребенке. Например, ребенок с врожденной обостренной чувствительностью к звукам, подобный Генри, с которым мы познакомились в , чаще плачет и его труднее успокоить, чем ребенка с обыкновенной реакцией на звук. Забота о расстроенном младенце требует гораздо больше сил, нежели о спящем или тихо бодрствующем. Любые травмирующие события в ранние недели и месяцы, когда мозг ребенка особенно интенсивно развивается, негативно сказываются на способности заботящегося о нем участвовать во взаимной регуляции, а это может влиять на формирующуюся у ребенка жизнестойкость.
Взаимная регуляция в типично развивающихся парах «родитель — младенец» обычно протекает успешно, с неизбежными разрывами, которые быстро восстанавливаются. Родитель служит буфером, предохраняющим ребенка от разрушительных факторов. Однако если энергия отца или матери истощена под воздействием внешних факторов, таких как бедность или насилие, либо внутренних факторов, например депрессии и тревожности, родитель может не только не стать буфером, но и послужить передатчиком разрушительного стресса ребенку. Иначе говоря, очень расстроенный взрослый не только не в силах успокоить огорченного ребенка, но и ребенка спокойного приведет в состояние стресса. Собирательный эффект восстановлений и защиты со временем побуждает детей расширять их способность к совладанию со стрессом и формированию жизнестойкости, в то время как постоянные неудачные восстановления сокращают возможности младенца и провоцируют его беспомощность и ранимость.
Когда Лайза, сестра Ребекки, сдалась на милость наркотиков, она не смогла в должной мере заботиться о своем маленьком сыне Иэне. Малыш часами оставался один в своем манеже. Лайза ни с того ни с сего приходила в бешенство, кричала на сына. Ребекка пыталась помочь сестре вылечиться, но безуспешно: тяга к наркотикам оказалась сильнее, она победила семью. Когда Иэн начал ходить и вести себя как типичный ребенок двух-трех лет, например отказывался обуваться, Лайза, не способная справиться с эмоциями, могла отвесить ему оплеуху. Как-то раз мальчик появился в дневной детской группе с синяком под глазом. Воспитательница обратилась в службу защиты детей, и Ребекка вместе со своим мужем Полом — они тогда были бездетны — предложили забрать племянника себе. К тому времени Лайза все дальше и дальше уходила по пути саморазрушения, ее лишили родительских прав, и когда Иэну исполнилось три года, процедура усыновления была завершена.
Ребекка и Пол очень переживали происходящее с Лайзой, однако с воодушевлением отнеслись к перспективе стать для ребенка любящими родителями. После краткого «медового» периода мира и спокойствия Иэн, впервые почувствовавший себя в безопасности, стал вести себя импульсивно: сказывался собирательный эффект пережитого в раннем возрасте. Мальчик начал демонстрировать поведение, которое Ребекка описывала педиатру как «взрывное». Теперь их существование было омрачено жуткими истериками. Никакие стратегии управления поведением не срабатывали. Почитав статьи в специализированных журналах, супруги заподозрили у мальчика биполярное расстройство. Но после просмотра эпизода из программы «60 минут», когда Опра Уинфри интервьюировала детского психиатра Брюса Перри из Академии детской травмы в Хьюстоне, поняли, в каком направлении двигаться.
Перри путешествует по всему миру и обучает педагогов, психотерапевтов, социальных работников, сотрудников агентств по усыновлению методикам обращения с перенесшими жесточайшие травмы детьми. В упомянутом интервью он говорил о том, что, пытаясь изменить поведение ребенка, необходимо понимать, какие события происходили с ним прежде. Нейронные связи формируются в его мозге во время ранних взаимоотношений; хаотичные взаимодействия сказываются на формировании связей. Перри противопоставлял «отношенческую нищету» «отношенческому здоровью» и объяснял, что для изменения этих связей необходимо погружение ребенка в совершенно иной набор отношений — «терапевтическую паутину».
Модель Перри полностью соответствует модели в рамках парадигмы «каменного лица». Как мы уже знаем, способность к саморегуляции возникает в процессе сорегуляции. Иэн был лишен поддержки из-за пристрастия биологической матери к наркотикам. Мы не обвиняем ее, но хотим лишний раз подчеркнуть: родители должны эмоционально находиться рядом с детьми, чтобы иметь возможность восстанавливать возникающие сбои. Только так вся семья сможет двигаться в правильном направлении.
Негативный опыт истощает ресурсы тех, кто заботится о ребенке, и препятствует их эмоциональному присутствию, необходимому для регуляции психологического здоровья и их самих, и их подопечного. Наркомания, домашнее насилие, душевное заболевание родителя, супружеские конфликты, развод не способствуют развитию жизнестойкости, так как в этих случаях ребенок лишается поддержки, которая при нормальном стечении обстоятельств была бы получена в результате интерактивного сотрудничества через восстановление сбоев.
Не зная о воздействии раннего жизненного опыта на Иэна, Ребекка и Пол трактовали его поведение как «трудное» и «дерзкое». Но, вооружившись новой информацией, полученной от доктора Перри, они смогли найти иную интерпретацию неадекватных поступков мальчика. Супруги поняли, что все гораздо серьезнее, чем устранение симптомов с помощью поведенческой коррекции или лекарств.
Погрузив Иэна в новую отношенческую обстановку и предоставив ему новый опыт — не только с ними, но и в игровой группе, в общении с семейным терапевтом, в детском саду с маленькими группами, в самых разных поддерживающих отношениях (они даже купили ему собаку), — они смогли изменить путь развития мальчика и задать ему новое, здоровое направление. И Ребекка, и Пол, чьи ресурсы постоянно истощались из-за наркомании Лайзы и сумбура, который она вносила в их жизнь, должны были найти свою «терапевтическую паутину», чтобы стать Иэну настоящими родителями.
Ребекка вступила в клуб любителей вязания. На еженедельных занятиях ритмичное постукивание спиц успокаивало напряженные нервы. Она нашла новых друзей, которые помогают ей преодолевать ежедневные жизненные неурядицы — от спущенной петли до звонка воспитательницы, сообщающей, что у Иэна снова был неудачный день.
Если бы Ребекка и Пол продолжали попытки справиться с поведением Иэна, не приняв во внимание его причины, коренящиеся в раннем опыте, жизнь Иэна и всей семьи так и погрязла бы в мучительной борьбе.
Испытывая сильные эмоции и будучи не в состоянии успокоиться, мы утрачиваем чувство времени. Неспособность ясно мыслить сопровождается убежденностью в том, что этот неприятный момент будет длиться вечно. Дети, чей мозг развивается в хаотичной среде, могут утратить ощущение времени, и даже если потом их переместят в новую, благотворную среду и окружат любовью, то при малейшем стрессе — например, в ответ на просьбу убрать игрушки — время снова утратит для них смысл. В этом случае и обещания награды за хорошее поведение, и угрозы наказания за неподобающие поступки становятся бесполезными.
Говоря о таком восприятии времени, Винникотт использовал замечательные слова — продолжение бытия, описывая, как при стрессе или серьезном расстройстве мы стараемся сохранить целостное ощущение собственного «я»; такой опыт развивается во время ранних взаимодействий родителя и ребенка. Для иллюстрации своей идеи Винникотт использовал обыкновенные минуты. Когда мать отсутствует в течение x + y минут, ребенок может удержать в памяти ее образ. Но когда ее нет рядом x + y + z минут, он теряет эту способность, ему кажется, что мать словно перестает существовать. Опыт x + y + z Винникотт называл травмой (у нас это — ужасный стресс), которая может вызвать у ребенка «немыслимое беспокойство», будто и его самого больше нет.
Беспокойство, о котором говорит Винникотт, — чрезвычайно опасная потеря развивающегося ощущения собственного «я». Например, Иэн испытал крайне стрессовую реакцию, когда какая-то девочка в школьной столовой стояла слишком близко к нему в очереди. Сработала реакция тела «бей или беги», и он резко оттолкнул ее. Учительница пригрозила, что, если он не успокоится, его отошлют домой, но он вряд ли услышал ее. Волнение Иэна оказалось настолько сильным, что его разум твердо застрял в «здесь и сейчас», и мальчик не мог представить, что будет дальше. Когда учительница стояла, склонившись над ним, и строго что-то говорила, его базовое чувство «Я есть Иэн», вполне вероятно, исчезло. Потеря ощущения своего «я» — то самое немыслимое беспокойство, по терминологии Винникотта.
Винникотт черпал идеи в своей врачебной практике. Значение его концепции продолжения бытия подтверждается не только данными об эмоциональном опыте, но и человеческой физиологией. Мы отмечали, что чем больше интервал между сбоем и восстановлением, тем выше у ребенка поднимается уровень кортизола и тем медленнее спадает. Исследования показывают, что более быстрое восстановление на ранних этапах взаимодействия матери и ребенка связано с лучшей регуляцией стресса у последнего.
В мы уже говорили о том, что стрессовая реакция сдерживается гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системой, при активизации которой возрастает уровень кортизола в крови. Роль этого гормона заключается в обеспечении количества энергии, достаточного для того, чтобы противостоять опасности или угрозе, порождаемой стрессом. Краткое повышение кортизола помогает справиться с ситуацией в данный момент, но постоянно высокий уровень чреват долговременными негативными последствиями, такими как сложности в регулировании стресс-факторов, подавление иммунных функций и развитие связанных со стрессом проблем, в частности тревожности. Когда период между сбоем и восстановлением затягивается настолько, что ребенок не может справиться со стрессом, уровень кортизола растет. Стресс способен накапливаться, и следующая встреча с ним может быть отягощена еще более высоким уровнем кортизола.
Высокореактивная система ответа на стресс способствует повышению уровня кортизола, что оказывает негативное воздействие на тело и мозг. Различия между хорошим, плохим или ужасным стрессом — это разное количество микросекунд между сбоем и восстановлением. При продлении этого периода хорошее станет плохим, а затем ужасным. Но если свести время ожидания к нулю, то исчезнет хорошее. Негативный детский опыт, в котором отсутствуют сбои и восстановления, лишает детей возможности научиться управлять своим поведением и проявлением эмоций в отношениях с близкими людьми. Следовательно, ребенок способен быстро поддаться сильным эмоциям и утратить ощущение времени. Его состояние можно выразить словами «Я погряз в этом чувстве», или «Я не могу с этим справиться», или «Я беспомощен и хрупок».
Аккумулированный опыт перехода от сбоя к восстановлению вызывает ощущение продолжения бытия при столкновении с серьезным расстройством. В этом и состоит суть жизнестойкости. Люди, испытывая сильные, тягостные чувства, могут держаться на плаву за счет понимания того, что со временем их состояние улучшится, как у Кэрол после смерти мужа. Без суммарного опыта каждодневной жизнестойкости люди легко становятся жертвами сильных эмоций и, подобно Бонни, не видят пути в будущее. Несмотря на утрату, Кэрол смогла сохранить ощущение собственного «я». А Бонни, погруженная в неизбывную скорбь, утратила веру в продолжение бытия. Ее тревога и смятение были тем самым «немыслимым беспокойством», вызывавшим опасения, что она не справится с новым образом жизни в мире без мужа. Кэрол уже исполнилось 90 лет, а здоровье Бонни быстро стало ухудшаться, и через несколько лет после смерти мужа ушла из жизни и она.
Когда люди могут представить себе другое будущее, они смотрят вперед и понимают, что, как бы плохо им ни приходилось сейчас, наступят лучшие времена, и находят в себе смелость и силы преодолевать несчастья и справляться с трудностями. Но если у человека нет опыта успешного перехода от сбоя к восстановлению, от разрыва связи к ее возобновлению, от одиночества к общению, он может застрять в текущем моменте. Такие люди испытывают гнев — и продолжают испытывать это чувство — или погружены в печаль и навсегда остаются в печали. Они никогда не смогут чувствовать себя иначе. Момент становится вечностью, и в этом заключена суть безнадежности.
Готовящиеся к марафону бегуны преодолевают марафонскую дистанцию далеко не каждый день. Зато они ежедневно пробегают определенное расстояние. Тренировки, развивающие выносливость бегуна, схожи со стратегиями преодоления, развивающимися в процессе взаимодействия ребенка и родителя. Выносливость и стойкость — результат общего количества пробегаемых километров или восстановленных взаимодействий. Преодолевая множество микрострессов, мы развиваем в себе способность справляться с серьезными стрессами.
Понимание жизнестойкости как процесса развития указывает на ценность творческой активности, особенно тех ее видов, которые подразумевают взаимоотношения с другими людьми, движение к исцелению и повышению сопротивляемости (см. ). Повторяющиеся виды деятельности — танец, барабанная дробь или восточные единоборства — дарят опыт, полезный как для саморегуляции, так и для развития способности к сближению с другими. Занятия йогой помогают обрести спокойствие и равновесие. А взаимоотношения с инструктором и непринужденные беседы с теми, кто занимается вместе с вами, усиливают ощущение благополучия и предлагают новые пути развития собственного «я».
В современном мире люди стремятся быстро решить проблему и в случае неудачи сразу же ищут другое решение. Но развитие жизнестойкости — длительный процесс бесчисленных сбоев и восстановлений, для которого важны соответствующая социальная среда, терпение и время.
Наше понимание жизнестойкости заставляет задуматься о все более часто употребляемом слове — «травма». Неточность здесь заключается в том, что это слово предполагает какое-то однократное событие, хотя чувствительность к травме возрастает по мере ее повторения. Конечно, случаются одномоментные травмирующие события, но обычно опыт превращается в травму на фоне серьезных невосстановленных сбоев. Подобно тому как эпитет «каждодневная» сочетается со словом «жизнестойкость», так и многие опыты, описываемые собирательным термином травма, носят рядовой, каждодневный характер. Эту мысль хорошо иллюстрирует история Фрэнка и Линдси.
Когда Фрэнк был маленьким и совершал проступки, свойственные многим детям, вроде истерики во время большого семейного сбора, отец наказывал его, заставляя часами сидеть на нижней ступеньке подвальной лестницы. Став взрослым, Фрэнк обратился к психотерапевту, чтобы разобраться во взаимоотношениях с двенадцатилетней дочкой Линдси, которые становились все хуже и хуже. Рассказывая о своем детстве, он не использовал слово «травма», считая эмоциональное насилие со стороны отца рядовым событием, вплетенным в ткань его жизни.
Однако, поразмышляв о своей реакции на попытки дочери-подростка обрести собственное «я», Фрэнк понял, что во время их конфликтов испытывал стресс прежде всего из-за собственных воспоминаний, и в результате уходил в себя, в общем-то ему было не до дочери. Однако он был человеком чутким, способным к эмпатии, поэтому просто попросил Линдси прекратить себя вести подобным образом. После консультации с психотерапевтом Фрэнк осознал, что в эти сложные моменты он эмоционально отсутствовал, в то время как Линдси, видимо, испытывала отца, пытаясь добиться от него реакции, которая помогла бы ей самостоятельно преодолеть трудный этап в жизни.
Оценив ситуацию, Фрэнк стал более внимательным к дочери. Теперь он более вдумчиво относился к ее протестам, брал паузу, пытаясь понять точку зрения дочери, и в результате начал понимать причины истерик Линдси в контексте развития ее чувства идентичности. Вскоре частота и сила конфронтаций вернулись на уровень, типичный для стадии развития девочки. Фрэнк испытал огромное облегчение, и общение с дочерью снова радовало его.
Детские переживания Фрэнка можно было бы назвать каждодневной травмой. Это не та травма, когда ваш дом смывает неудержимый поток или кого-то из близких убивают на ваших глазах, а хронический невосстановленный сбой — повторяющийся поиск поддержки и утешения, ответами на который были изоляция и унижение. Когда поведение Линдси пробудило воспоминания Фрэнка, он мысленно повторил этот цикл эмоционального отторжения, смог предложить дочери возможность восстановления и перенаправил их взаимоотношения на здоровый путь.
Бесчисленные ежемоментные взаимодействия в ходе развития подобны струям дождя, формирующим ландшафт ощущения собственного «я». Опыт становится травматичным, когда человек не отступает от зафиксированного смысла, застревает в паттерне нарушенных связей и недопонимания.
В такую колею попали двухлетний Мэйсон и его родители Марк и Тим. Мальчик родился недоношенным, на восемь недель раньше срока, и врач отметил, что у него незрелая регуляторная система. Это означало, что у ребенка помимо прочего были проблемы со сном. Если Мэйсон засыпал на руках у Тима, тот в течение получаса, осторожно, очень легко двигаясь, переносил малыша в колыбельку. Но стоило ему поспешить, как Мэйсон мгновенно вздрагивал и просыпался. И хотя забота о ребенке отнимала у родителей намного больше сил, чем предполагалось, они все же поддерживали друг друга и старались найти решение проблемы.
В полгода с Мэйсоном произошел неприятный случай: мальчик вдруг стал задыхаться. Тим решил, что у него эпилептический припадок, и вызвал скорую помощь. Мать Тима страдала эпилепсией, и тот, с детства наблюдавший ее приступы, испугался, что Мэйсон может умереть. И хотя врачи уверяли его, что никакого припадка нет и ребенок в полном порядке, эта история потрясла Тима. Поначалу оба родителя были против того, чтобы брать Мэйсона в свою постель, но Тим стал убеждать Марка, что сын должен спать с ними. Марк согласился.
Мэйсон рос замечательным активным ребенком, он уже начал ходить. Однако в моменты стресса его чувствительная регуляторная система давала о себе знать. Услышав громкий звук, например скрип гаражной двери, он бросал игру, дрожал всем телом и разражался истерическим плачем. Мальчик продолжал спать вместе с родителями: чтобы успокоиться, ему требовалось ощущать, что они рядом. Без этого он не мог заснуть.
Через два года постоянного недосыпания Марк, работавший полный день, в то время как Тим оставался дома с ребенком, запротестовал. Они поссорились. Марк заявил, что Тим продолжает укладывать ребенка вместе с ними потому, что ему самому это нравится. Кроме того, он чувствовал давление со стороны своих родителей, не одобрявших таких порядков. Они подарили им прекрасную детскую кроватку, которой ребенок ни разу не воспользовался. Семья никак не могла выбраться из этой колеи.
Единственное, на чем они сошлись: ситуацию со сном надо менять. Сначала проконсультировались со специалистом по детскому сну. Тот посоветовал начать укладывать Мэйсона в его комнате и в течение какого-то периода просто перетерпеть его крик. Но Тим считал, что если паттерн взаимодействия сформировался со временем, то и для его изменения тоже требуется время. Они должны помочь Мэйсону чувствовать себя спокойно в их отсутствие. А Тиму надо разобраться с глубоко укоренившимися страхами потерять сына, истоки которых лежат в детстве. И им обоим следует разрешить конфликт по поводу совместного сна, тем более что разлад усугублялся отношениями Марка с родителями.
Тим не думал и не рассуждал о создании смыслов, однако инстинктивно понимал: в любом случае нужно постепенно создавать новые способы совместного пребывания с сыном перед отходом ко сну. Поначалу Марк сопротивлялся, но Тим убедил его, что столь важное для семьи изменение требует времени и внимания.
Марк и Тим проконсультировались со специалистом по душевному здоровью детей и родителей и разработали новый паттерн отхода ко сну и самого сна. Ситуация обострялась. Некоторые ночи протекали спокойно, но большей частью Мэйсон кричал часами, и Марк всю ночь носил его на руках. Ребенок успокаивался только тогда, когда отец читал ему книжку. Так продолжалось несколько недель. Никто не высыпался. Пытаясь выработать новые подходы, родители не находили выхода, неопределенность выматывала их.
Основываясь на опыте собственного детства, Марк полагал, что в воспитании детей все должно быть четко и по правилам. Но когда Тиму понадобилось на несколько дней уехать и Марк остался один на один с ребенком, ему пришлось быстро признать, что настоящая жизнь с маленьким сыном сложна и непредсказуема. Абстрактный набор правил не имел смысла.
После периода трудностей и дезорганизованности ночной сон всей семьи наконец-то был отрегулирован. Мэйсон поверил, что родители всегда рядом и научился успокаиваться без физического контакта с ними. Постепенно мальчика перевели в его комнату. Хроническая усталость родителей, вызванная нехваткой сна, осталась в прошлом. Чувство компетентности и эффективности, возникшее у Мэйсона и его родителей в связи с обретенной мальчиком способностью спать одному, вывело семью на новый уровень развития и связи. Несмотря на сложный опыт создания нового смысла, Мэйсон все же понял, что его отношения с родителями были ответственными, гибкими и содержательными.
Изменение смысла у двухлетнего Мэйсона прошло относительно легко, хотя для этого потребовались усилия и вдумчивость. Но можно представить и другой вариант. Если человек неспособен вырваться из зафиксированного смысла, его воздействие на взаимоотношения и опыт усиливается (см. ). Вообразите, что родители Мэйсона, погруженные в собственные конфликтные отношения, не стали бы постепенно приучать ребенка к новым правилам отхода ко сну, а просто поместили бы его в отдельную комнату и закрыли дверь. А сами продолжали бы ссориться. Такая ситуация запечатлелась бы в мыслях и поступках Мэйсона совсем по-другому. Он бы перенес пережитое в новые взаимодействия, что искажало бы его смыслы и в дошкольные, и в школьные годы, и даже во взрослых взаимодействиях.
Изменения правил отхода ко сну приняли вид игры, в которой ребенок учился новым взаимоотношениям. На протяжении жизни мы участвуем во множестве таких игр — в семье, с друзьями, на работе. Игры, в которые мы играли в детстве, — от пряток до обязательного «до свидания», когда кто-то из родителей уходил на работу, — остаются с нами навсегда (см. ). Игры в процессе роста, и те, что сопровождают нас во взрослой жизни, помогают понять себя в контексте нашей культуры и общества. Каждая новая игра с ее реальными сбоями и восстановлениями создает у нас чувство принадлежности к социуму и определенной культуре.
Войти с помощью соц. сетей: