Глава 7

Малыш первый и Малыш второй

Жили на свете два Малыша. Когда я учился в пятом классе, я знал только одного Малыша. Мы были соседями.

Его родной дом выглядел типично для наших мест: между двумя постройками находился двор, в котором поклонялись богам и совершали подношения предкам. Обычное дело для южной Фуцзяни, где отмечают столько религиозных праздников, что они тянутся бесконечной вереницей.

Как правило, у традиционных домов имеются сообщающиеся друг с другом левое и правое крыло, а посередине находится внут­ренний дворик. Но семья Малыша была не настолько богата, чтобы завершить строительство за один раз. Правда, у них был маленький садик, вокруг которого колосилась высокая трава, в самом садике росли бананы, и там же жила большая черная собака.

Родился Малыш в обычной рыбацкой семье. Отец его зарабатывал на жизнь морем с самого детства. Оба его старших брата стали помогать отцу, едва закончив учебу в младших классах. Мать чинила сети и продавала улов на рынке. Все шло к тому, что Малыш повторит судьбу и отца, и своих братьев, но он, будучи еще совсем маленьким мальчиком, уверенно заявлял, что никогда не станет рыбаком.

Его мать звали У Си. Я ее очень любил. Каждый раз, когда мы с матерью приходили к ним в гости, она щедро выставляла на стол морские деликатесы. У Си смеялась так, словно не знала в жизни ничего, кроме радости и удовольствий. Она всегда угощала меня всякими вкусностями, а перед праздниками приносила нам свежую рыбу и креветок. Его отец и братья весело окликали меня, когда я проходил мимо их дома, и даже их большая черная собака при виде меня дружески махала хвостом.

Но Малыш всегда держался особняком, а когда мы бывали у них в гостях, обычно забивался в угол и не участвовал в общем разговоре. Так сложилось, что наши семьи были близки, но Малыш, похоже, не хотел иметь с нами ничего общего. Он был нелюдимым, тихим парнем. В его молчании мне чудилась философская отрешенность, словно его мысли витали где-то очень далеко. Он заговорил со мной один-единственный раз, когда моя мать с гордостью объявила У Си, что я снова стал первым учеником в классе. Малыш поманил меня пальцем и сказал: «Молодец, Черныш. Будешь и дальше хорошо учиться, сможешь уехать из этого жалкого городишки».

Мне и в голову не приходило, что я живу в «жалком городишке», да и уезжать я никуда не собирался, но все равно меня восхитила смелость его мысли. Тогда мне казалось, раз человек так пренебрежительно отзывается о родном месте, значит, он не сомневается в своем великом будущем. Впрочем, сам Малыш учился довольно плохо, но его самодовольное молчание я воспринимал как знак гордого одиночества.

Соседи считали его чудаком.

Второй Малыш ворвался в мою жизнь прямо на роскошном седане, расположившись на заднем сиденье. Прекрасно помню, как вечером в наш захолустный переулок въехала машина — такие автомобили мы видели только по телевизору. Переулок для нее был слишком тесен, и водитель, пытаясь развернуться, лишь окутывал восхищенных зрителей клубами пыли.

Я тоже стоял в толпе зевак. Тогда все школьники носили матросские костюмы и белые кроссовки, которые я терпеть не мог надевать. Но наш учитель предупредил, что у нас есть лишь два варианта: ходить в кроссовках или босиком. По этой причине я клал кроссовки в сумку и обходился без обуви в любую погоду, будь то проливной дождь или жаркий день. Вскоре подошвы настолько загрубели, что я мог спокойно ходить даже по битому стеклу. Одноклассники прозвали меня Босоногим Мастером в честь даосского святого, который всегда ходил босым.

Из машины вышел мальчик, и мы все с любопытством стали его разглядывать. На нем были блестящие кожаные туфли, подтяжки, выглаженные брючки и белоснежная рубашка, которая могла соперничать с белизной его кожи. Он выглядел как модный молодой телеведущий.

Сразу было ясно, что он сын богатых родителей. От него исходило слишком мощное сияние — рядом с ним все казалось серым и унылым.

Как выяснилось, мальчик был племянником тетушки Юэ, жившей на нашей улице. Ее старший брат вместе с женой уехал работать в Гонконг. Они, так же как их старший сын, уже прошли все иммиграционные процедуры, а вот младшему предстояло подождать пару лет. Именно поэтому его на время отправили к тете.

Гонконгский Малыш — так называли мальчика соседи. Прозвище было самым подходящим, а «гонконгский» звучало почти как фамилия.

Гонконгский Малыш произвел на нас, деревенских детей, глубочайшее впечатление. Наверное, индейцы с таким же благоговением взирали на европейцев, когда увидели их впервые.

С тех пор дом приютившей его семьи был вечно окружен не­угомонными маленькими наблюдателями, которых интересовало все, что он делает. От их внимания ничего не ускользало. Было даже известно, как он поднимает бровь, чтобы подчеркнуть в разговоре важность мысли. Восхищала его делано небрежная стрижка, как у популярного гонконгского певца Аарона Квока. Дети выведали, что он любит свистеть и моется несколько раз в день. И очень быстро эти маленькие соглядатаи начали дергать бровями, свистеть и взбивать волосы, как гонконгский модник. Дошло до того, что они даже пытались подсмотреть, как Малыш принимает душ, чтобы в точности знать, как это делается в Гонконге.

Родственники второго Малыша были довольно зажиточными людьми. В то время только они во всей округе жили в двухэтажном доме. После стирки майки и трусы второго, гонконгского, Малыша вывешивали сушить на крыше, и они гордо развевались на ветру, как знамя цивилизации. Их ослепительная белизна знаменовала собой облагораживающую и возвышающую силу культуры. Для нас, детей на пороге отрочества, было в них еще кое-что, заставлявшее бушевать наши гормоны. На третий день после приезда Малыша один мальчишка вскарабкался на электрический столб, чтобы своими глазами увидеть то, что прикрывало это белоснежное белье. По неосторожности он упал — к счастью, на мягкую землю, а не на бездушный асфальт, которым теперь залито все вокруг. После падения у него остался шрам, но вообще он отделался легким испугом.

Никто не хотел, чтобы об этой истории стали ходить двусмысленные слухи, и поэтому взрослые сделали вид, что ничего особенного не произошло. Они притворились, будто ничего не заметили или не поняли, чтобы ничто не нарушало идиллическую атмосферу маленького городка.

Я сразу решил, что гонконгский Малыш мне не нравится, еще до того, как мы познакомились. В нашей компании, носившейся в шлепанцах и босиком по всей деревне, я считался лучшим учеником. Конечно, мне было интересно узнать Малыша поближе, но я боялся, что он оттянет внимание на себя, и поэтому ощущал к нему легкую враждебность.

По этой причине я и притворялся, что мне плевать на Малыша и его обожателей, пока в один прекрасный день тетушка Юэ не пригласила меня поиграть со своим племянником. «Ты хороший мальчик, так что, прошу, приглядывай за ним, чтобы он не связался с этими беспризорниками», — сказала она мне.

Само собой, я был в восторге.

При первой встрече я был очень зажат. У меня взмокли ладони, и ни с того ни с сего я стал заикаться. Впрочем, Малыш выглядел совершенно спокойным. Он был одет в белоснежную рубашку, и от него приятно пахло туалетной водой.

— Привет, меня зовут Малыш, — с улыбкой сказал он, сверкнув идеально ровными зубами. — Мне сказали, ты лучший ученик в классе?

Я кивнул.

— Кажется, ты на два года старше меня?

Я кивнул.

— Тогда я буду называть тебя не Чернышом, а Старшим Братцем, как и полагается, — благовоспитанно заметил Малыш.

Встреча продлилась недолго. Бойцы уличной босоногой армии нетерпеливо поджидали на улице, когда я выйду. Они налетели на меня, словно рой мух, и забросали вопросами, от которых у меня звенело в ушах. Я с притворной сдержанностью ответил, что Малыш «парень хороший, но непростой». Он и правда мне очень понравился.

Родственники Малыша беспокоились, что Малышу одиноко, и в то же время боялись, что он попадет в дурную компанию. По этой причине они подобрали ему двух «телохранителей», двоюродных братьев, причем один из них был высоким и тощим, а второй — низеньким и толстым. Малыш заговаривал с ними лишь в том случае, когда собирался что-то потребовать сделать или принести.

Не знаю почему, но Малыш проникся ко мне симпатией. После нашей первой встречи он то и дело посылал за мной своих братьев, которые монотонно интересовались, буду ли я играть с Малышом в шарики, в жмурки, в шашки?

Друзья забеспокоились, что могут потерять меня. Если они видели, что «телохранитель» Малыша идет ко мне в дом с очередным приглашением, они тут же выдвигали интересное встречное предложение.

Я часто колебался, но однажды брат Малыша сказал: «Вы можете вместе почитать комиксы, которые он привез из Гонконга, а потом запустить какую-нибудь видеоигру».

В тот день я выбрал Малыша, и уличная босоногая армия с позором изгнала меня из своих рядов.

Оказалось, что играть с Малышом очень интересно. У него были лучшие развлечения, о которых мы, деревенские дети, даже мечтать не могли: комиксы, игровая приставка, пазлы, кубики. Еще в его распоряжении находились «телохранители», которых можно было гонять по мелким поручениям: если нам хотелось пить, они приносили охлажденный лимонад — кстати, привезенный из Гонконга; если нам было жарко, они включали вентилятор — кстати, тоже привезенный из Гонконга.

С братьями Малыш был суров, как избалованный принц крови. Стоило ему недовольно на них взглянуть, как они тут же поджимали хвост. Если в игре побеждал я, он не возражал, но если больше везло кому-то из братьев, Малыш возмущенно прикрикивал на него, чтобы тот ему поддался.

Солдаты босоногой армии часто следили за нами и, стоя по­одаль, громко кричали в скрученные из бумаги рупоры: «Предатель, подлиза!»

Я делал вид, что ничего не слышу, а Малыш безбоязненно подходил к двери и недовольно спрашивал: «По какому поводу орете, беспризорники?»

Я понял, что войны не миновать.

Уличная босоногая армия не гнушалась пользоваться мощным оружием — навозной бомбой замедленного действия. По сути, бомба представляла собой гигантскую спичку. Она взрывалась через определенное время, минуту или полторы, после поджигания. Главное — выбрать подходящий момент. Чтобы сделать бомбу, петарду укладывали в кучу коровьего навоза. Ну а потом оставалось лишь подождать, пока мы с Малышом подойдем как можно ближе. Если мы теряли бдительность, бомба взрывалась, осыпая нас навозом, как фея лепестками цветов.

Однако все их уловки мне были хорошо знакомы, и мы быстро научились обходить навозные кучи стороной. Это привело босоногую армию в такое бешенство, что однажды ее солдаты принялись обстреливать нас навозом вручную. Малыш был вне себя от гнева. Он бросился в дом за короткостволкой и, вернувшись, выстрелил в воздух.

Бах! Звук был такой, словно волна ударила прямо в ухо. Бойцы босоногой армии оцепенели, словно их контузило. Я тоже отшатнулся назад. «Ну что, попрошайки, испугались?» — заносчиво расхохотался он, показав белые зубы.

А у меня мороз пробежал по коже.

Конечно, мне не хотелось терять старых друзей. К тому же меня часто бесил самодовольный тон Малыша. А потому я постоянно думал над тем, как по-умному сбалансировать все эти отношения. Сначала мы с ним были почти неразлучны, но после того случая, когда он выстрелил из ружья, я решил, что половину времени буду проводить с «попрошайками».

Малыш, кажется, это понял и решил ходить с козырей. Он показал мне свои гонконгские пазлы, пластинки и радиоуправля­емый самолет. Но когда он понял, что наша дружба дала трещину, то с притворным безразличием сказал: «Приходи, если будет время. Или я буду играть один».

Я понял, что он хочет порвать со мной первым, чтобы не чувствовать себя отверженным.

На самом деле я проникся к Малышу симпатией, особенно когда узнал его лучше. Мне казалось, он был очень одинок, и в этом были виноваты его родители. Его жизнь стала подготовкой к переезду в Гонконг. Все, что предшествовало этому знаменательному событию, воспринималось как нечто мимолетное и незначительное, даже если речь шла о дружбе и чувствах других людей.

В то время Гонконг представлялся нам удивительным, лучшим миром. Все помыслы Малыша были связаны с ним. Ему не терпелось там оказаться. Наверное, поэтому он свысока смотрел на жителей нашего городка.

Но все-таки он оставался ребенком, а детям нужны друзья. Я думаю, он захотел дружить со мной, потому что я был лучшим учеником, а значит, с его точки зрения, мы с ним занимали примерно равное положение. А может быть, он хотел привлечь меня на свою сторону, чтобы одержать верх над местными ребятами.

Когда я начал отдаляться от Малыша, он стал часто показывать мне фотографии своего старшего брата.

На самом деле они с ним не были слишком близки. Мать обожала младшего сына, но не хотела, чтобы он переезжал к ним в Гонконг, поскольку семья переживала там не лучшие времена. Она решила оставить Малыша в родном городке, а сама каждый месяц посылала родственникам толстые пачки денег, чтобы они ни в чем ему не отказывали. А старший сын жил с родителями в Гонконге и помогал им в работе.

Итак, старший брат Малыша вырос в Гонконге и выглядел в точности как типичный житель мегаполиса: у него были длинные волосы, серьга в ухе, летом он носил белые шорты, кожаные мокасины и виртуозно завязанный на шее шелковый шарф.

Малыш восхищался братом, как мы восхищались торопливо сновавшими между небоскребами людьми, которых видели по нашим черно-белым телевизорам. Только для нас эти небоскребы и эти люди были чем-то далеким и недоступным, а Малышу вот-вот предстояло увидеть их своими глазами.

Малыш пытался отрастить волосы, но дедушка безжалостно их состригал. Он пытался проколоть уши швейной иглой, но в итоге весь перемазался в крови, и дедушка срочно отвез его в больницу. В конце концов Малыш отказался от попыток изображать гонконгца, но все чаще проводил время, меланхолично разглядывая фотографии брата.

Мы стали видеться намного реже, но иногда, устав от беготни с уличной босоногой армией, я приходил к нему в гости. Он рассказывал мне последние новости о своем старшем брате, восторгаясь им: «Знаешь, какой он крутой? Прямо как по телику показывают! Он участвует в гонках на мотоциклах и сзади всегда сажает какую-нибудь девчонку. А вот в офис он ходит в деловом костюме и выглядит обалденно!»

Однажды он с заговорщическим видом признался: «Мой брат принимает наркотики». После этого Малыш показал мне сигарету и прошептал на ухо: «Ты понял, что это?» У него был такой довольный вид, словно он нашел дорогу в рай.

Затем он заботливо завернул сигарету в салфетку, положил в жестяную коробочку и спрятал под кроватью, словно это самая большая его драгоценность.

Я растерянно смотрел на Малыша. Я вдруг понял, как страстно он желает уехать из нашего городка, желает с такой силой, что это даже вызывало страх. Он был готов, не теряя ни минуты, бежать в город своей мечты, в Гонконг, чтобы жить так, как живут все гонконгцы.

Скажу честно, я тоже мечтал побывать среди небоскребов, которые видел только по телевизору. Но это казалось таким нереальным, таким неосуществимым… Большие города представлялись мне призрачными миражами. А вот Малыш словно застрял между двумя мирами: мыслями он находился в самом современном регионе мира, который опережал Китай на несколько десятков лет, тогда как в реальности жил в сельской местности, где практически ничего не менялось на протяжении столетий.

Однажды вечером Малыш вдруг позвал меня к себе и показал толстую пачку денег. «Ты не знаешь, где здесь можно купить мотоцикл? Мне нужен такой, как в рекламе. Хочу участвовать в гонках», — заявил он мне.

Но в нашем городке мотоциклы не продавались. Чтобы купить мотоцикл, нужно было целый час ехать в большой город, который находился в шестидесяти километрах от нашего. «Ну хорошо, а наркотики? Травку здесь можно достать?» — с отчаянием спросил он.

В конце концов мне пришлось отвести его в подземный игровой зал с автоматами. Наблюдая за тем, как он меняет кучу денег на игровые жетоны, засовывает их в автомат и тут же проигрывает, я твердо решил, что от Малыша лучше держаться подальше.

Я не сомневался, что его фантазии будут ему дорого стоить. Меня пугало, что он ни перед чем не остановится и утянет меня в свой воображаемый мир.

Дело в том, что мне тоже порой хотелось бежать из нашего городка.

Честно говоря, я даже представить не мог, что второй, гонконгский, Малыш подружится с Малышом из нашей деревни.

Гонконгский Малыш уже давно не посылал за мной своих братьев, и я перестал к нему заходить. Но однажды тетушка Юэ попросила меня позаниматься со своим племянником математикой — на последней контрольной он решил всего одну задачу из десяти.

Когда я увидел, что он понаписал в этой контрольной, я не мог удержаться от смеха. Второй Малыш не сумел решить даже простейших примеров — он не знал, как сложить одну вторую и одну треть! Я понял, что с ним придется повозиться.

Как же я был поражен, когда, войдя в комнату, обнаружил там первого, нашего, Малыша! Сдвинув головы, оба Малыша с интересом рассматривали деревянного динозавра.

Вот это сюрприз. В жизни не видел, чтобы мой сосед обменялся с кем-то хоть парой фраз. И сейчас с изумлением наблюдал, как он возится с какой-то игрушкой. «Ого, вот это круто, он прямо как живой!» — с придыханием ворковал первый Малыш.

Как убого. Мне было противно и в то же время невыразимо грустно смотреть на то, как он подлизывается к гонконгскому барчуку. Я сразу понял, почему он так себя ведет: его очаровал исходящий от тезки изысканный аромат недостижимого Гонконга.

Помню, я тогда вкратце объяснил второму Малышу, как нужно решать примеры, и поспешно распрощался. Но он помчался за мной и предложил вместе посмотреть новую игрушку, которую ему прислали родители. Первый, наш, Малыш не отходил от него ни на шаг.

Мне стало тошно от того, как раболепно он улыбался у него за спиной. Я сказал, что не могу остаться, потому что мне пора домой, развернулся и ушел.

С тех пор я всегда находил отговорки, чтобы не приходить к гонконгскому Малышу, даже если тетушка Юэ просила меня помочь ему с уроками.

Я боялся увидеть у него в гостях первого, нашего, Малыша. Я все время вспоминал, каким он выглядел жалким, — и думал о том, каким жалким мог выглядеть я.

С первым, нашим, Малышом происходило что-то странное. Выяснилось, что он каждое утро якобы уходил в школу, а сам не появлялся там целых три недели. На самом деле он шел в промышленную зону и там затевал драки с мигрантами.

Он заставлял их лаять по-собачьи, а если они отказывались, жестоко избивал. И выяснилась еще одна неприятная вещь: родители обнаружили, что он забрался в их спальню и украл несколько сотен юаней, которые потратил неизвестно на что.

Для его матери У Си это был ужасный удар, но она не осмеливалась рыдать перед мужем и поэтому пришла пожаловаться моей матери.

— Ох уж эти мальчишки… — растерянно сказала моя мама, не зная, как утешить подругу.

Я молчал, хотя прекрасно понимал, в чем дело. Наш Малыш заразился от своего нового друга болезнью, которая называется «гонконгский синдром».

Когда я встречал его на улице, то замечал, что он стал расчесывать волосы, говорить и даже кривить губы в улыбке, как Малыш из Гонконга.

Наконец, я не выдержал и вступил в разговор двух матерей.

— Не разрешайте ему водиться с тем мальчиком из Гонконга, — посоветовал я.

У Си с недоумением посмотрела на меня. Она ведь даже немного гордилась тем, что богатенький гонконгец снизошел до ее сына.

Мать дала мне оплеуху.

— Что ты болтаешь! Не видишь, взрослые разговаривают.

Но, судя по всему, У Си вняла моему совету. Когда я случайно столкнулся с двумя приятелями на улице, второй Малыш недовольно отвернулся, сделав вид, что не замечает меня, а первый, наш, Малыш приставил ладонь к горлу ребром, показывая, что мне несдобровать.

Ничего страшного. Зато я весело играл с друзьями из уличной босоногой армии и все было тихо и спокойно. Я больше не встречался ни с тем Малышом, ни с этим.

Однажды я услышал новость, что первый, наш, Малыш снова с кем-то подрался. Ему объявили выговор в школе и оставили «под особым наблюдением». А потом он вовсе перестал ходить в школу.

А через какое-то время я узнал, что второй Малыш уезжает в Гонконг. До его отъезда осталась всего одна неделя.

Тетушка Юэ принесла мне деревянного динозавра и игровую приставку — любимые игрушки Малыша, которые он решил оставить мне в подарок.

— Уж не знаю, какая кошка между вами пробежала, но он к тебе очень привязан, так что приходи с ним попрощаться, — ска­зала она.

Похоже, Малыш долго готовился к моему приходу. На его лице тут же появилось надменное выражение, которое, очевидно, много раз отрабатывалось перед зеркалом. Отрепетированным киношным жестом он положил мне руку на плечо и повел в свою комнату. Там он сел на кровать, достал бумажку и нацарапал на ней свой новый адрес.

— Я только тебе его даю, — заявил он, многозначительно подняв бровь. — Черкни мне, если будет время.

Я растерялся и не придумал ничего лучше, как сказать:

— Если посылать авиапочтой, это будет дорого стоить.

Он рассмеялся.

— Ну что ты все о деньгах да о деньгах! Мы же друзья. Вот приедешь ко мне в Гонконг, и я все тебе верну.

После этого я протянул ему свой подарок — любимый учебник по физике. По моим меркам он стоил немало — целых пятьдесят юаней. Мне пришлось копить на него полгода.

— Тетушка Юэ показывала мне твою тетрадь по физике. Очень много ошибок. Попробуй порешать задачки из этого учебника.

— Дурацкий подарок, — бросил Малыш в свойственной ему пренебрежительной манере.

Он уехал в субботу. Меня тогда не было дома — я участвовал в школьных соревнованиях. Мне передали, что он приходил к нам, стучал в дверь и звал меня.

Он покинул наш город с той же помпой, с какой впервые здесь появился: на заднем сиденье новой дорогой машины. Взрослые и дети окружили ее, без стеснения тыча пальцем, словно его похищали инопланетяне.

Когда я вернулся домой, ребята толпой возбужденно обступили меня, чтобы сообщить, что второй Малыш приходил меня искать. Мне стало грустно. Вечером я украдкой прокрался к дому тетушки Юэ. В окне комнаты, где жил Малыш, было совершенно темно.

Вдруг я услышал, что в переулке кто-то плачет. Конечно, это был первый Малыш, сын рыбака. Оказывается, он тоже не смог проводить своего друга.

Гонконгский Малыш был похож на пришельца с другой планеты, который по какой-то ошибке оказался в нашей деревне, а потом поднялся на борт летающей тарелки, чтобы вернуться в родную галактику. Он как будто попал к нам из другой эпохи. Наша дружба теперь казалась мне фантастическим сном. И вновь я стал Босоногим Мастером, а жители нашего городка быстро забыли о том, что рядом с ними жил какой-то гонконгский Малыш. Шумная и бурная местная жизнь текла своим чередом.

Похоже, что о Малыше из Гонконга помнил только мой сосед, первый Малыш.

Теперь некому было заплатить за него в парикмахерской, чтобы его подстригли «по-гонконгски», поэтому он сам кромсал волосы ножницами, пытаясь изобразить нечто подобное. Некому было наблюдать, как он выделывается, издеваясь над мигрантами, но он все равно каждый вечер направлялся в промышленную зону. Он несколько раз звал с собой других ребят, но никому это было не интересно.

Малыш бросил школу, а значит, ему ничего не оставалось, как стать рыбаком. Сопротивлялся он отчаянно. Однажды дошло до того, что он подрался с отцом и убежал из дома. Прошел месяц, изголодавшийся и отощавший, он вернулся к родителям. В конце концов Малыш согласился рыбачить, но с одним условием: если ему купят мотоцикл. Родители полдня спорили об этой покупке и наконец согласились — в надежде, что блудный сын угомонится и вернется на путь истинный.

Рыбаки начинают работать рано, в пять или шесть утра, чтобы успеть к утреннему приливу. На рассвете я часто слышал нарастающий рокот мотора. Малыш на предельной скорости пролетал по нашей улице на мотоцикле, посадив сзади отца. Вскоре шум затихал вдали, а два его старших брата, пыхтя и утирая пот со лба, изо всех сил вращали педали велосипедов, не поспевая за ними.

Возвращались рыбаки в три-четыре часа дня. От солнца и морского ветра кожа Малыша становилась все темнее. Он относил домой большую корзину с рыбой и креветками и снова куда-то уносился на мотоцикле, до предела вдавливая акселератор. Никто не знал, куда он ездит, но многие видели его на приморском шоссе, где он разгонялся до ста километров и больше и что-то радостно орал во все горло.

Он отрастил длинные волосы. Как-то раз, когда он проезжал на мотоцикле мимо нашего дома, мне в голову пришла мысль: а может быть, он хочет стать настоящим гонконгцем, как тот, другой Малыш?

Неожиданно я получил письмо от Малыша из Гонконга. Это случилось спустя три года после его отъезда. Я тогда уже готовился к поступлению в университет.

На конверте он криво накарябал мое имя и адрес средней школы, в которую мы оба ходили раньше. К счастью, добрая женщина, которая сортировала корреспонденцию, не пожалела времени и усилий, чтобы найти меня среди пяти тысяч бывших учеников. Вполне возможно, на нее произвел впечатление гонконгский штемпель на конверте.

Почерк у него был ужасный, какой-то расхлябанный. Я заметил, что теперь Малыш использует не упрощенные, а традиционные иероглифы, как принято в Гонконге:

Дорогой Черныш!

Давно мы с тобой не виделись.

У меня все хорошо. Гонконг — очень красивый город. Здесь много небоскребов. Если у тебя будет свободное время, приезжай, повеселимся.

Правда, я плохо говорю на кантонском диалекте и друзей здесь у меня почти нет. Пожалуйста, напиши мне, а то мне даже не с кем поболтать.

Мы переехали в другую квартиру, так что отправляй письмо на новый адрес.

Я догадался, что ему плохо в Гонконге. Я представил, как новые одноклассники Малыша — все сплошь со сверкающими зубами и в свежайших белых рубашках — свысока смотрят на новенького из приморской деревушки. Можно только догадываться, как за глаза они насмехаются над ним и обзывают его.

У меня защемило сердце.

Я взял письмо и пошел в соседний дом, к первому Малышу. Он сидел в своей комнате и тренькал на гитаре. В то время главные герои популярных гонконгских сериалов — мы их смотрели по телевизору — часто играли на гитаре, и в жизни почему-то у многих обнаруживалась тяга к этому инструменту.

Я достал письмо из Гонконга и показал ему.

Первый Малыш изумленно посмотрел на меня и даже не взял протянутого письма.

— Он тебе написал?

Я понял, что ему второй Малыш письма не прислал.

Он выхватил у меня письмо и швырнул его в печку. Оно мгновенно загорелось. Обратный адрес я, конечно, не запомнил.

Я понял, что поступил глупо и неосмотрительно.

Я разом испортил отношения с ними обоими. Тот Малыш, не зная, что конверт с обратным адресом сгорел в печке, будет обижаться, что я ему не ответил, а этот Малыш никогда не простит мне, что я показал ему письмо. Он до конца останется уверен в том, что сделал я это нарочно, чтобы уязвить его.

По мере приближения выпускных экзаменов учителя всё больше становились похожи на навязчивых создателей финансовых пирамид.

«Сейчас не время развлекаться, детство закончилось. Подумайте о своем будущем. Вот когда обоснуетесь в большом городе и будет у вас работа в красивом офисе в каком-нибудь небоскребе — тогда и отдохнете!» — убеждали они своих учеников. Порой они приводили в пример тех или иных выпускников нашей школы, поступивших в высшие учебные заведения в Пекине и оставшихся там жить. Они говорили об этом с таким восторгом, будто речь шла об императорском сыне, который удачно женился на прекрасной принцессе. Завершить свои басни об успехах в учебе и жизни в большом городе наши учителя могли бы фразой, что жили те счастливчики «долго и счастливо».

Никто из нас даже не подозревал, что, если ты оказался в Пекине, о спокойной жизни можно забыть раз и навсегда. Не Пекин был конечной остановкой для экспресса, везущего нас к счастью. Накануне экзаменов школа напоминала военную базу, на которой солдаты выпускных классов готовились к предстоящей кампании. Многие ученики переезжали в школьное общежитие, чтобы ничто не отвлекало их от зубрежки, и занимались с таким усердием, что впадали в медитативное состояние. Мы все будто готовились взойти на борт космического корабля и устремиться на поиски неизвестной, более просвещенной галактики.

Я тоже переехал в общежитие и с головой погрузился в учебу. Незадолго до вступительных экзаменов в университет мать за­явила, что я должен проведать нашего Малыша.

Она рассказала, что он на полной скорости мчался по приморскому шоссе, мотоцикл сильно накренило, Малыш слетел с него и ударился головой о дорогу. Это произошло пару месяцев назад, когда я переселился в общежитие. Положение было критическим, но случилось чудо и Малыш пошел на поправку.

Когда я пришел, Малыш лежал на кровати. Послеоперационные швы на голове уже сняли, но на лбу осталась заметная вмятина. Он удивился, увидев меня, а потом с улыбкой сказал: «Ты меня знаешь, я упрямый. Я хоть и расшибся, но не умер. Сейчас я уже здоров, и все будет нормально. Шрамы, конечно, останутся, но ничего, мне они не мешают».

Спустя два месяца я узнал, что меня приняли в университет. Я зашел попрощаться с Малышом, но он уже уехал рыбачить вместе с отцом и братьями. Теперь он добирался до моря не на мотоцикле, а на дребезжащем раздолбанном велосипеде.

Как он ни клялся в детстве, что этому не бывать, он все-таки стал обычным деревенским рыбаком.

После окончания университета несколько месяцев мне пришлось быть не у дел, но в конце концов я нашел работу в Пекине. Когда я оказался там первый раз, то подумал, что этот город вполне может соперничать с фантастическим Гонконгом, образ которого всегда жил в моем воображении.

К тому времени я уже понял, что мое пребывание в Пекине меньше всего будет той сказочной «долгой и счастливой» жизнью. Скорее, наоборот.

Жизнь в большом городе, кишащем людьми, нервная и беспокойная. Каждый раз, когда я вместе с напиравшей толпой спускался в метро, мне казалось, будто подземное чудовище сжирает меня живьем. Я чувствовал себя маленьким и жалким. В нашем городке, казалось, люди и сложнее, и интереснее, а жизнь и проще, и добрее.

Я даже немного завидовал Малышу, который сын рыбака. Я слышал, что он женился, жена родила сына, он купил участок земли, как и его отец когда-то, и построил дом с задним двором, в котором живет его собака.

А я тем временем надрывался на работе в офисе и вечно психовал из-за того, что ничего не успеваю. Из своей редакции я приходил в пустую квартиру, где меня никто не ждал. Единственное, что немного радовало, — это профессиональные успехи: я стал журналистом, работал в престижном журнале, и мои статьи перепечатывались по всему миру.

Когда мне звонили старые друзья, они говорили, что я «отлично устроился». Они рассказывали мне о своей жизни, я им о своей. Конечно, я никогда не жаловался, но стоило мне положить телефонную трубку, как на меня вновь наваливалась пустота.

Однажды вечером, просматривая комментарии в своем блоге, я вдруг наткнулся на такие слова: «Привет, это ты, Черныш? А я и сейчас живу в Гонконге. Позвони мне, вот мой номер. Это Малыш. Малыш из Гонконга».

Стыдно сказать, но я не стал ему звонить. Я почему-то боялся с ним разговаривать. Мне было все равно, как он сейчас живет, хорошо или плохо.

Спустя пару недель меня отправили в командировку в Гонконг. Я записал телефон второго Малыша на бумажке, но никак не решался его набрать.

Разобравшись с делами, я, как парализованный, без сил растянулся на гостиничной кровати. На душе было пусто и тоскливо. И тогда вдруг я решил, что пора ему позвонить.

— Алло! Кто это?

— Малыш, это ты? — спросил я.

— Что? — он на секунду замолчал от удивления. Видно, не ожидал, что я позвоню. — Черныш! Ты в Гонконге? Наконец-то ты приехал!

Он узнал меня по голосу! Неужели у него так мало друзей?

Помню, когда тетушка Юэ привела меня к нему знакомиться, я так волновался, что весь вспотел. Вот и сейчас то же самое. Я сидел в дешевом «чайном ресторане» и пытался представить, каким он стал. Я ждал, что он войдет в ресторан — естественно, одетый по последней моде и с серьгой в ухе, а его длинные волосы будут развеваться на ветру. Здесь, в Гонконге, он может делать все что угодно.

И вот он пришел. Я сразу его узнал. Он, конечно, стал выше ростом, но черты лица почти не изменились. У него была обычная короткая стрижка, и сережек в ушах не было, хотя дырки еще не заросли. Одет он был круто, как всегда, но зачем-то таскал с собой совершенно не подходящий к наряду холщовый мешок.

Заметив меня, он широко улыбнулся, показав потемневшие от табака зубы, и горячо обнял.

— Ты почему не ответил на мое письмо? — спросил он.

Я хотел было объяснить, что произошло, но передумал.

Он все так же любил широкие жесты. В тот вечер он пригласил меня в изысканный ресторан в престижном районе Мид-левелс, откуда открывался прекрасный вид на залитый ночными огнями пик Виктории.

Когда с ностальгическими воспоминаниями было покончено, я решил спросить:

— Как ты сейчас живешь?

— Ну конечно, я работаю. Много работаю. Но до тебя мне далеко. Ты добился таких высот!

— Чем же ты занимаешься?

Он поднял свой бокал и немного помолчал, словно готовясь к прыжку в воду.

Потом, набравшись смелости, он ответил:

— Я устанавливаю стальные двери.

И торопливо пояснил:

— Это самые дорогие двери, с сигнализацией. В месяц я получаю двенадцать тысяч гонконгских долларов.

Я не знал, как реагировать. Пауза затянулась. Мне стало страшно, что нам не о чем разговаривать.

Но Малыш очень старался, чтобы разговор не затух. С легкой иронией он рассказывал, как складывалась его жизнь после того, как он переехал в Гонконг. Одноклассники его презирали; он так и не смог найти себе друзей; в городе ему было тошно, а главное, родительская фирма пошла ко дну.

— Знаешь, иногда я думаю, что наша деревня, из которой мне так не терпелось уехать, и была моим настоящим домом, — Малыш горько усмехнулся. — Ну вот, опять я вру. У меня никогда не было дома.

Я понял, что он многое недоговаривает. У него никогда не было дома? Что это значит? А как же его родители?

Но я ничего не спрашивал, потому что он точно не хотел об этом рассказывать.

В одиннадцатом часу Малыш сказал, что поедет домой на автобусе. Я проводил его до остановки.

Там уже выстроилась длиннющая очередь: мужчины в дешевых костюмах, в форменной одежде ремонтных мастерских, женщины в фартуках с логотипами салонов красоты.

Малыш зашел в автобус и вдруг сказал:

— Не хочешь заглянуть ко мне? Поболтаем еще, мы же давно не виделись. Можем разговаривать хоть всю ночь напролет!

Я немного подумал и согласился.

На автобусе было написано, что он идет до района Тяньшуйвэй. Я знал, что этот район — часть окраинных Новых Территорий. Когда мы проезжали мимо небоскребов, Малыш оживленно рассказывал мне о каждом из них и заодно вспоминал истории из собственной жизни.

Автобус покинул пределы делового центра, и ярко освещенные здания стали попадаться все реже и реже. За окном стало почти темно.

— Мы вот-вот приедем, — заметил Малыш.

Автобус въехал на гигантский вантовый мост.

— Это мост Цинма, один из самых длинных в Азии. Я каждый день катаюсь по нему на машине.

— Вот как, — вежливо отозвался я.

Малыш, глядя на мост за окном, тихо сказал, словно обращаясь к самому себе:

— Спустя три года после того, как я перебрался в Гонконг, у отца обнаружили злокачественную опухоль в носоглотке. Фирму пришлось закрыть. Отца положили в больницу. Врачи говорили, что он может выздороветь. Но брат испугался проблем и сбежал с деньгами. Нам с мамой пришлось продать дом, чтобы продолжить лечение. Но однажды отец приехал сюда на машине и прыгнул с моста. Наверное, он больше не хотел жить. И теперь мне приходится каждый день ездить по этому мосту на работу.

Я потрясенно смотрел на него, не зная, что сказать.

Малыш тихо продолжил:

— Ненавижу этот город. Когда отец заболел, все его друзья сразу исчезли. В последний путь его проводили только я и моя мама.

Он едва слышно рассмеялся.

Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог подобрать нужных слов. Наверное, Малыш понял, как я ему сочувствую.

— Да ничего, все нормально. Про этот случай даже в газетах писали. Мы сохранили этот номер. Представляешь, огромный заголовок прямо на первой полосе, — он усмехнулся и покачал головой. В глазах у него стояли слезы.

Мы всё еще ехали по мосту. Он казался бесконечным. Освещавшие дорогу фонари быстро скользили вдоль окон, на миг выхватывая из темноты уставшие лица тесно набившихся в автобус пассажиров.

Многие из них дремали, ведь в семь часов утра они уже стояли на остановке, чтобы добраться до центра города. Перед выходом из дома они аккуратно причесывались, надевали костюмы и разбегались по разным районам Гонконга, где трудились ремонтными рабочими, посудомойками, продавцами электротоваров, парикмахерами… Вечером они торопливо возвращались обратно и целый час, а то и два тряслись в автобусе, чтобы добраться до места, которое считали своим домом, где они могли подготовиться к новому тяжелому дню.

Все они были частью Гонконга — города, про который мы когда-то думали, что это рай на земле. А этих самых людей мы считали небожителями.

Малыш открыл окно, и ветер сразу ударил ему в лицо. Я вдруг вспомнил другого Малыша, первого, нашего — его старого при­ятеля, который остался жить в родном городке. Говорят, он снова стал ездить на мотоцикле.

Наверное, сейчас он как раз ставит сети, которые будет вытаскивать утром, а потом запрыгнет на своего железного коня и во весь опор помчится вдоль дамбы домой, где его ждут сын и жена. Черная собака, заслышав рев хозяйского мотоцикла, радостно выскочит ему навстречу и, виляя хвостом, побежит по переулку.

Отправить