Глава 13

Возвращение

Я вновь ощутил такой знакомый покой. Я знаю здесь каждый камень, и каждый камень здесь знает меня. Я видел, как каждый уголок этого места менялся вместе со мной, и каждый уголок этого места видел, как рос и мужал я.

Я вернулся в родной дом, чтобы восстановить себя, но пока я лежал в кровати, восстановилась лишь моя способность обращаться к своим воспоминаниям. Перебирая в памяти все случившееся за последние несколько лет, я понял, что могу гордиться только одним поступком: я выбрал для отца идеальное место на кладбище.

Мать возмущалась, что участок, рядом с которым покоились лучшие люди города, стоит слишком дорого, но меня распирало от тщеславия, что я могу заплатить за это место и хоть что-то сделать для своего отца, ведь мне так и не удалось порадовать его при жизни.

Колумбарий, куда поместили урну с прахом отца, находился недалеко от старой школы. Это была идея матери. Она подрядилась помогать в храме по соседству, и по пути туда заглядывала в колумбарий и желала мужу доброго утра. Была еще одна причина похоронить отца именно на этом месте: «Знаешь, он перед смертью очень растолстел, — сказала мне мать, — а тут, в школе, замечательная спортивная площадка. Пусть побегает, когда-то он любил заниматься спортом».

Все жители моего родного городка верят, что боги присмат­ривают за нами, а души умерших — они где-то рядом, но прячутся от нас. Земной мир и потусторонний разделяет лишь тонкая завеса. Все знали, что духи живут так же, как и мы, только по ту сторону грани, что существует между мирами. Духи тоже могут быть голодными, могут переесть, набрать лишний вес; они могут быть счастливыми, грустными, скучающими, больными… Отец продолжал жить рядом с нами, в нашем городке. В годовщину его смерти мать зажигала благовония на алтаре предков и спрашивала, обращаясь к памятной табличке, на которой было выгравировано его имя: «Как тебе сегодня маринованная утка? Вкусная?» Время от времени кто-нибудь в семье замечал его присутствие, и когда они говорили об этом моей матери, она заходила почитать ему сутры, а потом довольно наставительно, почти сурово обращалась к отцу: «Молись почаще, а то ведь никогда не попадешь в рай».

Так прошло три года. Внезапно умер мой дядя. Его сын, пре­успевший в бизнесе, задумал похоронить отца в красивом месте. Он объездил на машине все кладбища, придирчиво сравнивая их достоинства, и наконец выбрал прекрасное место на холме, где раскинулся старый сливовый сад, — кладбище, принадлежавшее одному тайваньскому бизнесмену.

Место там стоило дорого, что отнюдь не остановило моего двоюродного брата. Больше того, он не только хотел, чтобы его отец покоился в сливовом саду, но и мечтал перенести туда прах моего отца. Объяснял он это следующим образом: мол, при жизни два брата были очень дружны, поэтому и после смерти им лучше быть вместе.

Видимо, он представлял себе такую идиллическую сценку: соберутся наши отцы вместе, выпьют, как положено, потом начнут рассказывать разные истории, выпьют еще, поедут куда-нибудь развлечься, посмотреть представление… Мои дяди, младшие братья отца, всецело поддержали его идею, их детям, моим двоюродным братьям, она тоже нравилась. Только моя мать что-то уклончиво бормотала, придумывала разные отговорки, но мнения своего не высказывала. В конце концов к нам в дом была послана одна из тетушек с миссией добиться от нее прямого ответа. Тогда мать тихо проговорила: «Это так дорого… и слишком далеко. Придется ездить на машине, а меня укачивает. Я не смогу часто бывать на кладбище…» — она еще долго продолжала говорить все в таком же духе.

Родственники устали ее уговаривать, исчерпав все аргументы, и тогда они призвали меня. Вот пришла и моя очередь. Мать сказала, что решать мне. Когда отца разбил паралич, мать назначила меня главой семьи — с тех пор и повелось, что во всех важных вопросах последнее слово оставалось за мной.

В то время я жил в Гуанчжоу. После звонка двоюродного брата я поспешил домой. Главное, я хотел посмотреть на кладбище, которое он выбрал для дяди, — как там было тихо и спокойно после шумного города. Должен признаться, мне не терпелось отдать долг своему отцу. После его смерти я почти не плакал; я был зол, безумно зол из-за того, что так и не смог ничего для него сделать. Я был стольким ему обязан! И боялся, что мой долг навсегда останется неоплаченным. Теперь мне представилась возможность хоть как-то отблагодарить своего отца. Мать должна была принять мое решение, хотя, возможно, у нее и были какие-то дурные предчувствия.

В тот день, когда прах отца собирались перенести из колумбария, мать не переставая плакала, но никому не говорила, что ее так расстроило. Как мы ни старались ее утешить, ничего не помогало. Даже напротив, ее сердило наше участие. Я знал, что чувство обиженности — как заразная болезнь, от которой довольно тяжело избавиться. Именно поэтому я взял себя в руки, отвел мать в сторону и сурово спросил, что происходит. Всхлипывая как ребенок, она наконец призналась: «Я все время думаю о том, что больше не смогу разговаривать с ним каждый день».

Каменная урна, в которой хранился прах отца, была очень тяжелой. Я с трудом нес ее, пробираясь к его новому месту упокоения. Один из моих двоюродных братьев даже пошутил: «Дядюшка, ты, кажется, неплохо там питаешься, посмотри, как растолстел. Твой малахольный сын с трудом тебя тащит». Когда пришло время опустить ее в могилу, я замер в нерешительности. Удастся ли мне поставить ровно такую тяжелую урну на дно могилы, не спускаясь в нее. Однако специалист по фэншуй строго предупредил, что даже тень живого человека не должна падать на могилу, не говоря уже о том, чтобы ступать туда.

Мы долго обсуждали, как быть, и все-таки придумали: было решено, что я лягу на живот у края могилы, братья подадут мне урну, и я, держа ее на вытянутых руках, осторожно опущу в могилу.

Я плашмя лежал на земле, в которой вот-вот окажется оставшийся от отца пепел, и чувство у меня было такое, будто я прижимаюсь щекой не к траве, а к груди любимого человека. Когда я поставил урну на землю, все радостно закричали, а я украдкой вытер слезы. В тот момент я почувствовал, что отец остался доволен моим выбором. Не знаю почему, но я был в этом уверен. Может быть, потому что я сам полежал на этой земле — такой мягкой и теплой.

Утром мать рассказала мне, что ей приснился отец. «Черныш купил мне новый дом, очень красивый», — похвастался он ей. Мать улыбнулась мне, но следующие несколько дней провела в довольно мрачном настроении — ведь она уже не могла ежедневно навещать мужа.

Если быть до конца честным, я все-таки сожалел, что перенес прах отца. Площадь купленного участка составляла десять квадратных метров, но там никогда не поместились бы те величественные гробницы, в которых были похоронены мои предки.

Для них требовался участок площадью сорок или пятьдесят квадратных метров. В центре возвышался курган, где покоились настоящие останки умерших. Перед курганом ставили памятный камень и алтарь для жертвоприношений. Вокруг места захоронения делали полукруглую насыпь в форме подковы. Здесь собирались вместе все члены семьи, они очищали могилу, приносили жертвы, оставляли подношения, зажигали свечи, курили благовония и наклеивали цветную бумагу на алтарь.

Последний раз, когда я навещал гробницы предков, был праздник Цинмин, во время которого все поминают своих усопших. День стоял ветреный и влажный. Закончив наклеивать бумагу, я весь вспотел и присел, чтобы ветерок немного освежил меня.

Я люблю этот праздник. В этот день семьи собираются вместе у могил, где покоятся их общие предки. Каждый год не похож на предыдущий: пожилые люди стареют, молодые взрослеют, появляются новые дети. И ты понимаешь, что старики, помогающие сейчас тебе приводить могилы в порядок, однажды отправятся на другую сторону. Твоя семья снова соберется вместе, но один из вас уже будет покоиться под курганом, а молодые люди, которые разделят с тобой тот день, когда-нибудь будут теми, кто подметет и твою могилу. Когда смотришь на маленького ребенка, недавно пришедшего в наш мир, на душе становится спокойно — все в мире идет своим чередом. Традиция дает мне чувство уверенности, и я больше не боюсь ни жизни, ни смерти.

Я не очень хорошо себя чувствовал в тот день, но поскольку был Цинмин, то вместе с остальными все-таки поехал утром на могилу отца и дяди. После обеда я настоял на том, чтобы мы поднялись по горной тропе к гробницам, которые стали последним пристанищем для бабушки, дедушки, прабабушки, прадедушки и других предков, принадлежавших к уходящим вглубь веков поколениям.

Гора была усеяна цветной бумагой, отовсюду слышались треск петард и голоса родственников, навещавших усопших. Пороховой дым мешался с запахом сырой после дождя земли, всегда напоминавшим мне о празднике Цинмин. Только если раньше я считался самым младшим в нашей большой семье, то теперь меня окружали дети и подростки, для которых я стал дядей, хотя некоторые из них были выше меня ростом и желали обсудить со мной последние политические новости.

Завершив неизменный ритуал на могилах бабушки и дедушки, родственники, связанные между собой кровными узами, уселись на возвышении, опоясывающем могилу предков, словно примостились у них на коленях. В те минуты я почувствовал себя годичным кольцом на стволе дерева, которое обнимают другие бесчисленные кольца, и на душе у меня стало тепло и тихо.

Я верю в существование духов; верю, что души умерших посещают нас; верю, что отец являлся во сне моей матери. Когда я лежал на кладбищенской земле в день перезахоронения отца, то ощущал, что моя с ним связь не распалась даже после его смерти. Я тогда подумал, что то место и впрямь станет для него хорошим домом, потому что, в моем понимании, дом — не просто стро­ение с несколькими комнатами, а родная земля, смешанная с твоей плотью и кровью.

После того как я уехал далеко от дома, всякий раз, когда мне приходилось сталкиваться с неудачами или я чувствовал, что моя решимость ослабевает, моим первым побуждением было все бросить и сбежать в родные места.

Мать любила повторять местную поговорку: «Не приехал домой на Новый год — у тебя нет дома; не убрал могилы на Цинмин — у тебя нет предков». Именно поэтому я так рвался на эти праздники в свой городок; но было и еще кое-что, что трудно выразить словами, но это давило на меня со всех сторон, словно я был укутан в тесный саван.

Я вспомнил, как в спешке пересаживался с одного самолета на другой, чтобы полететь куда-то по работе. Но в итоге я заработал столько бонусных миль, что решил побаловать себя и обменял их на бесплатный билет в бизнес-классе. Я сказал матери по телефону, что скоро буду дома, и подумал, какая это идеальная метафора моей жизни: не задумываясь, я отдал все мили, заработанные в бесконечных поездках по стране, на один-единственный полет домой.

В самолете было полно людей, которые, так же как я, спешили в родные места. Мои соседи, нагруженные разнообразными подарками для родственников, говорили на нашем южноминьском диалекте: «Как я хочу наконец навестить дядину могилу! Когда я был ребенком, он сажал меня к себе на колени и угощал фруктами», «Как жаль, что ты совсем не помнишь свою бабушку! Она всегда приберегала для меня самые лакомые кусочки». Я понял, что мои земляки, да и вообще все китайцы, даже за границей, живут одинаково: мы трудимся в поте лица, а потом из кожи вон лезем, чтобы с достоинством вернуться на малую родину.

Закончив убирать на могиле, мать стала вспоминать, как в университетские годы я хватался за любую работу, потому что у нас не было денег. Однажды, когда я вел урок на подготовительных курсах, у меня от переутомления поднялась температура почти до сорока градусов. Администратор позвал людей, чтобы они помогли отвезти меня в больницу, но я сопротивлялся изо всех сил, плакал и кричал в бреду, что хочу вернуться домой, только домой.

Почему я так этого хотел? Когда температура спала, я открыл глаза и обнаружил себя в своей комнате. Мать сказала, что коллеги на подготовительных курсах не смогли со мной справиться, вызвали такси и отправили домой. Мать часто поддразнивала меня: «И что ты забыл дома? Что тебя так тянет сюда?» Я только краснел и молчал. Я так и не смог найти ответы на ее вопрос.

И правда, что я забыл дома?

В моей жизни так много всего происходило, меня так часто постигали неудачи, и каждый раз я стремился домой, хотя дорога всегда была долгой и трудной, но стоило мне попасть в родные места, я буквально на следующий день недоумевал, отчего меня так тянет сюда? Немного придя в себя после тяжкой работы и бесконечных разъездов, я понимал, что наш маленький городок — это обычное захолустье, хаотичное нагромождение довольно уродливых домов с каменным фундаментом и стенами, наспех сделанными из бетона. Более приличные здания из красного кирпича, построенные приехавшими из-за границы китайцами, соседствуют с глинобитными развалюхами и хижинами гастарбайтеров, на крышах которых живут домашние утки.

Я очень люблю мощеные брусчаткой улочки. Несмотря на то что во время дождя на них легко поскользнуться и упасть, меня, когда я по ним хожу, всегда охватывает лирическое настроение — оно тянется до первой встреченной забетонированной дорожки. На этих улицах спрятаны старые скромные храмы, откуда всегда доносится густой аромат благовоний — впрочем, его постепенно вытесняет запах строительной пыли и выхлопов с соседних фабрик.

Я все время спрашиваю себя: почему я так завишу от этого места?

Когда уборка на кладбище была закончена, наша деревня словно обезлюдела. После обеда я пошел посмотреть на свою школу; из-за праздника там было непривычно тихо. Потом я отправился на шумный и оживленный рынок и понаблюдал, как знакомая торговка ловко нарезает солонину. Я остановился рядом с пожилым горбуном, который продавал трепангов из заржавленной жестяной коробки, купил у него пару штук, отошел в сторону и съел. Втайне от матери я вывел мотоцикл из гаража и поехал кататься по берегу моря, хотя накрапывал дождь. После прогулки у меня слегка кружилась голова, но на душе стало легче.

Я вновь ощутил такой знакомый покой. Я знаю здесь каждый камень, и каждый камень здесь знает меня. Я видел, как каждый уголок этого места менялся вместе со мной, и каждый уголок этого места видел, как рос и мужал я.

Когда я вернулся домой, то забрался на четвертый этаж, откуда наш городок можно было охватить одним взглядом. Я видел, как вьется под дождем заросшая изумрудно-зеленой травой мощеная дорога; красные кирпичные коттеджи, словно умывшись, посвежели и похорошели. Внизу грохотала стройка и стояли, подбоченившись, наполовину перестроенные домики, а вдалеке дымили трубы фабрик промышленной зоны. По дороге шла пожилая женщина, украсившая волосы цветком, она тащила тяжелую корзину с рынка, а за ней вереницей тянулись рыбаки, распевающие песню на местном диалекте, звуки которой эхом отдавались от камней соседних улиц. Глядя на них, я понимал, что все это навсегда останется частью меня. Вернее, я сам навсегда останусь частью родного пейзажа.

Несколько дней я отдыхал, потом мне стало хуже, и пришлось лечь в постель, чтобы все-таки окончательно выздороветь. За окном зарядил бесконечный дождь. Запах размокшей и разнежившейся земли, знакомый мне с детства, был похож на ласковые объятия родного человека. Я подумал, что теперь, когда прах моего отца покоится в земле, мне больше не о чем переживать; наверное, сейчас ему так же уютно и тепло, как мне.

Я любил этот запах с детства. Я никогда не боялся смерти, потому что для меня это было возвращением в родную землю. Умереть не страшно, жить бывает намного страшнее. Младенец учится вставать, отрываясь от земли, а потом, не останавливаясь ни на минуту, отдаляется от нее все больше и больше, потому что его тянут за собой желания, мечты, амбиции. И все-таки мы всегда возвращаемся — мы обязательно к ней вернемся.

В тот вечер, когда так крепко и пряно пахло землей, я глубоко заснул, и мне приснился сон.

Во сне я снова видел себя ребенком. Я вышел из дома и босиком пошел по мощеной дорожке на восток. Все, что я видел вокруг, — люди, камни — было мне знакомо. Они спрашивали меня, куда я иду. Я отвечал, что хочу посмотреть, просто посмотреть вокруг. Потом я побежал, побежал очень быстро, и уже больше не слышал предостережений, которые они выкрикивали мне вслед. Вдруг я понял, что очутился в незнакомом месте. Все вокруг стало чужим: и воздух какой-то не такой; камни другие; красных кирпичей больше не видать. Меня охватил ужас, будто земля ушла из-под ног и я полетел в черную бездну. Но я продолжал возбужденно оглядываться по сторонам, с любопытством рассматривая неведомый пейзаж.

Там было очень красиво. Я увидел какой-то новый пляж. Я не знал, как он называется. По морю плыли большие лодки, и чайки грациозно сновали в небе. Я с радостью провел бы здесь полдня, а то и больше, — но это место не было моим домом. Я со страхом спрашивал себя: почему ветер разбушевался? почему песок такой сухой? где все знакомые камни? Я в панике оглядывался по сторонам и вдруг увидел недалеко от себя поросшую влажной травой дорожку, по которой я сюда прибежал.

Я вне себя от радости бросился туда, словно за мной кто-то гнался. То смеясь, то плача, что есть мочи я мчался обратно. Наконец, я долетел до дома и забарабанил в деревянную дверь. Мне открыла мать. Она не знала, что произошло, но, увидев мое залитое слезами, побледневшее лицо, ничего не сказала и не стала ругаться, а только распахнула шире дверь и спросила: «Что такое? Почему не заходишь?»

Я из последних сил шагнул в дом, и меня объяли запахи горящего очага, сырого дерева и собачьей шерсти. Тогда я понял, что я дома, и с облегчением улегся на грязный пол.

Проснувшись, я заплакал. Похоже, я так и не оторвался от своего дома, хотя покинул его несколько лет назад. Я просто заблудился, оказался в красивом незнакомом месте и почему-то испугался. Но, к счастью, я вернулся. Я всегда могу вернуться. Главное — найти свою дорогу.

Отправить