Глава 9. ДЖЕНТЛЬМЕН ДЖЕК В РОССИИ

НЕВОЗМОЖНАЯ ВСТРЕЧА

Они должны были встретиться — Старуха скалы и Джентльмен Джек, эксцентричная английская мисс. Голицына, любительница новостей, возможно, кое-что слышала о странной храброй Листер из Йоркшира, о том, как она смущала дворы Европы своими медвежьими повадками, черными сюртуками и грубыми грязными ботфортами, как она покоряла Альпы и Пиренеи, кисейных барышень и парчовых матрон. Голицына и Листер были очень похожи: обе презирали мораль и дрожащие поджилки мещанства, обе были великими путешественницами, запоем читали книги и переводили кабинетные цифры в мили исхоженных дорог. Тихому супружеству предпочитали романтическую дружбу с дамами. Спутницей Голицыной была Юлия Беркгейм, Листер странствовала в компании Энн Уолкер, впрочем, в ее донжуанском списке это было не единственное женское имя.

Листер и Голицына необычно, по-мужски, одевались — в жилеты, рединготы и сюртуки. Носили цилиндры и каскетки, высокие сапоги, трости, стеки и большие карманные часы. Анна Листер в юности полюбила байронический черный и никогда ему не изменяла. В Йорке ее именовали «черной бестией». И еще полушутя — Джентльмен Джек. Тогда в английском бытовало выражение Jack the Lad («парень Джек»), означавшее бабу-мужичку. Но Листер, мисс идеально благородных корней, не выглядела мужиковатой. И внешне, и в своих поступках она была настоящим безупречным английским эсквайром. И обыватели придумали ей прозвище Gentleman Jack, Джентльмен Джек. Впрочем, любовницы Листер называли ее по-домашнему — Фредди. Из всех имен это ей нравилось больше.

Они совершенно точно встретились бы, Листер и Голицына, в кореизской пустыне, в скромном уютном доме княгини. Во время смелого гранд-тура англичанка рассчитывала покорить Кавказ, проникнуть ненадолго в шахскую Персию и после отправиться в Одессу, откуда рукой было подать до Крыма. В 1830-е годы о полуострове с его крепостями, дворцами и винами часто писали британские газеты и, между прочим, сдержанно хвалили графа Воронцова, больше даже не за преображение полудикого края, а за его похвальную любовь к Англии. О встрече с графом Листер подумывала и многое уже знала о Крыме, и не из пошлых газет, а из книг просвещенных путешественников. Изукрашенные карандашом сочинения Дюбуа де Монпере и Шарля де Монтандона сопровождали ее в путешествии по России.

Голицына и Листер определенно понравились бы друг другу. Старухе скалы пришлись бы по душе необузданность и прямота гостьи, ее мужская внешность, острый ум, деловая хватка. Листер, однако, недолюбливала умных дам, скучала с ними бесконечно и в дневнике объясняла, что умные дамы — явление престранное и учеными должны быть мужчины (себя она относила к их роду), а женщины созданы лишь для любви. Листер была типичным мизогином, хоть это и парадокс. Но все же ей наверняка понравилась бы Анна Сергеевна — своим высоким происхождением и близостью ко двору. Знакомая с самим Александром I, поверенная Воронцова, дальняя родственница министра Голицына — княгиня стала бы настоящим подарком судьбы для Листер, любившей титулы и громкие фамилии. Но у судьбы были другие планы. Старуха скалы умерла в январе 1838 года, когда британка только составляла маршрут путешествия. Впрочем, Анна Листер пережила ее ненадолго: в сентябре 1840 года она заболела и скоропостижно скончалась в Грузии, близ Кутаиси, так и не увидев баснословной Персии и накипавшего зеленью Крыма.

ПЕРВАЯ СОВРЕМЕННАЯ ЛЕСБИЯНКА

Листер сейчас называют первой современной лесбиянкой. Эпитет слишком тяжелый, грубый для благовоспитанной дамы эпохи туманного романтизма, но Листер он к лицу. Она спровоцировала его сама — и гусарской разгульной жизнью, и откровенным дневником длиною в тридцать четыре года, восемь тысяч страниц и пять миллионов слов. Начав его в мятежной юности, в 1806 году, она пугающе подробно, в бытовых мелочах и скабрезных деталях, описывала каждый день, даже если он был смутным, тихим, никчемным. Детство, мучительные школьные годы, общение с родственниками, ссоры с соседями, политические интриги, в которых участвовала, деловые проекты, которыми тешила мужское себялюбие, путешествия в Париж, Испанию, Северную Европу и Россию — она фиксировала всё. Отмечала каждый удар влюбчивого сердца, имя каждой своей любовницы, чувственно описывая, как достигала с ними вершины блаженства. Впрочем, эти галантности и сотни бытовых мелочей (чем штопала чулки, сколько потратила на перчатки, что ела на ужин и как это переварила) Анна зашифровала особым способом, да так, что лишь много позже исследователи смогли найти ключ к мудреному секретному коду.

В детстве ее дразнили tomboy, пацанкой. Она играла в солдатики, дралась с мальчишками, стреляла из рогатки. Всегда взъерошенная, неопрятная, резкая, совсем не девочка. Не по-девичьи рано выучилась читать. Увлеклась науками, географией, литературой, историей. Спорила, часто задирала старших братьев. Сладить с ней не могли даже родители. Она нередко убегала из дома и в шесть лет, по ее словам, «знала, кто такие путаны, видела их во множестве на улицах родного Галифакса». В семь ее отправили в частную школу. Думали, там с ней справятся, но пацанка не далась: хулиганила от души, волынила, болтала с симпатичными девчонками, уроков не делала, но зато научилась «хорошо свистеть».

Шесть следующих лет Анна занималась дома — уже не для отметок, а для себя самой. С жадным удовольствием проглатывала одну книгу за другой. Осилила сольфеджио и преуспела в латыни, обогнав старших братьев. В четырнадцать покорила недетским интеллектом директора и наставников престижной школы Мэнор Хаус. Там она стала первой ученицей и крепко уверовала в собственную гениальность. Эта вера стала ее спасением. В Мэнор Хаус она без памяти влюбилась в одноклассницу Элайзу. Другая, нерешительная и скромная, испугалась бы и силы чувства, и самого этого чувства, постыдного, неестественного, богомерзкого, как тогда считали. Но дерзкая Анна была не робкого десятка и то, что испытывала к Элайзе, сочла еще одним проявлением своей гениальности. А гению простительно все, даже особые увлечения. Ни тогда, ни после Листер не стеснялась и не боролась со своей натурой. «Я люблю и всегда буду любить лишь прекрасный пол и буду любима в ответ, мое сердце восстает против любого другого вида любви», — так она написала в дневнике в 1821 году. Эти строчки стали эпиграфом ее жизни, интеллектуальной и чувственной.

В юности, после недолгого пылкого романа с Изабеллой Норклифф, британка без памяти влюбилась в Марианну Белкомб. Та ответила взаимностью, что не помешало ей выгодно выйти замуж за богача Чарльза Лотона, на двадцать лет старше. Марианна уверяла, что супруг вот-вот умрет, оставит наследство и тогда они наконец заживут вместе в радости и достатке. Но у Лотона было отменное здоровье, смерть не входила в его планы. Листер пришлось делить с ним Марианну и позже лечиться от сифилиса, который Лотон передал своей супруге. Несмотря на уговоры и мольбы, расчетливая Белкомб не хотела покидать опостылевшего мужа, деньги которого значили куда больше амурных восторгов. Анна мучилась, не находила себе места и не понимала, как избавиться от тягостной страсти. Было лишь одно средство — поверить чувства дневнику. Она писала, и ей становилось легче.

Впрочем, Листер была страдающим романтиком лишь рядом с Марианной. Во всех других ситуациях она оставалась высокомерным снобом, говорившим через губу, комично расчетливым джентльменом, трясущимся над каждым шиллингом и штопающим свои носки по вечерам. О Марианне Листер пыталась не вспоминать, лишь украдкой плакала по ночам, а наутро заносила в дневник точное количество выплаканных часов и минут.

Анна хотела крепкую семью, мечтала о верной спутнице жизни с хорошим происхождением и крупным капиталом. Оставив надежду соединиться с Марианной, она составила список подходящих кандидатур и стала методично, не спеша выбирать, присматриваться, взвешивать: «МакКензи, леди Элизабет Теккерей, мисс Холл, мисс Фримен, Луиза Белкомб, мисс Прайс, мисс Сальмон, мисс Уолкер…» Сложно сказать, что удивляет больше: длина этого списка или самоуверенность его составителя. Листер, джентльмен без изъянов, внесла всех мало-мальски хорошеньких и богатых барышень в округе, не интересуясь даже, что они думали о «противоестественных» чувствах и как отнеслись бы к странному предложению руки и сердца. Эгоистичная Анна считала, что неотра­зима и сможет покорить любую.

Она расчетливо взвесила все за (титул, связи, деньги, тонкая талия, хорошие ножки) и против (холодность, бедность, прыщи на лице). Отмечала имена галочкой или прочерком. В итоге осталась лишь Энн Уолкер: на двенадцать лет младше Листер, не замужем, прехорошенькая, хозяйственная, послушная, скромная, из уважаемого йоркского семейства, но главное — богатая: внушительные счета в банках, собственный особняк в Лайтклиффе, жирные плодородные земли вокруг…

После первого обстоятельного знакомства с мисс Уолкер и долгой придирчивой беседы Джентльмен Джек поняла, что сделала правильный выбор. Барышня неожиданно нежно отреагировала на ухаживания, и Анна, не теряя времени, перешла к конкретике: она хотела, чтобы Энн стала ее женой, переехала к ней в Шибден-Холл и своими деньгами поддерживала все ее проекты, деловые и житейские. Через два года Уолкер перебралась к любовнице, и вскоре они стали супругами, тайно обвенчавшись в церкви Святой Троицы в Йорке. Теперь не только тело и душа, но и капиталы мисс Уолкер целиком принадлежали Джентльмену Джеку, которая наконец могла осуществить дерзкую мальчишескую мечту — отправиться в путешествие по России.

Еще в юности Листер читала книги о баснословной Московии, Сибири и Лукоморье, о том, как куржавые крестьяне били французов при Боро­дине, а те отступали, задыхались в снежных вихрях, тонули в сугробах. Брат Изабеллы Норклифф, зная страсть Анны к перемене мест, частенько дразнил ее: то хвастал своими альпийскими похождениями, то сочинял истории, как едва не погиб в морской качке. Из России, куда он таки добрался, написал: «Анна, имей в виду: кто не видел Санкт-Петербурга, не видел ничего!» И задетая Листер уже готовила достойный ответ, представляла себя, черную и героическую, в цилиндре и сюртуке посреди шумной ярмарочной сутолоки с полудикими гаркающими варварами и танцующими под балалайку медведями, уже слышала звуки придворного оркестра и чувствовала, как вальсирует в золотом леденцовом крошеве дивных мраморных имперских залов, как кружится голова от жирного блеска русских эполет и сладкого пудрового запаха разгоряченных женских тел…

Но нет, брат Изабеллы был неправ. Россия лишь начиналась в Санкт-Петербурге. Чтобы увидеть ее, нужно было отправиться вглубь, в Самару, Нижний Новгород, Астрахань, на Кавказ, оттуда — в манящую Персию и Крым. Листер чувствовала, что безграничная полудикая Россия ей по плечу и по сердцу, она желала исследовать ее, познать и покорить, словно капризную любовницу. Джентльмен Джек набросала смелый сложный маршрут, назвав супруге лишь две точки: «Санкт-Петербург и Москва. Дальше посмотрим». Но дальше Уолкер категорически не хотела. Дальше был невыразимый, непролазный, безграничный ужас. Ее Россия заканчивалась хищными зубцами кремлевских стен. Впрочем, бабским малодушным словам Анна не придала значения: джентльмен никогда не спорил с женщинами.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ — МОСКВА — КАВКАЗ

В июне 1839 года подруги покинули Шибден-Холл. Купив в Лондоне компас, телескоп, запасные часы и кое-что по мелочи, переехали в Дувр, оттуда — в Кале и на пароме в Копенгаген. Через Швецию и Финляндию они приехали в Санкт-Петербург.

Российская столица оказалась совсем не сказочной, как представляла Анна, — ни домов-леденцов, ни золотого конфетти придворных балов. Их встретил город-сноб, город-бюрократ, город-генерал: на улицах все в форме, все козыряли друг другу. Только прибыли — и сразу бумага из департамента: немедленно представить реестр с именами слуг и описью перевозимого имущества. Следовало также оплатить налог на проезд до Москвы, следующей точки путешествия. Они вскоре покинули застегнутый на все мундирные пуговицы Петербург и 12 октября, через пять долгих дней, были в Первопрестольной.

Здесь Анна испытала культурный шок. Пестрые даже хмурой осенью улицы, пестрый живой люд, пестрые языки — русский, татарский, французский, фарси, польский, грузинский, немецкий… Все гаркало, и гоготало, и двигалось, хаотично и пьяно. У Листер кружилась голова от сладко-кислых телесных запахов, сумасшедших звуков, размалеванных лиц и раешных масок, лошадиного ржания, окриков свирепых возниц, от всей этой яростной людской магмы. Полудикая хмельная страна неожиданно отозвалась пронзительной нотой в ее механическом сердце. Тогда, в октябре тридцать девятого, в потоке сводящих с ума звуков и лиц, она вновь по-настоящему влюбилась — в незнакомую пугающую Россию, которая по иронии остроумной судьбы тоже была женского рода.

Анне понравилось категорически все: люди, еда, говор, тучные белокаменные палаты, похожие на своих древнерусских хозяев, странный печальный исполин Царь-колокол, бойкий и хитрый Китай-город и Кремль, пышный румяный восточный пирог с итальянскими виньетками и грубоватой русской начинкой. Вместе с Энн поднялись на Спасскую башню. Оттуда, как утверждал путеводитель, «открывается вид на Москву» — как скучно, как пресно. Как несказанно, непередаваемо, неописуемо красиво было там, наверху, среди облитых золотом куполов и колокольного звона, лившегося от одной белокаменной башни к другой вместе со стаями растревоженных птиц. Ниже кипела, гудела, торговала Москва, прохожие взбивали пенку дней. Не хотелось уходить. «Увиденное с высоты Спасской башни, — пишет Листер, — превзошло все мои ожидания. Пестрое соседство европейского и восточного стилей, сотни церквей, величественные купола! Какая красота!»

В Москве она увидела тех необычных персонажей, о которых кое-что читала в английских газетах. Когда они добрались до Воробьевых гор, их проводник, доктор Гааз, указал на странную серую массу полуживых людей в суровых армяках и шапках. Грязные, угрюмые, бледные, они жались друг к другу, словно воробьи, окруженные хищными котоусыми жандармами. Это были каторжники, их перегоняли в Сибирь. Анна записала со слов Гааза: «Если они заболевают, их отправляют в госпиталь, если они при смерти, им позволяют уйти в мир иной в полном комфорте. Они проходят в день не более двадцати двух верст и отдыхают через каждые два дня. К такой каторге приговаривают только совершивших тяжкое преступление, к примеру убийство. Прочих отправляют в колонии-поселения, в том числе на юг России, где климат даже лучше, чем в Москве». Кажется, Листер не слишком сочувствовала арестантам, или, быть может, проводник уберег своих спутниц от ужасающих подробностей каторжного быта.

Вечерние московские часы Джентльмен Джек проводила с максимальной для себя пользой: усердно расширяла круг выгодных знакомств. Сумела выбить приглашение на прием во дворец генерал-губернатора светлейшего князя Дмитрия Голицына. За отсутствием хозяина эту роль играла Екатерина Владимировна Апраксина, его сестра. В молодые годы она была хрупкой миниатюрной красавицей. Ее бархатистые глаза и мраморный стан, охваченный муслином и шелками, запечатлела в конце XVIII века художница Виже-Лебрен. С той прелестной неоклассической поры прошло сорок лет. Екатерина Владимировна прибавила в весе — и телесном, и светском, став кавалерственной дамой. Ампирная талия исчезла, блеск бархатистых глаз потух, у нее вырос горб, испортился нрав. Но на приемах и балах она держалась великолепно, была, как прежде, приветлива, полна величия и оглядывала всех сверху вниз, несмотря на крохотный рост.

Англичанку и ее робкую бессловесную спутницу Екатерина Владимировна встретила милостиво и чуть высокомерно, уделила им несколько благосклонных минут и представила знакомым аристократам. Среди них была чета Паниных. Граф Александр Никитич, агроном, член Московского общества сельского хозяйства, ученый-самоучка, произвел на Листер самое приятное впечатление. Они стали друзьями. Впрочем, больше ей понравилась графиня Анна Сергеевна, урожденная Толстая. Живая, говорливая, несмотря на свои сорок лет, озорная любительница анекдотов и скабрезных шуток, с лучистыми глазами и приятной русской полнотой, стянутой французским корсетом. Панина понравилась Листер настолько, что несколько дней после встречи она все еще думала о блеске ее глаз, аппетитном декольте, музыкальном придворном английском языке, столь редком в России, об округлостях пикантных слов, об интонациях, полунамеках, о вспыхнувшем к ней, Листер, интересе… Или нет, не может быть, ей, верно, показалось.

Панины щедро покровительствовали англичанкам: возили в театры, клубы, рестораны, показывали печатни, странноприимные дома, училища, сиротские институты. И даже отвезли в русскую баню. «Как же меня там выпарили, слов нет», — только и смогла записать Анна. А позже подвела итоги панинских экскурсий по Москве: «Приятные на вид дома, балы в лучшем парижском стиле и множество, множество красивых барышень!»

Пока Листер изучала древнюю столицу, она задавалась вопросом, куда же дальше. Ей в самом деле очень хотелось дальше — в глубь России, на юг, на Кавказ, в Персию. Но, во-первых, это стоило такого состояния, которого у мисс Уолкер не было. Во-вторых, Энн наивно мечтала вернуться в Англию до Рождества. Ей не понравилась эта страна, не понравились русские, в особенности чувственные венеры, на которых Листер оказалась неприлично падкой.

В декабре Джентльмен Джек наконец приняла решение и сообщила о нем спутнице в тоне, не терпящем возражений: они продолжат путешествие, поедут на Кавказ и в Персию. Мольбы, крики, слезы не помогли. Листер грубо оборвала Энн на полуистерике: «Дальше вместе или расстаемся навсегда!» И мисс Уолкер вновь пришлось подчиниться. Кажется, из них двоих по-настоящему любила только она.

Анну тогда занимала лишь ее новая губительная страсть — Россия. С быстротой полководца, предчувствовавшего победу, она составляла план стремительного покорения русской равнины и кавказского высокогорья: в январе-феврале, когда ляжет ровный твердый снег, они помчат во Владимир, Нижний Новгород и вдоль Волги, через Волгу до Казани, потом — непростой переезд до Саратова, придется вновь пересечь Волгу, затем — Сарепта и Астрахань. Оттуда они едут в Кизляр, любуются живописным Кавказом, взбираются на Казбек и Эльбрус, пробираются по знаменитой Военно-Грузинской дороге в Тифлис…

Две дамы, не говорившие на местных языках, без мужей и охраны, лишь своими силами, в двадцатиградусный мороз, сквозь снег, ветер и неизбежные весенние дожди, презрев опасность, мчат по бездорожью, чтобы оказаться в грозной, неупокоенной, лязгающей ятаганами Персии. «Это настоящее военное предприятие, это акт беспримерного героизма», — думала Листер. Ее путешествие станет вызовом мужчинам, всему этому пошлому черно-белому дрянному миру эсквайров. Она покажет, на что способна! И пусть это будет стоить ей целого состояния и даже, возможно, жизни.

Пятого февраля 1840 года мисс Уолкер и Джентльмен Джек покинули Москву. Они запаслись провиантом, лекарствами, рекомендательными письмами и волчьими шкурами — занавешивали ими окна, когда сильно дуло. Через четыре дня прикатили в Нижний Новгород, но там не задержались: русский мороз и задор первооткрывателей гнали их дальше, к Волге и через нее, в Казань. Местный богач-купец, торговец медом, показал свой гарем, где жили четыре супруги. «Одеты в богатую парчу, отделанную жемчугом, черепаховой костью и даже бриллиантами. Выглядят ужасно глупо. Бедняжки! Как много животных среди людей! Помимо дома умалишенных, я доселе никогда не видела ничего более грустного и унизительного, чем этот гарем», — записала Анна.

Еще десять дней, еще шестьсот километров пути в лютый мороз, вьюгу и снег, который, по замечанию Листер, падал «отнюдь не с небес, а, наоборот, с земли к небесам, невероятно!». Двадцать восьмого февраля они были в Саратове, через два дня отдыхали в Сарепте. Двенадцатого марта приехали в Астрахань и провели там десять дней: мороз и русские дороги ужасно вымотали. Обе англичанки были в плохом настроении, не разговаривали друг с другом. Но усталость прошла, силы и дар речи вернулись. Они вновь паковали вещи. Их ждал Кавказ.

«Кизляр — грязное отвратительное место, низенькие, ветхие непокрашенные домики». Моздок был не лучше, но там Листер взбодрилась — местное начальство приставило к ним колоритных вооруженных проводников: «Наши два казака очень живописны и ловки. Верхом, на полном галопе, они подкидывают и ловят свои папахи и пики. И так упражняются, играючи, пока их бедные взмыленные лошади не выбьются из сил».

Молодцы домчали их до станицы Екатериноградской и улетучились. Дальше пришлось нанимать местных проводников, с которыми дамы благополучно добрались до станицы Александровской. Там Листер разговорилась с русским офицером, ехавшим по делам в Тифлис, он благородно предложил свои услуги, считая долгом и честью сопроводить самоотверженных британских леди. Рекомендательные письма помогли Анне выбить из местных бюрократов четверых охранников-казаков, и они двинулись в путь. «Но вдруг — крики: “Черкесы!” Их было около двадцати, все верхом, кружили, кружили вокруг. Наши казаки приготовились к атаке. Я вытащила заряженный пистолет и взвела курок. Дверцы нашей повозки были открыты. Четыре казака, четыре ямщика, русский офицер с денщиком, слуги и мы — я решила, что вполне сможем дать черкесам отпор. Нам совсем не было страшно».

Черкесы тоже неплохо считали и поняли, что рисковать на сей раз не стоит, покружили немного и растворились в пыли. Джентльмен Джек ликовала: они победили без единого выстрела, без потерь. Такие приключения были ей по душе. Горный переход к поселку Степанцминда у подножия Казбека стал их новой легкой победой, а наградой — отдых в тихом, уютном, обжитом Тифлисе. Гостеприимный командир Кавказского корпуса Головин лично занялся их размещением, его сердечная супруга Елизавета Павловна прислала печку (в комнатах было сыро), снабдила водой, вином, продуктами, устроила экскурсию по городу. От поездки в Персию пришлось отказаться: опасно, шалили разбойники, весь путь пришлось бы проделать в мужской одежде. К тому же это дерзкое предприятие влетело бы в копеечку, а свободные деньги стремительно кончались. Раз так, рассудила Анна, им следует поехать к морям — сначала к Каспийскому, а потом к Черному. Восемнадцатого мая они были в Баку. Первого июня вернулись в Тифлис, откуда направились в Гори и Кутаиси, в горы и к морю.

Они знали, что будет непросто: летом в тех местах нестерпимо душно, влажно, свирепствуют эпидемии. От испорченной подгнившей воды болели холерой, комары переносили малярию. Было опасно — без лекарств, без врачей, вдалеке от больших городов. Уолкер не могла, не хотела ехать дальше. Она очень устала за эти полгода пути в никуда, она так хотела в Британию. Энн спорила едва слышно, как только могла. Слезы предательски подступали к горлу. Ее дрожащий голосок тонул в гневном рокоте аргументов воинственной Листер: «Дата начала похода назначена. Мы победим Кавказ! Все уже решено. Никаких отступлений. Только вперед! Точка!»

Впереди были Гори с древними церквушками, и Кутаиси с гостеприимными князьями Дадиани, и Зугдиди, и Джвари, и Сачино, в которых бледные полуживые жители-призраки медленно угасали от странной горячки. А потом была точка. Двадцать второго сентября 1840 года Анна Листер скоропостижно скончалась в Кутаиси, или Зугдиди, или где-то в дороге. Об этом ни слова в дневнике — он замолчал раньше. Врачи не смогли ей помочь, лишь записали: «Смерть наступила в результате горячечной лихорадки». Возможно, это была малярия.

Энн Уолкер, тихая и полубезумная, привезла тело подруги на родину. Двадцать девятого апреля 1841 года Джентльмена Джека похоронили в семейной усыпальнице приходской церкви Галифакса. Могила ее не сохранилась, но служители с готовностью отведут вас в северную часть нефа и укажут на подоконник. Там лежат два куска разбитого надгробия, и можно разобрать надпись: «Скончалась 22 сентября в Кутаиси в Грузии и захоронена здесь 29 апреля».

Судьба вновь рисовала по кальке. Княгиню Голицыну похоронили в склепе Вознесенской церкви в Кореизе, и ее могила исчезла — погибла вместе с храмом во время Великой Отечественной войны. Не осталось ни плиты, ни каменных полуслов. Обе эксцентричные дамы, русская княгиня и английская мисс, живут теперь в письмах и дневниках. Интерес к ним не иссякает.

Дневники, записки, письма Анны Листер — настоящий кладезь по истории XIX века, но понять их непросто. Скрытная британка разработала особую скоропись, легко сочетая английский с французским, а также придумала шифр из букв латинского и греческого алфавитов. Мне потребовалось немало времени и терпения, чтобы научиться понимать ее почерк и расшифровать секретные части дневника. Открылись удивительные подробности не только ее личной жизни, но и ценнейшие факты русской культуры и придворного быта. Этот материал войдет в мою следующую книгу, которая будет целиком посвящена Джентльмену Джеку и ее приключениям в России.

Отправить

kkbkinfo5site

спасибо интересное чтиво