Уроки Горбачева

Обзор внешнеполитического наследия последних десятилетий с эпохи правления есть смысл начать с последнего руководителя СССР — Михаила Сергеевича Горбачева. Не только потому, что Советский Союз — это предшествующее Российской Федерации название исторического Российского государства, а с избранием Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС в марте 1985 года началась, по сути, современная эра российской истории, в том числе в области внешней политики. Главное то, что за шестилетний период правления Горбачева были заложены многие основы современной внешней политики нашей страны.

Несмотря на все трансформации и деформации, международная политика всех президентов Российской Федерации — Бориса Ельцина, Владимира Путина, Дмитрия Медведева, вновь Путина — стоит на плечах политики Горбачева.

Такой вывод справедлив несмотря на то, что горбачевская внешняя политика уже не одно десятилетие подвергается в России — в том числе во властных верхах — жесткой, а иногда и уничижительной критике. Речь идет, разумеется, о внешнеполитических достижениях этого периода, а не о просчетах и ошибках.

Внешнеполитическое наследие Горбачева фундаментально. Благодаря его лидерству страна вышла из многолетней самоизоляции. Внешняя политика освободилась от идеологических пут марксизма-ленинизма, сковывавших и деформировавших ее. Она сняла сталинскую шинель и сдала ее в музей. Пришел конец безудержной и бездумной милитаризации экономики. Открылись границы страны. Были сняты барьеры, мешавшие передвижениям людей и свободному обмену идеями, утвердились свобода слова и свобода совести. Основной формой общения внутри страны и с внешним миром стал диалог. При Горбачеве встретились, наконец, две России — внутренняя и та, которая в разное время тремя волнами эмигрировала. Была отменена государственная монополия во внешней торговле, а частная экономическая деятельность в целом — узаконена. Эти важнейшие перемены утвердились и уже воспринимаются как должное, несмотря на все изменения последних десятилетий.

Тем не менее сегодня Михаил Горбачев в массовом сознании россиян в целом непопулярная историческая фигура. Главная существенная претензия соотечественников к патриарху политики состоит в том, что он не справился с управлением общественными процессами, в результате чего перестройка системы с демонтажем ее устаревших конструкций обернулась всеобщим обвалом. Горбачеву и его приверженцам вменяют в вину прежде всего утрату исторического Российского государства — для кого-то империи, но для большинства — большой страны. Люди, особенно старшего поколения, сожалеют не столько об утраченных имперских окраинах (тем более, восточноевропейских сателлитах и африканских клиентах), сколько о загубленных промышленности, науке, здравоохранении, образовании, системе социальной поддержки. В числе претензий к Горбачеву и его соратникам и сотрудникам фигурирует и сдача международных позиций страны на многих направлениях. При этом говорится о трех важнейших темах: проблеме разоружения, объединении Германии и уходе из стран Азии, Африки и Латинской Америки — так называемого третьего мира. Давайте с этим разберемся.

Действительно, фактически главным внешнеполитическим итогом правления Горбачева стало исчезновение Советского Союза. Разумеется, последний высший руководитель СССР не стремился к такому результату. Горбачев был и остается патриотом своей страны. Он живет в России. До последнего дня пребывания у власти он как мог старался сохранить государство, которое взялся реформировать. Когда его вынудили уйти, он покинул свой пост с достоинством. И тем не менее именно запущенные горбачевской реформой процессы привели к крайне противоречивому результату — освобождению почти 300 млн советских граждан от партийной диктатуры и одновременно к распаду советского государства и резкому ослаблению внешнеполитических позиций его основы и преемницы — Российской Федерации.

Горбачев и его коллеги начали реформы не из личных амбиций или идейных соображений. Для всех очевидно, что Советский Союз к началу 1980-х годов погрузился в глубокий кризис, охвативший все стороны жизни страны — политическую, экономическую, социальную, моральную, идеологическую, национальную. Под угрозой оказалась и внешняя безопасность: в 1983 году советские военачальники и руководство разведки всерьез опасались ядерного нападения со стороны США. Внешняя политика зашла в тупик, символами которого стали ракетный кризис в Европе, банкротство коммунистической системы в Польше и увязание СССР в войне в Афганистане.

С позиций сегодняшнего дня представляется очевидным, что трансформация Советского Союза, происходившая одновременно на нескольких направлениях — увеличения свободы, развития демократии и обновления социализма, не могла не закончиться провалом. Это понимали наиболее проницательные западные лидеры. По свидетельству Анатолия Адамишина, присутствовавшего во время беседы британского премьер-министра Маргарет Тэтчер с председателем Совета министров СССР Николаем Рыжковым, Тэтчер сказала: «Вы дали людям свободу и хотите, чтобы они стали работать по-новому. Так не будет. Вместо этого они будут требовать от вас все большего, и вы ничего с этим поделать не сможете». Перестройка могла стать началом нового цикла мобилизации сил государства и общества для выхода из кризиса. Вместо этого она не только продлила цикл расслабления, но и довела его до логического конца.

Демократизация привела в первую очередь к всплеску национализма в огромной стране, прежде крепко связанной централизованной системой тоталитарной коммунистической, а еще раньше — авторитарной имперской власти. Уже в 1986 году вспыхнули беспорядки на этнической почве, а в 1988 году возник первый серьезный межэтнический конфликт в Нагорном Карабахе, окончательно не урегулированный до сих пор. Что касается социализма, то поначалу жесткая скованность философской и политической мысли в СССР не предоставляла реформаторам иной идейной базы кроме поздних идей Ленина — совершенно неадекватной основы для решения стоявших перед ними задач. Вместо того чтобы развивать марксизм в условиях конца ХХ века и приспосабливать модернизируемую идеологию для решения практических задач, они лишились всякой идеологической основы.

Горбачев искал выход из этой ситуации, но ни он, ни его помощники — как и их предшественники — не обладали ни необходимыми знаниями, ни глубоким пониманием проблем своей страны, особенно экономических, и не владели инструментарием для их изучения и решения. Не понимали они и политику Запада. Они верно определили практику и идеологию внутренней политики КПСС как главное препятствие для решения проблем и активно повели их демонтаж. У них, однако, не оказалось конкретной цели, плана и стратегии действий. Упование на «живое творчество масс», «потенциал социализма» и его «преимущества» оказалось в этих условиях фатальным для курса реформ. В итоге Горбачеву и народу страны пришлось расплачиваться не только — и не столько — за ошибки реформаторов, но и за все кровавое наследие или просто дурное управление и нерациональное хозяйствование предыдущих десятилетий.

Опыт Михаила Горбачева подтверждает еще одну истину: в России триггером наиболее серьезных национальных катастроф является утрата высшей властью контроля над обстановкой.

Исходное состояние

В марте 1985 года новый Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев принял управление обширным, богатым, но и во многом запущенным, расстроенным и пришедшим в упадок внешнеполитическим наследством. Советский Союз, выстроенный большевиками на развалинах Российской империи, осуществил — решительными, жесткими, часто бесчеловечными методами — форсированную модернизацию экономики и общества, выстоял в Великой Отечественной войне и превратился к середине ХХ века в одно из двух мощнейших государств мира. Со второй половины 1940-х по вторую половину 1980-х годов Москва контролировала значительную часть глобального геополитического пространства. СССР достиг военно-стратегического паритета с США. Он был идеологическим, политическим, экономическим и военным центром системы, охватывавшей дюжину стран «реального социализма», в основном в Восточной Европе, два-три десятка государств социалистической ориентации в Азии, Африке и Латинской Америке, без малого сотню коммунистических, рабочих, левых партий во всем мире.

Наряду с мощным ракетно-ядерным арсеналом СССР обладал крупнейшими в мире вооруженными силами. Группировки советских войск дислоцировались на постоянной основе в Германской Демократической Республике (Восточной Германии), Польше, Чехословакии, Венгрии, Монголии, а также в Афганистане. В общей сложности СССР держал в строю около 5 млн человек, которые противостояли одновременно вооруженным силам США и их многочисленных союзников в Европе и Азии, а также армии Китая. В 1970-е годы впервые в своей истории страна создала океанский флот, в том числе мощнейший подводный.

Цена всех этих достижений была колоссальной, и платил ее советский народ. СССР обладал в основном самодостаточной экономикой, его народно-хозяйственная модель — фактически государственного капитализма — выдержала проверку в Великой Отечественной войне и в годы послевоенного восстановления страны. Экономика была ориентирована исключительно на приоритеты государства. К середине 1950-х годов эта модель превратилась вначале в тормоз, а затем и в препятствие для дальнейшего развития страны. Шанс реформирования экономики, существовавший вплоть до 1960-х годов, был упущен, а затем в результате реакции на Пражскую весну 1968 года заблокирован.

Снижающееся качество политического управления со стороны ЦК КПСС — Генеральный секретарь Леонид Брежнев утратил способность к полноценной работе еще в 1976 году — и возраставшее давление идеологических догм привели к тому, что Горбачев впоследствии мягко назвал застоем. На самом деле это был общий кризис советского социализма. Все больше проигрывая в самонадеянно объявленном на рубеже 1960-х годов мирном соревновании с Западом, советское руководство под влиянием сложившегося в 1970-е годы отечественного военно-промышленно-идеологического комплекса втянулось в полномасштабную гонку вооружений с Соединенными Штатами Америки, встало на путь внешнеполитических авантюр. Стоимость оборонной и внешней политики СССР колоссально выросла: оборонные расходы в 1984 году достигли 8% ВВП, максимума за 20 лет. При этом на внешнеполитической арене СССР встречался со все новыми вызовами.

В конце 1979 года после бездумного решения о вводе советских войск в Афганистан, продавленного руководящей группой Политбюро ЦК КПСС по внешней политике в составе Андропова — Громыко — Устинова, холодная война с Западом резко обострилась. США, оправившиеся от поражения, понесенного в 1975 году во Вьетнаме и мобилизовавшие силы для отпора возраставшей военной мощи и политическому влиянию Советского Союза в странах Азии, Африки и Латинской Америки, приступили к реализации масштабных военных программ. Разрядка международной напряженности, которую в Москве пытались совместить с постоянным наращиванием военной мощи и продвижением советского влияния на всех континентах — с военной поддержкой Москвы, но под флагом развития классовой борьбы, — закончилась. США перешли в контрнаступление.

В 1983 году в Западной Европе по просьбе самих европейцев, озабоченных появлением у СССР со второй половины 1970-х годов все большего количества ракет средней дальности СС-20, были размещены американские баллистические и крылатые ракеты средней дальности. В результате советские центры принятия военно-политических решений, главные военные штабы и важнейшие военные, промышленные и инфраструктурные объекты оказались в пределах дальности полета ракет, способных поразить их в течение шести‒восьми минут после пуска. В том, что сценарий ядерной войны не был чисто теоретическим, советские руководители убедились в ходе прошедших в том же году учений НАТО Able Archer.

Одновременно президент США Рональд Рейган выдвинул Стратегическую оборонную инициативу (СОИ), предполагавшую создание в США надежной системы защиты от советских баллистических ракет. Эта идея была настолько сложной в реализации, что многие считали ее фантастикой. В Москве, где всегда были высокого мнения о технических возможностях США, опасались, однако, что под прикрытием подобного противоракетного щита США смогут принудить СССР к капитуляции или даже уничтожить его, не опасаясь ответного удара.

В это же время США стали координировать свою политику в отношении СССР и Китая, который с 1960-х годов — после разрыва с Москвой на почве спора о старшинстве в соцлагере и из-за сопутствовавших идеологических разногласий — также рассматривал Советский Союз в качестве противника. Начиная в 1978 году проводить экономические реформы, Дэн Сяопин, понимавший, что модернизация Китая требует благоприятной международной обстановки, немедленно прекратил противостояние с США. Ввод советских войск в Афганистан и военное вмешательство союзника СССР Вьетнама в Камбодже сблизили Пекин и Вашингтон. В результате СССР был вынужден противостоять вероятным противникам на двух фронтах — США и НАТО на западе и Китаю, США и их союзникам (Японии, Южной Корее) на востоке. Это было и опасно, и крайне затратно.

После интервенции в Афганистане у СССР открылся третий фронт — южный, где Москве противостояли не только моджахеды, опиравшиеся на поддержку местного населения, но и те же США, Китай и ряд крупных мусульманских государств, включая Пакистан и Саудовскую Аравию. Расчет на то, что военная помощь дружественному режиму в Кабуле стабилизирует обстановку в Афганистане и создаст условия для движения этой соседней страны к социализму по образцу Монголии, оказался совершенно необоснованным. Советские руководители, не учитывавшие при принятии решений о вводе войск исламский фактор, столкнулись с перспективой того, что афганская война и исламская революция в соседнем Иране могут угрожать стабильности в южных республиках СССР, где, как считалось, религиозные предрассудки были успешно преодолены.

Одновременно начались волнения в тылу советской системы. В 1980 году коммунистический режим в Польше столкнулся с рабочими протестами, запустившими тяжелый политический кризис. Единственной альтернативой советской военной интервенции (по образцу Чехословакии в 1968 году и Венгрии в 1956-м), которая неминуемо привела бы к масштабному кровопролитию, была передачи власти от компартии польским же военным. Это, однако, оказалось лишь временным решением. Кризис продолжился и в конце концов привел к окончательному освобождению Польши от коммунистического режима в 1989 году.

Другие состоящие в союзе с СССР страны Восточной Европы, испытывавшие вследствие явной неэффективности своих экономик растущие экономические трудности, все глубже погружались в долговую зависимость от западных государств. Советский Союз, чье экономическое развитие застопорилось на рубеже 1980-х, уже не имел возможности оказывать масштабную помощь даже ближайшим союзникам. Кроме того, на Москве лежало бремя содержания многочисленных и не всегда надежных клиентов в десятках стран, существование которых представляло ценность для СССР единственно с точки зрения подтверждения правоты марксистско-ленинского учения о конечном торжестве социализма над капитализмом во всемирном масштабе.

Таким образом, несмотря на очевидную мощь и внешнее величие, Советский Союз к середине 1980-х годов был отягощен многочисленными внутренними проблемами. Некоторые из этих проблем имели внешнеполитические и военно-политические корни. Втянувшись при долгом правлении Леонида Брежнева в полномасштабную гонку вооружений с США, Советский Союз, располагавший гораздо меньшей экономической и технологической базой, вынужден был направлять все больше ресурсов на военные нужды — ради поддержания военного паритета. Это было вопросом не только безопасности, но и престижа. Не сумев победить США в экономическом соревновании, на что надеялся в начале 1960-х годов Никита Хрущев, руководство СССР при Брежневе могло предъявить населению равенство с США по баллистическим ракетам и ядерным зарядам.

Фактически же Советский Союз попал в ловушку, расставленную Соединенными Штатами, поставившими задачу измотать СССР в гонке вооружений.

Несмотря на общий кризис советского социализма и многочисленные провалы внешней политики Москвы, поначалу этот кризис не был летальным, а у внешней политики имелись резервы.

Советский режим — в той форме, которую он приобрел к середине 1980-х, — отчаянно нуждался в перестройке, но государство не было обречено на гибель, как не была обречена и Российская империя в 1917 году.

Китайские успехи в трансформации коммунистической системы на протяжении четырех десятилетий показывают, что задача в принципе решаема. Советский опыт 1980-х и начала 1990-х годов демонстрирует не ошибочность самой попытки трансформации системы, а неверность выбранного курса.

В отличие от Хрущева и Брежнева, упустивших шансы на модернизацию страны в условиях гораздо более благоприятных, Горбачев взялся за дело трансформации в тяжелой обстановке. Он попытался сделать больше, чем просто «встряхнуть» страну, как это попытался сделать его ментор Юрий Андропов, ненадолго сменивший Брежнева. Горбачев и его сотрудники собирались обновить одряхлевший советский социализм, ускорив экономическое развитие страны и перестроив политическую систему. При этом Горбачев рассчитывал на очередной всплеск энтузиазма советских людей, ожидая, что его новаторский подход разбудит то, что он называл творческой энергией масс. Для подъема активности и энтузиазма Горбачев провозгласил принцип гласности в информационной политике. Одновременно и в тесной связке с изменением внутренней повестки дня Горбачев собирался активизировать и модернизировать внешнюю политику СССР. Ускорение, перестройка, гласность и новое политическое мышление стали основными лозунгами горбачевской эпохи. Трансформационный вектор внешней политики Горбачева не был результатом свободного выбора.

По словам Анатолия Черняева, ближайшего помощника Генерального секретаря, «интенсивный выход на международную арену с новой внешней политикой диктовался прежде всего тяжелейшим внутриэкономическим состоянием страны».

В эпоху всеобщего дефицита продуктов и товаров особо остро стояла проблема обеспечения населения продовольствием. С начала 1960-х годов — при Хрущеве — СССР стал импортером зерна: начали сказываться последствия сталинской коллективизации сельского хозяйства. Продовольственная программа, принятая при Брежневе, не решила проблему. Традиционное самообеспечение России продовольствием фактически было восстановлено только в начале XXI века, когда страна вернулась на мировой рынок в качестве экспортера продовольствия, прежде всего зерна.

***

Собственно внешнеполитическая программа Горбачева была первоначально логичной и реалистичной. Ее целью было снижение бремени внешней политики на основе взаимных разменов с контрагентами с учетом взаимных интересов. На американском направлении Москва собиралась возобновить диалог на высшем уровне, главным образом для достижения соглашений об ограничении гонки вооружений. Стимулом был страх перед новым витком гонки вооружений, которую СССР, не выдержав быстро возраставшей финансовой и технологической нагрузки, мог проиграть. Со странами Западной Европы — соседями и важными торговыми партнерами — новое советское руководство собиралось улучшить отношения путем паритетного уменьшения ракетного арсенала, «обменяв» советские ракеты средней дальности, нацеленные на страны НАТО, на американские ракеты, направленные на Советский Союз. Главную ставку здесь Горбачев разумно делал на Западную Германию (ФРГ) и рассчитывал разыграть «германскую карту» с пользой для Советского Союза и с выгодой для немцев, одновременно ослабив в Европе влияние США.

Для улучшения отношений в Азиатском регионе Москва послала сигнал Пекину о готовности к нормализации советско-китайских отношений и активизировала начавшееся еще при Брежневе и Андропове налаживание контактов с КНР на различных уровнях. В отношении Афганистана Горбачев практически сразу принял принципиальное решение о выводе советских войск на основе политической договоренности с заинтересованными сторонами. Восточноевропейским союзникам Горбачев с самого начала рекомендовал действовать самостоятельно, идти по пути перестройки в своих странах и изыскивать дополнительные внутренние ресурсы для развития. Наконец, Горбачев, без энтузиазма относившийся к идеологическим клише о борьбе с мировым империализмом посредством поддержки международного коммунистического и национально-освободительного движения, был настроен на сокращение затрат на этом давно бесперспективном поле. На всех перечисленных направлениях Горбачеву многое удалось сделать.

Завершение холодной войны

Горбачеву удалось вывести страну из холодной войны с США и коллективным Западом. Тем самым Москва прекратила крайне опасную и затратную конфронтацию, продолжавшуюся со второй половины 1940-х годов. Главное — была резко снижена угроза ядерной войны, вполне реальная вплоть до середины 1980-х.

В декабре 1987 года СССР и США заключили Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД), впервые уничтоживший целый класс дестабилизирующих вооружений. Горбачева и Шеварднадзе впоследствии упрекали за то, что они согласились на требования США демонтировать Красноярскую РЛС и включить в договор — то есть обречь на ликвидацию — ракеты «Ока» (SS-23 Spider по натовской классификации), хотя дальность этих ракет была чуть менее 500 км. Можно ли было бы добиться договоренности с США без этих существенных уступок — вопрос дискуссионный. В любом случае главной задачей Москвы было устранение класса ракет, способных нанести удар по важнейшим советским целям с близкого расстояния. Эта задача была решена за столом переговоров.

В июле 1991 года Москва и Вашингтон заключили Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1), по которому обе сверхдержавы впервые согласились сократить свои стратегические ядерные арсеналы — и сразу наполовину. Это были прорывные договоренности, основанные на принципиальной формуле, согласованной Горбачевым и президентом США Рональдом Рейганом: в ядерной войне не может быть победителей и ее нельзя допустить. Эта формула сохраняет актуальность сегодня и будет актуальна в обозримой перспективе.

Оба соглашения — ДРСМД и СНВ-1 — существенно облегчили стратегическое положение СССР. Несмотря на то, что по ДРСМД Советский Союз должен был уничтожить значительно больше ракет, чем США, поскольку советская программа была по существу безлимитной, договор устранил угрозу обезглавливающего СССР удара по советским политическим и военным объектам. Инспекции, предусмотренные обоими договорами, создавали атмосферу взаимного доверия — в смысле обоюдной предсказуемости — между Москвой и Вашингтоном.

Отношения между СССР и странами Западной Европы начали быстро улучшаться. Наконец, и это было особенно важно, соглашения по разоружению в принципе позволяли Советскому Союзу высвободить финансовые и материальные ресурсы для смягчения наиболее острых социально-экономических проблем. Сейчас, когда выход США из договоров по ПРО (в 2002 году) и ДРСМД (2019-й) создал реальную угрозу прекращения действия механизмов контроля над вооружениями, предсказуемость в крайне чувствительной области ядерных взаимоотношений между РФ и США резко и опасно снижается.

Не все задачи по деэскалации противостояния с главным противником СССР были решены. Горбачеву не удалось остановить программу СОИ или ограничить ее реализацию. Переговоры в Женеве по ядерным и космическим вооружениям, начатые в 1985 году, дали Москве возможность прояснить позицию США по вопросам стратегической обороны, но не более того. Впрочем, пока шли переговоры, стало ясно, что многие заявленные цели СОИ в обозримом будущем недостижимы. В результате США, пусть вынужденно, в основном оставались в рамках Договора об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО). В конечном итоге ядерное сдерживание, основанное на угрозе гарантированного взаимного уничтожения в случае войны, не только сохранилось, но даже укрепилось.

Сокращение ядерных арсеналов дополнилось ограничением обычных вооружений. В 1987 году по инициативе Москвы Организация Варшавского договора (ОВД) приняла военную доктрину, провозгласившую принцип оборонной достаточности. Это звучало разумно, хотя смысл изменений не был прояснен: СССР всегда заявлял, что готовился к обороне. Скандальный полет немецкого летчика, посадившего свой легкомоторный самолет рядом с Красной площадью, позволил Горбачеву преодолеть сопротивление консервативной советской военной верхушки, руководствовавшейся принципом, сложившимся в брежневские годы: за безопасность СССР отвечают военные. Проблема заключалась в том, что военные всегда и везде обязаны исходить из худшего сценария. Кроме того, если возлагать ответственность за безопасность на военных, предполагается, что она будет обеспечиваться исключительно военными средствами. Других средств у военных просто нет.

В декабре 1988 года Горбачев сделал конкретный шаг, объявив об одностороннем выводе значительной части советских войск и вооружений из Восточной Европы. В 1990 году между странами Варшавского договора и НАТО был заключен Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), предусматривающий ограничение обычных вооружений и вооруженных сил и исключающий саму возможность масштабного внезапного нападения. Таким образом на западном стратегическом направлении — исторически главном для России — началась глубокая демилитаризация. Как и в случае с ДРСМД, Советский Союз сокращал больше войск и техники, чем страны НАТО, но, во-первых, уровень противостояния к концу 1980-х годов был очевидно избыточным, а во-вторых, СССР получал принципиальную возможность в долгосрочной перспективе направить больше средств на невоенные цели, становившиеся гораздо более актуальными, чем внешние вызовы. Другой вопрос, конечно, в том, как советское руководство распорядилось этими новыми возможностями.

Контроль над вооружениями означал более надежное регулирование конфронтации и снижение ее уровня, но еще не ее прекращение. Причиной холодной войны была не гонка вооружений, а конфликт идеологий в связке со столкновением геополитических интересов. Здесь Горбачев и его соратники совершили важный интеллектуальный прорыв.

Новое политическое мышление

Первоначальная коррекция внешнеполитической стратегии Советского Союза, проведенная Горбачевым, не затрагивала основы внешней политики СССР, не требовала кардинальной смены идеологических ориентиров. В принципе, ДРСМД, СНВ-1 и даже ДОВСЕ были примерами военно-политической разрядки. Они укладывались в логику мирного сосуществования, вскоре после смерти Сталина провозглашенного еще Председателем Совета министров СССР Георгием Маленковым и Первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым в ответ на реальность угрозы уничтожения человечества в результате ядерной войны. Более того, сами эти соглашения были прямым продолжением брежневской политики разрядки международной напряженности и ограничения стратегических вооружений, прерванной в конце 1970-х годов. У хрущевско-брежневской политики разрядки, однако, было принципиальное ограничение. Мирное сосуществование и разрядка, согласно официальной идеологии, не только не отменяли классовую борьбу на мировой арене, но и сами считались формами классовой борьбы.

Здесь Горбачев в своем поиске настоящего социализма решительно отошел от ортодоксальной советской идеологии и сделал шаг в сторону социал-демократии. Вскоре после прихода к власти он начал отказываться от традиционного для СССР жесткого классового «красно-белого» подхода к международным отношениям. Горбачев и его ближайшие соратники и советники двигались в сторону признания мира единым и взаимосвязанным. По свидетельству А. С. Черняева, Горбачев переосмыслил мирное сосуществование как принцип «живи и давай жить другим», без всякой задней мысли. Это была уже не новация, а ревизия основ, настоящая идеологическая революция. Такое видение мира и международных отношений стало прорывом из мира давно устаревших, но крепко сидевших в умах догм в мир современных реалий. Заслуга Горбачева в осуществлении этого интеллектуального прорыва очевидна.

Согласно новому подходу, глобальные проблемы — от опасности ядерной войны до разрушения окружающей среды — являются общими для всего человечества. Решение этих проблем — в общих интересах. Общность интересов, в свою очередь, основывается на общих ценностях, объединяющих людей поверх национальных и идеологических различий. Так на месте давно выдохшегося пролетарского интернационализма, призванного служить интересам несостоявшейся мировой социалистической революции, возник новый глобализм отечественного внешнеполитического мышления. Помощники Горбачева разработали для него доктрину, названную ими новым политическим мышлением. Фактически эта доктрина представляла собой вариант конвергенции коммунизма и капитализма, призванный соединить основные преимущества обоих. Для старой гвардии ЦК КПСС это была явная идеологическая ересь. Многолетний и многоопытный секретарь ЦК Борис Пономарев, отвечавший за связи с международным коммунистическим движением, отреагировал на появление нового мышления однозначно: «У нас правильное мышление. Пусть американцы меняют мышление». Империализм, добавил Б. Н. Пономарев, считается только с сило. В этом последнем заключении ветеран советской внешней политики был во многом прав.

Горбачев отбросил миф о международном коммунистическом движении как ведущей силе мирового развития. Он также отказался от обременительной роли КПСС как главы этого движения и тем самым от двусмысленности советской внешней политики, которая со времен Третьего интернационала (Коминтерна) действовала по двум каналам: межгосударственному и межпартийному. После того как Сталин в 1943 году формально распустил Коминтерн, СССР продолжал использовать иностранные компартии в качестве инструмента советской внешней политики. К 1980-м годам, однако, немногие живые и влиятельные компартии — итальянская и французская — стали реально автономными от Москвы. Дальнейшего смысла поддерживать множество маргинальных компартий не было. Отказ от их поддержки, однако, означал также и отказ СССР от роли идеологической державы. Он позволил Москве конструктивно взаимодействовать с самыми различными политическими силами в мире. Вместо международного коммунистического движения Горбачев выбрал в политико-идеологические союзники даже не еврокоммунистов, а европейскую социал-демократию.

Новое политическое мышление декларировало право народов на выбор путей развития. Горбачев ошибался, рассчитывая, что таким способом станет возможно полнее раскрыть потенциал социализма. На деле даже попытка реализации этого права ставила под вопрос устойчивость не только советской системы союзов и мировой системы социализма в целом, но и политических режимов в социалистических странах. В конечном счете она поставила под сомнение стабильность самого Советского Союза и господствующую роль в нем коммунистической партии, а следовательно, и целостность СССР. Неудивительно, что не склонный к простодушию внешний мир поначалу воспринял эту декларацию скептически, как очередную пропагандистскую уловку в духе хрущевского всеобщего и полного разоружения. По оценке А. С. Черняева, однако, 1988 год стал точкой окончательного отхода Горбачева от марксизма-ленинизма. Последствия не заставили себя ждать.

Уход из Восточной Европы

Очевидно, что Горбачев не стремился к демонтажу созданной Москвой и долго пестовавшейся ею системы союзов, не говоря уже о роспуске самого СССР. Он был оптимистом и надеялся, что освобожденный от пут социализм раскроет свой скрытый потенциал. В то же время, отпуская союзников не столько на волю, сколько на самостоятельный поиск ресурсов в условиях нараставшего их дефицита в самом СССР, Горбачев стремился сократить издержки советской внешней политики. Он справедливо считал, что от социалистического содружества, которое уже с 1960-х годов — с появлением ракетно-ядерного оружия — из стратегического буфера превратилось в экономическую обузу для СССР, нет большой отдачи. Уменьшение бремени, однако, обернулось серьезными проблемами, о которых вначале Горбачев и его помощники не думали.

Больше, чем на других направлениях — американском или западноевропейском, Горбачеву пришлось взять на себя ответственность за прошлую политику СССР в Восточной Европе. Гласность не столько позволила, сколько заставила обсуждать трудные вопросы общей истории, от секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении 1939 года до военных интервенций СССР в Венгрии в 1956 году и в Чехословакии в 1968 году. Горбачеву пришлось брать на себя вину за решения предшественников и извиняться, но главным было другое. Предшественники Горбачева упустили момент — например, в условиях разрядки 1970-х годов — для инициирования изменений в Восточной Европе с целью превращения ее в нейтральный буфер между СССР и НАТО на благоприятных для Москвы условиях. Когда же Москва наконец оказалась вынужденной действовать, у нее не оказалось ясного целеполагания и разработанной стратегии в отношении союзных государств, зависимость которых от СССР в Москве привыкли принимать как данность, а лояльность — как должное.

Эта черта — недостаток внимания к союзникам при сосредоточенности на противниках и конкурентах — характерна для отечественной внешней политики по сей день.

В результате вместо мягкой трансформации отношений со странами Восточной Европы — их деидеологизации, плавного перехода от союзничества к дружественному для Москвы нейтралитету, постепенного перевода экономических связей на рыночную или хотя бы хозрасчетную основу — произошла жесткая посадка. Советское руководство было вынуждено следовать за событиями, наблюдая, как на протяжении всего лишь нескольких месяцев 1989 года случился полный обвал стратегических, политических, экономических и идеологических позиций СССР в Восточной Европе. Практически ничего из огромных советских вложений послевоенных десятилетий не удалось спасти. Осенью 1989 года Горбачев не пошел на применение силы в отчаянной и к тому времени уже бесполезной и опасной попытке спасти ГДР. Справедливости ради стоит отметить, что никто в тогдашнем советском руководстве не выступал за военное вмешательство в Восточной Германии. Отбросив пресловутую доктрину Брежнева, обязывавшую все социалистические страны защищать завоевания социализма в любой социалистической стране, Советский Союз оказался неспособным к каким-либо действиям. Вчерашний гегемон в одночасье превратился в наблюдателя.

Стратегию Горбачеву, казалось, заменяли философия нового политического мышления и смутное видение контуров желаемого будущего. В июле 1989 года в выступлении в Парламентской ассамблее Совета Европы Горбачев озвучил давно вынашивавшуюся в советском МИДе идею общеевропейского дома — своего рода ассоциации всех государств Европы, включая Советский Союз, внутри которой не было бы разделительных блоковых линий. Иными словами, НАТО и Варшавский договор, если и не распускались, становились бы дружественными региональными политическими ассоциациями. На первый взгляд идея казалась привлекательной, но механизм ее реализации не был даже очерчен, а последствия не просчитывались.

Лозунговый, фактически пропагандистский характер советских мирных предложений, отсутствие их проработки и политического обеспечения заметно снижали эффективность внешней политики Москвы. Следы этой традиции сохранились и до наших дней.

Идея «общего дома» хотя и не была экспромтом, но, не будучи детализированной, фактически осталась на уровне лозунга. На практике Горбачев делал основную ставку на ФРГ, которую он справедливо считал важнейшей для СССР европейской страной. Мысля реалистически и не рассчитывая оторвать Западную Германию от США, Горбачев предполагал творчески использовать ГДР, осторожно разыгрывая карту немецкого единства. В принципе, такой подход не был новинкой — достаточно вспомнить знаменитую ноту Сталина с предложением о восстановлении единой и нейтральной Германии, направленную им в 1952 году западным лидерам, или неудачную попытку боровшегося за высшую власть в СССР Лаврентия Берии в 1953 году добиться компромиссного решения германского вопроса за счет роспуска ГДР и объединения Германии — опять-таки на основе нейтралитета между СССР и НАТО. Горбачеву не удалось реализовать свой интересный, но непроработанный замысел из-за стремительного нарастания внутренних проблем в СССР и лавинообразного разрушения советских позиций в Восточной Европе.

Самый популярный в СССР и на Западе советский лидер столкнулся с суровой истиной: никакие успехи внешней политики не способны перевесить провалы внутренней.

Завершение холодной войны стало главным итогом внешней политики эпохи Горбачева, но не единственным. В безусловную заслугу Горбачеву необходимо поставить нормализацию отношений с Китаем, а также вывод войск из Афганистана и уменьшение вовлеченности СССР в кризисы и конфликты в разных частях мира. Эти решения второй половины 1980-х годов имеют большое значение по сей день.

Нормализация отношений с Китаем

Важнейшим и непреходящим достижением внешней политики эпохи Горбачева стала нормализация отношений с Китаем.

Уже в 1986 году в речи, произнесенной во Владивостоке, Горбачев выразил готовность к активной работе по преодолению враждебности, господствовавшей в советско-китайских отношениях с конца 1950-х годов. Со своей стороны, Китай, переживший культурную революцию, проводивший Мао Цзедуна в мавзолей и вставший под руководством Дэн Сяопина на путь экономических реформ, также стремился к улучшению отношений с Советским Союзом.

Завершение противостояния с Китаем вытекало из той же логики, что и стремление обуздать гонку вооружений. Поддержание крупной группировки войск на границе, соответствующее обустройство территории было делом крайне затратным. Министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе публично говорил, что это обошлось (по-видимому, в общей сложности с момента обострения советско-китайских отношений в 1960-х годах) в 300 млрд рублей — сумму, сопоставимую с годовым бюджетом СССР в начале 1980-х годов.

Так же, как на западном направлении, Советский Союз и на востоке сделал первый шаг, чтобы побудить Китай к прекращению противостояния. Для нормализации отношений Москве необходимо было преодолеть препятствия, которые, по мнению Пекина, затрудняли улучшение отношений. Этими препятствиями были: нахождение в Камбодже с 1979 года группировки войск Вьетнама — союзника СССР; концентрация большого количества советских войск на границе с КНР, в том числе примерно 75 000 человек на территории Монголии, откуда они могли сравнительно быстро продвинуться до Пекина; военное присутствие Советского Союза в Афганистане. Кроме того, китайцы требовали от СССР отказаться от высокомерного отношения к Китаю и признать КНР великой державой с самостоятельными интересами.

Официально Москва не признавала наличия предварительных условий для нормализации отношений с Пекином, но по факту выполнила китайские требования и таким образом преодолела препятствия на пути восстановления отношений. Это было тем проще, что Горбачев и его коллеги в Политбюро сами намеревались сокращать обременительные обязательства СССР в «третьем мире», в том числе снизить расходы на оборону и завершить войну в Афганистане. Горбачева так же мало интересовали вопросы коммунистической идеологии и иерархии в международном коммунистическом движении, как и само это движение. Он согласился приехать в Пекин для переговоров с Дэн Сяопином, который был старше него по возрасту.

За нормализацией отношений с Китаем последовало создание новой основы (новой нормы) отношений между двумя странами. Горбачев и Дэн Сяопин решили и эту задачу. В отличие от отношений 1950-х годов, новые отношения строились — во многом по настоянию китайской стороны — как строго межгосударственные, деидеологизированные и равноправные. Пользуясь выражением Дэн Сяопина, обе стороны «закрыли прошлое, открыли будущее». Это, помимо всего остального, помогло двусторонним отношениям сравнительно легко пережить переход от Советского Союза к Российской Федерации.

Новая норма не осталась на уровне лозунгов и абстракции. Москва и Пекин возобновили переговоры о пограничном урегулировании и в середине 1991 года достигли соглашения по одному из участков протяженной границы. Одновременно начались военная разрядка и приграничное сотрудничество, в которое стали вовлекаться массы россиян и китайцев. Новые отношения между двумя государствами обозначались — опять по инициативе китайской стороны — не как конфронтация или союз, а как партнерство. В течение трех последовавших десятилетий эта основа российско-китайских отношений не только сохранялась, но и последовательно укреплялась, несмотря на усиливавшуюся асимметрию в силе, амбициях и международном влиянии Китая и России.

Вывод советских войск из Афганистана и уменьшение вовлеченности в конфликты в «третьем мире»

Горбачев завершил начатую при Брежневе войну СССР в Афганистане. Как и в других случаях, одним из главных мотивов было стремление сократить расходы на войну, которые к тому же не приносили результатов. Другой побудительной силой стало разочарование в возможности превращения преимущественно крестьянской, глубоко религиозной страны в еще один форпост социализма в Азии. К выводу о бесперспективности пребывания советских войск в Афганистане, фактически — об ошибочности принятого в 1979 году решения о военном вмешательстве в этой стране многие члены советского руководства пришли еще до того, как Горбачев стал Генеральным секретарем ЦК КПСС. Афганский опыт, приобретенный дорогой ценой — в конечном счете свыше 15 000 погибших, заставлял руководство страны корректировать политику с целью ограничить человеческие жертвы, политические и идеологические потери СССР.

От осознания бесполезности продолжения войны до вывода войск, однако, лежал трудный, долгий и непрямой путь. Горбачев использовал различные средства: от перестановок в кабульском руководстве и провозглашения политики национального примирения до усиления военного давления на афганское сопротивление и укрепления материальной базы дружественного режима и, наконец, переговоров с теми, кто поддерживал моджахедов извне, — прежде всего с Пакистаном и стоявшими за его спиной США. В результате достигнутого в 1988 году под эгидой ООН соглашения Горбачеву удалось не только вывести войска, но и сохранить в Кабуле просоветский режим, который пережил, хотя и ненадолго, сам СССР. Падение этого режима — в основном результат решения президента России Бориса Ельцина и министра иностранных дел Андрея Козырева о прекращении в начале 1992 года материально-технической помощи правительству Афганистана.

Горбачев принял также верное стратегическое решение об уменьшении раздутых советских обязательств в странах «третьего мира». Эта в основном идеологически обусловленная помощь всевозможным якобы марксистским режимам не столько укрепляла стратегические позиции СССР, сколько способствовала стратегическому перенапряжению его сил. Во времена Хрущева и особенно Брежнева Советский Союз существенно растянул фронт геополитической борьбы и военно-стратегического соперничества с США. Сказалась эйфория, вызванная поражением США во Вьетнамской войне 1965‒1975 годов.

Перейдя в наступление на позиции «империалистических сил» во всем мире, Москва в 1970-е годы прямо или косвенно втянулась в целый ряд вооруженных конфликтов и противостояний — на Ближнем Востоке (помощь Сирии, Южному Йемену), в Африке (от Африканского Рога до Анголы и Мозамбика), в Азии (страны Индокитая) и в Центральной Америке (Никарагуа, Сальвадор). К 1980-м годам поддержка национально-освободительных движений и политических сил, объявлявших о своей социалистической ориентации, превратилась в заметное финансовое бремя для Советского Союза. Отдача от этой поддержки была в основном пропагандистской. Не только задача экономии ресурсов СССР, но и цель завершения холодной войны с Западом логически предполагали урегулирование этих конфликтов совместно с США. Так и произошло. По сравнению с афганским урегулированием СССР и США сравнительно быстро достигли договоренностей по Анголе, Камбодже, Намибии, Центральной Америке. Практически во всех перечисленных странах дружественные Москве режимы устояли или даже пришли к власти (Намибия). Впоследствии все они поменяли политическую ориентацию, но это произошло уже после распада СССР.

На этом фоне важно отметить, что при Горбачеве Советский Союз расширил свои международные возможности, установив или восстановив отношения с государствами, которые до этого игнорировались как агенты американского империализма, — Израилем, Саудовской Аравией, Южной Кореей, Южно-Африканской Республикой. В настоящее время все перечисленные страны являются важными экономическими и политическими партнерами России в своих регионах.

Принципиально важным и ценным было — и до сих пор остается — восстановление в 1991 году отношений с Израилем.

Этот шаг был встречен с одобрением евреями — гражданами СССР, а также помог улучшить отношение к Москве влиятельной мировой еврейской диаспоры. Сегодняшняя Россия активно развивает связи, возобновленные при Горбачеве.

Одновременно снизилась приоритетность отношений Москвы с государствами, чьи режимы ориентировались на помощь СССР, — Кубой, Вьетнамом, Лаосом, Эфиопией, Южным Йеменом и другими. Москва уже не могла позволить себе оказывать масштабную помощь зарубежным друзьям. Так, ежегодная помощь одной лишь Кубе составляла в 1980-е годы 5 млрд рублей — примерно столько же, сколько годовые расходы на войну в Афганистане. В этом развороте от друзей был прагматизм, но часто отход от прежних союзников оказывался резким и грубым и сопровождался ненужными потерями.

Неудачи

Внешняя политика Горбачева, как мы видим, достигла многих поставленных целей. Прекратились холодная война с Западом и противостояние с Китаем. Были заключены соглашения о контроле над ядерными и обычными вооружениями, увеличившие предсказуемость поведения крупнейших государств и резко уменьшившие риск войны между ними. Уменьшилось бремя гонки вооружений. Советские войска покинули Афганистан, но организованно и с сохранением в стране дружественного Москве режима. Существенно сократилась односторонняя поддержка многочисленных клиентов СССР в различных регионах мира. Произошла деидеологизация внешней политики, в результате ставшей более реалистичной. Образ Советского Союза в Западном мире быстро улучшался.

В то же время на фоне успехов внешней политики международное значение и влияние СССР быстро падало, и совсем скоро Советский Союз разрушился. Причины распада СССР лежат в сфере внутренней, а не внешней политики, но быстро нараставший экономический, социальный и политический кризис в стране неизбежно деформировал внешнюю политику Москвы, заставляя Горбачева маневрировать в отчаянной попытке спасти страну. Чтобы удержать ситуацию, Горбачеву не хватило времени и денег, но в гораздо большей степени — ясного понимания главной стратегической цели, а также средств и способов ее достижения. Процесс, запущенный им, действительно пошел мощно, но лавинообразно, и инициатор реформ вскоре утратил за ним контроль.

В сфере собственно внешней политики тоже были конкретные неудачи. Достичь конвергенции социализма и капитализма в социально-экономической области, геополитического кондоминиума с США и образования общеевропейского дома с внушительным и влиятельным советским «подъездом» не удалось. Также не удалось разыграть карту германо-германского сближения и превратить Восточную Европу в пояс дружественных Советскому Союзу нейтральных государств. Эти неудачи явились следствием не только отсутствия генерального плана и сопутствующей ему стратегии, но и недостаточного понимания международных отношений, неверного анализа обстановки и иллюзий в отношении характера и приемов политики контрагентов.

Поражение в холодной войне

Уже к началу 1989 года руководству стран Запада стало ясно: политика Горбачева движется к неминуемому краху. Советский Союз быстро исчерпал казавшиеся бесконечными ресурсы, советскому руководству уже некуда было деваться кроме как просить помощи у Запада, следовательно, Горбачев будет вынужден отступать. Такой анализ вел к выводу: из неизбежного отступления Москвы Запад обязан выжать максимум пользы, так как вслед за вероятным скорым свержением Горбачева в Москве, скорее всего, придут к власти антизападные силы, которые вернутся к прежней конфронтационной политике. Иными словами, в интересах Запада необходимо было, тактически помогая Горбачеву удерживать власть как можно дольше, стратегически ослаблять Советский Союз, остававшийся потенциальным противником США и Западной Европы.

В конце 1989 года на встрече у берегов Мальты на круизном лайнере «Максим Горький» Горбачев и президент США Джордж Буш–старший объявили об окончании холодной войны. К тому времени во всех странах Восточной Европы уже произошла быстрая и бескровная (кроме Румынии) смена политических режимов на демократические и западно-ориентированные; немцы в ГДР поменяли лозунг «Wir sind das Volk» на «Wir sind ein Volk» (т.е. «Мы — народ» на «Мы — единый народ»), национальные движения в прибалтийских республиках, Молдавии, Грузии открыто требовали отделения от Советского Союза, на Украине активизировался националистический «Рух». Националисты находили все большую поддержку у местной советской номенклатуры, которая стремилась в условиях ослабления союзного центра захватить власть на местах, а с нею и становившуюся ничейной собственность.

Уже осенью 1990 года Германия объединилась, с неохотного согласия СССР оставшись в составе НАТО; восточноевропейские страны с радостью переориентировались с Москвы на Вашингтон и Брюссель. В мае 1991 года Варшавский договор официально прекратил существование, в то время как НАТО не только продолжила существовать, но оставалась открытой для новых членов. Мировой порядок изменился.

Холодная война была закончена. На деле она была проиграна Советским Союзом, и этот проигрыш состоялся не за шахматной доской мировой геополитики, а внутри страны. Руководство СССР не справилось с нараставшим в течение нескольких десятилетий кризисом советской модели социализма. В итоге биполярный мир сменился однополярным во главе с США.

Холодная война закончилась без заключения какого-либо подобия мирного договора. Парижская хартия для новой Европы, подписанная в ноябре 1990 года, провозгласила принципы, многие из которых внешне были созвучны горбачевскому новому политическому мышлению. Тезисы этой декларации, однако, имели отдаленное отношение к реалиям порядка, устанавливаемого по результатам холодной войны. Парижская хартия стала идеологическим прикрытием нового мирового порядка, создаваемого теми, кто вышел победителем из 40-летней конфронтации, — Соединенными Штатами Америки. В Москве, однако, предпочли иллюзорный тезис о совместной победе СССР и США в холодной войне.

Горбачева принято упрекать в том, что он не добился от западных партнеров юридически зафиксированных обязательств не расширять НАТО на восток. Эти упреки справедливы лишь в малой части. Впервые вопрос о расширении НАТО возник в рамках переговоров об объединении Германии. Горбачев пытался найти альтернативу членству объединенной Германии в НАТО, предлагая вариант нейтральной Германии или даже ее перекрестного членства в НАТО и ОВД. Однако в конце 1989 — начале 1990 года возможностей добиться реализации своих формул у него уже не было. Как только открылись КПП на границе между ГДР и Западным Берлином, восточные немцы хлынули на Запад. На первых свободных выборах, проходивших весной 1990 года, победили партии, выступавшие за роспуск ГДР и вхождение ее земель в состав ФРГ. Летом того же года ГДР вступила в валютный союз с ФРГ на основе западногерманской марки. Государственное объединение двух германских государств, оформленное осенью 1990 года на базе Основного Закона ФРГ, завершило процесс. Коммунистические режимы Восточной Европы были сметены народными революциями осенью 1989 года, на их место пришли прозападные силы. Варшавский договор и СЭВ фактически перестали существовать. В течение 12 месяцев геополитическая, экономическая, военная ситуация в Европе коренным образом изменилась.

Руководство ФРГ активно продвигало процесс объединения Германии, но не на принципах нейтралитета. Оно боялось неизбежного в этом случае одиночества Германии и настороженного отношения соседей. За 40 лет западногерманские элиты полностью прониклись атлантизмом как основой внешней политики страны. Западноевропейская интеграция создала огромный рынок, заполнявшийся продукцией немецкой промышленности. Понятие «германский интерес» после 1945 года вышло из употребления. Для США — не только старшего союзника, но и куратора ФРГ — членство объединенной Германии в НАТО было абсолютным условием. НАТО без Германии просто рассыпалась бы, Германия вне НАТО могла бы стать неуправляемой. Ни того ни другого вашингтонские лидеры не могли допустить. С США были полностью согласны лидеры Великобритании и Франции, которые вообще не были в восторге от объединения Германии.

Горбачев не имел заранее сформулированной цели и стратегии в германском вопросе. В 1990 году у него уже не было возможности противодействовать ни объединению Германии, ни членству уже объединенной страны в НАТО. В течение десятилетий ГДР была форпостом СССР в центре Европы. «Бархатные революции» в Польше, Чехословакии, Венгрии и других странах Восточной Европы превратили бывший советский плацдарм в остров, окруженный западными странами или государствами, стремившимися присоединиться к Западу. Горбачев сумел настоять на том, чтобы военно-политический статус-кво в результате германского объединения сохранился, но только в пределах самой Германии: силы НАТО не будут размещены на территории бывшей ГДР, там останутся только территориальные войска под национальным германским командованием.

Можно предположить, что Запад взял бы на себя юридически оформленные обязательства не расширять НАТО, если бы это произошло до 1989 года, — в обмен, скажем, на роспуск Организации Варшавского договора, — но в то время идея соглашения о нейтральном статусе стран Восточной Европы никому в Москве еще не могла прийти в голову, а если бы и пришла, ее бы сочли безумной.

Даже если бы западные партнеры Горбачева взяли на себя внятные политические обязательства — о юридически обязывающих не могло быть и речи: это потребовало бы изменения Вашингтонского договора 1949 года, учредившего НАТО, — такие обязательства, скорее всего, утратили бы силу с распадом Советского Союза.

Можно, конечно, допустить, что в ходе переговоров об объединении Германии Горбачев мог получить больше уступок от американцев по части военно-политических обязательств и от западных немцев — по части материальной компенсации. Вряд ли, однако, эти уступки могли быть значительными. СССР слабел на глазах, и это невозможно было скрыть. «По мере того как мы слабели, экономически прежде всего, — вспоминали будущие финансисты Петр Авен и Альфред Кох, — тон общения с ним (Горбачевым. — Д.Т.) все более ужесточался, появлялись все новые и новые условия». Советская игра в Европе была проиграна вчистую в течение всего лишь нескольких месяцев 1989 года.

Время начать новую игру — инициировать установление нейтралитета Восточной Европы, запустить поэтапный контролируемый процесс германского объединения — было упущено. Но, если бы Горбачев попытался начать новую игру в 1986‒1987 годах, когда это еще было возможно, то такая инициатива с его стороны привела бы не только к обвинениям в предательстве интересов безопасности СССР и измене делу коммунизма, но, скорее всего, к партийно-военному перевороту в Москве.

На самом деле расширение НАТО не было столь большой угрозой безопасности России, как его принято изображать. Да, оно зафиксировало поражение СССР в холодной войне. Оно также лишило Москву влияния в странах, лояльность которых обеспечивалась размещенными на их территории советскими войсками. Оно предоставило возможность Соединенным Штатам размещать войска, базы и военные объекты на границах России, в непосредственной близости от центров управления, штабов и важнейших объектов. Но верно и то, что такое расширение не изменило ситуацию взаимного ядерного сдерживания.

Восточноевропейский пояс безопасности не мог защитить СССР от американского ядерного нападения, и точно так же утрата этого пояса не привела к возможности совершить такое нападение безнаказанно.

Надо отметить, что вплоть до украинского кризиса 2014 года в Восточной Европе не дислоцировались на постоянной основе войска других стран НАТО и не размещалось ядерное оружие. Даже после этого кризиса в регионе появились только символические контингенты вооруженных сил США и других стран НАТО.

Членство объединенной Германии в НАТО также не представляло для России политической проблемы, тем более не означало увеличения военной угрозы. Напротив, в 1990-е и 2000-е годы Германия была ближайшим партнером России на Западе, даже временами ее адвокатом в НАТО, а также в ЕС и в G7/8. Поддержка Москвой объединения Германии стала финальным аккордом российско-германского исторического примирения. Особенностью этого примирения — в сравнении с германо-французским или германо-британским — стало то, что достигнуто оно было вне рамок общих интеграционных проектов.

Это примирение долго оставалось важнейшим достижением российской политики в Европе после 1945 года. Партнерство России и Германии начало быстро слабеть только в 2010-х годах, вначале со стороны Берлина — как реакция на отказ Москвы от политики интеграции в западное сообщество, затем с обеих сторон в ходе украинского кризиса и, наконец, на рубеже 2020-х в контексте унификации политики стран НАТО и ЕС в отношении России.

Завершение конфронтации было бы невозможным также без изменения подхода Москвы к правам человека и основным свободам, формально упомянутым в Конституции СССР 1977 года, а также в хельсинкском Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшегося в 1975 году, но не реализуемым в условиях диктатуры КПСС. Горбачев сыграл выдающуюся роль в «раскавычивании» прав человека, ограничении их нарушения властями и начале выполнения государством требований собственного основного закона. На этом направлении лавинообразная либерализация внутренней жизни способствовала улучшению отношений с Западом, и наоборот. В течение всей холодной войны сочетание понятий «политические свободы» и «Советский Союз» являлось оксимороном, но осенью 1991 года в Москве прошло третье заключительное совещание Конференции по человеческому измерению безопасности СБСЕ. Это было не уступкой Западу, а успехом политики гласности и — если иметь в виду поражение мятежа ГКЧП в августе 1991 года — завоеванием всего общества. Общественное устройство Советского Союза на деле становилось более цивилизованным и современным, но хаотичность перемен привела к краху государства.

Таким образом, выход из холодной войны произошел за счет самоликвидации советской зоны влияния в Европе и был закреплен отказом России от коммунистической идеологии и практики и невероятным почти до самого конца существования Советского Союза самоуничтожением.

Тезис о том, что холодная война завершилась без побежденных и победителей, отдает лукавством. Да, то, что народы СССР освободились от пут коммунистической системы, было победой, точнее — освобождением. В то же время 40-летняя конфронтация — политический и идеологический аналог мировой войны — закончилась поражением СССР как государства и той системы, которую он представлял.

Именно падение Берлинской стены — символа раскола Европы — считается моментом окончания противостояния на условиях Запада. Главным же итогом холодной войны на Западе принято считать распад Советского Союза. Это показательно: не социалистической системы, не исчезновение коммунистической альтернативы капитализму, а исчезновение мощного геополитического и военного противника.

Конечно, приписывать президенту США Рональду Рейгану лавры победителя коммунизма — очевидное преувеличение. Судьба коммунистической системы была решена народами СССР и стран Восточной Европы. Эта была не столько победа — сопротивлявшихся было немного, сколько освобождение и самоосвобождение. Что касается судьбы Советского Союза, то его участь решили в основном российские элиты, тяготившиеся обязательствами перед национальными окраинами и стремившиеся к овладению (уже на условиях частной собственности) богатыми ресурсами РСФСР. Советская армия в 1991 году не только не была побеждена, но, наоборот, находилась на пике своей мощи, однако при этом была совершенно бессильна сохранить государство, которому она присягала: угроза пришла изнутри, а не извне.

Итак, ни коммунизм, ни Советский Союз не пали от чужих рук и не стали жертвами заговора предателей.

В важнейшей социально-политической категории — народном потреблении — советская экономическая модель проиграла соревнование с капиталистической. Советская политическая система оказалась пораженной склерозом и утратила легитимность в глазах населения. Официальная идеология опустилась до уровня лживой пропаганды. Откровенный цинизм верхов, разъедая систему изнутри, уничтожил остатки доверия к ней со стороны населения. Советская внешняя и особенно оборонная политика требовала огромных ресурсов, удовлетворявшихся за счет подавления внутренних потребностей.

Пример Китая свидетельствует, что трансформация коммунистической системы во что-то более жизнеспособное в принципе возможна. Можно спорить, осуществимо ли было что-то подобное в Советском Союзе и — отдельно — о том, была ли к середине 1980-х годов возможность реформ безнадежно упущена.

По факту приходится признать, что реформы периода перестройки попали в резонанс с кризисом и ускорили гибель советской системы и самого СССР. В то же время именно они обеспечили Советскому Союзу относительно «мягкую посадку». При иных сценариях крушение системы могло бы принять иные формы и привести к другому масштабу потерь.

***

Поражение в холодной войне покончило с положением Советского Союза как державы, равновеликой Соединенным Штатам Америки. Как только это поражение в конце 1989 года стало фактом, тон американской политики и отношение США к СССР резко изменились. Примером здесь может служить первая война в Персидском заливе. В августе 1990 года Советский Союз немедленно присоединился к США в осуждении вторжения Ирака, с которым у Москвы имелся договор о взаимопомощи, в Кувейт. Впрочем, Багдад, хотя и покупал много советского оружия, платил наличными и никогда не был союзником СССР. Отношения Москвы с иракским диктатором Саддамом Хусейном всегда оставались сложными. Вторжение в Кувейт было неспровоцированной агрессией со стороны Багдада и в этом качестве стало проверкой советско-американского сотрудничества в условиях окончания холодной войны. В СССР согласие Москвы с действиями Вашингтона подавалось как пример взаимодействия еще недавно соперничавших сверхдержав в восстановлении международного мира и справедливости.

Проблема, однако, заключалась в том, что к 1990 году в мире осталась только одна сверхдержава — Соединенные Штаты Америки. Поэтому на практике сотрудничество СССР и США приняло форму присоединения Москвы к политике Вашингтона, а не выработки и реализации совместного подхода. В то время у Советского Союза еще оставалась некоторая возможность вести — хотя и без серьезных шансов на успех — самостоятельную игру на Ближнем Востоке, и США всерьез опасались, что Кремль попытается помешать Белому дому осуществить показательную военную операцию против Ирака. Конечно, такой разворот означал бы серьезную коррекцию внешнеполитической стратегии Москвы с вероятными последствиями внутри страны, фактически отказу от курса на перестройку.

Горбачев и Шеварднадзе не пошли на такой риск. Попытки Горбачева — при помощи его спецпосланника Евгения Примакова — сыграть вместо этого посредническую роль в иракской истории вызвали откровенное раздражение американской администрации. Проявились и разногласия внутри советского руководства. Министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе отстаивал необходимость действовать вместе с американцами, укрепляя таким образом новую модель отношений на глобальном уровне. Инициатива Горбачева‒Примакова потерпела неудачу. Самонадеянный иракский президент Саддам Хусейн не проявил заинтересованности в мирном урегулировании ситуации, а Москва уже не могла серьезно надавить на него.

Излишняя деликатность — на грани попустительства — по отношению к иностранным диктаторам: Саддаму Хусейну, Хафезу Асаду в Сирии, Николае Чаушеску в Румынии, Ким Ир Сену в Северной Корее, Муаммару Каддафи в Ливии — по-видимому, одна из отечественных внешнеполитических традиций.

Как бы то ни было, дипломатические маневры Москвы не смогли предотвратить Войну в заливе, которая не только уничтожила остатки советского влияния на Ближнем и Среднем Востоке, но и стала символом установления в мире нового порядка — единоличного глобального доминирования США.

***

Отношения с Западом и особенно с США являлись для политики времен Горбачева, безусловно, приоритетными. Многие другие вопросы — от Афганистана до Восточной Европы и Ближнего Востока, а также многочисленные конфликтные ситуации в «третьем мире» — были также частью этой огромной повестки дня. В то же время Горбачев искал новых стратегических союзников вне западного мира. Таких было немного. Движение неприсоединения, бывшее на подъеме на рубеже 1960-х годов, утратило свои энергию и влияние. Ее лидеры были поглощены внутренними проблемами. Югославия после смерти Тито находилась в предраспадном состоянии, Египет и Индонезия стали союзниками США. Горбачев сосредоточился на Индии и ее лидере Радживе Ганди. Москва и Дели сделали заявку на сотрудничество в реформе миропорядка. В это же время родилась идея тесного взаимодействия трех крупнейших держав в Азии: СССР/России, Индии и Китая (РИК), которая десятилетием позже была сформулирована и озвучена Е.М. Примаковым. Это был верный вектор, значимость которого подтвердилась в дальнейшем. К сожалению, после трагической гибели Раджива Ганди в 1991 году развитие отношений с Индией утратило динамику.

Горбачеву не удалось добиться прорыва в отношениях с Японией, но основной причиной был консерватизм японских лидеров, слишком поздно рассмотревших в Горбачеве перспективного партнера. Важно здесь то, что внешняя политика Горбачева, несмотря на очевидную необходимость уделять основное внимание отношениям с США и странам Европы, во многом преодолела американоцентризм советской политики времен холодной войны и открыла новые направления международного взаимодействия — с Китаем, Израилем, Южной Кореей, Саудовской Аравией и другими странами. Была сделана попытка оживить связи с такими государствами, как Индия и Япония. Эти заделы были востребованы на следующем этапе эволюции отечественной внешней политики.

***

Еще одной новацией эпохи Горбачева было изменение системы принятия внешнеполитических решений. Формально Горбачев встал во главе коллективного руководства страны — Политбюро ЦК КПСС, в котором Генеральный секретарь был скорее первым среди равных, а не единовластным правителем государства. Это руководство, превратившееся в конце 18-летнего правления Брежнева в геронтократию, демонстрировало нараставшую неспособность хотя бы остановить кризисные процессы внутри страны и ослабление позиций СССР на мировой арене. Вторжение в Афганистан без просчета возможных последствий; евроракетный кризис в отношениях с Западом, порожденный разладом между военной и политической стратегиями СССР; глухота к процессам эрозии режимов в Восточной Европе — вот всего лишь несколько ярких примеров функционирования этой системы принятия решений.

Молодой и амбициозный Горбачев быстро взял бразды правления в свои руки, в том числе в международной сфере. Уже спустя несколько месяцев, заменив Андрея Громыко на посту министра иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе, он установил фактически единоличный контроль над внешней политикой. Проведя политическую реформу, Горбачев, сохранивший пост главы КПСС, стал также главой государства уже и формально: вначале в качестве председателя Верховного Совета СССР, а затем — первого и единственного президента СССР. Важнейшие внешнеполитические вопросы теперь уже не решались, как раньше, в Политбюро ЦК, а только обсуждались на президентском совете.

Горбачев завершил долгий период формально коллективного руководства внешней политикой и превратил президента страны в главного архитектора этой политики и первого дипломата государства.

При Горбачеве политика впервые после Ленина стала делом публичным. Провозглашенный им курс на гласность неизбежно привел к многоголосию, в том числе в вопросах внешней и оборонной политики. На фоне общего для элиты конфликта условных либералов и консерваторов — еще внутри КПСС — возникло открытое противостояние руководств важнейших ведомств: МИД и министерства обороны. Конфликт касался стратегических вопросов внешней и оборонной политики страны и еще больше обострил внутриполитическую борьбу. Горбачев, будучи одновременно главой партии и государства, играл в этом конфликте роль арбитра. Тем самым он предвосхитил роль главы государства в постсоветской политической системе. При этом внешнюю политику Горбачев по праву считал прерогативой первого лица.

Появление в 1989 году в Советском Союзе работающего парламента с авторитетными и красноречивыми депутатами подключило к публичной дискуссии общественные группы разной политической и идеологической ориентации. Огромное влияние приобрели фактически свободные и преимущественно либеральные средства массовой информации. Вскоре на авансцену выступили народные фронты и номенклатурные элиты союзных республик — протогосударств. Политические партии еще только начинали создаваться, но КПСС в 1990 году была лишена конституционного статуса ядра советской политической системы, руководящей и направляющей силы общества, и политический и идеологический плюрализм стал реальностью. Именно в этот период были заложены основы современной политической системы России.

Оказавшийся в центре системы, но без прочной политической опоры в виде сплоченного ядра в партии, Горбачев был вынужден все больше маневрировать между быстро умножавшимися группами амбициозных политических игроков. Вопросы внешней политики и обороны стали также предметом ожесточенных споров.

Именно при Горбачеве сформировались два основных лагеря, которые продолжили свою борьбу уже после распада Советского Союза. Это, с одной стороны, те, кто отстаивал политику открытости внешнему миру и позитивного взаимодействия с ним, а с другой — те, кто видел в международных отношениях преимущественно силовую борьбу, в Западе — вечного противника, а саму Россию воспринимал как крепость с двумя надежными союзниками: армией и флотом.

Уроки

Главным уроком эпохи Горбачева стало то, что военной мощи и политического суверенитета недостаточно не только для успешной внешней политики, но и для самого существования государства. Советский Союз рухнул на пике мощи своих вооруженных сил. Звучит банально, но основой внешнеполитического равновесия являются здоровая экономика и стабильная политическая система.

Равновесие в советской внешней политике было нарушено в 1988‒1989 годах, когда нараставшие экономические трудности в СССР заставили руководство страны искать кредиты за рубежом. Москва не выучила урока, преподанного ей восточноевропейскими союзниками в 1970‒1980-х годах. Практически не имея вплоть до второй половины 1980-х годов значительного внешнего долга, СССР на рубеже 1990-х быстро превратился в крупного заемщика.

Финансовая зависимость СССР от США и Запада оказывала влияние не только на внешнюю, но и на внутреннюю политику Москвы. С 1989 года влияние США на ситуацию внутри СССР стало быстро нарастать. Основные политические фигуры тогдашнего СССР искали поддержку влиятельных кругов в Вашингтоне и других западных столицах. К концу 1991 года Вашингтон превратился фактически во внешнего арбитра политических процессов в распадавшемся СССР.

Успешная внешняя политика нуждается в достаточном уровне поддержки внутри страны. Речь идет, с одной стороны, об общественной поддержке, а с другой — о базовом консенсусе внутри политического класса. Что касается общественной поддержки политики перестройки, то она начала ослабевать уже с 1987 года, когда проявилось расхождение между позитивной оценкой внешней политики и критикой множившихся неудач внутри страны. В такой ситуации общество начинает упрекать руководство в чрезмерном увлечении внешней политикой в ущерб внутренней.

Политический класс Советского Союза, до тех пор представленный жестко дисциплинированной партийно-хозяйственной номенклатурой, в условиях реформ начал быстро расслаиваться по интересам и идеологическим установкам. Начиная с середины 1990 года в Москве постепенно устанавливалось фактическое двоевластие структур СССР и возрождавшихся властных органов РСФСР, подрывавшее способность союзного центра выступать от имени всей страны.

Двоевластие не только приводило внешних партнеров Москвы в замешательство, но и открывало перед ними возможности. Любые попытки объединения с иностранными партнерами в борьбе с политическими противниками или конкурентами в собственном лагере являются абсолютно неприемлемыми, потенциально гибельными для страны.

Усилия по повышению эффективности внешней политики и совершенствованию международных отношений должны основываться на реализме как важнейшей методологической основе внешней политики и на национальных интересах как ее постоянном ориентире. Во внутренней политике Горбачев неизменно проявлял себя искушенным и прагматичным тактиком, не склонным к сантиментам и особым проявлениям дружеских чувств. Напротив, во внешнеполитических делах он нередко страдал прожектерством и поддавался иллюзиям и искушениям. В своих рассуждениях о приоритете общечеловеческих ценностей и интересов Горбачев дошел до фактического игнорирования реальности силовых соотношений и балансов как основы международных отношений. Он постулировал баланс интересов в качестве альтернативы якобы отжившему свой век балансу сил. Это была грубая, принципиальная ошибка.

Отказываясь от сверхдержавного соперничества с США, Горбачев призывал соизмерять цели политики с имеющимися средствами. Он провозгласил принцип разумной достаточности. Это было принципиально важное заявление. Проблема в том, что достижение Советским Союзом стратегического паритета с США на рубеже 1970-х годов, фактически означавшее стабилизацию взаимного ядерного сдерживания, было воспринято многими в Советском Союзе как свидетельство подлинного равенства двух сверхдержав. На самом деле СССР никогда не был полноценной сверхдержавой и не мог себе позволить всего того, что могли позволить США. Горбачев призвал отечественную номенклатуру трезво смотреть на реальные возможности страны, не поддаваясь собственной пропаганде. Этот урок остается актуальным по сей день.

Горбачев делал упор на политические средства достижения внешнеполитических целей — в отличие от военных и идеологических. Перенос акцента был верен: во внешней политике советского периода акцент в решении международных проблем традиционно делался на военную силу. Кроме того, с 1970-х годов Брежнев фактически дал военным монополию на решение вопросов внешней безопасности страны — подобно тому, как внутренняя безопасность являлась монополией КГБ. Военные в свою очередь действовали в соответствии с простой логикой: чем больше оружия, тем крепче безопасность страны. В результате в экономике произошло колоссальное перенапряжение сил, а во внешней политике появились серьезные проблемы — от американских ракет средней дальности в Европе до зашедшей в тупик военной операции в Афганистане, — решать которые пришлось в горбачевский период.

Горбачев считал, что у Советского Союза накоплен избыточный запас прочности в военной области, что было правдой. В своем стремлении удешевить ставшую слишком дорогой внешнюю политику СССР он начал действовать в духе нового политического мышления. Главным ресурсом Москвы стали размены в политической и военной областях — там, где унаследованные Горбачевым позиции были избыточны. Проблема заключалась в том, что других, невоенных средств, прежде всего экономических, в арсенале советской внешней политики было немного. Горбачев мог рассчитывать также на политико-пропагандистский капитал перестройки, силу собственного обаяния, свою способность убеждать собеседников. Здесь он, к сожалению, просчитался. Лично Горбачева на Западе после первоначальной короткой заминки приняли хорошо, стелили мягко, но как с руководителем СССР обошлись с ним жестко, в полной мере используя слабости и проблемы страны.

Важнейшей чертой внешней политики Горбачева стал отказ от применения силы в Восточной Европе. С самого начала заявив руководителям социалистических стран, что они сами в ответе за свои страны, Горбачев фактически дал им понять, что на советскую интервенцию для спасения социализма в духе доктрины Брежнева они больше рассчитывать не могут. В 1989 году советское руководство отказалось задействовать Западную группу войск для сохранения ГДР и предотвращения объединения Германии. С одной стороны, это предотвратило конфликты с крайне опасными последствиями, с другой — просигнализировало номенклатурам и обществам в Восточной Европе, что на их пути на запад не встанет советский танк.

Справедливости ради стоит отметить, что отказ от применения силы в Восточной Европе не распространялся на Афганистан, где в преддверии заключения соглашения о выводе войск СССР провел наступательную операцию, и на действия внутри страны против участников массовых протестов в Тбилиси, Вильнюсе и Риге. Наиболее неприглядная сторона этой истории — то, что Горбачев не взял на себя ответственность как Верховный главнокомандующий за эти решения, попытался свалить вину на военных и тем самым еще больше дискредитировал союзную власть. Важный урок для лидера государства.

Новое политическое мышление постулировало себя как основывающееся на общечеловеческих ценностях, которые в реальности представляли собой ценности западного общества первой половины 1980-х годов. В некоторых интерпретациях нового мышления его носители шли дальше, заявляя о своей приверженности общечеловеческим интересам. Горбачева и его соратников впоследствии часто обвиняли в том, что они приносили государственные интересы СССР в жертву этим якобы общечеловеческим интересам, за которыми фактически скрывались интересы коллективного Запада. Эти обвинения очевидно политизированы, но надо учитывать, что наличие общечеловеческих интересов — предотвращение ядерной войны, защита окружающей среды — не отменяет различия между интересами государств в процессе обеспечения общих интересов.

Справедливости ради нужно отметить, что подчинение интересов российского государства якобы высшим интересам имеет давнюю традицию в истории отечественной внешней политики. В XVIII веке российские монархи вступали в войны (например, в Семилетнюю), руководствуясь некими «европейскими интересами» (фактически поддержания баланса сил, о чем особенно заботилась Англия, покупавшая в этих целях военные услуги германских государств и России), в первой половине XIX века, при Александре I и Николае I, русская политика ориентировалась на принципы легитимизма, то есть поддержки монархического права на борьбу с революциями, а в первой половине ХХ столетия, наоборот, на идею разжигания всемирной классовой борьбы под красным знаменем пролетарского интернационализма. Подчинение внешней политики России каждой из этих миссий требовало от страны существенных и бесполезных жертв.

Горбачеву и его сподвижникам явно не хватило цинизма в общении с западными лидерами. Угнетенные комплексом неполноценности, претендуя на высокое звание европейцев и негласно считая Запад высшей формой цивилизации, что, вообще говоря, было типично для позднесоветского сознания как элиты, так и массового, они «вели игру слишком честно». Западные партнеры, напротив, демонстрировали жесткий прагматизм в продвижении своих интересов — ослабления, а затем устранения потенциальной угрозы со стороны СССР, ликвидации советской зоны влияния в Восточной Европе, объединения Германии, но под собственным контролем в рамках НАТО, — которые расходились с целями Горбачева, стремившегося использовать сотрудничество с США для успеха перестройки. Эту проблему — дефицит цинизма — удалось решить, причем с лихвой, только с помощью жесткого и нередко жестокого опыта становления современного российского капитализма в 1990‒2000 годах.

Горбачев, как и все советские руководители послевоенного периода, был чрезвычайно сосредоточен, даже зациклен, на отношениях с США. Завершая холодную войну на условиях односторонней сдачи советских геополитических позиций, он всерьез рассчитывал на установление дружественной советско-американской совместной гегемонии в мире. Лидеры США со своей стороны рассчитывали на партнерство с горбачевским Советским Союзом — но такое, в котором Соединенные Штаты играли бы ведущую, лидерскую роль, а СССР являлся бы послушным ведомым, подобно всем союзникам США. Фактически это означало бы вариант западногерманской или японской модели отношений с США после 1945 года: ведь США не просто завершили холодную войну, как СССР, а выиграли ее. Горбачев, по-видимому, понимал это, когда в 1990 году заверял госсекретаря Бейкера, что «мы хотим быть рядом с вами в любой ситуации». Это заверение, однако, было равносильно признанию поражения. Зацикленность на отношениях с США — будь то конфронтационных или квазисоюзнических — деформирует российскую внешнюю политику.

Проникнувшись постулатами нового политического мышления, Горбачев, Шеварднадзе и их помощники переоценивали возможность установления взаимного доверия с США и Западом в целом. При этом доверие трактовалось примерно так, как оно понимается обычно между людьми. С точки зрения западных, особенно американских, лидеров, доверять — и то в очень ограниченных, контролируемых пределах — можно было только тем, кто отказывался от претензий на самостоятельную политику. Фактически это было доверие к подчиненным. Из этого следует урок: доверие во внешней политике может существовать только в форме предсказуемости.

Значение личных отношений с президентами и государственными секретарями США преувеличивалось. Несмотря на внешнюю сердечность этих отношений, американские лидеры никогда не воспринимали Горбачева как равного. То же самое относится ко всем советским и российским лидерам — от Брежнева до Путина.

Анализ внешней политики горбачевского шестилетия демонстрирует, что выдвижение в самом начале пути верных и ясных целей не сопровождалось выработкой соответствующей стратегии их реализации. В результате вскоре после первоначальной активизации внешней политики, которая сразу же начала приносить репутационные плоды, Москва утратила инициативу. Взятый высокий темп поддерживался и даже ускорялся, но при том, что политика СССР попадала во все большую зависимость от более сильных и опытных иностранных партнеров, прежде всего США. Принцип «Главное — ввязаться в бой, а потом посмотрим» абсолютно неприемлем для внешнеполитической практики.

Многие проблемы отечественной внешней политики — не только горбачевского периода — продиктованы слабостью аналитической проработки вопросов. Характерно, что наиболее грубые ошибки допускались там, где руководство страны было абсолютно уверено в своей компетентности и не считало необходимым заказывать специальные исследования или прислушиваться к экспертным оценкам. В горбачевский период это были отношения с союзными странами Восточной Европы, с руководством которых Москва была связана теснейшим образом.

Несмотря на постоянно декларируемую приоритетность союзных стран, Восточная Европа практически находилась на периферии внимания советского руководства, прочность позиций СССР там воспринималась как данность, внутренние процессы всерьез не отслеживались. В итоге Горбачев подарил союзникам свободу, но те вместо совершенствования социализма свергли просоветские режимы, отвергли коммунистическую систему и отвернулись от СССР. Особенно тяжелые последствия имел просчет относительно жизнеспособности ГДР, которая уже с начала 1980-х годов, существуя под жестким идеологически-полицейским прессом местного партийного режима, подпадала во все большую финансово-экономическую зависимость от ФРГ. Этот урок не был выучен и в постсоветский период — теперь уже в отношении стран СНГ, особенно Украины и Белоруссии.

Дефицит реализма был характерен в советский период и для отношений с клиентами в третьем мире. Сокращение этого дефицита началось при Горбачеве, но шло болезненно. Руководство Афганистана и других так называемых стран соцориентации представлялось более послушным, чем это было на самом деле. Отношение к «братским народам» было явно идеалистическим. Такой подход сохранился и до наших дней, о чем свидетельствует отношение к «пророссийским» армянам, или киргизам, или к украинцам и белорусам как к «одному народу» с русскими.

Наконец, горьким уроком стало бросовое отношение к бывшим союзникам — не государствам, а людям — во время геополитического отступления. В ходе германского объединения СССР не обговорил с правительством ФРГ гарантий для различных категорий деятелей упразднявшейся ГДР — начиная с многолетнего партийного руководителя Эриха Хонеккера и кончая военнослужащими восточногерманской Национальной народной армии и сотрудниками спецслужб ГДР.

***

Как и во внутренних делах, Горбачев запустил во внешней политике процесс фундаментальных перемен, но не смог постоянно направлять и контролировать его. Конечно, на международной арене у советского руководителя не было той власти, которая принадлежала ему внутри страны, но те существенные ресурсы, которые у него изначально имелись, оказались растрачены очень быстро. Проблемы, с которыми столкнулся последний Генсек ЦК КПСС, были колоссальными. Никогда в будущем, однако, у хозяина Кремля не будет таких возможностей, какие были у Горбачева в 1985 году. Его преемникам пришлось учиться действовать с позиции относительной слабости.

По вековой традиции определение курса внешней политики России — обязанность и привилегия первого лица. Лишь в отдельные периоды — от смерти Ленина до воцарения Сталина и после отстранения Хрущева до прихода к власти Горбачева — она проводилась не только от имени коллективного руководства, но и на самом деле коллективными, хотя и не всегда скоординированными, усилиями.

Горбачев формально восстановил в России традиционный персоналистский режим, который укрепился при Ельцине и достиг пика при Путине.

В настоящее время этот режим отличается гораздо большей закрытостью системы принятия решений. Внешняя политика в рамках такого режима в очень большой степени зависит от личных качеств и способностей первого лица. Плюсами являются особая секретность и быстрота принятия решений, их неожиданность временами для оппонентов, высокая маневренность. В то же время личные слабости суверена-самодержца — тщеславие, ощущение собственного величия, самонадеянность, приверженность собственным идеологическим концепциям или личным представлениям — могут сыграть негативную роль.

Горбачеву в первое время удавалось проводить внешнеполитический курс, умело нейтрализуя партийную номенклатуру или предупреждая ее сопротивление. Идеологические ортодоксы, которых было немного, и военные круги, чей престиж был омрачен, но не подорван посадкой немецкого летчика на Красную площадь, не могли сочувствовать курсу на ревизию основ советской политики и на примирение с Западом. Горбачев, однако, сумел в конечном счете переиграть их и добиться внешнего послушания. Но его победа оказалась неполной. В конечном счете советская верхушка в августе 1991 года неудачно попыталась взять реванш и окончательно развалила как КПСС, так и СССР. В связи с этим урок Горбачева для будущих руководителей сводится к необходимости эффективной поддержки внешней политики со стороны важнейших институтов политической системы страны.

Поддержки одних только институтов, однако, недостаточно. В условиях прогрессировавшего ухудшения материального положения населения Горбачеву не удалось сохранить высокий уровень массовой поддержки своей политики. Опора на либеральные круги, интеллигенцию — на фоне нараставших внутренних проблем — привела к отрыву формального лидера от большинства населения страны. Утрата доверия к Горбачеву в стране росла по мере того, как он все больше увлекался внешнеполитической повесткой. Горбачев оказался самым популярным отечественным руководителем в мире и по праву: он действительно много сделал для, как говорилось в годы холодной войны, мира во всем мире. Западную общественность на короткий период времени охватила подлинная «горбимания». Под ее влияние подпал и сам инициатор перестройки, чья популярность внутри страны с конца 1980-х годов столь же стремительно падала.

Это упрек не только Горбачеву. Для российской политической культуры после Петра I характерно обостренное внимание к тому, как Россию, ее лидеров, армию, экономику, культуру, науку воспринимают на Западе. В этом сказывается комплекс вечно догоняющего, не вполне уверенного в себе, но при этом амбициозного провинциала, стремящегося быть принятым в высшем обществе. Такая позиция имеет под собой исторические основания, она может быть полезной в той мере, в которой помогает усваивать лучшее, что есть в мире, и одновременно позволяет в чужом зеркале увидеть собственные недостатки. Она же, однако, может сформировать пиетет перед западными образцами и склонность придавать чрезмерное значение лестным замечаниям и при этом заставлять реагировать на ничтожные выпады.

В России, таким образом, с преувеличенным вниманием следят за тем, как страна воспринимается во внешнем мире, и ценят, когда ее руководителей — представителей страны — уважают за рубежом, но критически относятся к тем, кто, как считают, предпочитает заниматься внешними делами в ущерб внутренним. Первым из советских вождей это почувствовал на себе Никита Хрущев в 1960-е годы. Михаил Горбачев стал следующим. Контраст между его внешнеполитическими достижениями и неудачами во внутренних делах стал очевиден уже в 1988 году. Когда, заметив это, Горбачев попытался компенсировать внутренние неудачи внешними успехами, ситуация только усугубилась.

В октябре 1990 года Горбачев стал лауреатом Нобелевской премии мира. Он действительно сделал очень много для укрепления мира и международной безопасности. Присуждение, однако, произошло в то же самое время, когда в ряде регионов СССР — в частности, в Нагорном Карабахе — уже полыхали межэтнические конфликты, вызванные хаотичной демократизацией. Горбачеву было присвоено звание почетного гражданина Берлина, но одновременно с объединением Германии происходило разрушение Советского Союза — не только как геополитической конструкции, но и как единой экономики, системы социальной поддержки, общего гуманитарного пространства. Для многих в СССР плоды внешней политики горбачевского периода были горькими. Широко разрекламированная конверсия военного производства оказалась иллюзией. Вывод войск из Европы зачастую был организован крайне плохо, офицеры с семьями размещались в «чистом поле».

Советский Союз необязательно должен был рухнуть в 1991 году. На протяжении десятилетий холодная война не подтачивала его положение, а скорее укрепляла его. Гонка вооружений была изматывающей, но не она погубила СССР.

Советский режим не пал на поле боя, а испарился в дружеских объятиях тех, кто еще недавно был его злейшим врагом.

Гибельной для системы оказалась не самая страшная и кровопролитная война в российской истории, а разрядка напряженности — не только военной, но и идеологической, которая лишила режим смысла существования. Но не хитрые иностранцы и их давление на СССР, которое привело к последней разрядке, были причиной гибели страны. Отождествление режима с государством, а государства, в свою очередь, со страной погубило советскую инкарнацию исторической России. Это — важнейший вывод из опыта СССР.

Горбачев был последним хозяином великой евразийской империи. Великодержавный российский национализм Ельцина ему претил. Окончательным ударом для Горбачева стал украинский референдум 1 декабря 1991 года, на котором подавляющее большинство высказалось в пользу независимости этой второй крупнейшей советской республики. Начиная с 1989 года быстрое становление и распространение национализма в союзных республиках застало Москву врасплох, справиться со стремительной суверенизацией имперских окраин становилось все труднее. В трудных переговорах с главами республик Горбачев пытался спасти Союз на новой, фактически конфедеративной платформе. Противники президента СССР, отстранившие его от власти на три августовских дня 1991 года, и конкуренты — прежде всего Борис Ельцин, избранный в июне 1991 года президентом РСФСР, — не дали ему шанса. СССР рухнул, Горбачева в Кремле сменил Ельцин — уже как президент Российской Федерации.

При всей несхожести личностей Горбачева и Ельцина и их политических целей новая российская внешняя политика оказалась в большей степени преемственной горбачевской, чем можно было представить в момент распада СССР.