Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Как и шестилетнее правление Горбачева, восьмилетняя ельцинская эпоха — с 1991 по 1999 год — в наши дни обычно резко критикуется. Это традиционно для отечественной политической культуры последних 100 лет: деяния непосредственного предшественника, представляемые в критическом свете, должны служить фоном для достижений действующей власти. Тем не менее и действующий политический режим, и существующая политэкономическая система страны корнями уходят именно в «лихое десятилетие 1990-х». Внешняя политика этого времени часто изображается как период слепого следования указаниям «вашингтонского обкома». Зависимость постсоветской России от США была налицо, но реальность, конечно, сложнее. Прежде всего нужно иметь в виду, что ельцинская эпоха во внешней политике — это два периода: от Беловежской Пущи до конца 1995 года и затем с начала 1996 года до отставки Бориса Ельцина в 1999 году. Первый период связан с именем министра иностранных дел Андрея Козырева, второй — сменившего его Евгения Примакова, но не все дело в личностях. Каждый из этих двух периодов отражал не столько ориентацию министра или изменившиеся предпочтения президента, сколько преобладавшие настроения в элитах и обществе.
В отличие от Горбачева и горбачевцев, стремившихся, но так и не сумевших трансформировать Советский Союз по социал-демократической модели, Ельцин и его соратники сознательно разрушали советскую коммунистическую систему и сам СССР. Им это удалось. Но им также удалось, опираясь на заделы горбачевской эпохи, особенно в области внешней политики, качественно изменить политическую и экономическую системы, социальную и идеологическую структуру страны и включить Российскую Федерацию в глобальное сообщество, в котором доминировал Запад во главе с США. На этом пути были огромные, страшные и часто неоправданные потери, совершались колоссальные преступления, так что цена перемен оказалась запредельной, но в результате в России победил капитализм, а сама Россия оказалась интегрированной в мировую экономику и политику.
Борьба руководителей РСФСР в 1990‒1991 годах за суверенитет республики и ее независимость от Союза, конечно, была фикцией. В реальности происходила политическая и идеологическая борьба за Россию между различными фракциями и эшелонами советской элиты.
Нужно говорить не о независимости, а о другом (хотя и с оговорками): о выходе России на рубеже XXI века из имперского состояния, о начале формирования в центре распадавшейся империи многонационального российского государства.
В 1990‒1991 годах элиты в центре страны столкнулись с вопросом, что делать: притормозить на крутом повороте, на который внезапно вырулила почти потерявшая управление машина перестройки, или, наоборот, прибавить скорость. К первому склонялся Горбачев, за второе выступали Ельцин и радикальная часть номенклатуры и интеллигенции, которая его поддерживала и направляла.
Ельцинская «борьба с империей», таким образом, была борьбой с Кремлем, точнее — за Кремль. В личном противостоянии Ельцина и Горбачева отразилось то двоевластие (номенклатуры РСФСР и союзной бюрократии), которое сыграло решающую роль в расшатывании и конечном развале Советского Союза. Этот драматический пример свидетельствует об опасности жесткого политического раскола в России, который ведет не к разделу власти по горизонтали и вертикали и упорядоченному чередованию президентских администраций или правительственных кабинетов, а к полной победе одной из сторон при подавлении, а иногда и уничтожении проигравшей. В итоге гибель государства и распад страны оказались побочным результатом раскола в ее властвующей верхушке.
Ельцин стал выразителем стремления номенклатуры РСФСР сбросить геополитический балласт и обременительные обязательства, отпустить в свободное плавание другие республики СССР, а самой взять под контроль богатые природные ресурсы России. Историческая метрополия устала от своей имперской миссии, от постоянного перераспределения ресурсов страны в пользу национальных окраин. Окраинные республики либо просто отрезались, отпускались на волю, как Прибалтика, либо выталкивались вовне, как Средняя Азия. Еще до формального роспуска Союза РСФСР заключила межгосударственные договоры с рядом республик, признававшие их суверенитет и границы.
Это не было чистым волюнтаризмом. Рост национального самосознания и национализма на периферии Союза уже с начала 1970-х годов стимулировал рост российского и русского самосознания в РСФСР. В то время как одни стремились привести в порядок собственный запущенный российский дом, другие готовились переписать на себя его наиболее ценные активы. Роспуск Советского Союза — наследника и продолжателя Российской империи — стал свидетельством силы выпущенного на волю эгоизма под национальными знаменами, причем как на окраинах конструкции, так и в ее центре.
Выхватив власть у ослабевшего Горбачева и — что важнее — сумев удержать ее, Ельцин продолжил и развил с креном в значительно больший радикализм многие основные линии горбачевской внутренней и внешней политики. Если Горбачев стремился идти от разрядки к партнерству с Западом, то Ельцин попытался сделать следующий шаг — к союзничеству с бывшим противником. Сокращение вооружений путем сложных договоренностей с США и НАТО превратилось при нем не столько в новые договоры, сколько в демилитаризацию — многократное сокращение военных арсеналов и военно-промышленного комплекса России; идея сотрудничества с США обернулась следованием за США; лозунг общеевропейского дома сменился желанием России вступить в НАТО и ЕС. Взамен горбачевской конвергенции на социал-демократической платформе Ельцин воспринял либеральную идею исторического примирения России и Евро-Атлантики путем присоединения антисоветской России к победившему Советский Союз Западу. Основой примирения при этом должны были стать не некие общие ценности, а всесторонняя и последовательная вестернизация России как актуальная форма модернизации страны.
Надо иметь в виду, что основное внимание групп, пришедших к власти в России вместе с Ельциным, было сосредоточено на фактически бесплатной, проведенной при помощи административного ресурса, приватизации наиболее перспективных активов советской экономики, разделе материального наследия СССР. Конкретные внешнеполитические сюжеты для этих «новых людей» значили мало, главным было создание максимально свободных условий для частной экономической деятельности внутри страны и движения капиталов через границы РФ. Деньги делались в России и в основном выводились за рубеж.
На некоторое время понятие национальных интересов фактически исчезло из российской политики. Для людей, деливших с помощью заинтересованных ими чиновников бывшую общенародную собственность, единственным значимым интересом был их личный сугубо материальный интерес, в то время как идеологи российской внешней политики говорили об общих интересах цивилизованного мира — то есть, по сути, об интересах Запада, которые теперь признавались универсальными и соответственно становились также интересами России.
Отторжение Россией коммунизма, как считали российские либералы и демократы, снимало главное препятствие на пути возвращения страны в семью цивилизованных государств, из которой она была исторгнута большевиками. Отказавшись от коммунистической идеологии и имперской или державной практики в качестве ориентира внешней политики Москвы, новые российские власти тут же сделали другой выбор — в пользу либеральной демократии. Идеологическая смена вех предопределила новый геополитический выбор. Отказавшись от евразийской империи и глобальной конкуренции с США, Россия сосредоточилась на выстраивании «нормальной страны», интегрированной в мировую систему американского лидерства. В качестве утешительного приза Москва надеялась получить в этой системе не столько влиятельное, сколько комфортное положение. За образец брались, в частности, Франция и Канада.
Ни Ельцин, ни большинство его соратников не были идеологами. Ими двигала не идеология, а политическая целесообразность. Для успешной борьбы вначале с горбачевским союзным центром, а затем с политическими противниками внутри самой России («коммуно-патриотами», «красно-коричневыми»), Ельцин и его окружение сделали ставку на поддержку реальных победителей в холодной войне — коллективного Запада, прежде всего США. Аргументация была похожа на ту, которая уже использовалась в конце 1980-х годов. Если тогда говорилось о необходимости спасти перестройку, то в 1990-е годы речь шла о предотвращении коммунистического реванша. Собственная судьба правящей элиты, таким образом, отождествлялась с судьбой страны. Для этих целей наиболее удобной идейной позицией оказался жесткий антикоммунизм, который уже помог разрушить советскую систему. В условиях относительной слабости Ельцина и демократов внутри страны опора на Запад — прежде всего на США — была фактически безальтернативным средством удержания власти. Проамериканский курс тогдашнего Кремля был продиктован прежде всего расчетом.
В драматические дни августовского путча 1991 года министр иностранных дел РСФСР Андрей Козырев в публикации в газете The Washington Post обращался за помощью к американской элите. С этой же целью он встречался в Париже с президентом Франции, а в Брюсселе — с госсекретарем США. О соглашении, достигнутом в декабре 1991 года в Беловежской Пуще, Борис Ельцин сообщил президенту США Джорджу Бушу–старшему раньше всех, в том числе Горбачева. В 1996 году глава предвыборного штаба Ельцина Анатолий Чубайс призвал на помощь американских политтехнологов для победы Ельцина на президентских выборах.
В истории России подобные случаи использования иностранной политической поддержки редки и, как правило, свидетельствуют о чрезвычайной слабости не только действующей власти, но и государства. В конечном счете такие попытки обычно оканчиваются неудачно, с большими потерями для взывающих о помощи и для страны в целом.
Особенно важной для Кремля была материальная поддержка Западом рыночных реформ. Правительственная команда Егора Гайдара и кабинет Виктора Черномырдина в массовом порядке приглашали американских и других западных советников для оказания технической помощи в трансформации российской экономики. Российский бюджет на протяжении ряда лет критически зависел от кредитов Международного валютного фонда, предоставлявшего помощь траншами в зависимости от того, насколько строго правительство России следовало рекомендациям фонда. Постсоветская Россия Ельцина фактически выстраивалась по западной модели — конституционной, политической, экономической, идеологической. Эта модель, как вскоре выяснилось, не могла сразу заработать из-за разницы в политической культуре, отношении к собственности, а также из-за сложившихся вековых традиций.
Подобно тому, как конвергенции не получилось из-за обвала одного из конвергентов, попытка интеграции России в западное сообщество натолкнулась на сопротивление как верхов, так и низов. Верхи, допустившие Гайдара и его команду к управлению, чтобы разрушить советскую модель, не дали реформаторам провести последовательные рыночные преобразования. Вместо свободного рынка в России победил госкапитализм — вначале в специфической олигархической форме. Надежды низов на быстрое улучшение жизни быстро развеялись, их недовольство было направлено на «горе-реформаторов». Средний же класс, который был заинтересован в модернизации страны и готов ее принять, оказался чрезвычайно ослабленным по сравнению с поздним советским периодом.
В то же время российские реформаторы встретили упорное нежелание США и стран Европы на деле способствовать полноформатной интеграции России в западное сообщество. Обнаружилось и еще одно непреодолимое препятствие. Россия могла бы стать младшим союзником США и без глубокой интеграции в социально-политическую и идеологическую систему Запада. Таких стран в период холодной войны, да и после нее было немало. Однако российский правящий класс, особенно военные, спецслужбы и дипломатические службы, даже после ротации при переходе от СССР к РФ и отказа от сверхдержавных амбиций в целом сохранил представление о своей стране как о великой державе. Сторонников ориентации на французский и тем более канадский статус оказалось немного.
Ельцин надеялся на реальную помощь Америки и Европы в экономической трансформации России. С этой целью он собирался заключить союз с Западом, как он говорил, наподобие Антанты. Он и его советники не учитывали следующего.
Политическое устройство современного Запада, возникшее в 1940-е годы, основано на безусловном лидерстве одной страны — США. Других великих держав в составе объединенного Запада нет и быть не может.
Первыми это осознали британцы, вынужденные еще в ходе Второй мировой войны довольствоваться так называемыми особыми отношениями с Вашингтоном, на деле означавшими зависимость от США и полную подчиненность им. Автономный статус Франции во времена президента Шарля де Голля во многом был видимостью, создававшейся самой фигурой генерала, масштабом его личности. Надежды Москвы на то, что Россия сможет стать своего рода вице-президентом коллективного Запада, были основаны на факторах, которые в условиях окончания холодной войны перестали быть решающими, — таких как наличие обширной, богатой ресурсами территории и огромного ядерного арсенала. В то же время быстрое и колоссальное ослабление мощи России — экономической, демографической, научно-технической, военной (кроме ядерной), которое из Кремля виделось как временное, в глазах США и Запада переводило Россию в разряд бывших великих держав.
Итак, если неудача быстрой демократическо-рыночной трансформации России сделала невозможной социально-экономическую интеграцию страны в западное сообщество, то неготовность российских верхов и общества в целом принять руководящую роль Вашингтона стала непреодолимым препятствием на пути формирования стратегических союзнических отношений с США. К этим выводам в России и на Западе пришли примерно одновременно — к 1994‒1995 годам.
К этому времени относится начало коррекции внешнеполитического курса Кремля в сторону большего реализма. Еще в 1992 году в российском внешнеполитическом сообществе началась дискуссия на тему национальных интересов страны. В августе 1993 года российские военные и политические круги успешно оспорили позицию президента Ельцина, поначалу не возражавшего против присоединения Польши к НАТО. Тема расширения Североатлантического альянса, по-видимому, стала поворотным пунктом. Односторонние действия США в бывшей Югославии и их усилия по расширению НАТО на восток усиливали настроения в пользу построения независимой от США внешней политики России. Символически смена ориентации выразилась в начале 1996 года в замене Козырева в качестве министра иностранных дел Примаковым.
Смена курса поначалу не была резкой. Согласившись в 1995 году на участие России в миротворческой операции НАТО в Боснии и Герцеговине, где российский контингент номинально подчинялся американскому верховному главнокомандующему НАТО, Москва пыталась играть роль посредника между Белградом и Вашингтоном. Опыт посредничества между своенравным сербским лидером Слободаном Милошевичем и единственной мировой сверхдержавой оказался неудачным. Ни одна из сторон не была настроена слушать Москву. Столь же неудачной и по тем же причинам оказалась новая попытка уже постсоветской Москвы посредничать между Багдадом и Вашингтоном. Россия, ослабев до уровня финансово-политической зависимости от Запада, утратила реальные рычаги влияния на ситуацию за пределами бывшего СССР, где остатки влияния еще сохранялись.
Окончательно период общей ориентации российской внешней политики на США и Запад завершил косовский кризис 1998‒1999 годов. В марте 1999 года Евгений Примаков, ставший после дефолта 1998 года председателем Правительства России и в этом качестве направлявшийся с визитом в США, приказал развернуть свой самолет над Атлантикой, узнав о начале натовских бомбардировок Сербии и Черногории. Президент Ельцин в этой обстановке принял два важных решения, внешне противоречивших друг другу. Он поручил бывшему премьер-министру Виктору Черномырдину добиться от Милошевича уступок западным требованиям с целью прекращения войны, а когда требуемые уступки были сделаны, согласился с предложением начальника Генерального штаба Анатолия Квашнина без согласования с Западом направить российских десантников в Косово для захвата и удержания там плацдарма. Это второе решение Ельцина вызвало первое после окончания холодной войны противостояние российских и натовских войск. В отношениях Москвы и Запада наступило похолодание. В ноябре 1999 года, незадолго до своей отставки, Ельцин посоветовал президенту США Биллу Клинтону «ни на минуту не забывать», что в лице России Вашингтон имеет дело с ядерной державой. Так окончилась беспрецедентная попытка интеграции России в систему союзов во главе с США.
Внешняя политика времен Ельцина продолжила курс позднего Горбачева на встраивание в современный мир преимущественно через сотрудничество с победившим Западом, но, как уже отмечалось, в гораздо более радикальном варианте. В 1990-е годы речь уже шла не о конвергенции сторон, а о встраивании России в глобальную систему, во главе которой стояли США. Потерпев в конечном счете неудачу на этом пути, Россия, опираясь на инерцию, набранную в конце 1980-х, тем не менее во многом преуспела, став гораздо более свободным, современным и широко открытым миру обществом. У российской внешней политики этого периода было немало конкретных достижений.
Российской Федерации в качестве государства — продолжателя СССР удалось унаследовать статус Советского Союза как постоянного члена Совета Безопасности ООН. Это произошло не автоматически, Москве пришлось заручиться поддержкой ведущих мировых держав. России также удалось собрать на своей территории и под своей юрисдикцией все ядерное оружие бывшего СССР, которое частично было дислоцировано на территориях Украины, Казахстана и Белоруссии. Денуклеаризация трех бывших республик СССР была юридически оформлена при участии США, опасавшихся расползания советского ядерного оружия. Таким образом Москва получила важнейшие внешние атрибуты великой державы: высокий международный статус и право вето в ООН — наряду с крупнейшим ядерным арсеналом. И то и другое произошло не автоматически. Потребовались серьезные дипломатические усилия со стороны самой Москвы и содействие западных партнеров, прежде всего Вашингтона.
Россия стала преемником СССР в финансовой сфере. Москва взяла на себя всю полноту ответственности по долговым обязательствам Советского Союза. Этот шаг, который полностью контрастирует с действиями большевиков в 1917 году, позволил России стать собственником советских активов за рубежом, включая здания дипломатических представительств. Это был трудный шаг. Западные страны не списали России советские долги, как они простили их Польше, но тем самым и не связали Москву политическими долгами перед Америкой и Европой. Десятилетие спустя, использовав благоприятную экономическую конъюнктуру, Россия сумела расплатиться с государственным внешним долгом и с тех пор поддерживает минимальный уровень суверенной задолженности.
Задолженность СССР другим странам была, однако, меньше, чем долговые обязательства многих государств перед СССР. Среди этих государств было немало идеологических клиентов Москвы, и их долги, хотя и оформленные по всем правилам, считались практически невозвратными. На самом деле во многих случаях это было преувеличением. Ловкие и беспринципные деятели, внезапно оказавшиеся на высоких государственных должностях в 1990-е годы, помогли стране быстро сбросить значительные активы за бесценок — но не без выгоды лично для себя. Это стало одним из важных каналов незаконного обогащения нового российского чиновничества.
Открытость страны внешнему, прежде всего западному, миру позволила России быстро сблизиться с Западной Европой и западным сообществом в целом на основе диалога и сотрудничества. Россия установила партнерские отношения с НАТО. Уже в декабре 1991 года РФ вошла в Совет Североатлантического сотрудничества, в 1994 году присоединилась к программе НАТО «Партнерство во имя мира», а в 1997 году заключила с НАТО Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности. В 1994 году было подписано соглашение о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Европейским союзом, вступившее в силу в 1997 году. В 1996 году РФ была принята в Совет Европы, а в 1998 году присоединилась к «семерке» ведущих западных стран, которая таким образом расширилась до политической «восьмерки». В какой-то момент во второй половине 1990-х годов наметилось даже формирование «континентальной тройки» в составе Франции, Германии и России, но эта тенденция не получила продолжения, во многом из-за недовольства Соединенных Штатов Америки.
Российская Федерация присоединилась также ко всем важнейшим международным организациям, в которые СССР по тем или иным причинам не входил. РФ вступила в Международный валютный фонд и Всемирный банк — финансовые институты, созданные с участием Советского Союза, но от работы которых СССР впоследствии устранился. В прибрежных водных бассейнах — Арктическом, Балтийском, Баренцевом, Черноморском — были созданы советы многостороннего сотрудничества, включавшие Россию. Аналогичный процесс был запущен на Каспии, но уже по прямой инициативе Москвы. В результате российские верхи и чиновничество стали приобретать практический опыт тесного сотрудничества с США и странами Европы. На высшем уровне вошла в моду дипломатия «без галстуков», предполагавшая раскрепощенное дружественное общение между лидерами ведущих государств. В первой половине 1990-х годов активно развивалось взаимодействие и сотрудничество даже по линии спецслужб России с коллегами из США, Великобритании, Франции, Германии и других стран. Политическая и нарождавшаяся бизнес-элита России не только завела личные знакомства с западной, но и стала активно взаимодействовать с нею.
Российской Федерации впервые в истории удалось — хотя и на короткое, как оказалось, время — установить добрососедские отношения со странами Восточной Европы. Для нового политического режима в Москве, опиравшегося на наследие Горбачева, который сделал самые важные первые шаги, не было проблемой признать неправомерность силовых действий советского руководства в отношении Венгрии (1956 год) и Чехословакии (1968 год), осудить секретный протокол к советско-германскому договору о ненападении от 1939 года (пакт Молотова‒Риббентропа), признать факты аннексии Советским Союзом прибалтийских государств и нападения СССР на Финляндию в 1940 году. У новых антикоммунистических лидеров, сводивших счеты с прошлым, не было тех ограничений, которые все еще сковывали Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева.
Приоритет западного направления в политике и антикоммунистическая риторика не стали препятствиями для возобновленного при Горбачеве сотрудничества с Китаем. Этому не помешали ни запрет КПСС в России (1991 год), ни активное сближение РФ с США, НАТО и ЕС. Уже в январе 1992 года президент Ельцин встретился в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке с премьером Госсовета КНР Ли Пэном. В марте 1992 года министр иностранных дел Козырев посетил Китай, после чего последовал еще ряд министерских визитов. В декабре 1992 года в Китай поехал сам Ельцин. Заключенное тогда соглашение о военно-техническом сотрудничестве превратило Китай в ведущего импортера российских вооружений. Это было особенно важно для Пекина, в отношении которого западные страны наложили санкции за подавление народных выступлений на площади Тяньаньмэнь в 1989 году. Поэтапно решался вопрос пограничного урегулирования и согласования мер доверия вдоль границы. К 1996 году российско-китайские отношения были официально «повышены» до уровня стратегического партнерства. Свой последний зарубежный визит перед отставкой Борис Ельцин совершил в ноябре 1999 года именно в КНР.
В ельцинский период Москва сократила до минимума свое присутствие в странах бывшего так называемого третьего мира, которое, будучи избыточным с точки зрения обеспечения стратегических интересов СССР, не приносило реальной отдачи стране. В то же время продолжилось развитие контактов со странами, которые «открыла» дипломатия периода Горбачева, — Израилем, Южной Кореей, ЮАР, государствами Персидского залива, а также Тайванем. Экономические связи с этими партнерами стали быстро развиваться. В итоге был создан важный задел на будущее. Правда, долговые обязательства многих стран третьего мира перед СССР‒Россией были чересчур поспешно признаны невозвратными и проданы за бесценок.
Наконец, в ближнем зарубежье руководство РФ, несмотря на давление со стороны ряда политических сил и популярных деятелей, включая мэра Москвы Юрия Лужкова, последовательно придерживалось отказа от территориальных претензий к другим бывшим республикам СССР, зафиксированного еще в договорах, подписанных Ельциным от имени РСФСР в 1990‒1991 годах. Тем самым удалось обеспечить в основном мирный упорядоченный роспуск Союза. Это было нелегким решением, учитывая, что административные границы внутри СССР не совпадали с этническими, и в результате роспуска Союза за пределами РФ в одночасье оказалось, по большинству оценок, около 25 млн русских и русскоязычных граждан. Альтернатива — выдвижение территориальных претензий и подкрепление их военной силой — выглядела неприемлемой и пугающей, особенно на фоне начавшейся войны на Балканах.
Принципиальное значение имело признание Россией Украины в границах УССР 1991 года, а затем подписание в 1997 году «большого договора» с Украиной в связке с решением вопросов по российско-украинской границе и разделу Черноморского флота СССР. Есть свидетельства того, что вопрос о Крыме «разменяли» на отказ Киева от ядерного оружия. Руководство РФ решительно отказало в поддержке русскому сепаратизму в Крыму и северном Казахстане.
Во многом благодаря последовательности в реализации принципа признания административных границ в рамках СССР в качестве новых государственных рубежей бывший Советский Союз не пошел по пути Югославии.
Президент Ельцин и его правительство отстояли демократические ценности, предотвратили имперский реванш. Они смогли сдержать те силы в стране, которые мечтали о восстановлении, в том числе силовыми средствами, единого государства.
Вскоре после того как 7‒8 декабря 1991 года на встрече в Беловежской Пуще руководители Российской Федерации, Украины и Белоруссии — республик, подписавших в 1922 году договор о создании СССР, — провозгласили Союз распущенным, российское руководство отказалось от идеи создания Содружества независимых государств (СНГ) в составе трех славянских республик. Москва поддержала концепцию широкого объединения всех постсоветских республик, исключая Латвию, Литву и Эстонию, которые с самого начала заявили, что их нахождение в составе СССР с 1940 года было насильственным.
21 декабря 1991 года на встрече в Ашхабаде число участников СНГ увеличилось с трех до 11 государств (руководство Грузии отказалось присоединиться). Расширение СНГ почти до прежних границ СССР ослабило шок от распада страны, позволило более мягко трансформировать бывшее союзное пространство в поле преимущественно мирного взаимодействия десятка независимых государств.
Распад исторической Российской империи на тот момент оказался едва ли не самым мирным имперским финалом в истории — особенно в сравнении с распадом британской, французской, португальской колониальных империй в середине и второй половине ХХ века, а также крушением Югославии, проходившим одновременно с распадом СССР.
СНГ часто ругают за то, что оно не смогло реализовать невозможное — восстановить Союз под другим названием и без диктатуры КПСС, но не хвалят за реальные достижения. Содружество действительно не стало инструментом постсоветской интеграции, но оно успешно помогло становлению новых государств вокруг России, в значительной степени сохранив единое гуманитарное пространство благодаря безвизовому режиму. Как механизм мирного цивилизованного развода содружество в 1990-е годы полностью выполнило свою историческую миссию.
На первых порах Россия — несмотря на очевидный риск для собственной экономики — взяла на себя ответственность за финансы на постсоветском пространстве, допустив вплоть до 1993 года существование рублевой зоны в СНГ. В результате — что вовсе не было очевидно в 1991 году — все бывшие союзные республики состоялись в качестве новых государств, таким образом стабилизировалась геополитическая ситуация вокруг РФ. В то же время удалось предотвратить распространение ядерного оружия на территории бывшего СССР, появление новых ядерных государств — Украины, Казахстана и Белоруссии. Не произошло значительной утечки ядерных материалов за пределы бывшего СССР. В 1990-е годы Россия была окружена поясом в целом дружественных или нейтральных к ней государств за небольшим исключением (Грузия). Конечно, это произошло во многом благодаря тому, что ослабевшая Москва оказалась не в состоянии продвигать многие свои интересы в ближнем зарубежье. Даже само это словосочетание, вполне адекватное для описания нового соседства России, пришлось вывести из официального употребления, чтобы не ранить самосознание новых суверенных государств.
В условиях распада Союза российское руководство сумело на начальном этапе (1992‒1993 годы) сохранить единое — фактически российское — командование стратегическими ядерными силами СНГ. Был заключен Договор о коллективной безопасности СНГ (1992 год), позволивший начать выстраивать отношения сотрудничества в военной и военно-политической сферах. Одновременно удалось провести раздел вооруженных сил СССР таким образом, что те новые государства, которые хотели и были на это способны, — Украина, Белоруссия, Казахстан — могли использовать войска, дислоцированные на их территории, в качестве основы национальных армий. Там же, где Советская Армия воспринималась новыми властями как чужая, — в Грузии, Молдавии и в прибалтийских республиках, — а также за границами бывшего СССР — в восточных землях объединившейся Германии — Россия приняла эти войска под свою юрисдикцию и вывела их на свою территорию.
Там, где на территории бывшего Союза возникли внутренние вооруженные конфликты, — в Таджикистане, в Закавказье, в Молдавии — российская армия, выступив в роли хотя и небеспристрастного, но решительного миротворца, восстановила мир. Успех, однако, сопутствовал Москве лишь до тех пор, пока ее дипломатии удавалось поддерживать продуктивный контакт с обеими противоборствующими сторонами. В одном случае — в Нагорном Карабахе — в 1994 году Москва сумела добиться перемирия между армянской и азербайджанской сторонами, которое в основном соблюдалось даже без присутствия миротворцев вплоть до 2020 года, когда Азербайджан при поддержке Турции решил реализовать образовавшийся за четверть века перевес сил в его пользу и военным путем вернуть утраченные также в ходе войны территории.
В другом случае — в Таджикистане — России удалось не только военным путем предотвратить распространение экстремизма на другие страны Средней Азии, но и благодаря дипломатическому сотрудничеству с Ираном в 1997 году урегулировать конфликт. Гражданская война в Таджикистане (1991‒1993 годы) была, вероятно, в постсоветские годы потенциально наиболее опасной для России ситуацией в Среднеазиатском регионе. Бездействие Москвы могло бы привести к образованию в Таджикистане оплота экстремизма во всей Средней Азии. Российские войска остаются в этой стране, как и в других регионах замороженных конфликтов, и продолжают выполнять задачи по обеспечению безопасности.
Главное то, что, несмотря на очевидную слабость России и ее реальную зависимость от США и Европы, в ельцинский период элитам и обществу удалось внутри страны сохранить представление о России как о великой державе. Это представление помогло выстоять в тяжелый период. Одновременно под влиянием практического опыта существенно ослабла эйфория, связанная с надеждой на помощь Запада. Постепенное отрезвление позволило с трудом приступить к выстраиванию самостоятельной позиции на международной арене. Такая позиция проявилась внутри МИД и Службы внешней разведки уже начиная с 1992‒1993 годов, в ходе обсуждения национальных интересов России и проблемы расширения НАТО на восток.
Примакову удалось выправить идеологический перекос во внешней политике России, найти «золотую середину» между открытостью к сотрудничеству и защитой и продвижением национальных интересов.
Эта позиция, основанная на укреплении суверенитета страны, многовекторности политического курса, отказа как от присоединения к Западу на правах побежденных, так и от конфронтации с ним в надежде на исторический реванш, в дальнейшем не только получила поддержку в элитах и обществе, но и подверглась испытаниям. И в настоящее время она остается главным ориентиром для российской внешней политики.
Неудачи внешней политики ельцинского периода были вызваны главным образом огромной и прогрессировавшей на протяжении 1990-х годов слабостью государства на фоне коренных перемен в экономике и политике страны, идеологии и морали общества, в положении России в мире.
Борис Ельцин пытался зафиксировать новый статус России в рамках объединенного Запада. Для этого он открыто стремился к военно-политическому союзу с США и к вступлению России в НАТО. Если мы — Россия и Америка — вместе, считал он вслед за Горбачевым, то мы может решить любые проблемы в мире. Москва старалась не просто интегрироваться в западное сообщество, но занять в нем одно из главных мест. Президент Ельцин во время своего визита в США в 1992 году прямо предложил американцам заключить договор о союзе, но в ответ услышал от Буша-старшего, что время блоков прошло, наступила эра партнерства. Схожая судьба постигла предложение Москвы о скорейшем ее вступлении в НАТО, которая в это время рассматривалась как главная организация коллективного Запада. Заявления — например, председателя правительства Черномырдина — о стремлении РФ вступить в ЕС свидетельствовали скорее о слабой осведомленности российских лидеров о природе Евросоюза. США и их союзники не заключили тогда Россию в свои объятия не только из осторожности — судьба российской трансформации была еще не ясна, но и из опасений, что Россия начнет расшатывать единство Запада и подрывать изнутри руководящую роль США.
Справедливо считая, что идеологическое противостояние СССР и западного мира было исторической аберрацией, либеральные идеологи внешней политики начала 1990-х годов ошибались, полагая, что державное соперничество закончено и топор вражды между Россией и западными странами зарыт окончательно. Такое было бы возможно только при условии безусловного признания Россией лидерства Соединенных Штатов Америки и неукоснительного следования в фарватере внешней политики, определяемой Вашингтоном.
Признание «руководящей и направляющей роли» США было входным билетом в западный клуб государств.
Идеологическая близость к США — как в свое время и идеологическая близость к СССР — являлась основой политической солидарности с главным хранителем ценностей, но она должна была сопровождаться отказом от самостоятельности в стратегических вопросах внешней политики.
В российском подходе, однако, с самого начала было заложено противоречие. С одной стороны, считалось, что тесное партнерство с США абсолютно необходимо для удержания страны на траектории демократических и рыночных реформ. С другой стороны, как отмечал сам Ельцин, «Россия не хочет быть слишком послушной и управляемой». Идея великой державы не была чужда первым руководителям постсоветской России. Пытаясь соединить оба тезиса и игнорируя их несовместимость, Козырев говорил, что «надо быть первыми партнерами США, иначе ничего не останется от статуса великой державы». В итоге полного подчинения российской политики Америке в период Ельцина не произошло, но и подозрительность Запада в отношении России не была полностью развеяна.
Это противоречие наглядно проявилось в ходе кризиса на Балканах. В условиях однополярного мира, наступившего после окончания холодной войны, России не удалось сыграть решающую роль в урегулировании конфликтов на территории бывшей Югославии. Сбалансированная позиция российской дипломатии, которую консервативные круги в Москве рассматривали как предательскую по отношению к православным сербам, не повлияла на действия США и их союзников, объявивших сербов главными зачинщиками кровопролития. Сербский лидер Слободан Милошевич, в свою очередь, стремился, эксплуатируя широкую солидарность с сербами в России, манипулировать позицией Москвы, в то же время отказываясь принимать ее советы.
В конце концов Москве пришлось смириться и с американо-натовскими бомбардировками сербских позиций, и с ролью статиста при подписании в 1995 году Дейтонских соглашений по Боснии и Герцеговине (БиГ). Ей даже пришлось впервые в истории разместить российский миротворческий контингент в БиГ под начало американского верховного главнокомандующего Объединенными вооруженными силами НАТО в Европе. Российский генерал при этом получил специально созданную должность заместителя главкома НАТО по российским миротворческим силам. Таким образом, оставаясь под непосредственным национальным командованием, российский контингент многонациональных миротворческих сил был интегрирован, по сути дела, в натовскую структуру.
Такая уступчивость стала результатом стремления значительной части российской политической элиты к скорейшему присоединению к НАТО. Эту организацию тогда считали не только высшим клубом коллективного Запада, но и местом, где Россия как ядерная держава сможет в наибольшей степени претендовать на высокое положение в иерархии. Когда США в 1993 году предложили бывшим странам Варшавского договора вступить в программу НАТО «Партнерство во имя мира», Россия присоединилась (в 1994 году), причем сделала это в памятный день 22 июня. Символика очевидна: присоединение должно было стать свидетельством исторического примирения России и коллективного Запада. Некоторые круги в России ставили и более амбициозную цель — присоединение к самому НАТО. Если присоединение к программе «Партнерство во имя мира» предполагало последующее вступление в альянс, то РФ, считали в Москве, должна была стать первой в очереди, впереди стран Восточной Европы, — или, еще лучше, пройти в клуб избранных вообще без очереди.
Эта цель оказалась нереалистичной. Принятие России в НАТО открывало перспективу если не подрыва, то размывания единоличного американского лидерства в альянсе и позволило бы Москве создать блок с ведущими европейскими столицами — Парижем и Берлином, а в конце концов могло бы превратить НАТО в аналог Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Хотя в 1994 году Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе было формально преобразовано в организацию, интерес США к этой структуре, и прежде небольшой, практически исчез. После распада СССР европейская безопасность, с точки зрения Вашингтона, поддерживалась исключительно Организацией Североатлантического договора.
США уверенно взяли курс на расширение НАТО без России — вначале в Центральной и Восточной Европе, а затем на территории республик бывшего Советского Союза. Россия возражала против приближения НАТО к своим границам, но, когда убедилась в тщетности протестов, заключила в 1997 году соглашение с НАТО — Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности. Тем самым Москва, вынужденно признав реальность расширения, минимизировала ущерб от него: НАТО взяла на себя обязательства не размещать на территории новых стран — членов альянса ядерное оружие и крупные группировки войск.
В России это соглашение, выработанное министром иностранных дел Примаковым и генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой, стало предметом критики. В качестве альтернативы предлагалось даже не признавать сам факт расширения — с целью так высоко поднять планку принятия новых членов, чтобы заблокировать процесс в целом. Это было странное предложение с неясными юридическими и политическими последствиями. Оно предполагало готовность России пойти на прямой конфликт с Западом в случае дальнейшего продвижения НАТО на восток. Такие конфликты действительно произошли в 2008 году в Грузии и в 2014 году на Украине, но в совершенно иной международной ситуации и в условиях острых внутренних конфликтов в странах-кандидатах. В конце 1990-х годов в странах Прибалтики и тем более в Восточной Европе подобных условий не было, как и не было в то время у России военных и экономических ресурсов для успешного отстаивания своих интересов перед лицом Запада.
Проблема расширения НАТО на восток была раздута в российских внутриполитических дискуссиях выше всякой меры.
Она подавалась как минимум в качестве геополитической катастрофы, а как максимум — угрозы самому существованию страны. Действительно, Россия утратила 500-километровый буфер, который отделял ее территорию от основных сил НАТО в Западной Европе. Катастрофа, однако, произошла еще в конце 1990-х годов с распадом Варшавского договора и СЭВ и переориентацией бывших союзников Москвы на Вашингтон и Брюссель, а угрозы рубежа ХХI века существенно отличались от угроз первой половины ХХ века. Ценность восточноевропейского буфера для России существенно снизилась еще в конце 1940-х годов с развитием стратегической авиации, а с появлением ракетно-ядерного оружия в 1950-х фактически сошла на нет. В условиях 1990-х годов расширение НАТО следовало воспринимать не как возрождение военной угрозы для РФ, а как отражение реального — равнодушно-подозрительного («у России плохая кредитная история») — отношения США к постсоветской России.
Подтверждений этому было достаточно. После окончания холодной войны США не распустили КОКОМ — коллективный орган стран Запада, регулировавший экспорт стратегически важных технологий. Несмотря на решение еще при Горбачеве вопроса еврейской эмиграции и последующие обещания президента США Билла Клинтона способствовать отмене принятой в 1973 году поправки Джексона‒Вэника, ограничившей американское государственное кредитование России, эта законодательная норма осталась в силе. Остался в силе после роспуска СССР и американский закон 1950 года о народах, «порабощенных» Советским Союзом.
Москве не удалось спасти даже малую часть широких связей со странами Восточной Европы, чтобы превратить этот регион, как предполагалось, в своего рода мост между РФ и Западной Европой. Единения российских и восточноевропейских демократов, раньше декларировавших «борьбу за нашу и вашу свободу», а также бывших коммунистов с обеих сторон, добиться не удалось. Извинения Москвы за действия СССР не сняли старых обид. Главное — исчез прежний интерес. В результате действий России, жестко переведшей экономические связи с бывшими социалистическими странами на рыночную основу, эти связи резко ослабли. Стратегический разворот восточноевропейских стран на Запад в результате только ускорился. Экономическая повестка дня в рамках бывшего Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) свелась к проблеме урегулирования долгов, большей частью советских. Вскоре разная направленность политических процессов в России и бывшем соцлагере и вопрос о расширении НАТО на восток окончательно развели РФ и недавних сателлитов Москвы в противоположные стороны.
Эти события высвечивают и другую важную проблему — сложности для России выстраивания удовлетворительных отношений с малыми государствами по периметру своих границ.
В полном соответствии с традициями имперской политики соседние страны рассматривались руководством страны либо как геополитические буферы, предохранявшие Россию от внезапного нападения крупных держав, либо как плацдармы, с которых эти крупные державы могли нанести удар по России.
В условиях, когда бывшие советские сателлиты и экс-республики Союза переориентировались, как и сама Россия, на Запад, но с разными намерениями, это привело к трениям, а затем ко все большей враждебности. Наиболее рельефно, как мы уже видели, это проявилось в вопросе расширения НАТО.
Российской дипломатии не удалось в полной мере задействовать двусторонние связи и международные институты (такие как ОБСЕ) для облегчения правового статуса русских и русскоязычных жителей Латвии и Эстонии, которые не получили гражданства стран проживания после обретения этими странами независимости. Западные государства, руководствуясь политическими причинами, фактически заняли сторону Риги и Таллина. Москва — не только уходивший Горбачев, но и набиравший силу Ельцин, — очевидно, упустила момент в 1991 году, когда у нее имелись возможности юридически обусловить признание независимости прибалтийских стран встречным обязательством этих государств предоставить гражданство всем постоянным жителям. Фактическое игнорирование проблем этнических русских в Прибалтике и некоторых странах СНГ (например, в Туркмении) в 1990-е годы — вина российских властей и лично президента Ельцина.
Неудача постигла и стремление России играть лидирующую роль в СНГ. Единое экономическое пространство удержать не удалось. РФ не стала локомотивом экономического и политического развития бывших союзных республик, а ее надежды на реинтеграцию экономик стран Содружества и координацию их политических шагов столкнулись с отторжением самой идеи реинтеграции как неоимперской. Характерной в этих условиях стала неспособность РФ выстроить продуктивные отношения с Украиной. Эта прогрессировавшая все постсоветские годы неспособность стала причиной самого крупного провала внешней политики современной России.
В Москве не замечали процесса становления украинской политической нации, предпочитая видеть в соседе недогосударство на базе бывшей УССР, независимость которого не принимали всерьез и к которому на практике относились преимущественно как к транзитной территории для прокачки газа в Европу.
Отношения с Украиной на деле свелись к непрозрачным контактам с местной олигархической элитой на основе обоюдных денежных интересов. Такое отношение к одному из важнейших и во многих отношениях ближайших соседей стало одной из главных причин провала политики Москвы на украинском направлении.
Не удалось Москве и добиться признания международным сообществом территории бывшего Союза как пространства экономической интеграции и сферы особых интересов безопасности России. Попытка Москвы в 1993 году получить от ООН мандат — формально от имени СНГ — на миротворчество на пространстве содружества была заблокирована Западом, усмотревшим в ней стремление России восстановить стратегический контроль над территорией бывшего СССР. Москва не отказалась от миротворческих операций, но была вынуждена проводить их под своим флагом или номинально под эгидой СНГ.
После решения в 1994 году вопроса о передаче всего советского стратегического ядерного оружия под контроль России США отказались от приоритетного отношения к Москве и перешли к политике геополитического плюрализма на постсоветском пространстве. Целью политики плюрализма было препятствование реинтеграции постсоветского пространства, проводящейся под руководством РФ. Даже часто использовавшийся в те годы в России термин «ближнее зарубежье» воспринимался как свидетельство того, что Москва по-прежнему не считает новых соседей полноценными зарубежными партнерами.
Неудачной оказалась и новая попытка Москвы действовать в роли посредника между США и государствами, с которыми у России были исторические связи. Ельцин, как до него Горбачев, старался помочь Вашингтону и Багдаду договориться. В роли главного переговорщика вновь был призван Евгений Примаков. Многочисленные контакты Примакова, однако, не принесли результатов. Ни одна из сторон не желала компромисса, а возможностей побудить их договариваться у России не было. США, достигнув позиции глобального доминирования, были настроены добиваться полной реализации поставленных целей. Иракский диктатор утрачивал чувство реальности и даже самосохранения. Россия была не в состоянии ни уговорить американцев действовать помягче, ни надавить на иракцев, чтобы заставить их согласиться на компромисс.
По тем же причинам неудачей закончилась попытка Москвы посредничать между Белградом и Вашингтоном. Россия оказалась одинокой в Контактной группе по бывшей Югославии, где европейские государства — Великобритания, Германия, Франция — обычно выступали единым фронтом с США. Особая позиция Москвы трактовалась западными партнерами как просербская и ставящая под угрозу отношения Америки и Европы с Россией в целом. С точки зрения США России в международном сообществе отводилась исключительно служебная роль: помогать Вашингтону принуждать те или иные режимы к повиновению — фактически добиваться их капитуляции на американских условиях. Подобное произошло в ходе натовских бомбардировок Югославии в 1999 году, когда Ельцин отправил к Милошевичу только что отставленного с поста председателя правительства РФ Виктора Черномырдина добиваться требуемых американцами уступок.
Псевдонейтральное амплуа доверенного лица США в отношениях с проблемными государствами и режимами и одновременно адвоката законных интересов этих стран перед США оказалось для России одновременно неудобным и непосильным.
Собственно, обе стороны — США и их противники — ожидали от России, что она займет их сторону. Как в случае с Сербией, слабость Москвы позволяла ее клиентам прибегать к недобросовестным манипуляциям и прямому обману РФ. Добиться главной цели — предотвратить применение силы со стороны США и решить спорные вопросы дипломатическими способами — Москве в 1990-е годы не удалось ни на Ближнем Востоке, ни на Балканах.
Правление Ельцина едва не окончилось очередной катастрофой — новой смутой и распадом страны. Под конец его президентства на фоне дефолта по внешнему долгу (август 1998 года) и возобновления войны на Северном Кавказе (август 1999 года) создалось впечатление о неизбежности уже окончательного упадка и нового распада России, ее изоляции в мире и утраты Москвой сколь-нибудь значительной роли в международных делах. На Западе всерьез заговорили о перспективе «мира без России». Бороться с этой угрозой пришлось уже при следующем президенте Российской Федерации.
Огромной ошибкой российских руководителей стало то, что в условиях острой внутриполитической борьбы Ельцин и его команда еще до распада СССР, во время и после августовского путча 1991 года искали помощи Запада. Тем самым США и контролируемые ими международные финансовые институты фактически оказались непосредственно подключенными к процессам принятия важных экономических и политических решений в России. Достаточно снова вспомнить, что в декабре 1991 года президент США Буш благодаря звонку Ельцина из Беловежской Пущи узнал о роспуске СССР и образовании СНГ раньше, чем об этом сообщили Горбачеву.
В этом звонке отразилась символика момента, хотя затем последовательность звонков попытались объяснить случайностью: якобы до президента США Ельцину удалось дозвониться раньше, чем до президента СССР. Надо заметить, что до Горбачева из Пущи позвонили министру обороны СССР маршалу авиации Евгению Шапошникову: существовали опасения, что союзное руководство попытается изолировать «беловежцев». Посетивший Москву через неделю с «контрольно-инспекционной миссией» государственный секретарь США Джеймс Бейкер счел необходимым предложить уже Ельцину назначить Горбачева верховным главнокомандующим вооруженными силами СНГ или координатором внешней политики содружества. Это была серьезная и откровенная заявка на управление внутренними процессами в бывшем СССР. Ельцин отказался — что нетрудно было предвидеть, учитывая характер его личных отношений с Горбачевым.
В дальнейшем стремление руководства РФ опереться на западную экономическую, консультативную, техническую и гуманитарную помощь для проведения либеральных реформ обернулось горьким разочарованием. Более того, оно закономерно привело к политической и финансовой зависимости от США и Европы, существенно ограничило реальный суверенитет Российской Федерации. Серьезным уроком стал отказ США и Запада предоставить российским реформаторам масштабную экономическую помощь. Президенты США Буш и Клинтон предпочли не использовать свой политический капитал на обоснование необходимости помощи России.
В 1993 году Ельцин стремился обеспечить себе поддержку США и Европы в силовом противостоянии с Верховным Советом РФ, а в 1996 году Кремль обратился к американским политтехнологам с просьбой о помощи в проведении президентской избирательной кампании Ельцина. Это было открытое приглашение к иностранному вмешательству. Американцы, со своей стороны, прямо увязывали помощь Ельцину с требованием ускорить вывод российских войск из Прибалтики, а также с поддержкой санкционной политики Вашингтона в отношении Сербии, Ирака, Ирана, Индии и других стран. Российские руководители были вынуждены соглашаться с фактическим диктатом. Потери РФ от присоединения к этим санкциям превосходили западную помощь самой России. США также просили Ельцина оставить Козырева на посту министра иностранных дел. В российских правительственных ведомствах — в основном экономических — работали многочисленные западные советники, вовлеченные в процессы принятия стратегических решений.
Реагируя на нараставшую усталость Запада от России, российские демократы и либералы пытались ставить новых партнеров перед дилеммой: поддерживайте нас или ожидайте возвращения коммунистов в компании с националистами. Другой вариант: либо Запад включает Россию в свои институты, либо России придется искать помощь и поддержку у Китая. Эти аргументы, однако, на Западе не воспринимались всерьез. Западные политики считаются только с реальной силой, Россия же в 1990-е годы становилась все менее значимой международной величиной. В отличие от западного прагматизма, в российском сознании преобладала жесткая дихотомия: либо тесное союзничество, либо новая конфронтация. Уроки позднего СССР не только не были выучены; ситуация значительно усугубилась. Степень реального суверенитета России существенно упала.
Принятие западных ценностей логически вело к принятию и так называемых общих интересов цивилизованного мира как высших интересов для России. Если в период становления нового политического мышления при Горбачеве общечеловеческими интересами считалось предотвращение ядерной войны или экологической катастрофы, то позднее это понятие фактически стало обозначать интересы коллективного Запада, победившего в холодной войне. Неизбежным следствием стала ориентация на политику Вашингтона. Демократическая Россия, как провозглашал министр иностранных дел Андрей Козырев, была столь же естественным союзником демократического Запада, как тоталитарный СССР — его противником. Соответственно, исход холодной войны трактовался исключительно в идеологических терминах — как победа демократии над тоталитаризмом, в результате которой все (и Россия, и Запад) только выиграли. Логически получалось, что СССР был общим врагом РФ и Запада. Геополитические последствия поражения Советского Союза, его последующего распада и установления однополярного мира серьезно не анализировались.
Результатом такого идеологического детерминизма стал дальнейший отход от традиционной для России внешнеполитической самостоятельности. В начале 1990-х годов Москва лояльно и часто некритично следовала за курсом США, определявших глобальную повестку дня Запада и присоединившихся к нему стран, включая Россию. Де-факто руководство РФ признало свое неравноправие в отношениях с США, но пыталось компенсировать его символическими проявлениями дружбы, партнерства и союзничества. Многие секреты России были в одностороннем порядке раскрыты представителям Соединенных Штатов. Создавалось впечатление, что, как это произошло после Второй мировой войны с тогдашними противниками США — Японией, Германий и Италией, побежденная и перевоспитанная Россия встанет в ряд младших союзников Америки и займет в этом ряду не первое место.
Другой стороной идеологического подхода стало самобичевание за действия бывшего СССР. Ельцин и Козырев возлагали вину на советское руководство не только за преступления сталинского периода и подавление стремления стран Восточной Европы к большей свободе, но и за начало холодной войны с Западом. Тем самым создавалась упрощенная картина мира, в которой историческая Россия выступала преимущественно в качестве агрессора, угнетателя соседних стран и источника мировой опасности. Таким образом, российские демократы последовали примеру большевиков, которые решительно заклеймили и отвергли царскую Россию как империалистического хищника и тюрьму народов. Было, однако, важное отличие: большевики, действуя подобным образом, старались для себя, демократы — для других. Идея построить совершенно новую Россию на полном отрицании старой оказалась, однако, иллюзией в обоих случаях.
1990-е годы стали периодом острой внутриполитической борьбы. В 1993 году противостояние между президентом Ельциным и руководством Верховного Совета РФ привело к вооруженным столкновениям в центре Москвы и едва не вылилось в гражданскую войну. Центральная власть слабела, отдельные регионы все больше обособлялись. Призраки гражданской войны и нового распада страны витали над Россией практически все десятилетие. На этом фоне в Чечне с 1994 года шла настоящая война.
В условиях резких разногласий по важнейшим вопросам консенсус в том, что касалось внешней политики, совершенно отсутствовал. Более того, конкретная международная акция, как вспоминает Анатолий Адамишин, высокопоставленный дипломат, бывший в 1990-е годы первым заместителем министра иностранных дел РФ, оценивалась «в первую очередь с точки зрения того, усиливает ли она или ослабляет ту или иную группировку внутри». Это не только еще больше ослабляло российскую дипломатию, но и заставляло руководителей страны использовать внешние связи для решения внутриполитических задач.
Внешняя политика России в современных условиях эффективна только тогда, когда она основывается на прочном общенациональном согласии относительно основных целей, методов и средств ее проведения.
Руководство новой России с самого начала испытывало трудности с определением национальных интересов стремительно менявшейся страны. Это происходило на фоне прогрессировавшей интернационализации российских верхов, их стремления как можно скорее встроиться в мировую элиту; беспрецедентной деградации вооруженных сил, правоохранительной системы и органов безопасности; осмеяния и поругания патриотизма и становления олигархата как системы реального управления страной в интересах узкой группы лиц, рассматривавших Россию в основном как источник личного обогащения и влияния.
В результате деформации 1990-х годов Россия получила властвующую элиту, у которой абсолютно отсутствовало желание служить кому и чему бы то ни было.
В сущности, эта элита — несмотря на ее ротацию — остается у власти по сей день, превратившись в главное препятствие развития страны. Сосредоточенность на собственном обогащении, выстраивание схем нелегального вывода огромных средств за границу с началом конфронтации между Россией и Западом превратились в серьезную угрозу национальной безопасности РФ.
Несмотря на постоянные декларации о приоритетности отношений со странами СНГ, реально Москва не уделяла новым государствам достаточно внимания. Отношения с ними рассматривались как международные лишь отчасти. Серьезного изучения старых новых соседей не велось, новые государства воспринимались как недавние и, возможно, будущие национальные окраины Большой России. Фактически на пространстве СНГ царили специфические — и обычно небескорыстные — отношения кремлевских и околокремлевских деятелей с руководством и влиятельными людьми бывших республик. Ельцину президенты стран СНГ откровенно льстили, получая взамен серьезные льготы. Многомиллиардные дотации соседям, особенно Украине, не принесли России ни уважения, ни благодарности.
Иногда корпоративные или частные интересы тех или иных влиятельных кругов и отдельных игроков в самой России откровенно противоречили государственным интересам РФ. Ярким примером приватизации внешней политики стало назначение олигарха Бориса Березовского заместителем секретаря Совета безопасности РФ, а затем — исполнительным секретарем СНГ. При всей важности российских миротворческих операций в случае грузино-абхазского конфликта российские военные, поддержанные министром обороны Павлом Грачевым, заняли откровенно проабхазскую позицию. Отчасти это мотивировалось их желанием отомстить главе Грузии Эдуарду Шеварднадзе за подписанные им соглашения о поспешном выводе советских войск из Восточной Европы, отчасти — стремлением к материальной выгоде. Месть, как и ненависть, ослепляет, а стремление к частной выгоде на государственной службе порождает коррупцию.
Позорным для России — особенно на фоне исключительно льготных условий признания Москвой независимости бывших республик СССР в их советских административных границах — было невнимание к проблемам оказавшихся в результате распада Союза за границами РФ 25 млн русских и русскоязычных жителей. Миллионы соотечественников, которым было отказано не только в практической помощи и поддержке, но и даже в возможности беспрепятственно получить гражданство Российской Федерации, оказались фактически брошенными российскими властями. Особенно тяжело сложилась судьба русских жителей Средней Азии, прежде всего в Туркмении, а наиболее унизительно — в Эстонии и Латвии.
Отдельно стоит упомянуть судьбу союзников СССР. Режим Наджибуллы, державшийся два с половиной года после ухода советских войск из Афганистана, был по требованию госсекретаря США Бейкера оставлен на произвол судьбы, когда Москва с 1 января 1992 года прекратила оказывать ему материальную помощь. США не хотели, чтобы Россия, уходя из Афганистана, сохранила там промосковское правительство. В результате гражданская война в Афганистане обострилась, Наджибулла, державшийся без советских войск с февраля 1989 года, был вскоре свергнут, а уже через четыре года в Кабуле установился радикальный режим талибов, превративший Афганистан в базу международного терроризма.
«Афганский синдром» — урок, потребовавший отказа от грубого и самонадеянного вмешательства, особенно вооруженного, в дела мусульманских обществ, — сыграл положительную роль в формировании внешней политики новой России.
Ошибкой было в условиях смены идеологических ориентиров Москвы бросать тех друзей Советского Союза, которые искренне симпатизировали России. Это относится, в частности, ко многим лицам в руководстве и силовых структурах бывшей ГДР. Неверно было безоглядно уходить с позиций, завоеванных СССР в разных регионах мира. Преступлением было оставлять на разграбление огромное имущество Западной группы войск в бывшей ГДР. Надо отметить, что при переходе от СССР к РФ некоторые связи удалось сохранить — в частности, отношения с Кубой, Вьетнамом, а также после некоторой заминки с руководителями Африканского национального конгресса ЮАР. Впоследствии эти связи стали восстанавливаться уже на неидеологической основе.
1990-е годы вновь после правления Брежнева и краткосрочных властных интерлюдий Андропова и Черненко напомнили россиянам о важности физического и психического здоровья первого лица государства. Российская политическая система с ее сверхвысокой степенью персонализма нуждается в здоровых телом и здравых умом руководителях больше, чем те государства, в которых власть распределена между несколькими институтами. Темным пятном на историю российской внешней политики 1990-х годов легла дискредитация страны неадекватным или просто недостойным поведением главы государства во время некоторых зарубежных визитов.
Суммируя основные уроки, полученные в 1990-е годы, можно прийти к следующим выводам:
Общим уроком внешней политики второй половины 1980-х и всех 1990-х годов стало то, что у СССР‒России не было шанса стать членом западного сообщества с решающим голосом. Ослабление России приветствовалось на Западе, но даже в таком состоянии страна не считалась достойной иной позиции, чем зависимой периферии и вечного ученика продвинутой части человечества. Это был дорого обошедшийся, но полезный опыт. Выводом из него могло быть только то, что в наступающем XXI веке Россия должна сохранять равновесие, действовать самостоятельно и надеяться лишь на себя.
Войти с помощью соц. сетей: