Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Два десятилетия пребывания Владимира Путина у власти — недостаточное время для подведения окончательных итогов его правления, в том числе в области внешней политики. Ситуация динамична, будущее непредсказуемо в принципе, а у Путина после конституционных поправок 2020 года остается еще неопределенно долгое время — по крайней мере до 2036 года, в течение которого он может оставаться наиболее влиятельной политической фигурой в России. Тем не менее очевидно, что эпоха Путина в российской истории движется к завершению и попытка осмысления всего сделанного за эти 20 лет не только полезна, но и необходима ввиду неизбежных в будущем перемен.
Внешнеполитические итоги правления Путина можно подводить по разным основаниям и критериям.
Насколько можно судить, сам президент начиная с 1999 года преследовал две главные цели: сохранить единство России и восстановить ее статус великой державы на мировой арене. Это ему удалось.
Война на Северном Кавказе завершилась не только полным разгромом террористов, но и мирным урегулированием и восстановлением разрушенного. Формальное верховенство конституции и реальный авторитет центральной власти утвердились на всей территории Российской Федерации (в Чечне — в особой форме унии с Кремлем). Олигархат, реально властвовавший во второй половине 1990-х годов, был укрощен, а властная и владеющая богатствами элита существенно расширена за счет включения большого количества выходцев из силовых структур и тех, кого сам Кремль приблизил к себе. Россия, в самом конце XX века почти списанная со счетов в мировом раскладе сил, спустя полтора десятилетия вернулась на глобальную арену не только в качестве самостоятельного участника, но как один из крупных и наиболее активных геополитических и военных игроков.
С точки зрения поставленных целей это очевидные достижения, хотя и за централизацию власти, и за великодержавный статус пришлось заплатить большую цену. Выстраивание вертикали власти произошло на традиционной для России авторитарной основе. Политический режим, сменивший хаос 1990-х, так и не смог пока дорасти до полноценного выполнения функций государства: он обслуживает преимущественно интересы узких элит, эксплуатирующих ресурсы страны в личных и групповых целях. С учетом постепенного, но ощутимого роста гражданского сознания россиян это предвещает серьезные проблемы в будущем. Надо учитывать также, что утверждение России как великой державы произошло в условиях возобновления конфронтации с США, что предполагает длительную и неравную борьбу.
***
Внешнеполитическое наследие Владимира Путина обширно и разнообразно. Формирование этого наследия было сложным и противоречивым, внешнеполитический курс Москвы не раз менялся, особенно на западном направлении.
Путина в самом начале его президентства называли «немцем в Кремле». Для человека, родившегося в Ленинграде, естественно восприятие России как части европейской цивилизации, как страны, чья история неразрывно связана с историей остальной Европы. Источник научных знаний, технологий, идеологий, социальных практик, Европа для России со времен Петра I — ментор и модель модернизации. Стремление «стать Европой» в традиционном российском представлении — это синоним стремления не только к экономическому и техническому, но и к социально-политическому прогрессу.
Придя к власти, Путин активно общался с западными, прежде всего европейскими, политиками. Его первым партнером стал британский премьер-министр Тони Блэр. Особенно тесные и дружеские отношения сложились у российского президента с канцлером Германии Герхардом Шрёдером и президентом Франции Жаком Шираком. Другими близкими партнерами Путина долго числились премьер-министр Италии Сильвио Берлускони, председатель Европейской комиссии Романо Проди и глава французского кабинета министров Франсуа Фийон.
Своим коллегам — друзьям Путин активно показывал Россию, и не только ее столицу. В 2003 году он принимал лидеров «восьмерки» в Петербурге, отмечавшем свое 300-летие. В дальнейшем (пока они не прекратились после 2014 года) саммиты Россия — Европейский союз организовывались в разных городах России, которые на время становились дипломатическими столицами — разительный контраст с глухой закрытостью советской глубинки.
Как и Ельцин, Путин первоначально был нацелен на интеграцию России в евро-атлантическое сообщество. В 2000 году Путин активно добивался для России членства в НАТО без предварительных условий. Менее чем через год после косовского кризиса, еще в ходе своей первой избирательной кампании, Путин пригласил генерального секретаря НАТО лорда Джорджа Робертсона посетить Россию. На вопрос корреспондента Би-Би-Си о возможности вступления России в НАТО Путин публично ответил: «Почему нет?» Членство в НАТО России не было предложено, но в 2002 году был создан Совет Россия‒НАТО, который должен был по идее стать основным органом равноправного сотрудничества в области безопасности.
После сентябрьских терактов 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне, стремясь сделать Россию важнейшим союзником США в противоборстве с международным терроризмом, Путин не только первым из мировых лидеров позвонил президенту США Джорджу Бушу, но и дал указание Генеральному штабу Вооруженных Сил России оказывать всяческую помощь и поддержку американским войскам, отправленным в Афганистан для уничтожения баз «Аль-Каиды» и свержения приютившей ее власти талибов. Эта помощь плюс содействие антиталибского Северного альянса, с которым Москва сотрудничала в Афганистане, оказались наиболее ценными внешними факторами, способствовавшими успеху операции США «Несокрушимая свобода».
В октябре 2001 года Путин произнес в германском Бундестаге речь на немецком языке, в которой он торжественно провозгласил европейский выбор России. Он предложил видение Большой Европы от Лиссабона до Владивостока, которое в 2003 году нашло выражение в виде четырех общих пространств России и Европейского союза. Не ограничиваясь лозунгами и принципами, Путин настойчиво вел к фактическому сращиванию российской и европейской экономик. Идея заключалась в перекрестном обмене активами между российскими и европейскими компаниями для создания общего экономического пространства. В 2003 году президент РФ лично одобрил крупнейшую сделку — слияние российской нефтяной компании ТНК с транснациональной ВР. Местом обсуждения важнейших вопросов экономического взаимодействия с внешним миром вместо Российского экономического форума в Лондоне стал ежегодный Петербургский международный экономический форум.
Важнейшими экономическими и геополитическими скрепами Большой Европы должны были, по мысли Путина, служить трубопроводы, доставлявшие российский газ в Германию по дну Балтийского моря («Северный поток» и «Северный поток — 2»), в Италию и Австрию по дну Черного моря («Южный поток»), и в Турцию, так же по Черному морю («Турецкий поток»). Газопроводы из СССР еще с конца 1960-х годов стали прочной материальной основой отношений России и Западной Европы, но именно в 2000-е годы они приобрели центральную, подлинно стратегическую роль в российской политике на европейском направлении.
Вторжение США в Ирак в 2003 году привело не только к охлаждению отношений Москвы и Вашингтона, но и к кратковременному сближению России с Францией и Германией и формированию на этой основе тройственной оппозиции политике США — «новой Антанты» внутри, как тогда казалось, нового Запада. В этом сближении вновь воплотилась идея российского объединения с ведущими государствами Европейского союза с целью мягкой и пока в целом дружественной коррекции внешнеполитического поведения Вашингтона.
2002‒2003 годы стали пиком новейшего российского европейства. Сближение было налицо, хотя и в четко очерченных Западом пределах. Россия была объявлена партнером, но к принятию решений в НАТО ее не допустили.
Вопреки торжественным заверениям, европейские члены Совета Россия‒НАТО неизменно выступали с заранее согласованной позицией вместе с США, оставляя Россию в одиночестве. В Европейском союзе Москве обещали «все общее, кроме институтов» (формула Романо Проди). Даже перспектива членства России в институтах ЕС, однако, с самого начала отсутствовала — так же, как и в случае с НАТО. На этом фоне продолжался процесс присоединения к НАТО и ЕС бывших стран — участниц Организации Варшавского договора и бывших республик СССР.
В 2003 году ряд внутренних процессов в России — арест Михаила Ходорковского и возбуждение дел против нефтяной компании ЮКОС; выборы в Государственному Думу, по результатам которых обе либеральные партии, «Яблоко» и «Союз правых сил», оказались за пределами парламента, — резко изменил отношение западных политических элит и СМИ к президенту Путину и его политике. Дело ЮКОСа расстроило готовившиеся втайне планы покупки этой крупнейшей российской нефтяной компании американской ExxonMobil. Это было большим разочарованием для США. Руководство России обвинили в отходе от демократических и либеральных ценностей. В том же году лидеры ЕС и США нанесли Москве чувствительный удар на пространстве СНГ, расстроив уже подготовленное Россией соглашение по примирению в Молдавии (так называемый план Козака) буквально накануне визита в эту страну Путина. Россия, со своей стороны, прекратила участие в миротворческих операциях в Косово и Боснии и Герцеговине, осуществлявшихся под руководством НАТО, и вывела своих миротворцев с Западных Балкан.
2004 год закрепил и усилил тенденцию к охлаждению отношений с Западом. Прибалтийские государства и Словакия были приняты в НАТО, а восточноевропейские страны — Польша, Венгрия и Чехия, вошедшие туда пятью годами ранее, — в ЕС. Внутри НАТО и ЕС стал складываться блок государств, современная идентичность которых выстраивалась на тезисе, что все они являлись жертвами российского империализма и советского коммунизма. Эти же страны — «новая Европа», по словам американского министра обороны Дональда Рамсфелда, — превращались в наиболее ревностных проводников политики США в Европе.
В Грузии и на Украине тем временем произошли цветные революции, развернувшие вектор внешней политики этих стран в западном направлении. «Революция роз» в Тбилиси обострила отношения с Москвой на почве конфликтов в Абхазии и Южной Осетии. «Оранжевая революция» в Киеве одновременно нанесла удар по российскому влиянию в крупнейшей из бывших советских республик и наглядно продемонстрировала технологии прозападной смены режимов в полуавторитарных государствах бывшего СССР. На этом фоне тон западных СМИ и риторика политиков в отношении России становились все более жесткими и недружественными. Владимир Путин в своей речи, произнесенной в сентябре 2004 года непосредственно после трагедии в Беслане, фактически впервые после окончания холодной войны указал на США как на недругов России.
Вскоре пришел конец доверительным отношениям между Москвой, с одной стороны, и Берлином и Парижем — с другой. В 2005 году Герхард Шрёдер, а в 2007-м Жак Ширак ушли из власти. Отношения между Путиным и президентом США Джорджем Бушем сохранялись до начала 2009 года, когда Буш покинул Белый дом, но этот хороший личный контакт чем дальше, тем больше контрастировал с постоянно ухудшавшимися российско-американскими отношениями. Убийство в 2006 году в Лондоне Александра Литвиненко, бывшего офицера ФСБ и охранника беглого олигарха Бориса Березовского, в котором англичане обвинили Кремль, положило начало резкому похолоданию в отношениях с Великобританией, за последующие полтора десятилетия ставших только хуже.
Замечание, сделанное Путиным в 2006 году в послании Федеральному собранию о том, что распад СССР был «крупнейшей геополитической катастрофой», на Западе расценили как сигнал о радикальном повороте внешней политики России. Развернутым обвинением политики США в гегемонизме и одновременно декларацией геополитической самостоятельности России стало выступление Путина на Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2007 года. Мюнхенская речь стала политическим и психологическим водоразделом.
Россия сошла с орбиты Запада, на периферии которого она находилась с самого конца советской эпохи.
В 2007 году в Североатлантический альянс вступили Румыния и Болгария. Москва отнеслась к этому, как и к состоявшемуся тремя годами раньше расширению НАТО в Прибалтике, внешне спокойно, но внутреннее напряжение в России росло. В начале 2008 года на повестке дня у НАТО неожиданно для Москвы оказался вопрос о начале процесса присоединения к блоку (через так называемый Membership Action Plan) Украины и Грузии. Путин специально — и единственный раз в жизни — приехал на атлантический саммит (формально — на заседание Совета Россия‒НАТО) в Бухарест, чтобы предостеречь НАТО от опасного, как он считал, решения. Германия и Франция, также считавшие такое расширение опасным, заблокировали немедленное начало процесса приема двух бывших советских республик, которое лоббировали США, но вынуждены были согласиться с обещанием, что Грузия и Украина когда-нибудь обязательно вступят в НАТО.
Такой формальный компромисс внутри НАТО оказался совершенно негодным. Путинские предостережения о хрупкости украинской государственности были восприняты на Западе как угрозы со стороны бывшей имперской метрополии, а предложенный вскоре Москвой — уже новым президентом Дмитрием Медведевым — договор о европейской безопасности, призванный остановить дальнейшее расширение НАТО, был фактически проигнорирован американцами и их союзниками. Со своей стороны, президент Грузии Михаил Саакашвили попытался силой решить проблему территориальной целостности страны и тем самым снять формальное препятствие для вступления к НАТО. Вторжение грузинских войск в августе 2008 года в неподконтрольную Тбилиси Южную Осетию, сопровождавшееся многочисленными жертвами, в том числе со стороны российских миротворцев, привело к войне на Кавказе и новому — после Косово и Ирака — острому кризису в отношениях России и Запада.
Подводя итоги этого периода, в целом совпадающего с первыми двумя сроками путинского президентства, приходится констатировать, что договориться с Западом по вопросам европейской безопасности на основе разграничения сфер интересов у Москвы не получилось: США и Евросоюз такой подход отвергли с порога. Сохранить стратегический буфер на западе — пояс нейтральных государств между Россией и странами НАТО — Москве также не удалось. Вслед за Восточной Европой (1999 год), Прибалтикой (2004 год), Восточными Балканами (2007 год) НАТО была теперь готова продвинуться на Украину и в Закавказье. Опереться на партнеров в Германии и Франции в попытке остановить это движение оказалось невозможным.
Несмотря на общие пространства и многочисленные саммиты, российско-европейские отношения остались неинституализованными. Личные связи Путина работали, пока его партнеры находились у власти, и не были продолжены с их преемниками — канцлером Германии Ангелой Меркель и президентом Франции Николя Саркози. Европа элит оказалась гораздо более атлантической, чем собственно европейской. Она еще могла оставаться экономическим партнером России, но политическое взаимодействие с Москвой оказалось поверхностным и малоэффективным. Геополитика и безопасность оставались прерогативой НАТО, фактически США. В этих условиях единственной преградой для дальнейшего расширения НАТО стало прямое военное столкновение Грузии, кандидата на вступление в альянс, с Россией. Риск быть втянутыми в войну с ядерной державой был признан на Западе чрезмерным.
***
В 2008 году Владимир Путин, отработав два срока в Кремле, выдвинул на президентский пост своего протеже Дмитрия Медведева. Медведев, избранный третьим президентом Российской Федерации, в свою очередь назначил Путина председателем Правительства России. В результате возник политический тандем, в котором ведущую роль играл Путин, однако Медведев, формально являясь главой государства, получил известную автономию в принятии некоторых решений, включая внешнеполитические. Отдавая Дмитрию Медведеву должное, логично тем не менее рассматривать его четырехлетнее президентство как часть «путинского» периода российской внешней политики.
В то же время Медведев в 2008‒2012 годах, оставаясь ставленником и младшим партнером Путина, не был марионеточным главой государства. Личность Медведева, его собственные устремления и его окружение — своего рода «младший двор», если пользоваться историческими аналогиями, — оказали некоторое влияние не только на стиль внешней политики России, но и на некоторые ее направления. Надо учитывать, что вплоть до начала осени 2011 года элите и самому Медведеву не было ясно, разрешит ли Путин ему баллотироваться на второй срок.
Как уже говорилось, президенту Медведеву вскоре после вступления в должность пришлось реагировать на силовые действия Грузии против самопровозглашенной Южной Осетии и российских миротворцев. Результатом стала пятидневная российско-грузинская война — первая война постсоветской России против соседнего государства, притом бывшей советской республики.
Тем не менее главным содержанием «медведевской» внешней политики стала попытка улучшить отношения с Западом как с основным внешним ресурсом внутренней экономической модернизации.
Действительно, после войны на Кавказе, формально завершенной посреднической миссией Николя Саркози, наступил новый период российско-европейского сближения, который, однако, оказался очень коротким. Неудача с предложенным им проектом Договора о европейской безопасности не обескуражила молодого российского президента. В 2009‒2011 годах были оформлены модернизационные партнерские отношения России с Германией, Францией, Италией, другими странами. Путин предложил немецкому бизнесу концепцию Большой Европы от Лиссабона до Владивостока. В 2012 году Россия вступила во Всемирную торговую организацию.
Были подвижки в политической области и в сфере безопасности. Удалось решить 40-летний спор между Россией и Норвегией о границе экономических зон в Баренцевом море. Россия и Германия совместно выдвинули идею совета безопасности Европы — регионального аналога Совбеза ООН. Россия и НАТО приняли декларацию о стратегическом партнерстве. Начались консультации с США и НАТО по проблеме противоракетной обороны. В этих переговорах целью России являлось создание совместно с США и НАТО объединенной или общей системы ПРО Европы.
Москва предприняла важнейшую попытку исторического и духовного примирения с Польшей. Глава правительства Путин не только попытался установить рабочие отношения с премьер-министром Польши Дональдом Туском: Путин преклонил колено у памятника расстрелянным в Катыни по приказу Сталина польским офицерам, а глава Русской православной церкви патриарх Кирилл впервые в истории совершил визит в католическую Польшу. Историки двух стран подготовили совместные исследования по трудным моментам многовековой истории двусторонних отношений.
Отношения с США в это же время прошли краткую стадию перезагрузки. Был заключен новый российско-американский договор о сокращении стратегических ядерных вооружений (СНВ-3). Президент Медведев совершил визит в США. Россия пошла на беспрецедентные шаги. Она предоставила американцам и их союзникам воздушный коридор для снабжения и ротации их войск в Афганистане. Более того, в Ульяновске, несмотря на протесты КПРФ, была оборудована перевалочная база, которой могли пользоваться силы НАТО, следовавшие в Афганистан или из него.
Москва поддержала инициированные Вашингтоном в ООН санкции против Ирана с целью побудить Тегеран к переговорам о его ядерной программе. Москва даже отказалась поставлять Тегерану закупленные и уже оплаченные иранцами комплексы ПВО С-300, хотя такие поставки не были запрещены решением Совбеза ООН. Готовность к сотрудничеству по многим направлениям была налицо. Казалось, что отношения между Россией и Западом наконец налаживаются на взаимоприемлемой основе. Но это было не так.
Уже в начале 2011 года сближение остановилось и началось новое похолодание отношений. Для администрации президента США Барака Обамы перезагрузка отношений с Москвой с самого начала была вспомогательным направлением, призванным помочь в решении приоритетных задач Вашингтона: контроля над стратегическими вооружениями, предотвращения появления у Ирана ядерного оружия и стабилизации положения в Афганистане. Для первого президента США, становление которого проходило уже после окончания холодной войны, отношения с Россией не представляли особой ценности. Пределы реально возможного оказались довольно узкими.
США отвергли российскую идею объединенной российско-американской системы противоракетной обороны в Европе, предполагавшую принцип «двух ключей» — совместного принятия решений о боевом применении средств противоракетной обороны (ПРО). Москва таким образом тестировала возможность фундаментального изменения характера отношений с Западом: объединенная ПРО, то есть общий периметр безопасности, по словам представителя РФ при НАТО Дмитрия Рогозина, означала бы на деле оборонительный союз России и Запада без подчинения Вашингтону. США со своей стороны не рассматривали РФ как равную величину даже в стратегической области и тем более не думали делиться с кем бы то ни было «ключами» от собственной безопасности.
Не видя в отношениях с Россией особой ценности помимо помощи США в их политике в Афганистане и Иране, президент Обама не стал уделять особое внимание личной дипломатии на российском направлении. Общение с президентом Медведевым развивалось успешно, но контакт с председателем правительства Путиным не получился. Действуя как минимум неосмотрительно, а фактически бездумно, американский президент публично раздавал комплименты Медведеву и критиковал Путина как ретрограда. Вице-президент Джозеф Байден, посетивший Москву в 2011 году, прямо отговаривал Путина вновь баллотироваться на пост президента России. После того как Путин выставил свою кандидатуру на выборах 2012 года в третий раз, американские официальные лица открыто поддержали российскую несистемную оппозицию, организовавшую массовые протесты в Москве зимой 2011/12 года. Такая поддержка вызвала в Москве обвинения о вмешательстве государственного департамента США в российский политический процесс. Это случилось не в первый раз.
Если в 1990-е годы США были коллективным патроном руководства России, то в начале 2010-х они стали превращаться в патрона российской либеральной оппозиции.
Европейцы, как и американцы, были разочарованы и возмущены решением Путина вновь идти на президентские выборы. Надежды и расчеты на развитие либерального и в принципе прозападного направления в российской политике, связанные с Дмитрием Медведевым, рухнули. Вместо них в Германии, Франции и других странах ЕС стал стремительно нарастать скептицизм относительно перспектив развития России под единоличным руководством Путина. Быстро росли и противоречия между Россией и Европой, которые уже не удавалось урегулировать.
Характерным в этой связи стал пример Ливии. Весной 2011 года президент Медведев дал указание представителю РФ в Совете Безопасности ООН воздержаться при решении вопроса о бесполетной зоне, фактически допускавшей военную интервенцию НАТО в Ливии. Это произошло впервые в истории российской дипломатии, традиционно блокировавшей односторонние силовые действия НАТО на международной арене. Правда, одновременно премьер-министр Путин высказался в отношении западной интервенции скептически, даже негативно, создав интригу по поводу возможной размолвки с Медведевым, но тем не менее Москва допустила — хотя и в оговоренных пределах — натовское вмешательство в Северной Африке.
Когда же вскоре после этого западные страны, приняв благожелательное поведение Москвы за должное, вышли за пределы мандата Совбеза ООН и осуществили полноценное военное вмешательство со сменой политического режима и дестабилизацией страны, Россия ответила резкой критикой. Как и в случае с ПРО, это был второй российский тест Запада на возможность сотрудничества. Результат и в этом случае оказался негативным. Помимо этого, еще в 2009 году у Москвы появились подозрения насчет подлинных целей принятой Евросоюзом по инициативе Польши и Швеции программы «Восточное партнерство», предложенной Брюсселем бывшим советским республикам, включая Украину.
Интервенция НАТО в Ливии была частью поддержки США и Европой «арабской весны» — серии восстаний против авторитарных режимов на Ближнем Востоке и в Северной Африке. «Весна» в этом политически застывшем регионе поначалу воспринималась Западом как предвестник глобального антиавторитарного сдвига. Высказывалась надежда на то, что если уже арабы восстали, то и российский режим может быть свергнут. Массовые демонстрации в Москве зимой 2011/12 года, казалось, поддерживали этот тезис. Для российских властей, как уже отмечалось, иностранное вмешательство в российскую внешнюю политику было очевидным.
После возвращения в Кремль на выборах 2012 года Путин взял курс на суверенизацию российской политической жизни, сведение к минимуму иностранного влияния. Это в свою очередь привело к усилению критики Западом авторитарных тенденций внутри России.
Одновременно появился еще один сильный источник раздражения в российско-западных отношениях: Сирия. С началом вооруженного восстания в этой стране в 2011 году — одновременно с восстанием в Ливии — США и Евросоюз отказались признавать президента Башара Асада и поддержали его противников. В противоположность этому Россия заняла позицию поддержки законной власти. Москва поставила цель: не допустить повторения в Сирии ливийского сценария — смены режима вооруженной оппозицией при поддержке интервенции извне. Помощь Москвы сыграла ключевую роль в том, что Асад не был свергнут. Попытка России в 2012 году договориться с США и ЕС о мирном политическом урегулировании в Сирии оказалась неудачной. От России на Западе ожидали сдачи Асада его противникам за умеренную награду — например, за сохранение Сирии в качестве клиента российского военно-промышленного комплекса. Шансов на соглашение на такой основе, конечно, не было.
В 2013 году российской дипломатии удалось урегулировать кризисную ситуацию, возникшую в связи с применением в Сирии химического оружия, но этот успех имел негативные последствия для российско-американских отношений. Президент США Обама, заранее объявивший о том, что химическая атака станет красной чертой, за которой неотвратимо последует возмездие Дамаску со стороны США, не стремился приводить угрозу в действие, опасаясь втягивания США в сирийскую войну. В этих условиях Путин предложил Соединенным Штатам сотрудничество в деле вывоза и ликвидации всего арсенала химического оружия Сирии. Оружие в итоге было вскоре вывезено и ликвидировано под международным контролем, но в США поведение Обамы признали его личным дипломатическим поражением. Для Москвы же соглашение с США по химическому разоружению Сирии стало редким случаем подлинно равноправного сотрудничества с Вашингтоном после распада СССР.
Другим событием, способствовавшим обострению российско-американских отношений, стало в 2013 году дело Эдварда Сноудена, работавшего по контракту бывшего сотрудника ЦРУ США, который предал огласке документы американской разведки. Москва отказалась выдать Сноудена США — в обстановке, когда все остальные государства, от Китая до Кубы, были готовы от него отступиться. Аргумент, выдвинутый Путиным, был для него характерен: Москва готова передать гражданина США американским властям, но только при условии подписания российско-американского соглашения о взаимной выдаче граждан, разыскиваемых той или иной стороной. Подобное равенство, однако, было и остается для США немыслимым. Дело Сноудена оказалось яркой демонстрацией российской суверенности — с американской точки зрения, непослушания — что больно ударило по авторитету президента Обамы.
Еще более серьезная проблема возникла в 2013 году на Украине. Здесь непосредственно столкнулись две линии: российская — на включение Украины в Евразийский союз и европейская — на ассоциацию Украины с ЕС. Москва была готова к компромиссу в рамках тройственных переговоров, но Брюссель настаивал на том, что отношения Евросоюза с Украиной не должны быть предметом переговоров с третьей стороной. Обе стороны, Россия и Евросоюз, совершили при этом грубейшие ошибки, о чем речь пойдет дальше. Эти ошибки способствовали украинскому кризису, который в начале 2014 года перевернул весь комплекс отношений Россия-Запад.
Итак, протестировав Запад с негативным для себя результатом, Россия не смогла ни удержаться от скатывания к конфронтации с США, ни сохранить прочные отношения с Европейским союзом.
В дальнейшем конфронтация с Америкой превратилась в системное явление, а отношения с Европой вступили в период длительного взаимного отчуждения и стагнации. Причин для такого поворота было много, повод общий — Украина.
В результате на востоке Европы — от Прибалтики и Польши до Румынии — возник пояс откровенно недружественных России государств. В традиционно скептически настроенных по отношению к России странах — Великобритании, Швеции — усилилась враждебность к РФ. В отношениях с ключевыми игроками — Германией и Францией — возникло стойкое охлаждение. Волна антироссийских настроений прокатилась по всему континенту — от Португалии до Греции, от Финляндии до Испании. Произошло коренное изменение отношения правительств европейских стран к России — от нейтрально-дружественного до разной степени подозрительного и дальше к открытой враждебности.
***
На пространстве бывшего Советского Союза Путин стремился перевести отношения с новыми независимыми государствами на прагматическую основу национальных интересов. Он сосредоточился на экономической интеграции как на двустороннем, так и на многостороннем уровнях, проходящей на различных условиях и с разной интенсивностью, а также на сотрудничестве в области укрепления общей безопасности — особенно по отношению к угрозе терроризма.
В условиях охлаждения отношений с Западом Путин попытался сформировать на этой основе Евразийский союз — полноформатный центр силы во главе с Москвой.
Переворот на Украине, присоединение Крыма и конфликт в Донбассе не просто внесли коррективы в эти планы, а по существу привели к замене полноформатного проекта евразийской интеграции существенно уменьшенным по масштабам и гораздо менее глубоким проектом экономического союза.
Путин далеко продвинул российскую внешнюю политику на незападных направлениях: восточно- и южноазиатском, ближневосточном, африканском, латиноамериканском. В этих регионах России удалось укрепить безопасность и стабильность, вернуть себе авторитет, во многом утраченный в первый постсоветский период. Поддержание этого авторитета в будущем зависит от успешных действий России (часто рискованных), а в длительной перспективе — от прочности экономической основы российской внешней политики.
Внешнеполитическое наследие первых двух десятилетий правления Владимира Путина еще будет пристально изучаться и анализироваться. В практическом отношении сегодня есть смысл посмотреть на итоги этого периода сквозь призму следующих вопросов: «Что имеет непреходящее значение и должно быть сохранено следующими российскими лидерами?», «Что требуется изменить и развивать?», «От чего лучше отказаться?».
То, что при Путине Российская Федерация восстановила реальный суверенитет, — это факт. Быстрый рост цен на нефть в 2000-е позволил стране перейти к экономическому росту уже на новой, созданной в 1990-е, капиталистической основе и освободиться от внешней финансовой зависимости. Налоговая реформа начала 2000-х годов обеспечила стабильное поступление налогов в бюджет. Национализация значительной части нефтедобывающей промышленности в середине 2000-х создала основу для скоординированной энергетической политики, ориентированной также на применение вовне страны.
Начатая в самом конце 2000-х годов реформа вооруженных сил дала Кремлю эффективный инструмент защиты и продвижения государственных интересов страны за рубежом. Стабильно высокий уровень поддержки Путина со стороны большей части населения обеспечил устойчивость власти. Политическая воля президента, транслируемая через вертикаль власти, гарантировала единство политики.
Неудача двух интеграций — российской в расширенный Запад и постсоветских стран в тесный союз во главе с РФ — заставила Путина совершить в середине 2010-х крутой поворот. Внешне это выглядело как движение от Большой Европы к Большой Евразии, которое многими воспринималось как поворот к Востоку, конкретно — к Китаю. На самом деле это был поворот России к себе самой в поиске равновесия в быстро меняющейся глобальной среде.
Нынешнее самоопределение России выглядит как утверждение себя в качестве крупной самостоятельной величины, расположенной на севере Евразийского материка, соседствующей с Восточной и Центральной Азией, Ближним и Средним Востоком, Европой и Северной Америкой. Москва более не ориентирована преимущественно в какую-то одну сторону, будь то Европа, США или Китай. Она активно взаимодействует с огромным количеством своих соседей и руководствуется при этом только собственными интересами. Все это, однако, не было стратегическим планом Путина, а скорее вытекало из неудачи политики двух интеграций — Большой Европы от Лиссабона до Владивостока и большого (непременно с Украиной) и полноформатного (не только экономика, но и внешняя политика и безопасность) Евразийского союза.
Еще до конфронтации России с США и взаимного отчуждения с ЕС восточное направление внешней политики при Путине впервые приобрело значение и статус, сопоставимые с традиционно преобладавшим западным вектором. Это придало российской внешней политике равновесие. С одной стороны, повышенное внимание к Востоку стало следствием подъема Азии как глобального центра мировой экономики и политики. С другой стороны, Москва была вынуждена учитывать слабость и уязвимость российских геополитических и геоэкономических позиций на востоке страны. Исходя из этих соображений, Путин в 2000-е приложил много усилий для окончательного решения вопроса о границе с Китаем и налаживания тесного и продуктивного партнерства с Пекином.
При Путине началось формирование того, что можно условно назвать азиатской политикой России. Фундаментальное значение имело полное и окончательное решение всех вопросов, связанных с российско-китайской границей.
Стратегическое партнерство с Пекином приобрело черты антанты — принципиального согласия по важнейшим вопросам мирового развития (защиты национального суверенитета, полицентричности миропорядка) и тесной координации внешних политик по различным международным вопросам: ядерным проблемам Корейского полуострова и Ирана, борьбе с терроризмом в Сирии и других регионах и т.д.).
Это партнерство получило важнейшее энергетическое измерение благодаря запуску нефте- и газопроводов из России в Китай и участию китайских компаний в освоении энергоресурсов Сибири. Укрепилось военное сотрудничество России и Китая: с 2005 года проводятся регулярные совместные военные учения на суше, на море и в воздухе, с 2019 года осуществляется совместное воздушное патрулирование ВВС двух стран в западной части Тихого океана. Россия содействует Китаю в создании национальной системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), что свидетельствует об особо доверительном характере военного сотрудничества между Москвой и Пекином.
В 2020 году Путин в публичном выступлении впервые допустил возможность военного союза между Россией и Китаем, хотя тут же признал, что нынешняя степень близости и сотрудничества в военных вопросах его вполне устраивает. Это заявление прозвучало как сигнал, адресованный Вашингтону. Речь вряд ли идет о постоянном союзе наподобие НАТО или двусторонних договоров США: Москве пока удается сохранять ровные равноправные отношения с Пекином, поскольку КНР еще не претендует на ведущую роль в формирующемся альянсе.
Ровный характер связей и формальное равноправие — это сознательный выбор китайского руководства, а не результат сложившегося равновесия возможностей двух стран. В экономическом, научно-техническом, финансовом и военном отношениях (за исключением ядерной составляющей), не говоря уже о демографическом потенциале, Китай многократно превосходит Россию. Ослабление западного вектора российской внешней политики делает Москву еще более зависимой от Пекина в том, что касается экспортных рынков и импорта технологий. Невозможно ожидать от Китая, чтобы он отказался пользоваться своими преимуществами.
Наряду с Китаем Путин стремился развивать отношения с Индией как с сопоставимой с Китаем великой державой Азии и традиционным стратегическим партнером Москвы; с Японией и Южной Кореей — как ресурсами для импорта технологий и инвестиций; со странами АСЕАН — как крупным и растущим рынком. Правда, положение России как квазисоюзника Китая и открытого противника США ограничивает возможности для развития связей Москвы со странами, опасающимися амбиций Пекина и все теснее сотрудничающими с Вашингтоном. Постсоветская экономическая интеграция, активизировавшаяся с 2009 года в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС), благодаря членству в этом объединении Казахстана и Киргизии и развитию двусторонних связей России с Узбекистаном и Таджикистаном также является свидетельством усиления восточного вектора внешней политики Москвы.
Двусторонние отношения и многосторонние форматы — в частности, Шанхайская организация сотрудничества и созданные в 2000-е годы по инициативе Москвы группы БРИКС и РИК (Россия — Индия — Китай) создали условия, при которых Россия, не будучи самым крупным и доминирующим игроком в экономическом отношении, смогла выступать в качестве одного из неформальных лидеров международных незападных объединений.
Новое качество российской внешней политики — ее динамичная сбалансированность — наиболее ярко проявилось на Ближнем и Среднем Востоке, особенно с началом военной операции в Сирии в 2015 году.
Москва заняла здесь уникальное положение игрока, способного поддерживать продуктивные деловые контакты со всеми значимыми силами в регионе, включая наиболее упорных антагонистов, таких как Иран и Израиль.
Применив в сравнительно небольшом объеме при относительно скромных затратах и с ограниченными потерями военную силу в Сирии, Россия добилась своих непосредственных целей. Более того, впервые после распада СССР Москва стала восприниматься в регионе как серьезный игрок. Секрет такого успеха кроется в очевидной нацеленности России на действия в своих интересах, а не на собственные идеологемы или интересы тех или иных клиентов; в отказе от навязывания другим странам какой-либо геополитической модели; в хорошем знании региона и способности и готовности проводить политику, основанную на местных реалиях.
Сирия и Ближний Восток в целом стали сигналом того, что Россия возвращается на мировую арену, становится глобальным игроком — но игроком другого качества, чем был СССР. Вместо того чтобы, затрачивая огромные усилия, пытаться распространить свою модель на остальной мир, Москва пытается найти ниши, которые она может занимать с выгодой для себя. Помимо экспорта энергоресурсов, оружия, технологий атомной энергетики, продовольствия Россия выступает военным и дипломатическим игроком, политическим прикрытием для ряда государств, предлагает услуги в обеспечении безопасности. В таком качестве она присутствует не только в Европе и Азии. Статус России вырос как на Ближнем Востоке, так и в Африке и Латинской Америке.
Главная проблема здесь одна: погнавшись за тактической выгодой, не проиграть стратегически. Решение этой проблемы требует координации действий на различных направлениях и уровнях. Кроме того, чтобы укрепить уважение к себе, Россия должна быть верна своим принципам и ценностям.
Наконец, при Путине Арктика благодаря изменению климата превратилась в широкое поле приложения усилий в экономике, технологической сфере, а также в области безопасности и внешней политики. Арктика стала новым плацдармом для развития отношений с внешним миром (через расширение Северного морского пути) и энергетических проектов и одновременно новой средой соревнования с конкурентами и противоборства с соперниками. В XXI веке Россия приобрела четвертый геополитический фасад — северный. Он требует повышенного внимания и капитального обустройства.
Ряд путинских внешнеполитических начинаний не был доведен до конца. Путин не смог провести заявленную им национализацию элит. Что еще важнее, ему не удалось сформировать подлинно национальную правящую элиту. Когорта силовиков, призванная им во власть и получившая доступ к собственности, оказалась крайне неустойчивой к материальным соблазнам.
Российская верхушка и сегодня остается в основном группой лиц, не только ставящих свои корпоративные интересы выше национальных и государственных, но и живущих в отрыве от своей страны, фактически за ее счет.
Необходимость включить в конституцию положение о недопустимости второго гражданства для высших чиновников и парламентариев красноречиво свидетельствует о разложении российской верхушки. В этом отношении — невыполнения обязанностей государственного служения и отсутствия строгих моральных ограничений — нынешняя элита принципиально отличается от своих советской и имперской предшественниц. Столь серьезный изъян существующего политического режима лишает его долгосрочной перспективы.
Переход от планов строительства Большой Европы к идее Большой Евразии был болезненным. Сотрудничество с Европой — ближайшим соседом России — забуксовало не только в результате украинского кризиса и принципиальных разногласий по определению политических и общественных ценностей. Изначальные основы этого сотрудничества — европейская идея о все большем приближении России к европейским нормам и принципам, но без включения России в ЕС и российская надежда на то, что элиты стран ЕС с окончанием холодной войны сойдут с атлантической орбиты и начнут строить вместе с Россией Большую Европу — оказались нежизнеспособными. Не удалось договориться даже о принципах европейской безопасности в новых условиях.
В результате политических изменений в крупнейших европейских странах Кремль утратил доверительные отношения, которые Путину удалось наладить с лидерами Германии и Франции в первой половине 2000-х годов. Украинский кризис показал, что Москва не может рассчитывать на понимание европейскими элитами ее политики. Политический язык, на котором говорит Москва, плохо воспринимается в Европе, и наоборот. Поставить воссоединение Крыма с Россией в один ряд с воссоединением Германии Путину не удалось: немцы отказались понимать действия россиян, а рассчитывать на благодарность за содействие в германском объединении не приходилось.
Политические элиты европейских стран, в начале холодной войны отказавшиеся от проведения самостоятельной внешней и оборонной политики, семь десятилетий спустя оказались не способны мыслить иначе, чем в терминах либерально-демократических ценностей и порядка, основанного на правилах. Решение геополитических задач и обеспечение безопасности они делегировали Соединенным Штатам Америки. Путин в этой связи неоднократно говорил о вассальной зависимости Европы от США, но проблема глубже. Кремль и европейские канцелярии перестали говорить на одном языке и как следствие этого утратили способность понимать друг друга. Избавившись от иллюзий времен Горбачева и Ельцина, российские руководители и представители вернулись к языку реальной политики, в то время как их европейские визави все больше развивали тезисы мира, основанного на правилах и принципах либеральной демократии.
Хотя политические контакты необходимо поддерживать со всеми значимыми силами в различных странах, даже робкие и неуклюжие попытки в сложившихся условиях играть на политическом поле ЕС, помогая или симпатизируя несистемным игрокам, бросившим вызов правящим элитам, — французскому Национальному фронту / Национальному объединению, немецкой «Альтернативе для Германии»; итальянской «Северной лиге», «Австрийской партии свободы» и другим — оказались грубой ошибкой. Она помогла трансатлантическим силам перейти в 2018‒2020 годах в успешное контрнаступление.
Была проведена зачистка политического поля Европы от деятелей, симпатизировавших России или даже выступавших за углубленный диалог с Москвой. Европейский парламент и Парламентская ассамблея Совета Европы превратились в трибуны для резкой критики внешней и внутренней политики России. Европейские суды стали выносить решения, направленные против РФ и ее интересов. Страны Восточной Европы нашли поддержку на Западе в стремлении представить Советский Союз — наряду с Германией — виновником начала Второй мировой войны. Европа к началу 2020-х годов стала более антироссийской, чем она была антисоветской в 1960‒1980-е годы.
Это важная перемена. Можно скептически относиться к британским обвинениям России во вмешательстве во внутреннюю политику Великобритании: войны между разведками Москвы и Лондона имеют длинную и богатую историю. Гораздо серьезнее и неприятнее, когда обвинения в информационных кампаниях, хакерских атаках или убийствах эмигрантов выдвигает Берлин. Реакция России на эти обвинения, как и на обвинения Лондона (дело Скрипалей в 2018 году) была невнятной. Ставка на то, что бизнес-интересы в конце концов возьмут свое, не оправдалась. Дело об отравлении Навального в 2020 году стало символическим концом эпохи российско-германского партнерства, сложившегося в ходе и в результате воссоединения Германии. Возможности политического взаимодействия не только с Германией, но и с Францией впервые в истории оказались для России фактически закрытыми. Такова новая реальность.
Разумеется, необходимо учитывать, что европейцы не в состоянии в ближайшем будущем восстановить даже стратегическую независимость от США, не говоря уже о подлинной самостоятельности. В обозримой перспективе основным содержанием российско-европейского взаимодействия будут экономические, научно-технические, культурно-гуманитарные связи. Геополитика и военная безопасность в Европе еще надолго останутся уделом российско-американских отношений.
Разрыв политических контактов с ЕС и уже тотальное недоверие между политическими элитами России и Европы создают серьезные проблемы для проведения Россией равновесной внешней политики.
Положение усугубляется неудачей попытки нормализации отношений с Японией. Президент Путин приложил много усилий к тому, чтобы превратить Японию в ресурс для российской экономической и технологической модернизации и элемент большой евразийской системы равновесия. Несмотря на 27 встреч, проведенных Путиным с японским премьер-министром Синдзо Абэ за почти восемь лет правления последнего (2012‒2020 годы), заключение мирного договора и на его основе территориальное размежевание между Россией и Японией оказалось заблокированным в условиях российско-американского противостояния и американо-китайской конфронтации. Неудача окончательного примирения с Японией в свою очередь может увеличить зависимость России от Китая.
Не удалось пока перезапустить партнерство с Индией. Стагнация отношений Москвы и Дели, начавшаяся с распадом СССР, продолжается и ослабляет инерцию традиционной дружбы. Уровень связей с Индией, экономическая мощь, технологические способности и международные амбиции которой быстро растут, все больше отстает от уровня взаимодействия с Китаем. Российское чиновничество не стремится развивать отношения с Индией, поскольку добиться успехов на китайском направлении можно быстрее. Более того, резкое обострение отношений между Индией и Китаем — вплоть до вооруженного конфликта на границе в 2020 году — создает проблемы для России, считающей обе великие азиатские державы своими стратегическими партнерами. Не только выбор в пользу одной из сторон, но даже пассивный нейтралитет между ними сопряжен с огромными геополитическими потерями. В сочетании с быстрым сближением Индии с США, в том числе на антикитайской основе, а также со значительным ослаблением отношений РФ с ЕС это создает угрозу для геополитического равновесия России в Большой Евразии.
Экономическая интеграция с несколькими странами СНГ в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС), которую Путин, будучи председателем Правительства РФ, активизировал созданием Таможенного союза, служит интересам России и ее партнеров. В то же время ЕАЭС — проект с целями хотя и важными, но ограниченными. У этого союза нет перспектив трансформации в полноформатный — экономический, геополитический, военный — центр силы в Евразии, тем более под лидерством Москвы. Страны-партнеры, в том числе ближайшие — Белоруссия и Казахстан — очень ревниво относятся к сохранению государственного суверенитета.
Независимость для Минска и Нур-Султана — это прежде всего независимость от Москвы.
Нет у ЕАЭС и возможности стать серьезным конкурентом или равновеликим партнером других интеграционных объединений — ЕС, АСЕАН, а также Китая. Каждый из этих игроков в разы превосходит экономический потенциал евразийского объединения. Это не означает невозможности равноправных экономических отношений, но заставляет реально смотреть на перспективы проекта Большого евразийского партнерства и роли России в нем.
Вторая карабахская война осенью 2020 года стала результатом стойкой неспособности Еревана и Баку решиться на дипломатическое урегулирование армяно-азербайджанского конфликта. Настойчивые усилия Москвы подвигнуть стороны к компромиссному решению успеха не имели. В ходе вооруженного конфликта России удалось сохранить равновесие между подходами к армянским союзникам и азербайджанским партнерам; предотвратить расширение войны и возможное столкновение с Турцией; остановить приток в регион боевиков из стран Ближнего Востока. По условиям соглашения о прекращении огня от 9 ноября 2020 года Россия получила статус миротворца в Нагорном Карабахе и право на размещение в этом регионе воинского контингента. В январе 2021 года российской дипломатии удалось организовать в Москве личную встречу лидеров Азербайджана, Армении и России и наметить пути восстановления транспортных и экономических связей в регионе.
В то же время результатом войны стало еще более тесное сближение Баку с Анкарой и превращение Турции — региональной державы и члена НАТО — в активного геополитического игрока на Южном Кавказе. России пришлось согласиться с физическим присутствием турецких военных в совместном мониторинговом центре на территории Азербайджана, а также с созданием (правда, под российским контролем) сухопутного коридора из Турции в Азербайджан через территорию Армении. Военная победа Азербайджана над союзной России Арменией после 26 лет замороженного конфликта стала предупреждением, что неурегулированность ряда других замороженных конфликтов — от Приднестровья до Донбасса — является значительным фактором риска для интересов России в ближнем зарубежье.
Развитие интеграционных связей с Белоруссией в рамках Союзного государства зашло в тупик в конце 2019 года. Стремление Москвы к самой тесной форме интеграции с Минском, вплоть до перехода на единую валюту и формирования органов единого государства, натолкнулось на усилившееся стремление Минска сохранить белорусскую государственность и многовекторность внешней политики страны. Политический кризис в Белоруссии, начавшийся в августе 2020 года, стал моментом истины для российской внешней политики. Если Москве не удастся помочь Белоруссии преодолеть этот кризис и выстроить более тесные отношения с нею на основе баланса национальных интересов двух стран, на важнейшем для Москвы стратегическом направлении может возникнуть угрожающая ситуация опаснее украинской. Грубые ошибки и просчеты российской внешней политики в отношениях с Украиной свидетельствуют, что этот сценарий не является совершенно невозможным.
Некоторые инициативы путинского периода не прошли испытания практикой, оказались ошибками. Идея многополярного мира, то есть мира геополитического и геоэкономического равновесия, в целом соответствует интересам России, российскому мировосприятию и отечественным традициям. Стремление занять достойное и выгодное место в объективно формирующемся новом миропорядке требует четкого целеполагания и продуманной стратегии.
Отсутствие долгосрочной стратегии, увлечение секретными операциями, тактическим маневрированием и особенно спецоперациями обрекает внешнюю политику на существенные риски.
Владимир Путин неоднократно заверял, что Россия не допустит конфронтации с США. Когда новое противоборство стало фактом, президент России начал говорить, что такое развитие событий было неизбежным. Вообще, за ссылками на неизбежность того или иного негативного развития событий иногда может скрываться простое нежелание признавать собственные ошибки. Действительно, как демонстрирует развитие американо-китайских отношений при президенте США Дональде Трампе, Вашингтон не всегда дожидается действий другой стороны, чтобы обрушиться на усилившегося соперника. В случае с Китаем американцы в какой-то момент осознали, что продолжение прежней политики в отношении КНР обязательно приведет к настолько значительному укреплению Китая, что Америке придется расстаться с положением сильнейшей мировой державы. Для того чтобы покончить с инерцией и иллюзиями предшествовавших десятилетий, потребовалась такая взрывная фигура, как Дональд Трамп. Антикитайская политика администрации Трампа, однако, получила полную поддержку всего политического класса США.
В случае с Россией ситуация была и остается иной. После провала реформ 1990-х годов Россию в США практически списали со счетов. Ее перестали воспринимать в качестве соперника и глобального игрока. Когда сенатор-республиканец Митт Ромни, неудачно баллотировавшийся в президенты на выборах 2012 года, назвал Россию врагом Америки номер один, его подняли на смех. Для переизбранного на этих выборах президента Обамы Россия была не более чем региональной державой. Слышать это Москве, возможно, было обидно, но снижение значимости страны в глазах Вашингтона давало России возможность сосредоточиться на укреплении собственной экономической и технологической базы, а также вооруженных сил, не вызывая огонь на себя прежде времени.
Подробный разговор об Украине впереди. Здесь можно только заметить, что, если бы кремлевская реакция на киевский майданный переворот ограничилась взятием под контроль Крыма с последующим присоединением его к РФ, но не распространилась бы на Донбасс под лозунгом создания Новороссии, ухудшение отношений с США и особенно с Европой вполне возможно было бы ограничить.
В условиях идущей конфронтации иногда слышатся заверения в том, что новой гонки вооружений с США не будет. Действительно, военные расходы России на порядок меньше американских. В России помнят, чем обернулось для советской экономики поддержание военно-стратегического паритета — то есть примерного равенства в вооружениях — с США. Помнят и то, что в момент, когда Советский Союз распался, его вооруженные силы находились на пике своей мощи. Тем не менее необходимость ответа на американские военно-технические и стратегические новации требует развития вооружений, в том числе опережающего — как в случае гиперзвукового оружия. Подобно тому, как невыполнимыми оказались неоднократные заверения Кремля, что РФ не допустит конфронтации с США, невыполнимым оказывается и другое заверение — удержаться от гонки вооружений со старым-новым главным противником. Гонка военных технологий уже стала фактом.
Цель оборонной политики РФ заключается прежде всего в поддержании абсолютной надежности сдерживания любого потенциального противника. Вывод, сделанный лидерами СССР и США в конце холодной войны, полностью актуален и сегодня. В ядерной войне не будет победителей, и вести ее бессмысленно. Россия как материально менее крупная сила, чем США, обязана, защищая свои интересы, не только избегать фронтальных столкновений с соперником, но и не втягиваться в разорительные соревнования с ним. Разумная достаточность для сдерживания должна оставаться важнейшим принципом политики в этой области.
***
Фундаментальной ошибкой российской внешней политики с середины 1990-х была чрезмерная сосредоточенность на проблеме расширения НАТО. Нет сомнений: присоединение бывших союзников СССР в Восточной Европе и стран Прибалтики к НАТО создало для России некоторые потенциальные угрозы, но главным образом зафиксировало ослабление внешнеполитических позиций Москвы в результате поражения в холодной войне. В то же время информационная борьба с расширением НАТО, попытки политически противодействовать продвижению альянса на восток не только не уменьшили негативные последствия расширения для России, но углубили водораздел между Москвой и ее бывшими сателлитами в Восточной Европе.
Расширение НАТО удалось остановить, но не политико-информационными, а военными средствами. Война с Грузией в ответ на нападение грузинских войск на Южную Осетию и российских миротворцев, присоединение Крыма к Российской Федерации, наконец, военный конфликт на востоке Украины недвусмысленно сигнализировали Вашингтону и его союзникам: включение в НАТО Грузии и Украины чревато непосредственным военным столкновением альянса с Россией. В результате дальнейшее продвижение НАТО в сторону России перестало быть актуальным, несмотря на ритуальные заявления о том, что дверь альянса якобы остается для Киева и Тбилиси открытой.
У этого достижения есть, однако, и оборотная сторона. Активные действия России по предотвращению потенциальной угрозы вдохнули новую жизнь в НАТО, помогли возродить образ России как военного противника Запада. Реанимация угрозы с востока через четверть века после окончания холодной войны и военно-политические последствия конфронтации с США для отношений РФ с Европой перечеркнули многолетние усилия Москвы и стали стратегическим поражением России на европейском направлении.
Корни чрезмерного значения, которое придавали в Москве расширению НАТО на восток, в устаревшем стратегическом мышлении. Факторы географического положения и стратегической глубины традиционно играли здесь первостепенную роль. Страшная травма 22 июня 1941 года требовала действовать так, чтобы силы потенциального противника находились на максимальном удалении от важнейших политических и экономических центров страны. Именно следуя этой логике, СССР после Великой Отечественной войны создал широкий пояс безопасности в Восточной Европе.
Уже во второй половине 1940-х годов, однако, появление ядерного оружия и стратегической авиации, а вскоре и других носителей — межконтинентальных баллистических ракет и подводных ракетоносцев — практически обесценило значение этого стратегического буфера. В современных условиях вряд ли можно представить создание у границ России группировки сухопутных сил, авиации и ВМС для массированного внезапного нападения на нее, как это было в 1941 году. Военный потенциал, реально представляющий угрозу для России, сосредоточен совсем в других местах, в основном на территории США, и может быть задействован практически мгновенно. Соответственно, и меры, сдерживающие эти угрозы, должны быть направлены на их первоисточник. В таком сдерживании и заложена основа стратегической стабильности.
Есть у этого вопроса и другая сторона.
Если для России НАТО представляет проблему не как союз без малого трех десятков разнокалиберных государств, а как площадка для размещения американских вооруженных сил и ракет, нацеленных на Россию, то неучастие той или иной европейской страны в НАТО не решает проблемы безопасности РФ. Дело в том, что ничто не мешает США разместить свои базы и системы оружия на территории ориентирующихся на них стран, не являющихся членами НАТО.
Так, ВМС США после 2014 года утратили возможность базироваться в Севастополе, на что справедливо указывал президент Путин в своей речи перед Федеральным Собранием 18 марта 2014 года, но при этом они активно осваивают Очаков и Одессу. Черное море превратилось в акваторию повышенной активности ВМС стран НАТО. Американские стратегические бомбардировщики подлетают непосредственно к Крыму. Появление новых американских баз на территории дружественных США стран Восточной Европы — не только Украины, но и Грузии — зависит исключительно от решения правительства в Вашингтоне.
Ошибочно также считать, что нерешенные территориальные споры с соседями или территориальные конфликты могут служить гарантией от вступления тех или иных стран в НАТО. В годы холодной войны в члены альянса была принята Западная Германия: при том, что послевоенный статус-кво в Европе не считался тогда окончательным, в ФРГ официально говорили о границах 1937 года, столицей страны в основном законе назывался Берлин, а США и их союзники вплоть до начала 1970-х годов отказывались признавать ГДР. Не замороженные конфликты в Донбассе или Южной Осетии и Абхазии удерживают Вашингтон от приглашения Украины и Грузии в НАТО, а нежелание США — пока что — принимать на себя обязательства, которые могли бы завести их в прямой военный конфликт с Россией.
Справедливости ради нужно уточнить, что проведенная выше аналогия с послевоенной Западной Германией в нынешних условиях реально не работает: стратегическое значение Украины и тем более Грузии для США несопоставимо со значением ФРГ периода холодной войны. Эта оговорка, однако, не подрывает, а подкрепляет основной тезис: расширение НАТО на восток не было столь масштабной военной угрозой, какой она представлялась. Завышенная оценка угрозы имела стратегические последствия.
***
Преувеличенное значение, придаваемое в Москве расширению НАТО, оказало решающее влияние на политику России в отношении Украины. Именно политика на украинском направлении стала наиболее серьезной ошибкой последних лет. Речь идет не о действиях в Крыму, которые стали реакцией на переворот в Киеве, а прежде всего о логике поведения Москвы, которая не позволила ей предотвратить украинский кризис 2014 года, ставший переломным моментом во всей внешней политике России постсоветского периода.
Помимо неоправданного страха перед продвижением НАТО причина ошибок коренилась в неверном представлении Кремля об устремлениях украинских элит и о характере украинского общества. Считалось, что украинские элиты можно было кооптировать в евразийский интеграционный проект и что простые украинцы и русские — две ветви единого народа — это поддержат. Довлело и представление о том, что без Украины с ее 40-миллионным населением нельзя будет достичь критической массы — 200 млн человек — для создания евразийского центра силы. Таким образом к неоправданному страху перед расширением НАТО добавилась иллюзия о возможности создания под руководством Москвы нового тесного объединения на платформе бывшего СССР.
Попытка Путина включить Украину в состав Евразийского союза была не просто напрасной. Такая интеграция, если бы ее удалось запустить, с самого начала была бы чрезвычайно проблемной, очень затратной для России и в конечном итоге провалилась бы: «самостийный» политический проект украинской элиты, от которого она уже не откажется, в принципе несовместим с любой формой интеграции с Россией, даже чисто экономической.
Даже если бы у свергнутого в 2014 году украинского президента Виктора Януковича в последний момент сработал инстинкт самосохранения и он разогнал бы майданный лагерь (на что, вероятно, рассчитывали в Кремле), для Москвы это обернулось бы масштабным кризисом отношений с США и Евросоюзом с еще более тяжелыми последствиями, чем те, которые наступили по итогам Крыма и Донбасса. России с большой степенью вероятности пришлось бы финансово, экономически и военно-полицейскими мерами поддерживать непопулярный и коррумпированный режим в Киеве. Необходимо стало бы также помогать подавлять новую бандеровскую партизанщину в Галиции и на Волыни, где, возможно, в подполье была бы провозглашена западноукраинская республика. Такое вмешательство России на Украине, пусть и в поддержку законной власти, в свою очередь, вызвало бы санкции США и ЕС, которые поддерживали бы украинскую оппозицию и помогали ей бороться с Москвой и ее киевскими марионетками. Крым, конечно, остался бы украинским.
Это, разумеется, всего лишь предположения, которые не могут быть проверены. Приходится констатировать: государство Украина — крупный и враждебный России сосед, и это надолго. Единственное облегчение для Москвы состоит в том, что внутренние проблемы Украины перестали быть бременем для России. По-видимому, навсегда.
За долгое правление Владимира Путина сознание российского общества и элит далеко ушло от восприятия своих границ в рамках политической карты советского периода. Прибалтика, Закавказье, Средняя Азия и Казахстан, Молдавия уже давно воспринимаются в России как иностранные государства, стремления к воссоединению с ними уже нет. Сам Путин публично повторял, что «тот, кто не жалеет о распаде СССР, не имеет сердца, но тот, кто хочет его восстановления, не имеет головы».
В то же время постимперская «национализация» сознания оказалась благодатной почвой для идей Русского мира, в том числе в геополитическом смысле. В кремлевском варианте Русский мир предполагал тесное единение — не только духовное и культурное, но и геоэкономическое и геополитическое — трех «русских» (в том смысле, в каком это слово понималось в XIX веке) государств: России, Украины и Белоруссии.
В отличие от культурного и духовного измерения, геополитический Русский мир, однако, оказался иллюзией, за которую пришлось заплатить высокую цену. Идея Новороссии, бездумно и наспех предложенная в условиях украинского кризиса 2014 года, привела, вероятно, к самой серьезной ошибке путинской внешней политики — к прямой поддержке антимайданного восстания в Донбассе.
К счастью, эта ошибка была вовремя купирована. Она не привела к масштабной военной операции на Украине, хотя такая возможность — в виде мандата Совета Федерации — у президента была. Даже в отсутствие организованного сопротивления украинских войск военная оккупация Украины весной 2014 года привела бы к тяжелейшим последствиям и в конце концов закончилась бы колоссальным провалом. Президент Путин не пошел на этот шаг. Он сдерживал сторонников активных действий и на местном уровне — от занятия Мариуполя или установления контроля повстанцев над всей территорией украинского Донбасса. Приходится в этой связи иметь в виду, что увлеченность какой-либо навязчивой идеей, будь то идея воссоединения с «братским народом» или отпора глобальной гегемонии США во имя более справедливого миропорядка, вредна.
Главное для России — не миропорядок сам по себе, а место России в этом миропорядке.
Войти с помощью соц. сетей: