Глава 8
ХУДОЖНИКИ — ЛЮДИ СМЕЛЫЕ
Смелость — это качество, которое обычно ассоциируется с конфликтом. Мы чествуем солдат за храбрость и, как героев, чтим звезд спорта, бросающих вызов более сильному сопернику и одерживающих победу. Давид стал легендой, победив Голиафа.
Смельчаки показывают, на что они способны, только в чрезвычайных обстоятельствах. Они приложат чуть больше сил, чем все прочие, пойдут на риск, на который многие из нас не решатся, и первыми отважно ринутся на врага. На мой взгляд, высшая форма отваги — это героизм тех, кто рискует собственной жизнью ради спасения других людей.
Но есть и иной вид смелости...
Существует особый вид отваги, в основе которой лежит все та же личная уязвимость человека, хотя непосредственной угрозы его физическому существованию и нет. Я говорю о психологической отваге. Требуется немалое мужество, чтобы, когда никто не ждет, подняться во весь рост и, обращаясь к потенциально враждебной аудитории, громко сказать все, что думаешь и чувствуешь.
Именно такое мужество имела в виду легендарная законодательница моды Коко Шанель: «Самая большая смелость — это мыслить самостоятельно. Вслух».
Именно это и делают художники, добровольно подвергая себя опасности. Они обнажают перед нами душу: «Вот, смотрите!» — хотя сами совсем не уверены, что у них получилось создать нечто достойное нашего внимания. Как говорил Анри Матисс, «творчество требует смелости».
Требуется немалое мужество, чтобы выразить свои идеи и чувства на публике.
Никому не хочется оскандалиться перед друзьями, близкими и даже незнакомцами. В каждом из нас природой заложено стремление избегать подобных ситуаций. Мы с рождения склонны сомневаться в себе, особенно когда дело касается творчества. И даже если мы вполне уверены в своих силах или достаточно глупы, чтобы подставить плоды нашего творчества под огонь критики, нас удерживает сомнение. Наша врожденная стыдливость спасает нас от позора.
В эту минуту мы испытываем облегчение и даже радость. Вообще говоря, скромность — вполне достойное качество. Но в том, что касается творчества, оно не всегда уместно и порой смахивает на громоздкий диван, за которым удобно прятаться. Каким бы пугающим и неестественным нам это ни казалось, публичное выражение своих мыслей требует определенной дерзости, многими из нас принимаемой за самонадеянность и даже нахальство. Мы говорим себе: «Что это я о себе возомнил? Гения из себя строю? На свете полным-полно людей гораздо более талантливых, чем я. Куда я лезу?»
И пошло-поехало: даже если скромность и не блокирует полностью нашу креативность, то наверняка ее ограничивает. На самом деле мы просто трусим. Нам хочется поделиться с человечеством своими оригинальными идеями, но духу не хватает. Возможно, именно это имел в виду Аристотель, заметив: «Вы никогда ничего не добьетесь в этом мире без мужества».
И правда, чтобы творить, нужно рисковать. Нужно верить не только в себя, но и в человечество, в то, что мир будет к вам справедлив. Да, вас станут критиковать, а критика ранит, порой больно. Не исключено, что в ваш адрес раздастся дружный хор осуждения.
Чувство неприятия со стороны окружающих переживал едва ли не каждый новатор, так что считайте это обязательным этапом творчества. Известно, что в свое время группа «Битлз» не вызвала у публики никакого интереса. А сколько издательств категорически отвергли книги Дж. К. Роулинг? Разве это их остановило? Нет. Добавило им решимости? Конечно. Вспомним строки Вергилия: «Так восходят до звезд, о сияющий доблестью новой отрок».
Полагаю, о чем-то подобном думал и тридцатидвухлетний итальянский мастер Микеланджело Буонарроти. Не исключено, что, когда он стоял на шатких деревянных лесах в центре Рима — города, где великий поэт за тысячу лет до рождения Микеланджело произнес эти мудрые слова, они звучали в голове художника.
Шел 1508 год. Микеланджело, блестящий художник, известный, однако, своим буйным нравом, был глубоко уязвлен: незадолго до того папа римский Юлий II, его всемогущий покровитель, отменил очень выгодный заказ: высечь из мрамора достойное понтифика надгробие. Обозленный Микеланджело немедленно покинул Рим и уехал домой, во Флоренцию.
Угрозами и лестью папа убедил его вернуться, но вскоре после приезда Микеланджело обнаружил, что атмосфера вокруг Святого престола сгустилась. Он не без основания заподозрил, что любимый архитектор папы Донато Браманте добивается его отстранения и уговаривает Юлия II взять на его место молодого выскочку, недавно появившегося в окружении папы. «Выскочку» звали Рафаэль.
Микеланджело надеялся, что ему вернут заказ на надгробие. Для него это была работа мечты, на выполнение которой даже такому искусному и опытному мастеру, как он, потребовалось бы не меньше двадцати лет. Иначе говоря, в начале XVI века тридцатилетний художник, получивший подобный заказ, был бы обеспечен работой практически до гробовой доски. Но судьба распорядилась иначе. Папа приготовил ему другое поручение, что только усилило подозрения Микеланджело насчет Браманте и Рафаэля, якобы строивших против него козни.
Душа всегда должна быть открыта, готова к встрече с прекрасным.
Эмили Дикинсон
Сикст IV, дядя Юлия II, занимавший папский престол несколькими десятилетиями раньше, возвел в Риме великолепную капеллу. По традиции ее назвали в честь папы — Сикста IV. Но к тому времени, когда папой стал Юлий II, здание Сикстинской капеллы уже начало разрушаться и требовало серьезного ремонта. Больше всего пострадал сводчатый потолок высотой двадцать метров.
У папы было много недостатков, но в отсутствии вкуса его никто не упрекнул бы. Юлий II, эстет и страстный поклонник искусств, решил, что потолок в капелле должен быть расписан с соответствующим его чину великолепием. Он распорядился расписать купол двенадцатью — по числу апостолов — большими фресками и поручил эту работу Микеланджело. Когда властный, не допускавший возражений Юлий II сообщил о своем намерении вспыльчивому флорентийцу (по общему мнению, не лишенному амбиций), ответная реакция оказалась для него неожиданной и явно его не обрадовала. Глядя прямо в глаза единственному в Риме человеку, которому никто не смел перечить, Микеланджело ответил: «Нет», расписывать потолок Сикстинской капеллы он не станет, и неф, и стены тоже; он скульптор, а не художник, фресковой росписью не занимается. Подростком он освоил азы фресковой живописи, но затем решил, что это его не интересует.
Папа предположил, что Микеланджело обижен на него из-за отмененного заказа на надгробие. Возможно, так отчасти и было. Но Микеланджело вспылил скорее по другой причине: он действительно полагал, что не справится с этой работой. Он не считал себя живописцем. Вдобавок подозревал, что это Браманте и Рафаэль уговорили папу поручить роспись капеллы ему, прекрасно зная, что он не мастер по фрескам. По мнению Микеланджело, они подстроили все это, чтобы он посрамился.
Принять заказ на роспись Сикстинской капеллы означало рискнуть всем ради работы, которая его не привлекала и которую он не чувствовал себя готовым выполнить.
Зная все то, что мы знаем сегодня, в это трудно поверить, но Микеланджело оказался в том же положении, в какое попадают многие наши современники, впервые пробующие себя в новом творческом направлении. Он испугался. Ему было что терять: славу лучшего в стране мастера, хороший заработок, а главное, уверенность в себе. Принять заказ на роспись Сикстинской капеллы означало рискнуть всем ради работы, которая его не привлекала и с которой он мог не справиться.
И все же Микеланджело согласился.
Наверное, он понял, что у него нет выбора, скажет кто-то. Но блестящая репутация позволяла ему не бояться отсутствия новых заказов; желающих было хоть отбавляй, и все они с нетерпением ждали, когда он завершит работу над заказом папы. Он уже подарил миру непревзойденный шедевр — статую Давида. Микеланджело мог отказаться, но он этого не сделал. Он принял брошенный ему вызов — подобно своему мраморному Давиду, который вышел на бой с Голиафом. Никто его к этому не принуждал. Он сам решился на этот мужественный шаг.
Поначалу он для подстраховки пригласил в помощники нескольких уважаемых местных художников. Но те либо работали слишком медленно, либо не соответствовали высоким требованиям Микеланджело. Ему пришлось взять на себя все, вплоть до проектирования подмостей. Наконец они были установлены, и мастер смог добраться до потолка. Он оценил подлинный масштаб стоящих перед ним технических и художественных задач, и его снова одолели сомнения.
Он пришел к папе и заявил, что роспись капеллы — дело безнадежное. Он за него не возьмется. Невозможно покрыть фресками такую огромную поверхность, когда краска каплет в глаза, затекает в уши и рот и слишком быстро сохнет, не давая закончить фрагмент. К тому же в потолке капеллы имеются проблемные архитектурные особенности, не соответствующие чертежам, о чем Юлий II и сам прекрасно знал.
Папа выслушал сетования Микеланджело, последовательно отметая каждое из них. На вопрос о том, как капелла должна в целом выглядеть изнутри, он заявил: «Рисуй что хочешь».
Скорее всего, к этой минуте художник уже смирился с мыслью о неизбежной неудаче. Капелла станет местом его публичного унижения. Возможно, он внушал себе: если уж его ждет провал, пусть этот провал будет оглушительным.
Он разработал настолько изощренный и технически сложный план росписи потолка, что никому не пришло бы в голову усомниться в амбициях мастера, даже если конечный результат окажется смехотворным. В центральной части потолка капеллы он решил изобразить основные события библейской истории по канону Римско-католической церкви: девять сцен из Книги Бытия. Первая посвящена отделению Богом света от тьмы, на последней мы видим пьяного и обнаженного Ноя; центральное место занимают фрески на сюжет сотворения Адама и Евы.
Микеланджело внушал себе: если уж его ждет провал, пусть этот провал будет эффектным.
На протяжении следующих четырех лет Микеланджело трудился день и ночь. Он почти не спал, не позволял себе вволю пить и даже, по слухам, не мылся. От зари до темна он стоял на деревянных подмостях, откинув назад голову, чуть ли не вплотную прижавшись лицом к потолку и держа руки на весу. Мало кто из нас выдержал бы подобное физическое и эмоциональное напряжение.
Но Микеланджело выдержал. Он завершил свой гигантский труд в октябре 1512 года, когда ему было уже под сорок. Разобрал подмости, вымылся, хлебнул вина и пригласил папу вместе со свитой посмотреть на то, что он, даже не считавший себя мастером фресковой живописи, в итоге сделал.
Мы можем вообразить себе, какое изумление охватило всех, кто собрался в капелле: и папскую свиту, потрясенно взиравшую на фрески, и самого Микеланджело, не ожидавшего от зрителей такой реакции. Еще и сегодня мы восхищенно замираем, глядя на его работу. Какая гармония красок, какая композиция, какой масштаб! Нет ничего удивительного в том, что папа и его приближенные буквально остолбенели: они никогда не видели ничего подобного. Впрочем, и впоследствии никому не удавалось повторить то, что совершил Микеланджело. Его виртуозное мастерство, уникальная техника письма, глубокое понимание законов перспективы и на редкость живое воображение сотворили подлинное чудо.
Художник бросил вызов недоброжелателям, справился со сложнейшей техникой фресковой живописи и поборол неуверенность в себе. Он пошел на огромный риск, и за все это мы ему благодарны. Вергилий был прав: доблесть указала мастеру путь к звездам.
Искусство невозможно в изоляции. Потолка Сикстинской капеллы не было бы, если бы не упорство папы римского Юлия II.
Но не следует забывать, что в этой истории есть еще один бесстрашный герой. Искусство не может существовать в изоляции. Талант расцветает, если для него есть питательная среда. Очень часто ее создает покровитель или поклонник, который защищает художника, дает ему возможность работать, поддерживает его и помогает доставать заказы. Великолепного потолка Сикстинской капеллы, приводящего нас в восхищение, не было бы, если бы не упорство папы римского Юлия II, непоколебимо верившего в талант Микеланджело.
Пока Микеланджело грызли подозрения, что Браманте и Рафаэль строят против него козни, папа ликовал, что не прислушался к советам злопыхателей и сделал правильный выбор. Он считал Микеланджело единственным художником, которому по плечу роспись Сикстинской капеллы, несмотря на все сомнения, высказанные в его адрес Браманте. Мы не исключаем, что папа был самонадеянным типом, склонным к мании величия, — как, впрочем, и нанятый им скульптор, — но он обладал даром провидца, и благодаря ему, убедившему мастера взяться за трудную работу, мир обогатился одним из бессмертных шедевров искусства.
Микеланджело — пример для нас всех. Каждому, кто стремится к новым открытиям, необходима отвага. Мы живем, испытывая на себе давление общества, и вынуждены подчиняться общепринятым нормам. Система функционирует без сбоев, только если все твердо придерживаются установленных правил. Мы послушно ездим по указанной стороне дороги, пользуемся деньгами как общепризнанным эквивалентом товаров и услуг и терпеливо стоим в очередях. Так работает система. Если мы вдруг перестанем соблюдать социальные договоренности, кругом воцарится хаос и общество распадется. Но...
Существующее положение вещей не вечно. Как и сама планета, на которой мы живем. Изменчивость — вот единственная константа. Люди совершенствуются, власть переходит от одних к другим, возникают новые возможности. Ни один общественный уклад не задан раз и навсегда. Тот, кто предчувствует перемены, оказывается к ним готов и адекватно реагирует на них. Ученые совершают открытия, отталкиваясь от крупицы новой информации, полученной из другой области знания. Предприниматели спешат воспользоваться инновациями для развития своего бизнеса. А деятели искусства ищут новый выразительный язык, соответствующий своему времени.
Но и первые, и вторые, и третьи движимы силой воображения. Это и делает их творческими личностями. И все они на пути осуществления своих идей сталкиваются с серьезными трудностями: общество настороженно воспринимает все новое, поначалу его отвергая. На первый взгляд может показаться странным, что именно художники вступают в бой со сложившимися догмами и консервативными взглядами. Но реальность такова, что им приходится действовать в условиях рыночных отношений: торговцы предметами искусства предпочитают иметь дело с произведениями, которые им наверняка удастся продать; коллекционеры охотнее приобретают работы, которые одобрит их окружение, а представители истеблишмента выбирают что-то хорошо им знакомое и понятное.
Чтобы бросить вызов устоявшимся правилам и противостоять всем этим группам заинтересованных лиц, нужна отчаянная смелость. Только очень смелый человек способен справиться с этой задачей, но даже ему нужна помощь. Как правило, в этой борьбе участвуют как минимум двое: художник и его покровитель. Иногда покровителем становится торговец предметами искусства. Например, импрессионисты многим обязаны Полю Дюран-Рюэлю, который поддерживал их финансово, продавал их произведения и прославил на весь мир. Иногда в этой роли выступает богатый коллекционер, такой, как американская галеристка Пегги Гуггенхайм, которая, по существу, сделала карьеру Джексону Поллоку, тем самым расчистив путь абстрактному экспрессионизму.
Впрочем, у художников есть способ представить публике радикально новое творение и без чьего-либо покровительства. Такой шаг требует большого мужества. Но если вы человек смелый и новатор в душе, рискните — это может сработать, как сработало у англичанина Бэнкси.
Еще недавно его граффити на политические темы считались чем-то вроде приколов, а сегодня кураторы музеев отзываются о них как о подлинных произведениях искусства.
Тот самый истеблишмент, против которого бунтовал Бэнкси, теперь объявляет его успех своей заслугой.
В своих граффити он высмеивал существующую систему, так сказать, снаружи, а теперь, когда его работы получили признание кураторов музеев, придумавших для них название стрит-арта, то есть уличного искусства, продолжает делать то же изнутри, в музейных залах и галереях. Однажды он принес в респектабельный Британский музей обычный булыжник, на котором нарисовал фигурку, напоминающую пещерного человека, толкающего перед собой тележку с продуктам из супермаркета, и подсунул его к прочим экспонатам галереи античной скульптуры. Рядом с булыжником Бэнкси повесил исполненную в фирменном стиле музея табличку следующего содержания:
«Прекрасно сохранившийся образец примитивного искусства посткататонической эры. Большинство произведений такого рода до нас, к сожалению, не дошли, уничтоженные рьяными городскими чиновниками, которые отказываются признать художественные достоинства и историческую ценность настенной мазни».
Бэнкси. Настенный рисунок, 2005
Табличка несколько дней провисела рядом с древнеегипетскими и древнегреческими экспонатами, пока ее не обнаружили музейные работники; возможно, впрочем, на нее указал кто-то из посетителей музея. Бэнкси обожает такие провокации, подавая неприятную правду в виде дерзкой шутки.
В этом случае шуткой был булыжник, а неприятной правдой — рьяные городские чиновники. Никому не хочется выступать в роли ретрограда, которому новые идеи поперек горла, но признаемся честно: большинство из нас относится к этой категории. Во всяком случае, мы предпочтем остаться в стороне, предоставив другим действовать вместо нас. Еще со времен Платона, в своей «Республике» категорически отвергавшего искусство, в области культуры вообще и искусства в частности не счесть историй о том, как высокопоставленные эстетствующие интеллектуалы пытались вытоптать ростки творчества.
В заметках к пьесе «Цезарь и Клеопатра» (1898) Джордж Бернард Шоу описывает подобное неявное филистерство. Вот как он, например, характеризует Юлия Цезаря: «Он человек на редкость здравомыслящий, с хорошим вкусом, то есть человек, лишенный оригинальности и моральной смелости».
Мы, то есть общество и наши официальные представители, по большей части придерживаемся консервативных взглядов не из упрямства; никто специально не стремится сужать свой кругозор. Когда художник впервые выносит на суд публики свежую идею, мы чаще всего просто не готовы к ее восприятию. Автор долгие месяцы, а то и годы размышлял, экспериментировал, пробовал, надеясь создать гармоничное произведение, которое мы мгновенно поймем и примем. Но чаще всего этого не происходит, что неудивительно. Наша ошибка в том, говорит Джордж Бернард Шоу, что вместо того, чтобы довериться художнику, мы склонны сомневаться в нем; все новое и непривычное кажется нам непонятным и даже опасным.
Пусть совершенство вас не пугает: вам его никогда не достичь.
Сальвадор Дали
На этой враждебной, неподатливой почве подозрительности и должно взойти и расцвести творчество. Это нескончаемая борьба. В лучшем случае она изматывает творца, иногда бывает опасной. В худшем случае она приводит к его гибели. Вот почему художник и любой другой творческий человек должен быть очень смелым.
С незапамятных времен писатели, режиссеры, поэты, композиторы и художники подвергались гонениям; их бросали в тюрьмы и даже пытали всего лишь за то, что в искусстве они видели способ самовыражения. Это продолжается и по сей день. Во всех странах мира существует цензура. Иногда она принимает форму грубого подавления со стороны диктаторского режима; иногда действует более тонко, проявляясь в виде коварной догмы политкорректности, травли или корпоративных махинаций.
В Великобритании буквально на моих глазах вдруг начали отменять театральные спектакли, затыкать рты комикам, а с сайта крупного музея исчезли известные картины. Во всех этих случаях решение принимал не художник и не сообщество художников: это действовала цензура. В Пекине всемирно известный художник Ай Вэйвэй по-прежнему находится под домашним арестом. Из своего вынужденного затворничества он бросает вызов могучей империи. У него нет армии, он не террорист и не член какой-либо политической партии. Его оружие — искусство.
Креативность дает голос демократии, и формирует цивилизацию.
Существует мнение, что искусство всех видов и направлений — это нечто приятное, но несерьезное, что-то вроде театральной интермедии, призванной развлечь и позабавить публику. Ай Вэйвэй, группа Pussy Riot и множество других деятелей искусства, которые подвергались и по сей день подвергаются преследованиям, так не думают. Творчество — могучий инструмент, недаром его опасаются все авторитарные лидеры — от Платона до Путина. Это средство самовыражения. Благодаря ему демократия обретает голос, а цивилизация — четкие очертания. Это платформа для высказывания идей, это стимул перемен. Мы должны с уважением относиться творчеству, и как создатели нового, и как граждане, проявлять к творчеству непредвзятость и великодушие.
Ведь по сути людьми нас делает именно воображение. Винсент Ван Гог однажды спросил: «Какой стала бы наша жизнь, если бы мы боялись создать что-то новое?» Я ответил бы так: «Скучной и почти бессмысленной».
