Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
С точки зрения социологии мы живем в мононормативном обществе. С раннего детства нас приучают к тому, что моногамия — самый естественный, нравственный и фактически единственный нормативный и возможный способ поддерживать близость, семью и интимные отношения. Вся наша культура — почти все песни, фильмы, книги, моральные устои, религиозные верования — внушает нам мысль о «том(той) единственном(-ой)», кого мы должны отыскать и с кем жить долго и счастливо. Именно так обычно заканчиваются сказки, ведь после этого начинается утомительная и монотонная фаза брака, воспитания детей и взрослая жизнь. Нам говорят, что «на каждый товар найдется свой покупатель», а девочки мечтают о прекрасном принце на белом коне и роскошной свадьбе, которая станет самым счастливым днем в их жизни. Моногамия настолько глубоко укоренена в нашем обществе, что стала невидимой. О ней не говорят. И, если не считать последние несколько лет, маловероятно, что хоть на одном из ваших свиданий поднимался вопрос об уместности моногамии. Предполагается, что все мы моногамны, — это нечто само собой разумеющееся. Об этом даже не спрашивают.
В классической моногамии ожидается, что люди заключают брак с одним-единственным партнером и проводят всю свою жизнь в сексуальных и эмоциональных отношениях только с ним или с ней. То есть, если люди заключают брак в возрасте от 25 до 30 лет, учитывая среднюю продолжительность жизни на сегодняшний день, предполагается, что они проведут с этим человеком (и только с ним) примерно 60 моногамных лет.
Обычно все происходит не так, в том числе и за пределами светского общества. На самом деле мы уже продвинулись от классической моногамии к серийной, то есть к нескольким моногамным отношениям, следующим друг за другом. Во время некоторых из них может быть заключен брак и создана семья.
В этой книге я хочу поставить под сомнение представление о том, что классическая моногамия — единственно правильный способ построения любовных отношений как с биологической, так и с исторической и социальной точек зрения. И хотя я буду говорить здесь о проблемах и трудностях, связанных с моногамией, моя задача — бросить вызов именно социальному ее восприятию (то есть мононормативной культуре) и культурному принуждению к ней. Это принуждение проявляется в применении общественных санкций к любому, кто делает иной выбор, а также в непризнании законности и возможности других способов построения интимных отношений со стороны религии, науки, психологии, медицины, правовой системы и т.д. При этом сделаю важное уточнение: я не считаю, будто нет людей, для которых моногамия не просто предпочтительна, но остается наилучшим выбором. Конечно же, такие люди есть, и, если говорить о серийной моногамии, их много. Но я убеждена, что, как и в случае с любой другой системой воззрений, моногамная модель может подходить одним и не подходить другим. Проблема заключается в том, что, если мы возьмем какую-либо модель, которая работает для одной группы людей, и начнем считать ее нормой по определению, это не будет благом для всех, а для кого-то окажется даже губительно. Поэтому я решила поставить под сомнение моногамию как социальную норму, которая исключает все другие виды интимных отношений.
Если человеку трудно придерживаться моногамной нормы, общество его осуждает. Тех, кто нарушает супружескую верность, кому трудно соблюдать классическую моногамию, автоматически считают проблемными, недостойными доверия, отказавшимися взрослеть Питерами Пэнами, людьми, с которыми что-то не так и которых требуется исправить. Общество даже на секунду не задумывается над тем, что имеет смысл винить не людей, а саму систему, задаться вопросом: действительно ли это единственно верный путь? Действительно ли он подходит всем? А может, для большинства это невыполнимое требование? Из-за того, что люди чувствуют не то, что «должны», у них возникает чувство вины, и избавляться от него, а также от других проблем, порождаемых моногамией, приходится с помощью психологов, сексологов и семейных консультантов.
Нет никаких оснований для того, чтобы пытаться «исправить» людей, которым не подходит моногамия (а также тех, кто влюбляется в людей своего пола), тех, кто не хочет заключать брак, тех, кто не хочет заводить детей, и асексуальных людей. Они действительно бросают вызов норме, но это не значит, что с их представлениями об отношениях, воспитании детей или о чем-либо другом что-то не так. Единственное их отличие — в том, что их позиция не принимается обществом.
Я не побоюсь прямо задать этот вопрос: так является ли моногамия единственно верным, естественным и нравственным путем? Ответ может избавить огромное количество людей от чувства вины и никчемности, а также ощущения того, что они порочны и должны измениться.
«В чем заключается человеческая природа?» — на этот часто задаваемый вопрос очень сложно ответить с полной уверенностью. Люди — животные, но у нас есть способности к познанию, продвинутые коммуникативные навыки, мы можем воображать свое будущее и действовать в настоящем, чтобы воплотить в жизнь эти планы и мечты. Мы умеем сопереживать и идентифицировать себя с другими. У нас есть культура, нравственность и образование, мы обладаем способностью к сотрудничеству. Бесконечное и неразрешимое противостояние природы и воспитания — широко известная и обсуждаемая тема, и к ней нужно подходить с осторожностью. Вопрос о человеческой природе слишком часто поднимается только для того, чтобы оправдать существующее положение дел или препятствовать переменам. Иногда он служит для оправдания угнетения или лишения легитимности тех, кто предпочитает жить по-другому, ведь их образ жизни «неестественен», и, следовательно, они должны быть исправлены, обработаны, вылечены или даже уничтожены.
Профессор философии в Университете Британской Колумбии и автор книги «Что такое любовь и чем она могла бы быть» (What Love Is: And What it Could Be) Кэрри Дженкинс справедливо указывает на то, что мы склонны ошибочно объяснять некоторые человеческие черты не культурой, а биологией. Мы приписываем «человеческой природе» установки, соответствующие доминирующей идеологии, просто потому, что это кажется правильным и естественным, хотя не подкрепляется никакими доказательствами. Принимая определенную идеологию, мы зачастую стремимся доказать, что она также заложена в человеческой природе. В результате доминирующая идеология укрепляется, так что ей становится бесполезно сопротивляться. Все мы знаем, к чему в прошлом привели расовые теории с четким определением того, что является «естественным». Тем не менее, несмотря на такую опасную тенденцию, я считаю, что этот вопрос должен обсуждаться, даже если ответ не очевиден, — не для того, чтобы узнать, кто относится к «нелегитимной группе», которую нужно втиснуть в существующие нормы, но чтобы понять, существует ли естественный механизм, способный устоять даже под натиском культурных установок. Например, неважно, как далеко зайдет культура в борьбе с гомосексуальностью, заявляя, что та противоречит человеческой природе, — от этого гомосексуальность едва ли исчезнет в обозримом будущем. И этого не изменят отчаянные попытки мусульманских, фундаменталистских христианских и иудейских религиозных сообществ принудить геев к гетеросексуальному поведению. Вероятно, гомосексуальность является врожденным механизмом, а потому попытка бороться с ней при помощи культурных норм бесполезна.
Что же насчет моногамии? Действительно ли она заложена в природе человека, как уже много веков утверждает наша культура? Или мы по природе своей немоногамны и все попытки сопротивляться этому — лишь трата времени? На эти вопросы трудно найти ответ.
Отчасти его может дать эволюционная биология. Я знаю, что многим не нравится эта дисциплина, и могу понять почему. В ней много гипотез, толкований и попыток понять природу человека, основываясь на поведении животных. Следующая часть главы самая академическая в книге — в ней рассматривается эволюционная биология и будет много цитат и теории. Так что, если этот раздел науки не для вас, можете просто пролистать главу до конца, где я делюсь своими выводами, и продолжить чтение оттуда. А для тех из вас, кто решил остаться со мной до конца: давайте взглянем на животный мир и попытаемся понять, насколько там распространена моногамия.
В последние десятилетия было опубликовано много увлекательных исследований о моногамии среди животных. Как выясняется, подавляющее большинство животных немоногамны. Собственно, строгая моногамия среди них — и вовсе большая редкость.
Что касается млекопитающих, менее 3% из них моногамны, причем в основном во время брачного периода, а не в течение всей жизни, и этот список сокращается. Говоря о моногамии среди птиц и млекопитающих, исследователи обычно имеют в виду социальную моногамию, а не сексуальную. Биологи используют термин «моногамия», когда подразумевают выборочное (не исключительное) спаривание, общий район гнездования и уход за потомством обоими родителями. По данным Национального научного фонда США (NSF), в настоящее время нет убедительных доказательств того, что какой-либо вид млекопитающих полностью моногамен, поскольку выяснилось, что даже те представители животного мира, которые до недавнего времени считались таковыми, например гиббоны, иногда «отбиваются от стада» — хотя, вероятно, не все.
Абсолютное большинство птиц (более 90%) не придерживаются сексуальной моногамии. И даже представители оставшихся менее чем 10% обычно выбирают пару только на один брачный период. Среди рыб и амфибий любой вид моногамии — социальной или сексуальной — также встречается очень редко. С появлением ДНК-анализа ученые не спешат назвать какой-либо вид моногамным до того, как он будет подвергнут тщательному генетическому исследованию.
Тотальная моногамия в природе существует, но встречается крайне редко. Погодите, но как же так?! Ведь все мы слышали о моногамных животных, которые проводят вместе всю жизнь — выбирают одного партнера и вместе воспитывают детенышей. Каждый знает, что любовников часто называют «голубкáми», а лебеди — настоящие звезды романтического образного ряда: когда они касаются друг друга клювами, их длинные элегантные шеи образуют форму сердца, что символизирует верность на всю жизнь. Действительно, пернатые считаются преимущественно моногамными: 92% птиц образуют пару и воспитывают птенцов вместе. Однако проводимые с начала 1980-х годов генетические исследования показывают, что более 90% из 180 исследованных видов птиц живут в социальной, но не в сексуальной моногамии. Это значит, что они поддерживают «отношения» с тем же партнером, с которым воспитывают потомство. Но, когда ученые исследовали ДНК их потомков, их ждал сюрприз: в значительной доле случаев (от 10 до 40%, хотя у некоторых видов эта цифра доходит до 75%!) потомство растил не биологический отец. Это означает, что поведение и самок, и самцов на самом деле не соответствует нашим представлениям о моногамности и они совокупляются не только со своим постоянным партнером.
Кстати, к великому ужасу тех, кто наслышан о лебединой верности, выяснилось, что сексуальная моногамия для этих птиц вовсе не обязательна. За спиной своих партнеров они ведут насыщенную сексуальную жизнь, и у обоих полов есть на то веские причины. Самцы хотят распределить свою сперму между как можно большим количеством самок в расчете на то, что это приведет к появлению потомства. Они в целом менее разборчивы, потому что их вклад в размножение невелик, а соитие обычно не требует от них больших усилий и доставляет удовольствие. Для самок размножение — куда более трудный процесс. У них небольшое количество яйцеклеток, и им приходится вынашивать потомство. Кроме того, самки играют значительную роль в его воспитании. Следовательно, они намного более избирательны и их интерес состоит в том, чтобы «обхитрить своего партнера» на эволюционной лестнице, то есть выбрать самца с лучшими генами и более высокими шансами на выживание. К тому же, согласно исследованию, самка, которая спаривается с рядом самцов, имеет больше шансов зачать и иметь здоровое потомство, чем самка, спаривающаяся только с одним самцом (причиной тому могут быть проблемы с фертильностью самца, генетическое несоответствие или несоответствие уровней иммунных систем пары).
Другой вопрос: а зачем тогда нужна социальная моногамия? Все дело в том, что растить птенцов нелегко. Один родитель просто не сможет снабжать их пищей в количестве, достаточном для выживания. Чтобы прокормить новое выносливое поколение, птицы нуждаются в «экономической» поддержке со стороны партнеров (и в этом они похожи на людей).
Также важно отметить, что кроме интереса к спариванию со множеством партнеров большинство животных старается не давать своим партнерам спариваться с другими. Один из закономерных типов взаимодействия среди таких социально моногамных животных, как птицы, — битва полов. Самки пытаются помешать самцам бросить гнездо и выращивать потомство с другой самкой, поскольку это может означать смертный приговор для птенцов. Самцы, в свою очередь, пытаются помешать самке размножаться с кем-то еще, чтобы им не пришлось вкладывать много ресурсов и энергии в воспитание чужого потомства. Это неизбежный конфликт: каждый хочет, чтобы партнер не имел сексуальных отношений «на стороне», при этом сам он может «блудить».
Говоря о животных, не вполне верно использовать осуждающие выражения, применимые к людям (хотя в некоторых научных исследованиях такие термины, как «прелюбодеяние», «внебрачное потомство» и «неверность», при обсуждении животных встречаются без кавычек). Тем не менее действия социально моногамных животных, таких как птицы, можно приравнять к внебрачной связи в человеческом мире, потому что большинство животных, соблюдающих социальную (но не сексуальную) моногамию, делают это тайно, без ведома своего партнера.
Следовательно, можно сказать, что неверность — самое естественное поведение как для людей, так и для многих животных. По правде говоря (и мы еще вернемся к этому), это самая распространенная практика среди людей — более распространенная, чем классическая моногамия и все типы консенсуальной немоногамии, вместе взятые. Пожалуйста, имейте в виду, что я не говорю сейчас о нравственности — это культурная проблема. Единственный вопрос, который здесь обсуждается, — это природа человека как представителя животного мира. Однако те, кто обеспокоен моральным аспектом внебрачных отношений, могут расслабиться: есть несколько других вариантов поведения, также свойственных человеку, о которых я скоро расскажу, хотя ни один из них не является классической моногамией.
Похоже, стремление к сексуальной диверсификации естественно. Так называемый эффект Кулиджа — хороший тому пример. Этот биологический феномен описывает модель сексуальной реакции, которая показывает более высокий уровень возбуждения при смене партнера (большинство исследований было проведено на самцах, но одно из недавних провели на самках, и оно показало схожие результаты). В «Википедии» приводится анекдот, который дал название этому эффекту:
Президенту США Калвину Кулиджу и его жене по отдельности устраивали экскурсию по экспериментальной правительственной птицеферме. Во время визита на птичий двор миссис Кулидж заметила, что петух очень часто спаривается с курицами. Она спросила, сколько раз в день это происходит, и фермер ответил, что десятки раз в день.
— Передайте это мистеру Кулиджу, когда он будет здесь, — остроумно заметила первая леди.
Президент, услышав замечание, спросил фермера:
— Каждый петух спаривается каждый раз с одной и той же курицей?
— Нет, — ответил фермер, — на каждого петуха приходится много куриц.
— Передайте это миссис Кулидж, — ответил президент.
Исследования подтверждают эффект Кулиджа и показывают, что самцу, который спаривается с одной и той же самкой, через некоторое время становится скучно и он перестает сексуально возбуждаться. Но как только в клетку попадает новая самка, его либидо пробуждается и он снова готов действовать. Это означает, что смена партнеров сексуально возбуждает, а пребывание с одним и тем же партнером приводит к снижению сексуальной активности с течением времени.
Можно задаться вопросом, существует ли какой-либо ген моногамии, как некоторые задаются похожим вопросом относительно гомосексуальности. Ряд исследований показывает, что изменения в рецепторе гормона вазопрессина могут заставить определенные виды промискуитетных горных полевок перенять моногамное поведение своих «кузенов», степных полевок, благодаря чему у самцов формируется предпочтение по отношению к одной самке, и они принимают более активное участие в родительской деятельности. Но мы должны помнить, что те же самые «моногамные» степные полевки являются только социально, а не сексуально моногамными, так что пока рано праздновать открытие «моногамного гена», тем более что не совсем ясно, как он связан с человеком.
Из вышесказанного создается впечатление, что большинство животных, особенно млекопитающих, являются немоногамными. Но моногамные животные все-таки существуют. Относятся ли люди к этой немоногамной группе? Может быть, моногамия действительно является частью нашей человеческой природы, сколь бы редко она ни встречалась среди других животных?
Наиболее близкие к человеку животные с точки зрения генетики — это шимпанзе и бонобо (карликовые шимпанзе). Мы настолько генетически похожи, что ученые недавно предложили официально причислить шимпанзе к человеческому роду. Как и мы, шимпанзе произошли от того же предка всего 5 млн лет назад — в эволюционном плане это очень короткий период. Наша ДНК отличается от ДНК двух видов шимпанзе только на 1,6%, и это значит, что мы с ними друг к другу ближе, чем индийский слон — к африканскому. Неудивительно, что бонобо и шимпанзе далеко не моногамны. На самом деле бонобо ведет захватывающую, бесстыдную сексуальную жизнь со многими партнерами (самки с большим количеством самцов, самки с самками, самцы с самцами). Бонобо также являются единственными животными, которые целуются и спариваются лицом к лицу с партнером, как это делают люди. Больше того, эти обезьяны используют секс не только для удовольствия, но и для разрешения конфликтов, и это в самом деле удивительно мирный вид (что заставляет задуматься: возможно, знаменитый лозунг «Занимайтесь любовью, а не войной», "Make love not war" был не так уж оторван от реальности, а человеческое общество могло бы развиваться иначе, не будь наша сексуальность так ограничена и исковеркана). Поэтому некоторые считают, что естественными для людей являются не внебрачные сексуальные контакты, а скорее омнигамия, как и у нашего ближайшего родственника бонобо.
Любопытно, что у многих животных развились различные механизмы, направленные на то, чтобы предотвратить попадание спермы других самцов в лоно самки, что позволяет им конкурировать со спермой других самцов и максимизировать шансы на продолжение собственного рода. Для того чтобы победить в этом соревновании, в ход идут всевозможные изощренные способы. Например, некоторые животные сразу после соития оставляют в теле самки своего рода пробку, которая должна помешать соперникам, или, как выразилась эволюционный биолог Оливия Джадсон, «заблокировать» самку и создать что-то вроде пояса верности в мире животных. В качестве ответной реакции самки научились вынимать эту «пробку» — в большинстве случаев, чтобы расчистить путь для конкурентов (это привычный механизм среди белок, кенгуру, пчел, пауков, а также других животных и насекомых).
У животных также выработались механизмы, которые дают преимущество тому, кто последним спаривался с самкой, — так называемый приоритет спермы последнего самца. К примеру, у тасманийских кальмаров от спаривания со вторым самцом получается до 75% потомства в начале периода яйцекладки.
Существуют внешние признаки, отличающие животных, которые участвуют в «конкуренции спермы». Например, у моногамных или полигамных (один доминирующий самец с группой самок) животных яички в основном меньшего размера и довольно маленький пенис (пропорционально к телу), потому что их сперма обычно не конкурирует со спермой других самцов. Большие яички распространены среди животных, чьи самки далеки от того, чтобы беречь себя для одного-единственного партнера, и, следовательно, самцам необходимо большое количество сперматозоидов, которое позволит им конкурировать со спермой своих потенциальных соперников. Это значит, что естественный отбор лучшей спермы в таком случае происходит не когда самка выбирает лучшего самца для спаривания (обычно двух или нескольких во время овуляции), а уже внутри самки. Важно подчеркнуть, что нет конкуренции спермы в ситуации сексуальной эксклюзивности. Когда мы говорим о животных, которые участвуют в конкуренции спермы, мы по определению имеем в виду немоногамию. Как и у немоногамных животных, у людей есть признаки, свидетельствующие о конкуренции спермы.
У мужчин яички среднего размера и очень большое количество сперматозоидов, что подразумевает их конкуренцию в теле женщины.
Кроме того, много сперматозоидов нужно потому, что в женском организме они оказываются в довольно-таки враждебных условиях. Тем не менее в среднем количестве сперматозоидов значительно превосходит то, что необходимо мужчине для оплодотворения женщины без потенциальной конкуренции со стороны соперников.
Физический диморфизм, то есть различие в размерах тела у мужчин и женщин, также свидетельствует о немоногамии и подчеркивает нашу схожесть с полигамными сообществами в животном мире, где самцам необходимо физическое доминирование над другими самцами, чтобы совокупляться с несколькими самками. В некоторых случаях — например, у горилл — различия в размерах очень существенны: самец в два раза крупнее самки. В основном среди моногамных животных, например гиббонов, разницы в размерах между самцами и самками нет. Что касается людей, мужчины немного крупнее и выше, чем женщины (примерно на 10–20%). И весят они больше. Любопытно отметить, что этот относительно незначительный половой диморфизм существует и среди омнигамных шимпанзе и бонобо (где самка живет с несколькими самцами, и наоборот).
В таблице из книги психолога доктора Кристофера Райана и его жены, психиатра Касильды Жеты, «Секс на заре цивилизации» сравниваются размеры яичек, мужского полового органа, количество сперматозоидов и прочего у людей, омнигамных шимпанзе и бонобо, а также у полигамных горилл и орангутанов (которые не участвуют в конкуренции спермы и полагаются на свою физическую силу). У людей объем спермы больше, чем у шимпанзе, и намного больше, чем у горилл и орангутанов. Что касается ее концентрированности, то по количеству сперматозоидов человек немного уступает шимпанзе, но зато значительно превосходит полигамных обезьян. Наконец, если говорить о размерах полового органа относительно размеров тела, тут люди также проигрывают шимпанзе, но оставляют далеко позади орангутанов и горилл.
Вы спросите, какое отношение имеет размер полового органа к моногамии и немоногамии? Все просто: тот, у кого пенис крупнее и длиннее, имеет более легкий доступ к матке и больше шансов добиться осеменения в случае конкуренции. Также ученые установили, что крайняя плоть полового члена в процессе пенетрации создает вакуум, который высасывает сперму конкурентов, что «расчищает» путь новой сперме (перед эякуляцией верхняя часть полового члена сжимается, чтобы он не мог всосать свою собственную сперму).
Некоторые мужчины сексуально возбуждаются от мысли, что кто-то еще занимается сексом с их партнершей; есть даже термин для мужчин, которые воплощают эту фантазию в жизнь, — «куколд» («рогоносец»). Если вам кажется, что это сексуальная девиация, не торопитесь с выводами. Оказывается, это также связано с немоногамией, так как конкуренция спермы обычно вызывает половое возбуждение. Если вы знаете, что кто-то только что был с «вашей» женщиной, вы захотите поучаствовать в конкуренции спермы, чтобы получить «приоритет спермы последнего самца». Такое же явление встречается у животных, которые подозревают или фактически ловят своего партнера на «измене».
Судя по вышеперечисленным признакам, можно сделать вывод о том, что мужчины немоногамны.
А что насчет женщин? По всей видимости, в противоположность тому, что нам всегда пытались внушить, женщины также получают эволюционные преимущества от сексуального разнообразия. Многие годы нам говорили, что женщины менее сексуальны, чем мужчины; что мужчины постоянно думают о сексе, а женщины ищут Единственного, альфа-самца: самого здорового, самого сексуального, самого богатого, самого умного, самого успешного мужчину, чтобы завести потомство и передать детям отличные гены. Но, как уже упоминалось выше, это абсолютно неверное утверждение.
Для зачатия жизнеспособного, здорового плода между самцом и самкой должно быть генетическое и иммунологическое соответствие. Поэтому качество мужской спермы — понятие относительное. Одна и та же сперма может привести к рождению здорового ребенка, но также есть вероятность, что будет зачат нездоровый плод либо зачатия не произойдет вообще, — исход зависит от того, есть ли соответствие с женщиной или нет. Следовательно, многие самки — это относится и к женщинам — выигрывают от спаривания с несколькими самцами во время овуляции. Таким образом расширяется генофонд и отбираются лучшие гены, у которых больше шансов преуспеть.
У многих животных брачный период (эструс) короток, во время него самка по-особому пахнет и меняет окрас, показывая, что она готова к спариванию. Соответственно, самцу легче тщательно охранять самку, потому что он понимает знаки и знает, что эструс продлится недолго. Люди занимаются сексом вне зависимости от эстрального цикла, круглый год. Кроме того, овуляция у женщин происходит без внешних признаков, из-за чего у мужчин нет возможности охранять их в течение этого времени (если только не запереть их дома) — и это приводит к тому, что женщина может жить с одним мужчиной, а забеременеть от другого.
До недавнего времени «скрытая» овуляция у женщин также позволяла сохранять личность отца в тайне, однако в наши дни можно проверить отцовство генетически. Генетические исследования показали, что и в человеческом обществе есть мужчины, по незнанию воспитывающие детей, рожденных не от них. По разным оценкам, в Великобритании таких детей от 4 до 12%, а в целом генетическое несоответствие между отцами и детьми выявляется примерно в 10% случаев. Само собой, это ничего не говорит о частоте супружеских измен, поскольку женщины прибегают к контрацепции, делают аборты и так далее, то есть рожают от любовников гораздо реже, чем могли бы.
В нескольких исследованиях женщинам во время овуляции и вне ее показывали видео с мужчинами. Оказалось, что их предпочтения меняются в зависимости от фазы менструального цикла. Вне периода овуляции женщины оценивали как более привлекательных мужчин, казавшихся им мягкими и уравновешенными, а во время нее — сексуально привлекательных маскулинных «мачо». Это явление получило название «гипотеза хороших генов». Получается, что есть разница между тем, с кем женщина хочет жить и создавать семью, и тем, чьи гены она хотела бы передать своим детям, — тенденция, которую в исследованиях называют «двойной стратегией». Это, разумеется, не продуманное планирование, а неосознанный механизм, но такие исследования не оставляют сомнений: женщинам присуща склонность иметь более чем одного партнера, и их привлекают, причем почти одновременно, по крайней мере два типа мужчин.
Думаю, разговор, состоявшийся между мной и моей 38-летней замужней подругой, у которой есть дети, хорошо иллюстрирует эту женскую предрасположенность:
«Не знаю, что со мной происходит, когда я с ним, — призналась она мне, рассказывая о своем любовнике. — Он не тот, с кем я хотела бы провести жизнь. Многое в нем для меня неприемлемо. А с мужем у нас так много общего. Мой муж — чудесный человек, я ему полностью доверяю. Он отличный отец, и он любит меня. Он дает мне 95% того, что мне нужно. И я не понимаю, почему этот человек, с которым я никогда не стала бы жить и характер которого мне совершенно не подходит, так меня возбуждает. Почему я не могу перестать встречаться с ним? Почему секс с ним такой страстный и безумный?.. — она вздохнула. — Я знаю, что, если разойдусь с мужем, мы с моим любовником долго не протянем. Это очевидно. Не понимаю, как так происходит. Мне не хочется расходиться ни с одним из них. Просто не могу».
Немецкий исследователь Дитрих Клусманн считает, что в этом смысле у людей много общего с птицами: самец и самка заключают союз, чтобы вырастить потомство, но при этом спаривание с другими особями дает дополнительные преимущества. У многих видов птиц самка спаривается с постоянным партнером, но после откладывания нескольких яиц она начинает искать соития на стороне. Вероятно, это связано с диверсификацией генов. Если так, говорит Клусманн, возможно, у людей в долгосрочном партнерстве уровень женского либидо снижается по отношению к сожителю и растет по отношению к другим мужчинам, то есть сексуальное влечение снижается не в целом, а только в рамках постоянного союза. Физиологически сексуальная мотивация мужчин также направлена за пределы дома. Однако, чтобы повысить вероятность воспитания потомства в семье, эволюционно имеет смысл продолжать заниматься сексом с женой, поэтому мужское сексуальное желание обычно снижается не так быстро, как сексуальное желание женщины по отношению к мужчине.
Утверждение, будто только мужчины немоногамны, потому что им необходимо распространять свою сперму, а женщинам нужен лишь один-единственный партнер, выглядит вовсе уж несостоятельным, стоит вспомнить, сколько усилий прилагается в различных обществах, чтобы контролировать женскую верность: паранджа, пояс верности, женское обрезание и смертная казнь за супружескую измену — вот лишь несколько примеров. К слову, в иудаизме ребенок, рожденный замужней женщиной в результате внебрачного секса, считается незаконнорожденным и подвергается ограничениям, например ему запрещается вступать в брак. Согласно еврейскому религиозному закону, женщина, решившаяся на адюльтер, карается смертью. В некоторых исламских странах неверная супруга может быть забита камнями — даже сегодня, в современном обществе.
Вопреки расхожему мнению, женщины не менее сексуальны, чем мужчины, но потребности у них несколько иные. И если они по природе моногамны, зачем тратить столько ресурсов на попытки контролировать их сексуальность? В связи с этим вспоминается интересное исследование. В нем изучались и сравнивались отчеты мужчин и женщин о степени их возбуждения. Испытуемым показывали сексуализированный контент и просили их оценить, насколько сильно они возбуждались. Одновременно уровень их возбуждения замерялся с помощью приборов. Отчеты мужчин полностью соответствовали полученным данным, а у женщин, согласно их отчетов, уровень возбуждения был ниже, чем тот, что фиксировался приборами. Это означает, что женщины либо были слишком смущены, чтобы признать свой фактический уровень возбуждения, либо настолько глубоко усвоили мнение общества относительно женской (не)сексуальности и настолько потеряли связь с собственным телом, что отвечали неверно. Другое исследование показало, что женщины бывают не до конца откровенны, говоря о своей сексуальности. Ученые сравнили, как женщины отвечают на соответствующие вопросы в обычной обстановке и если они думают, что их проверяют на детекторе лжи. Когда женщины были уверены, что их слова проверяются на полиграфе, их ответы намного больше походили на ответы мужчин.
По большому счету люди — как женщины, так и мужчины — гиперсексуальные существа.
Райан и Жета говорят в своей книге о том, что «"моногамные" животные, живущие в паре, почти всегда гипосексуальны — они занимаются сексом согласно рекомендациям Ватикана: редко, тихо и только с целью продолжения рода».
При этом люди занимаются сексом не только ради продолжения рода и у них нет так называемого брачного периода, то есть они находятся на другом конце спектра сексуальности.
«Секс для удовольствия с разными партнерами скорее человеческое занятие, чем животное. Секс строго с целью размножения "раз в сто лет" более свойственен животным, а не людям. Другими словами, чрезмерно возбужденная обезьяна ведет себя "по-человечески", в то время как мужчина или женщина, не заинтересованные в сексе чаще одного-двух раз в год, строго говоря, "ведут себя, как животные"».
По мне это довольно забавно: те, кто возражает против немоногамных договоренностей, обычно утверждают, что «распущенные» люди ведут себя как животные, в то время как многие животные на самом деле гораздо менее сексуальны, чем мы, люди. Секс — сильнейшая человеческая потребность. А западная культура пытается загнать эту мощную движущую силу в клетку, туда, где ею можно управлять. В основном это касается женской сексуальности, поскольку считается, что она представляет опасность. Если мы взглянем на всю историю моногамии, может показаться, что социальные установки, позволяющие избежать моногамии, существовали всегда — но только для мужчин. Женская сексуальность непрерывно контролировалась на протяжении тысячелетий.
Мне кажется, лучшим ответом на вопрос, моногамно ли человечество или нет, является тот факт, что ни в одном обществе, которое претендует на моногамность, никогда не было классической моногамии в чистом виде. Безусловно, она может работать в случае отдельных людей (как это происходит и в животном мире), но ее не существует для всех без исключения. Супружеские измены стали происходить, как только возник институт брака. Не существует ничего, что бы так жестко осуждалось столь многими мужчинами и женщинами во всем мире (но все еще происходит повсеместно), как внебрачные связи. Среди людей, которые решительно осуждают неверность, довольно много тех, кто фактически допускает ее. Думаю, внебрачные отношения — самая ясная и красноречивая иллюстрация того, что по своей природе мы не моногамны. Здесь простая логика: моногамные животные моногамны. И точка. Нет необходимости в других самках или самцах. Но вот что касается людей… Мы можем жить с одним человеком в течение длительного времени, и это может даже устраивать одного из нас. Но многие люди воздерживаются от секса с другими только по причинам, обусловленным культурой и моралью, а также потому, что боятся социальных запретов, общественного контроля и осуждения, а не потому, что не жаждут этого. Есть вероятность, что многие из них имеют сексуальные и/или романтические отношения с другими — только втайне. Согласно этнографическому исследованию, проведенному среди 186 различных культур, супружеская неверность — основная причина разводов и домашнего насилия.
Проблема в том, что само определение неверности не унифицировано, и поэтому не может быть точных статистических данных. Является ли неверность просто сексом на стороне? А что насчет влюбленности без какой-либо сексуальной связи? Что насчет виртуального секса, порно, чрезмерной эмоциональной близости с кем-то, фантазий о других людях во время секса?
Неудивительно, что из-за нечеткого определения статистика супружеской неверности колеблется в таком широком диапазоне (от 25 до 75%), поэтому сложно сделать какие-то выводы. Тем не менее ориентировочные цифры растут. Согласно Альфреду Кинси, известному исследователю сексуальности и одному из основателей сексологии, публиковавшему свои революционные работы в 1950-х годах, даже тогда около четверти женщин и половина опрошенных мужчин признались, что они изменяли своему партнеру. Другое, сравнительно недавнее исследование показало, что около 50% мужчин и 60% женщин имеют внебрачные связи. С учетом того, что не обязательно оба партнера совершают измены в одной семье и данные основаны на самоотчете, а люди, как правило, не очень любят сообщать о неверности, цифры еще выше. Создается впечатление, что семей, в которых вовсе нет места изменам, не так уж много. Как пишет Пегги Воган в своей книге «Миф о моногамии» (The Monogamia Myth):
<…> учитывая консервативные оценки супружеской измены, согласно которым 60% мужчин и 4% женщин изменяют друг другу, мы должны понимать, что, даже если половина женщин, изменяющих своим мужьям (20%), состоят в браке с мужчинами, которые не входят в те 60%, имеющих связи на стороне, тогда по крайней мере один супруг/супруга в 80% семей изменяет своему партнеру/партнерше.
Что касается других типов неверности, то, согласно одному из исследований, более половины опрошенных считают, что виртуальный секс или секс по телефону — это измена, четверть так воспринимает сексуальные фантазии, одна пятая считает, что смотреть порно сродни неверности, а некоторые даже думают, что мастурбация — измена. Это подтверждается словами одного из опрошенных в ходе исследования, который сказал, что «мастурбация — это сокрытие части меня от партнера… похоже на неверность».
В любом случае цифры довольно существенны. Даже если мы примем за истину более низкую статистику в 25%, сколько семей так или иначе сталкивались с изменами? Треть? Или больше?
А в скольких семьях супруги верны друг другу, но их влечет к кому-то еще, они влюбляются в кого- то — и отказываются от своих желаний по моральным соображениям, из страха причинить боль партнеру или боязни разоблачения? Даже самые низкие цифры слишком высоки, чтобы засвидетельствовать моногамную природу нашего вида, не говоря уже о более красноречивых данных. Моногамному виду нет нужды обеспечивать социальное принуждение и каким-либо образом охранять моногамию. Ведь даже ограничительные меры и суровое общественное неодобрение не останавливают прелюбодеев. Несмотря на строгость запретов, неверность не редкость среди правоверных евреев и христиан (это противоречит не одной, а сразу двум из десяти заповедей). Неверность существует даже в исламских странах, где людей за нее казнят. Вывод напрашивается сам собой: наши естественные порывы настолько сильны, что даже под угрозой смерти мы не всегда можем сдержать их и отказаться от того мощного и всеобъемлющего прилива жизненной энергии, который сопровождает измену.
Из всего этого следует, что человек по своей природе немоногамен, однако в последнее десятилетие появилась другая теория, которая становится все более популярной. Антрополог доктор Хелен Фишер провела обширное исследование любви и опубликовала его результаты в своей книге-бестселлере «Почему мы любим» (Why We Love), а также представила на конференции TED Talks. Согласно ее теории, человеческой природе свойственна серийная моногамия, а не классическая. Фишер утверждает, что определила три области человеческого мозга, которые связаны с сексуальностью и любовью. Одна из них ответственна за сексуальное влечение, жажду сексуального удовлетворения. Это ощущение похоже на физический голод. Вторая из этих трех областей отвечает за романтическую любовь, или, другими словами, увлечение, лимеренцию и начальное состояние влюбленности. Третья область мозга отвечает за привязанность — чувство спокойствия и безопасности, которое возникает в компании долгосрочного партнера. Каждая из этих областей человеческого мозга соотносится с разными гормонами. Сексуальное влечение связано главным образом с тестостероном, романтическая любовь — с дофамином, привязанность — с окситоцином и вазопрессином. Эти три области активны одновременно, поэтому Фишер утверждает, что можно чувствовать глубокую привязанность к своему мужу, но при этом скучать по романтичному возлюбленному и испытывать сексуальное влечение к кому-то еще.
Фишер интерпретирует эти выводы так: наше сексуальное желание побуждает нас искать разных партнеров. Романтическая любовь позволяет нам сосредоточить свою сексуальную энергию на одном человеке, чтобы сэкономить время и энергию, тогда как привязанность дает возможность, как Фишер с юмором заявляет в своем выступлении на TED, «терпеть этого человека по крайней мере настолько долго, чтобы вырастить с ним ребенка». Она утверждает, что, как только люди стали прямоходящими, они начали практиковать серийную моногамию. Женщины уже не могли носить детей на спине, как это делают обезьяны, и пришлось носить их на руках. В такой ситуации женщина лишилась возможности защищать себя и своих детей и добывать пищу, следовательно, ей был нужен мужчина, который бы это делал. Мужчин это устраивало, потому что легче защитить одну женщину и накормить ее, чем сделать это для целого гарема, — так родилась моногамия.
Но, как говорит Фишер, речь идет не о классической моногамии, которая должна длиться всю жизнь. Ее утверждение основано отчасти на наблюдении, что люди по всему миру разводятся и расходятся, и многие из них делают это примерно после четырех лет романтических отношений. Она утверждает, что люди, как и другие социально моногамные млекопитающие, живут в парах, потому что не способны растить детей в одиночку. Большинство моногамных животных остаются таковыми только в течение одного сезона или до тех пор, пока их потомство не вырастет настолько, чтобы стать самостоятельным. Фишер полагает, что влюбленность и последующая гормональная вспышка позволяют парам оставаться вместе до тех пор, пока их единственный ребенок не достигнет относительной независимости. Когда же мать освобождается от необходимости носить ребенка на руках, она больше не нуждается в прежнем партнере и может найти другого мужчину, создавая желаемое генетическое разнообразие.
Следовательно, подводит итог Фишер, так много пар расстаются через четыре года потому, что наша истинная биологическая природа — в серийной моногамии.
Моя близкая подруга (44 года, разведена, двое детей), которая считает себя приверженкой серийной моногамии, написала мне:
Ни один ребенок не растет с мыслью, что станет «серийно моногамным». Социальные конструкты внушают нам, что романтическое партнерство — это «навсегда» и что мы будем жить долго и счастливо. Проблема в том, что для меня это не работает.
Каждый раз, когда я влюблялась, была уверена, что это навсегда. Но в очень молодом возрасте поняла, что «навсегда» — это только тот срок, на который я могу загадывать вперед. В лучшем случае — десять лет. Это произошло примерно после моего первого серьезного романа. Вспыхнула всемогущая, всепоглощающая, удивительная, пленительная любовь — и она просто прошла. Закончилась. Я в начале этих отношений даже подумала: «Вот наконец-то нашла человека, который идеально мне подходит, который понимает меня и с которым мне будет интересно долгие годы», но около шести лет спустя все уже улетучилось. С тех пор каждый раз, когда я думала, что нашла родственную душу, в какой-то момент обнаруживала, что отношения больше не работают.
Я все еще люблю неистово. Эмоции переполняют меня — любовь сильнее любого другого чувства. Она важнее всего, это граничит с одержимостью. Но потом проходит. Может, так бывает только со мной, но спокойная любовь без огня не для меня. А может, мне и не нужно спокойствие. Мне кажется, что сейчас люди научились принимать разные виды любви и счастья. Счастье никуда не девается и не перестает быть ценным, пусть и длится не «всегда», а всего лишь пару лет.
Еще одной интересной попыткой объяснить, что такое романтическая любовь, и разделить ее на биологическую и культурно-социальную составляющие стала недавняя теория, представленная канадским философом Кэрри Дженкинс из Университета Британской Колумбии, которая не согласна с Фишер. Дженкинс принимает биологическую теорию Фишер о том, что в романтической любви участвуют такие гормоны, как окситоцин и дофамин, и что романтическая любовь развилась миллионы лет назад. Но она не принимает выводы Фишер. По мнению Дженкинс, нет причины, по которой женщине нужен был бы один мужчина, чтобы защищать ее и добывать пропитание: эту задачу можно решить более простыми способами, например за счет кооперации женщин для ухода за детьми, и тогда необходимость развития серийной (или любой другой) моногамии отпала бы.
Добавлю к этому, что Фишер не предлагает никаких объяснений тому, почему три области мозга, отвечающие за романтическую любовь, привязанность и сексуальное влечение, могут быть активированы одновременно по отношению к разным людям. Как это сочетается с моногамией, пусть даже серийной? Дженкинс затрагивает еще один интересный момент: если любовь — это не что иное, как гормоны, биология и эволюция, она должна выглядеть примерно одинаково во всем мире. Так как же получается, что романтическая любовь так различается в разных культурах и в разные эпохи? Может ли любовь быть культурной концепцией, а не биологической? Дженкинс предлагает двойной ответ. Она считает, что любовь отчасти биологическое явление, а отчасти — социальное. Например, в XIX веке общество даже не рассматривало лесбийство в качестве возможной альтернативы традиционным для той эпохи отношениям и романтическая любовь между женщинами не существовала как культурный выбор. Но означает ли это, что не существовало и женщин, испытывавших влечение к другим женщинам, и оно не сопровождалось тем «гормональным всплеском», который, по Фишер, характеризует романтическую любовь? В то время гомосексуальность, принадлежность к разным сословиям или расам не позволяли людям соединиться и проявить свою любовь.
Запреты и ограничения зачастую оправдывали «природой». Но именно истинная природа любви причиной тому, что запреты не в силах помешать этому чувству. Никакие социальные ограничения не заставят людей не испытывать выбросы адреналина, дофамина, окситоцина, сопутствующие влюбленности. Люди как создания природы продолжают влюбляться даже тогда, когда общество запрещает им любить,
— рассуждает Дженкинс.
Поэтому очень важно понимать биологическую «составляющую» любви, чтобы мы знали, с чем нет смысла бороться. Ведь гомосексуалы и люди разных рас влюблялись друг в друга, хотя в социальном плане это было невозможно. Дженкинс продолжает:
Настойчивость общества в отношении модели «настоящая любовь на всю жизнь» не остановит и не может остановить нейрохимию всех тех, кто влюбляется в новых людей, пообещав всю жизнь любить одного партнера, или всех тех, кто устал от длительных моногамных отношений со своими супругами. Мы можем продолжать пытаться перевоспитать биологических субъектов, диагностируя у этих людей проблемы со здоровьем и пытаясь «вылечить» их желание завести отношения вне брака или избавить их от хронической скуки. Либо мы можем пересмотреть неэффективную социальную норму.
Наконец, есть еще одна теория: психологи Рафаэль Влодарски, Джон Мэннинг и Робин Данбар утверждают, что не существует однородной человеческой природы, когда речь заходит о моногамии. Они предполагают, что есть два типа людей: моногамные и немоногамные. По их мнению, женщины и мужчины могут относиться к любому из этих типов и среди немоногамных людей 57% мужчин и 43% женщин.
Так, погодите, и кто же мы? Выходит, более или менее ясно только одно: в нашу природу как вида не заложена классическая пожизненная моногамия с одним человеком. Но заложено ли в нас желание иметь тайные романы на стороне, как это бывает у птиц? Являемся ли мы сторонниками серийной моногамии, как предполагает Фишер, или же мы омнигамны, как считают Райан и Жета? Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что все эти теории не до конца верны.
Прежде всего очевидно, что люди бывают очень разными с широчайшим диапазоном нормальности (но не нормативности). Как уже было сказано, гетеро- и гомосексуальность могут быть генетическими (то есть врожденными, хотя до сих пор этому нет четких доказательств), но индивидуальная природа гомосексуальных и гетеросексуальных людей различается. Это не делает гетеросексуальность естественной, а гомосексуальность неестественной — это всего лишь значит, что гетеросексуальность распространена шире. А некоторые люди асексуальны, и для них естественно это. Никакие попытки «перевоспитания» или «лечения» не изменят природы, и крайне важно понимать это. Мы сильно отличаемся друг от друга — генетически или из-за усвоенных убеждений. И даже если в нашей природе как вида заложена последовательная моногамия, некоторые люди будут счастливы, придерживаясь ее всю жизнь, а некоторые не смогут состоять в моногамных отношениях даже недолго. Это верно и в том случае, если по своей природе мы окажемся омнигамными. Как мы выяснили выше, различия в отношении моногамии могут существовать внутри одного и того же вида животных: некоторые будут по-настоящему моногамными, а некоторые — нет. И при наличии общих для всего вида качеств каждая особь в нем может чем-то отличаться от остальных, обладая собственной, индивидуальной природой.
В действительности вопрос, является ли что-то «естественным», не так уж значим. Если быть точными, важно понять, почему что-то, что так широко пропагандируется и поддерживается культурно, так трудно претворить в жизнь значительной части человечества. Не имеет значения, что с какой-то точки зрения это «неестественно», а следовательно, автоматически «неправильно» и должно быть «вылечено». Важно то, что люди считают правильным для них самих, и нет никаких причин лишать их возможности жить по собственному сценарию. То же самое касается и людей, которые чувствуют себя пожизненно моногамными, что я называю классической моногамией.
Тем не менее я все больше убеждаюсь в том, что даже в биологическом отношении мы представляем собой и то и другое. Мы и серийно моногамные, и немоногамные. Нельзя отрицать, что бóльшая часть населения не нуждается в других партнерах, пока они находятся под влиянием чар лимеренции, по крайней мере в течение первых нескольких месяцев или лет. Я думаю, что это наша моногамная составляющая. У некоторых людей этот период длится много лет, иногда всю жизнь. У других он недолговечен и заканчивается через несколько месяцев или даже дней. Для большинства людей добровольная моногамия, вероятно, длится от года до тех самых четырех лет. Кроме того, как указывает сама Фишер, люди способны любить сразу нескольких человек и их могут привлекать несколько человек одновременно. Добавлю, что им нужны независимость, свобода и сексуальное разнообразие (на этом я подробнее остановлюсь далее). Поэтому я считаю, что большинство людей склонны к немоногамности, которая может проявиться даже во время лимеренции, в отношениях, полных любви и страсти, — в любое время. Следовательно, неудивительно, что около трети людей, имеющих внебрачные связи, заявляют, что любят своего партнера и находят его привлекательным. Это не значит, что им надоели отношения и их удерживают дома только социальные или экономические ограничения. Это значит, что их действительно привлекают сразу несколько человек и они испытывают любовь к нескольким людям в одно и то же время.
Вот поэтому я думаю, что человечество одновременно моногамно и немоногамно. Шкала моногамности/немоногамности похожа на шкалу гомосексуальности/гетеросексуальности Кинси, которая показывает, что все мы находимся в определенной точке спектра и большинство не может быть строго гомосексуальным или гетеросексуальным — наше положение перемещается по шкале. Это также относится к асексуальным и гиперсексуальным людям: их тоже можно представить на шкале, и большинство будет где-то посередине. Думаю, то же самое можно сказать о моногамии и немоногамии. Мало того что все мы соответствуем определенному делению шкалы, есть находящиеся на противоположных ее концах: те, чья моногамия незыблема, и те, кто знает с самого детства, что не будет моногамным. Но, скорее всего, большинство где-то посередине. Более того, мы перемещаемся по этой шкале в течение жизни. В некоторые периоды большинство из нас более моногамны, а в другие — менее, поскольку и то и то существует внутри нас. Все, безусловно, сложно, но кто говорил, что будет легко?
Секс — одна из самых сильных потребностей большинства людей. Он следует за нашими основными жизненными потребностями: в кислороде, сне, еде и воде. Секс необходим для выживания конкретного человека, но связан с выживанием нашего вида. Фишер утверждает, что секс — это одна из главных движущих сил человека, такая же, как потребность в еде и воде или как материнский инстинкт. По словам Фишер, удовлетворение наших важнейших потребностей, связанных с выживанием, вызывает усиленную выработку дофамина, и значит, повышение уровня этого гормона в состоянии романтической любви доказывает, что любовь также относится к нашим главным потребностям.
Несмотря на нашу уникальность и способность не идти на поводу у естественных побуждений, мы должны осознавать свою биологическую природу. И, как можно заключить из вышесказанного, эта природа требует сексуального разнообразия, независимо от того, будет ли оно реализовано последовательно (один партнер за другим) или параллельно (несколько партнеров одновременно). Игнорирование этого факта и попытки подавить свои желания обходятся дорого. Мы можем пойти на это, проявив себя сознательными людьми, а не животными. Но прежде нам нужно осознать, что по своей природе мы не моногамны, по крайней мере, как вид (а мы не можем отрицать своей биологической, животной природы). Кроме того, важно понимать, каких жертв классическая моногамия требует от значительной части человечества, и спросить себя, готовы ли мы приносить эти жертвы, и, главное, во имя чего?
Давайте деконструируем социальную кампанию, пропагандирующую сказку о том, что классическая сексуальная и эмоциональная моногамия заложена в человеческой природе и это единственно правильный вариант интимных отношений для всего человечества. Абсолютно нормально сделать выбор в пользу классической моногамии и чувствовать себя полностью моногамным человеком, но это не может быть единственно возможным выбором по умолчанию. Мы уже говорили о том, что вся наша культура нацелена на то, чтобы прививать идею моногамности и «второй половинки». И мы принимаем это, как и все, усвоенное в культурной среде, в которой мы выросли. Однако тот факт, что мы верим в эту идею, не делает ее научно обоснованной — это просто установка, рьяно продвигаемая нашим обществом и культурой.
Люди настолько глубоко усвоили романтичную идею о «второй половинке», что продолжают верить в моногамию, даже если их личная жизнь далека от идеи единобрачия. Женщина, которую опрашивали в рамках одного исследования, — прекрасный тому пример:
Это странно: я верю в моногамию, но немоногамна. У меня были связи вне брака: с одним из любовников я встречалась десять лет. Сейчас периодически вижусь с тремя — ничего серьезного. Один раз даже была с мужем подруги, но потом мучило удушающее чувство вины. Зачем? Мне необходимо разнообразие. Секс с одним мужчиной становится скучным.
Отказаться от идеала моногамных отношений — значит отказаться от романтической концепции «второй половинки». Людям очень сложно расстаться с этой мечтой. Многие из тех, кому внушили подобные романтические представления, но у кого также случаются связи на стороне, считают, что им просто попался не тот человек. Когда же они встретят Единственного(-ую), станут наконец моногамными. Ни уровень разводов и неверности, ни их собственные действия, ни истории несчастливых долгосрочных отношений — ничто не может поколебать их веру в то, что в один прекрасный день они встретят того самого человека. С ним или с ней все будет возможно. Когда вы говорите себе: «Я немоногамен(-мна)», то в каком-то смысле оставляете эту надежду.
Трудно сказать, чем — культурой или генами — обусловлено то, что одни люди считают себя моногамными и состоят в моногамных отношениях, а другие — нет. Однозначного ответа на этот вопрос нет, да это и неважно. Ведь моногамия или немоногамия сами по себе не являются проблемой. Проблемы возникают, только если один из этих вариантов признают «незаконным». Мир, в котором общество навязывает немоногамию, был бы таким же, а может, и более печальным, чем мир, в котором главенствует моногамия. Ведь в конечном итоге невозможно вписать нас всех в одни рамки. Даже если природа большинства из нас равна X, есть и те, кто не является этим самым X, а когда мы признаем это, не будет нужды в установлении «подлинной» природы человека.
И, между нами говоря, так ли важно — в биологии дело или в культуре? «…И нет у человека преимущества перед скотом» (Екклесиаст 3:19) — даже если мы животные, а это трудно отрицать, выбор остается за нами. Наш мозг обладает уникальными функциональными возможностями, которые присущи только людям и которых нет у других животных.
Например, некоторые люди, несмотря на постоянную борьбу со своей сексуальностью, выбирают для себя пожизненное безбрачие, декларируя таким образом ценности монашества. Мы, люди, сложные существа и не должны фокусироваться исключительно на своей природе.
Конечно, можно еще глубже изучить вопрос: почему то или иное явление — «естественное». К примеру, возможно ли вообще назвать что-то естественное неестественным? Если гомосексуальные люди существуют — это естественное явление, то же самое касается асексуалов и моногамных и немоногамных людей. Ни одно из перечисленных явлений не было искусственно создано в лаборатории. Все мы порождения природы и биологии, поэтому эти различия между людьми нормальны. Эта бесконечная «палитра цветов» абсолютно естественна. Я существую, следовательно, я естественен. Кроме того, не уверена, что было бы правильно формулировать вопрос о моногамии строго с биологической точки зрения.
В своей книге «Homo Deus: краткая история будущего» (Homo Deus: A Brief History of Tomorrow) историк Юваль Ной Харари из Еврейского университета описывает важность понятия интерсубъективности. Что это значит? Есть объективные представления. Допустим, произошло землетрясение. Кроме свидетельств людей, описывающих свои ощущения словами «земля движется под ногами», существуют еще и научные доказательства того, что это действительно произошло, например геологические исследования. Есть наш субъективный опыт по отношению к объективной реальности (например, землетрясение, которое только что произошло, напугало и огорчило меня). Но некоторые из наших концепций и восприятий интерсубъективны: то, с чем мы все согласились и что существует только в нашем сознании. Присутствие в коллективном сознании делает это реальным. К примеру, деньги. Пока мы все согласны с тем, что деньги имеют ценность, напечатанные купюры будут действительно стоить очень дорого. Когда же мы решим, что это не так, те же самые банкноты полностью лишатся ценности и не будут ничего стоить. Интерсубъективное понятие существует только в нашем разуме и только потому, что мы наделили его единым для всех значением. Аналогично у термина «государство» не будет другого значения, кроме того, которым мы его наделяем. Если завтра все население планеты решит жить в маленьких коммунах, государства со всем их эмоциональным, религиозным и духовным багажом просто исчезнут. Но пока эти понятия существуют в коллективном сознании, они имеют большой смысл и значение, а вместе с тем и ощутимое влияние на жизнь человека.
Юваль Ной Харари пишет:
Вот как разворачивается история. Люди сплетают сеть смысла, верят в нее всем сердцем, но рано или поздно в этой сети появляется брешь, и когда мы оглядываемся назад, мы не можем понять, как кто-то мог воспринимать это всерьез.
Я считаю, что проблема классической моногамии, при которой человек полностью — сексуально и эмоционально — посвящает себя только одному партнеру на всю жизнь, выходит за рамки биологической. Вполне возможно, что в действительности это интерсубъективная идея. Она усваивается нами с раннего детства и поэтому существует в нашем сознании как нечто объективное и реальное. Сначала убеждение существует в нашем сознании, и только потом мы пытаемся воплотить его в «реальной жизни».
В результате вопрос биологии здесь не очень актуален, и, если это так, он играет гораздо меньшую роль, чем можно было бы ожидать.
Вы спросите меня (и будете совершенно правы): почему я решила написать эту главу? Я думаю, что это важный шаг в деконструировании социального нарратива, который существует сегодня. Исследования последних десятилетий эффективно разбирали его по частям, но по какой-то причине они недостаточно широко представлены широкой публике. Тем не менее, что касается интерпретации результатов, думаю, эти исследования в определенной степени отражают общие идеологии и концепции, а не реальность. То есть когда упор в обществе делался на моногамию и традиционные браки, исследования в области биологии предоставляли доказательства правильности такого подхода. А когда в обществе возникло представление, что мужчины не являются моногамными, а женщины являются, исследования «доказали», что и это верно.
Давайте посмотрим на статью, опубликованную в 1948 году исследователем по имени Бейтман, содержащую «научные» доказательства женской моногамии, которая длилась десятилетиями. Бейтман утверждал, будто доказал, что мужчины эволюционировали, чтобы заниматься любовью, а женщины — чтобы рожать детей. Его утверждения основывались на экспериментах, которые он провел с плодовой мухой Drosophila melanogaster. Бейтман поместил мух в бутылки и, наблюдая за ними в течение трех или четырех дней, выяснил, что, в то время как самцы постоянно пытались спариться с как можно большим количеством самок, самки отвергали большинство «женихов» и довольствовались только одним. Он также обнаружил, что у самцов больше потомства, чем у самок. Из этого Бейтман, в соответствии со своими культурными представлениями, сделал вывод, что у самцов есть много «легких» сперматозоидов, а у самок очень мало ценных яйцеклеток; заключение было таково: самцы, в том числе мужчины, любят флиртовать и биологически нуждаются в сексуальном разнообразии, а самки, в том числе женщины, целомудренны и моногамны. Его исследование инициировало ряд работ, в которых была развита идея «женской моногамности» и заявлено, что из страха заболеть венерическим заболеванием или быть съеденными хищниками женщины хотели ограничить свою сексуальность до минимума. По словам биолога Оливии Джадсон, «у принципа Бейтмана есть фундаментальный недостаток: он неверен. У большинства видов самки скорее гулящие, чем святые. Вместо того чтобы спариться один раз, они будут спариваться с несколькими самцами, зачастую с гораздо, гораздо большим числом, чем необходимо, чтобы оплодотворить свои яйцеклетки».
На самом деле, если бы Бейтман подольше понаблюдал за мухами, он обнаружил бы совершенно иную историю даже среди исследованных им видов. Если бы его эксперимент длился не несколько дней, а дольше, Бейтман увидел бы, что самки в действительности не остаются верными одному самцу: просто они предпочитают спариваться только один раз в неделю. То, что на установление этого факта ушло больше 30 лет, связано с культурными предрассудками. Теория Бейтмана имела смысл для научного сообщества, поскольку соответствовала существовавшему на тот момент восприятию мужчин и женщин. Тесты ДНК, сделанные в 1980-х годах и позже, показали, что большинство животных, которых исследователи считали моногамными, на самом деле таковыми не являются. В том числе, как мы видим, это касается и женщин.
Тут я хочу пойти немного дальше. Есть вероятность, что множество исследований последних лет, доказывающих, что люди и животные по своей природе немоногамны, также связано с разрушением понятия моногамии в современном обществе. Растущее число разводов, вторых и третьих браков, сводных семей, измен позволяет предположить, что классическая моногамия терпит крах. И, возможно, это также влияет на интерпретацию результатов недавних исследований — отсюда и такие решительные заявления, как, например, слова Райана и Жеты о том, что человечество по определению немоногамно.
Я считаю важным упомянуть эти исследования здесь, потому что в глазах многих ссылки на научные работы подкрепляют авторитет автора. Но всегда найдутся исследования, которые покажут полностью противоположные результаты, — и это замечательно. Цель моей книги не в том, чтобы доказать, что есть правильный и неправильный путь, а в том, чтобы предложить широкий спектр возможностей, позволяющий всем людям испробовать романтические отношения, которые им подходят, и дать им возможность чувствовать себя при этом совершенно нормально.
Для этого я хочу разнести в пух и прах восприятие мононормативной культуры, но я не заинтересована в создании полинормативной или антимоногамной культуры вместо нее. Я не заинтересована также в принижении значения моногамии или игнорировании опыта тех, кто чувствует себя моногамным, и не хочу говорить, что это «неестественно» или что им «промыли мозги». Более того, если некоторые люди моногамны только потому, что они усвоили это как культурную норму, а не потому, что это заложено в их естестве, то какая разница, если их это устраивает? Этот мир огромен, место есть для всех.
Вы спросите, должны ли мы разрушить все наши устои? Должны ли мы отбросить все условности и нормы? В этом нет нужды. Я не анархистка. Общество нуждается в определенных нормах для того, чтобы существовать и защищать своих уязвимых членов. Я думаю, что проблемы возникают тогда, когда сама норма становится вредоносной, неэффективной и невозможной к воплощению в реальности. Если это действительно так, мы должны пересмотреть ее, найти в себе мужество задать сложные вопросы и убедиться в том, что нас устраивают имеющиеся ответы.
Западная культура усердно ведет кампанию, пытаясь внушить людям, что все они моногамны. Тот факт, что моногамия преподносится как что-то естественное, а также то, что она не обсуждается или не оспаривается (по крайней мере до недавнего времени было именно так), мешает людям представить и реализовать альтернативные сценарии. Однако в действительности люди разводятся и изменяют друг другу, и в определенный момент многие из тех, кто состоит в браке или моногамных отношениях, испытывают сексуальные расстройства, стыд за то, что они переживают неподобающие чувства. Их сексуальная жизнь однообразна, у них снижено либидо и есть ощущение, что они задыхаются в таких отношениях. Но по крайней мере отчасти их стыд и вина связаны с тем, что они пытаются действовать против своей человеческой (или индивидуальной) природы, чтобы соответствовать культурным требованиям общества.
Так как же это произошло? Если большинству людей так сложно соблюдать классическую моногамию на протяжении многих лет, почему западная культура настаивает на идее моногамии? Рада, что вы спросили! Именно этот интригующий вопрос мы рассмотрим в следующей главе.
Войти с помощью соц. сетей: