Не хочу заканчивать свои дни дряхлой развалиной с нулевым качеством жизни. Просто дайте мне таблетку

Иеремия Бентам • Джон Стюарт Милль • Томас Гоббс • Джонатан Гловер

Неизлечимые болезни или просто несчастья, что приносит старость, могут уничтожить качество жизни человека порой до такой степени, что жить становится незачем. Большинство людей согласится (несомненно, с долей сожаления), что, если бы речь шла о любимом питомце, лучше было бы избавить несчастное создание от такой участи, нежели заставлять его страдать. Но, по-видимому, это же правило неприменимо к людям, даже если они сами этого хотят. Почему бы не позволить людям умирать с достоинством?

В наши дни этот вопрос задают часто, возможно, из-за возросшей продолжительности нашей жизни, а достижения медицины дают нам способы продлевать наши дни до невиданных ранее сроков. Многие призывают к принятию законов, позволяющих людям завершать свою жизнь, подошедшую к рубежу, после которого они уже не могут самостоятельно жить. Однако правительства разных стран не торопятся легализовать какую-либо помощь в самоубийстве или эвтаназии (которую некоторые называют «милосердным убийством»), и многие врачи также в сомнениях. Спор этот часто эмоционален или построен на религиозных, а не на рациональных аргументах. Что бы сказали об этом философы?

Четкий анализ проблемы предоставил бы нам Иеремия Бентам, чемпион по прямолинейности в утилитаризме. Как и в любой моральной дилемме, сказал бы он, нужно просто решить, какой выход приведет к наибольшему благу. Здесь нужно рассматривать только две составляющие — боль и удовольствие, поскольку они определяют действие как этически корректное через максимизацию удовольствия и минимизацию боли. Это — ядро утилитаризма. Если кто-то страдает, уменьшение его страданий оказывается на одной стороне весов, а причиненный вред — на другой.

Сказать-то легко, а применить на практике гораздо сложнее. Как измерить боль или, скажем, потерю достоинства? Другая проблема заключается в том, что с позиции более широкой перспективы речь идет не просто о прекращении чьих-то страданий. Нередко у этой монеты есть и вторая сторона. Например, помощь человеку умереть может рассматриваться и как лишение его возможности радоваться в будущем. Кроме того, утилитаризм — это и о том, чтобы наибольшему числу людей было как можно лучше, поэтому надо учитывать всех, кого коснется это решение. Действительно, может оказаться, что семья и друзья умирающего почувствуют облегчение, и это снимет с их плеч бремя заботы об этом человеке. А могут быть и другие, кто будет горевать из-за его смерти. Бентам ответил бы, что, хоть вопрос и прозрачен, но ответ на него подразумевает сложный подсчет всего возможного удовольствия и боли, которые вызовет эта смерть.

Играя в Бога

Протеже Бентама, Джон Стюарт Милль, не упростит нам жизнь. Он соглашался с базовыми принципами утилитаризма, но ему была важна и личная свобода, так что он придавал этой идее иной оттенок. Он сказал бы, что, поскольку это именно ваши тело и разум, а не чьи-то, вы вольны поступать с ними, как вам заблагорассудится, с единственным условием: вы никому не навредите. Если вы хотите расстаться с жизнью и это не нанесет вреда другому, это сугубо ваше дело. Конечно, надо принять во внимание горе или вред, которые может принести ваше самоубийство, — но это все еще ваше решение. Однако мы оказываемся в плотном тумане, начав разговор о вовлечении другого человека — например, в случае помощи в самоубийстве. Вопрос: причиняет ли вам вред тот, кто эффективно вызывает вашу смерть или по крайней мере участвует в этом? Можно, конечно, сказать, что, совершая это по вашему желанию, они выполняют вашу волю, однако это все еще непростой вопрос.

Основная проблема состоит в том, кто на самом деле принимает решение, а кто его выполняет. Если вы все еще в состоянии объяснить кому-то, как вам помочь реализовать ваше решение, это далеко не то же самое, что оставить инструкции заранее, чтобы потом кому-то другому пришлось принимать решение привести их в действие. Если вы уже не способны прервать собственную жизнь или даже попросить это сделать, не заставляете ли вы другого человека «играть в Бога»? Одно дело — спокойно и осознанно попросить друга или врача дать вам таблетку, чтобы самому решить, пить ее или не пить, и совсем другое — попросить сделать вам смертельную инъекцию. Однако получается, что оставить кого-то умирать, возможно, долгой и мучительной смертью, означает дать природе делать свое дело, и это не будет «игрой в Бога», тогда как дать смертельную дозу паллиатива — будет. Что тогда выбрать? И разве мы не играем в Бога, поддерживая жизнь в том, кто умер бы без нашего вмешательства?

Вопрос действительно гораздо глубже, чем прямолинейная интерпретация Бентама. Чтобы увидеть другую перспективу, давайте прислушаемся к другому решительному английскому философу — Томасу Гоббсу. Он не придал бы значения разговорам о личной свободе и сказал бы, что должны существовать четкие и понятные правила для удостоверения правильности наших поступков. Если пойти на уступки или позволить исключения, обязательно найдется кто-то, кто использует это ради своей выгоды, — тут-то и начинается скользкий путь. Если вы однажды допустили, что какой-то неблаговидный поступок морально оправдывается, то у вас сдвигается этический компас — начинается процесс изменения всей морали. Это первый шаг к пропасти.

Возьмем эвтаназию. Если мы закладываем исключения в правиле о недопустимости убийства людей, мы тем самым признаем, что есть обстоятельства, когда убийство морально оправданно. Тогда мы рискуем открыть шлюзы для разного рода плохих событий: одни воспользуются случаем избавиться от неудобного или нелюбимого родственника; другие прихлопнут кого-то, чтобы завладеть его деньгами. Также существует серьезный риск злоупотребления властью со стороны недобросовестных врачей, чтобы освободить больничную койку или помочь свести бюджет. Или вы опомниться не успеете, как какой-нибудь безумный диктатор узаконит принудительную эвтаназию инвалидов, душевнобольных или тех, кого он назначил «недолюдьми». Конечно, добавит Гоббс, это худший сценарий, но нельзя его исключать.

В целом Гоббс сказал бы, что риск скользкой дорожки слишком велик, и нужно иметь жесткий закон против любой формы эвтаназии — даже оказания помощи при самоубийстве с согласия человека. Возможно, суицид необходимо сделать правонарушением, чтобы отвратить человека от решения, о котором он бы пожалел, останься в живых. В вопросе о том, чтобы «передумать» (например, человек, который, как и вы, будучи в здравом уме, заявил ясно и твердо, что хотел бы помощи в самоубийстве, а потом впал в состояние невозможности сообщения окружающим о своих желаниях), можем ли мы утверждать, что он все еще хочет умереть? Откуда мы знаем, не изменит ли он своего решения, когда дойдет до дела? Или что он дал согласие на эвтаназию не потому, что хотел умереть, а потому, что не хотел быть обузой?

Джонатан Гловер (р. 1941) попросил бы нас внимательнее рассмотреть аргумент скользкой дорожки, чтобы узнать, имеют ли страхи Гоббса какое-то основание. Они подразумевают, что первый допущенный вами шаг в любом случае морально неоднозначен — однако уступка уже сделана. Если что-то становится приемлемым, значит, создается прецедент, который ведет к менее допустимым практикам, что вызывает следующий прецедент, и так далее. Как следствие, становится сложнее провести границу между допустимым и недопустимым, и мы начинаем получать неприемлемые результаты, которых не планировали. Чтобы избежать подобных последствий, занимаемая большинством властей и медиков в споре об эвтаназии позиция заключается в избегании первого шага.

Чтобы показать, что они, возможно, чересчур осторожны, Гловер привел бы пример абортов, вызывающих бурю эмоций как у их сторонников, так и у противников. Можно подыскать аргументы в пользу аборта в исключительных обстоятельствах — например, когда беременность угрожает жизни матери или после изнасилования. Но когда эта уступка принята и аборт становится приемлемым хотя бы в некоторых случаях, тогда его можно оправдать и по другим причинам. Отсюда, согласно аргументу скользкого пути, становится приемлемым прерывание беременности, когда мать не может заботиться о ребенке или он родится в рискованных или вредоносных обстоятельствах. Следующая ступень, как вы знаете, — это форма экстренной контрацепции в неоправданных случаях или, что еще хуже, метод евгеники.

Пойдем дальше. Существует важный вопрос: на какой стадии беременности допустим аборт? В какой момент процедура перестает быть «прерыванием» и становится убийством? Когда начинается жизнь? Как провести границу? Задайте эти же вопросы к аборту в отношении плода с тяжелыми патологиями. А если эти нарушения обнаружатся только после рождения? Если они настолько серьезны и неизлечимы, что ребенка в жизни не ждет ничего, кроме страданий, или он вскоре умрет мучительной смертью, — будет ли правильным совершить безболезненный инфантицид? А если проблему обнаружили в месяц от роду? В три месяца? В полгода? Сложно оправдать аборт плода-инвалида, не допуская также идеи убийства ребенка-инвалида. Это скользкий путь.

То же самое происходит и на другом конце жизни — с той лишь разницей, что взрослый может дать осознанное согласие. Если мы примем идею добровольной эвтаназии, может, приемлемыми станут и какие-то формы недобровольной?

Гловер считает, что такое возможно, но не неизбежно. Вместо того чтобы бояться вероятных событий, он советует приглядеться к реально происходящему, когда сделаны первые шаги. Мы можем рассмотреть случаи, когда закон разрешил помощь в самоубийстве с согласия человека, и увидеть, что это не привело к скользкому пути. Но это потому, что законодатели осознают опасность этой дорожки: они очень осторожны в принятии законов, разрешающих помощь в самоубийстве, и если уж они это делают, то проводят четкую границу, когда эвтаназию и аборт уже нельзя оправдать.

Принимая решение

Философы утилитаризма, например Бентам и Милль, поддержат вас, хотя и предупредят, что проблема сложнее, чем вы думаете. Она гораздо глубже простого вопроса: «Да чья это жизнь, в конце-то концов?» Однако вас может поколебать аргумент Гоббса, что помощь в самоубийстве — это шаг к пропасти, у которого могут быть непредвиденные последствия, хотя Гловер поможет развеять эти страхи.

Отправить