Глава тридцать вторая

Как правило, заболевшие гриппом, особенно в западных странах, выздоравливали быстро и без последствий. В конце концов, это был всего лишь грипп.

Но иногда вирус вызывал одно остаточное осложнение, одно стойкое последствие. Вирус гриппа поражал головной мозг и нервную систему. Чрезвычайно высокая лихорадка всегда вызывает бред, но в данном случае это было нечто другое. Один армейский врач из госпиталя Уолтера Рида, исследовавший серьезные расстройства психики и даже психозы, характерные для заболевания гриппом, особо отмечал: «В данном отчете я не рассматриваю случаи бреда, который возникал в разгар болезни и прекращался после снижения температуры».

Связь между гриппом и различными психическими расстройствами казалась несомненной. Свидетельства были в основном отрывочными и случайными — то есть самыми неточными и ненадежными, — но они убедили большинство наблюдателей в том, что грипп способен поражать психику. Ниже — ряд примеров.

Из Британии: «...Глубокая умственная заторможенность и выраженная физическая прострация. Часто встречается делирий… Тяжесть колебалась от простой спутанности сознания до маниакального возбуждения разной степени выраженности».

Из Италии: «…Гриппозные психозы острого периода… как правило, проходят в течение двух-трех недель. Психоз, однако, может перейти в состояние психического упадка с заторможенностью, которая может сохраняться долгое время и переходить в истинную деменцию. В других случаях… возникают депрессия и тревожность… что, вероятно, явилось причиной большого числа самоубийств во время пандемии гриппа».

Из Франции: «…Частые и серьезные психические расстройства на фоне выздоровления, а также после перенесенного гриппа… Психические расстройства иногда принимают форму острого психоза с возбуждением, агрессией, страхом и эротическим возбуждением, а в иных случаях носят депрессивный характер… иногда возникает страх преследования».

Из разных лагерей американской армии:

«…В психическом состоянии преобладает либо апатия, либо активный делирий. Мозговая деятельность заторможена… Суждения и высказывания больного ненадежны, умирающий больной может утверждать, что хорошо себя чувствует… В иных случаях поражает тревожность больных».

«…Психическая депрессия иногда значительно более выражена, чем все остальные симптомы».

«…Неврологические симптомы проявляются рано, особенно выражены беспокойство и делирий».

«…Меланхолия, истерия и помешательство с суицидальными намерениями».

«…Токсическое поражение нервной системы было очевидным во всех наиболее тяжелых случаях».

«…Многие больные продолжают находиться в бредовом состоянии в течение длительного времени после нормализации температуры».

«…Симптомы со стороны центральной нервной системы проявляются в виде подергивания мышц пальцев, предплечий и мимической мускулатуры… активный, даже маниакальный психоз, но чаще всего тихая невнятная речь».

«…Инфекционный психоз наблюдали в 18 случаях; симптомы колебались от простых преходящих галлюцинаций до маниакального возбуждения с необходимостью физической фиксации пациента».

Десятилетие спустя современные наблюдатели также связывали грипп с повышением заболеваемости болезнью Паркинсона. (Есть мнение, что больные из книги Оливера Сакса «Пробуждения» — это жертвы пандемии гриппа 1918 г.) Многие считали, что грипп может стать причиной шизофрении, и в 1926 г. Карл Меннингер попытался доказать эту связь. Коллеги сочли его исследование весьма значимым, а American Journal of Psychiatry назвал статью Меннингера «классической» и перепечатал ее в 1994 г. Меннингер говорил о «почти сверхъестественной нейротоксичности гриппа» и отмечал, что две трети больных шизофренией, которым был поставлен диагноз после перенесенного гриппа, полностью выздоравливали через пять лет. Выздоровление от шизофрении встречается крайне редко, поэтому можно предположить, что в этих случаях начальные симптомы стали следствием каких-то обратимых процессов.

В 1927 г. Американская медицинская ассоциация выполнила обзор сотен статей из медицинских журналов всего мира и пришла к следующему заключению: «Представляется, что имеет место общее согласие по вопросу, способен ли грипп воздействовать на головной мозг… Широкий спектр поражений от бредовых состояний и помрачения сознания в остром периоде болезни до психозов, развивающихся в виде "постгриппозных" проявлений, не оставляет сомнений в том, что нейропсихиатрические эффекты гриппа глубоки и разнообразны… Влияние вируса гриппа на нервную систему едва ли является вторичным по отношению к гриппозному поражению дыхательного тракта».

В 1934 г. в таком же исчерпывающем обзоре, выполненном британскими учеными, была высказана сходная точка зрения: «Судя по всему, нет сомнений по поводу серьезного влияния гриппа на нервную систему».

В 1992 г. один ученый, изучавший связь между суицидами и войной, пришел к следующему выводу: «Первая мировая война не повлияла на рост числа самоубийств — он был вызван влиянием великой эпидемии гриппа».

В учебнике вирусологии, изданном в 1996 г., сказано: «Широкий спектр нарушений центральной нервной системы наблюдали во время заболеваний, вызванных вирусом гриппа А; эти нарушения варьировали от раздражительности, сонливости, возбуждения и спутанности сознания до более серьезных психотических расстройств, делирия и комы».

Объективные доказательства были получены в 1997 г., когда вирус гонконгского гриппа убил шесть человек из 18 инфицированных. На вскрытии двух жертв был обнаружен отек головного мозга. «Самым ярким проявлением была инфильтрация макрофагами костного мозга, лимфоидной ткани, печени и селезенки у обоих пациентов… У одного из них макрофагами были инфильтрированы даже мозговые оболочки и белое вещество головного мозга». Наиболее очевидная причина наличия макрофагов в мозге — вторжение туда вируса и реакция макрофагов, которые проследовали за ним, чтобы убить. Этот протокол вскрытия, сделанного в 1997 г., перекликается с протоколами других вскрытий — из 1918 г. Первый: «В случаях, сопровождаемых делирием, мозговые оболочки оказываются инфильтрированы серозной жидкостью, а капилляры инъецированы…» Второй: «Вскрытия летальных случаев позволяли выявить поражения в виде мелких менингеальных кровоизлияний и, в частности, островков отека в веществе коры мозга вокруг сильно расширенных мелких сосудов… кровоизлияний в серое вещество спинного мозга… В этих зонах… отека клетки [мозговой] ткани выглядят измененными».

В 2002 г. Роберт Уэбстер из детской больницы Сент-Джуд в Мемфисе, известнейший вирусолог, вспоминал: «Эти вирусы время от времени проникают в центральную нервную систему, и тогда там начинается ад». Он упомянул случай, когда ребенок из Мемфиса, отличник, подхватил грипп и «стал овощем». В связи с этим Уэбстер заметил: «За свою жизнь я видел достаточно примеров такого рода, и уверен… что грипп может поражать головной мозг. Это редко, но случается. Введите вирус курице, и он, проникнув в обонятельный нерв, убьет ее».

Вирус 1918 г., похоже, действительно проникал в мозг. В результате схватки на этом поле боя могли погибнуть мозговые клетки, что нарушало способность к концентрации внимания, влияло на поведение, затрудняло мышление и даже вызывало временные психозы. Хотя это и происходило довольно редко, нарушения были самыми настоящими.

Но, по ужасному совпадению, это осложнение гриппа в одном случае стало поистине судьбоносным.

В январе 1919 г. во Франции умер конгрессмен от штата Канзас Уильям Борланд — уже третий конгрессмен, убитый вирусом. В том же месяце — и тоже в Париже — повторно заболел гриппом Эдвард Хауз по прозвищу Полковник, ближайшее доверенное лицо Вильсона.

Впервые Хауз подхватил испанку еще в марте 1918 г., во время первой волны эпидемии. Он дисциплинированно просидел дома две недели и отправился в Белый дом, но в Вашингтоне у него случился рецидив, уложивший его в постель еще на три недели. Несмотря на то, что грипп, перенесенный в весеннюю волну, часто обеспечивал иммунитет, после перемирия Хауз заболел еще раз. В то время он был в Европе и 30 ноября в первый раз встал с постели, чтобы встретиться с французским премьером Жоржем Клемансо. Встреча продолжалась 15 минут. После этой встречи Хауз вспоминал: «Сегодня, впервые за неделю, я лично приступил к выполнению своих официальных обязанностей. Я десять дней проболел гриппом и чувствовал себя более чем скверно… Столько людей умерло с тех пор, как грипп начал свое шествие по миру… Многие мои сотрудники умерли, в том числе бедный Уиллард Стрейт».

И вот теперь, в январе 1919 г., болезнь поразила его в третий раз. Он болел так тяжело, что некоторые газеты поспешили сообщить о его смерти. Хауз язвительно называл эти некрологи «чересчур великодушными». Но досталось ему крепко: спустя месяц с лишним после выздоровления он записал в дневнике: «Когда в январе я заболел, то потерял способность следить за делами и пока не уверен, что она ко мне вернулась».

А важных дел, за которыми стоило следить, в Париже начала 1919 г. хватало.

Представители стран-победительниц, представители слабых стран, представители стран, которых еще не существовало (пока это были просто обломки поверженных стран), — все они собрались здесь, чтобы выработать условия мира. Несколько тысяч человек из десятков стран пытались обойти острые углы и прийти к согласию. Германия не имела права голоса. Державы-победительницы просто диктовали ей свою волю. Среди всего этого скопища, этого поистине вавилонского столпотворения повестку дня определял Совет десяти — представители наиболее могущественных держав. Но даже в этом узком кругу была своего рода «большая четверка» — Совет четырех: Соединенные Штаты, Франция, Британия и Италия. Но на деле все решали три страны из четырех — и, следовательно, все решения принимали, строго говоря, три человека.

Французский премьер-министр Жорж Клемансо по прозвищу Тигр вел переговоры с пулей в плече — 19 февраля, во время мирной конференции, на него было совершено покушение. Премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж был вынужден решать внутренние политические проблемы: «смазанный маслом мраморный шарик на стеклянном столе» — так называл его положение один из членов американской делегации. Кроме них, в эту тройку входил Вильсон, который прибыл в Париж как самая популярная в мире политическая фигура.

Заседания, встречи и консультации тянулись неделями, месяцами. Референты передавали туда-сюда десятки тысяч страниц черновиков, проектов, меморандумов. Но Вильсон, Клемансо и Ллойд Джордж не интересовались этими тоннами бумаг. Они не просто утверждали то, что готовили министры иностранных дел и члены их делегаций, они не просто принимали решения по поводу представленных им вариантов. Они сами активно вели переговоры. Они торговались и уговаривали, они просили и настаивали, они отвергали.

Очень часто в комнате переговоров было всего пять-шесть человек, включая переводчиков. Клемансо и Ллойд Джордж часто брали с собой соратников, а Вильсон всегда представлял Соединенные Штаты один — без государственного секретаря, даже без Хауза (впрочем, к этому времени Вильсон практически отстранил его от дел, так как перестал доверять). Обсуждения, прерываемые только кратковременными отъездами Вильсона в Соединенные Штаты, тянулись бесконечно долго. Но в этих обсуждениях решалось будущее мира.

В октябре, на пике эпидемии, в Париже умерли от гриппа или пневмонии 4574 человека. Болезнь, собственно, и не уходила из города. В феврале 1919 г. число смертей в Париже возросло до 2676 — это было больше половины октябрьского, пикового количества. Дочь Вильсона Маргарет заболела гриппом в феврале. Она соблюдала постельный режим в Брюсселе, в здании американской дипломатической миссии. В марте умерли еще 1517 парижан, и The Journal of the American Medical Association сообщил: «Снова вспыхнула эпидемия гриппа, которая, казалось, угасла, и это внушает тревогу… Эпидемия разрастается, причем не только в Париже, но и в нескольких департаментах Франции».

В том месяце переболели гриппом жена Вильсона, секретарь жены, управляющий персоналом Белого дома Ирвин Гувер и Кэри Грейсон, личный врач Вильсона и единственный человек, которому Вильсон по-настоящему доверял. Похоже, грипп перенесли Клемансо и Ллойд Джордж, хотя и в легкой форме.

А между тем совместные совещания, в которых участвовали Вильсон, Ллойд Джордж и Клемансо, зачастую проходили весьма жестко. В конце марта Вильсон сказал жене: «Слава богу, я еще могу драться, и я выиграю».

29 марта Вильсон рассказывал: «Мсье Клемансо обвинил меня в поддержке Германии и вышел из кабинета».

Вильсон продолжал драться и настаивал: «Единственный принцип, который я признаю, — это принцип согласия тех, кем я управляю». 2 апреля, когда окончились дневные переговоры, он назвал Клемансо «чертовым французом» — в устах Вильсона, человека глубоко религиозного, это было грубейшей руганью. Он заметил своему пресс-секретарю Рэю Стэннарду Бейкеру: «Мы должны строить новый порядок согласно установленным и принятым принципам — или вообще ничего не строить».

На следующий день, 3 апреля, Вильсон еще в три часа дня, если верить Кэри Грейсону, пребывал в добром здравии. Затем, в шесть часов вечера, Грейсон увидел, что у Вильсона неожиданно «начался приступ кашля, настолько сильного и неудержимого, что было невозможно дышать».

Приступ случился так внезапно, что выглядел как отравление, и Грейсон поначалу заподозрил покушение. Однако вскоре стало ясно, что все намного проще, хотя и этот диагноз не слишком обнадеживал.

Джозеф Тамалти, советник Вильсона, остался в Вашингтоне следить за политической ситуацией в стране. Они с Грейсоном ежедневно обменивались телеграммами — а иногда и по несколько раз в день. Однако информацию о болезни президента нельзя было доверять телеграфу. Грейсон телеграфировал: «Президент очень серьезно простудился вчера вечером, необходим постельный режим». Одновременно он написал конфиденциальное письмо для личного вручения Тамалти: «В прошлый четверг президент тяжело заболел. Температура выше 103 градусов и обильная диарея… Это начальные проявления гриппа. Прошлая ночь была одной из худших в моей жизни. Я смог справиться с удушающим кашлем, но состояние его весьма серьезно».

Дональд Фрэри, молодой референт из состава американской делегации на Парижской мирной конференции, заболел гриппом в один день с Вильсоном. Через четыре дня он умер. Ему было 25 лет.

Несколько дней Вильсон провел в постели, совершенно без сил. На четвертый день он смог самостоятельно сесть. Грейсон телеграфировал Тамалти: «Пытаюсь заставить его соблюдать все меры предосторожности… Ваше присутствие и ваша помощь желательны как никогда».

Почувствовав себя лучше, Вильсон в первый раз принял посетителей. Участникам американской делегации, которые вошли к нему в спальню, он заявил: «Джентльмены, это не мирная конференция. Это больше похоже на военный совет».

Как раз перед болезнью Вильсон угрожал, что скорее покинет конференцию и вернется в Соединенные Штаты, чем поступится принципами. Он снова повторил свою угрозу, попросив Грейсона распорядиться, чтобы лайнер «Джордж Вашингтон», на котором американцы прибыли в Европу, был готов к отплытию, как только он, Вильсон, будет чувствовать себя достаточно хорошо для морского путешествия. На следующий день Гилберт Клоуз, секретарь президента, написал письмо его жене: «Я никогда не видел президента в таком расстроенном состоянии ума. Даже лежа в постели, он вел себя несколько своеобразно».

Тем временем переговоры шли своим чередом. Вильсон, не в силах участвовать в них лично, был вынужден положиться на Хауза как на своего заместителя. (Госсекретарю Роберту Лэнсингу Вильсон доверял еще меньше, чем Хаузу.) Несколько дней кряду Вильсон твердил, что собирается покинуть Францию. По этому поводу он заметил жене: «Если уж битва проиграна, чего бы не случилось, будь я на ногах, то я хотя бы отступлю с гордо поднятой головой. Значит, едем домой».

Потом, 8 апреля, Вильсон изъявил желание лично участвовать в переговорах. Выйти он не смог. Клемансо и Джордж пришли к нему в спальню, но переговоры проходили трудно. А его публичная угроза — вернуться домой — привела Клемансо в ярость, и в кулуарах он назвал Вильсона «кухаркой, которая держит свои пожитки у выхода».

Грейсон писал, что, невзирая на «опасный грипп, с последствиями которого президент пока не в состоянии справиться… он настаивал на продолжении конференции даже в то время, пока был прикован к постели. Когда же он встал на ноги, то уже не давал себе никаких поблажек, участвуя, как и раньше, в утренних, дневных, а иногда в вечерних конференциях».

Герберт Гувер, который не входил в состав американской делегации, но был известной в Париже фигурой, так как отвечал за снабжение продовольствием опустошенной и нищей Европы, вспоминал: «Во всех вопросах, по которым мы с ним общались, он прежде проявлял проницательность, быстро схватывал суть дела, принимал решения, не колеблясь, и всегда был готов прислушаться к людям, которым доверял… Теперь же мы все — и я, и другие — видели, как неохотно слушается его ум. Временами, когда мне требовалось его решение, я сильно страдал, мысленно подталкивая его к выводу». Гувер считал, что ум Вильсона потерял «гибкость».

Полковник Старлинг из Секретной службы заметил, что Вильсон «утратил былую живость мышления и стал легко уставать». Теперь он начал зацикливаться на всяких пустяках — например, кто и когда пользуется служебными автомобилями. Когда Рэй Бейкер впервые встретился с поправившимся Вильсоном, он содрогнулся, увидев запавшие глаза президента, его потухший взгляд, бледный и измученный вид. Голова Вильсона походила на обтянутый кожей череп.

Управляющий персоналом Белого дома Ирвин Гувер вспоминал, как Вильсон вдруг уверовал в несколько новых и очень странных вещей: например, он считал, что его дом кишит французскими шпионами: «Никакие наши уверения не могли заставить его выбросить эту мысль из головы. Тогда же он почему-то решил, что лично отвечает за всю собственность в меблированном доме, который занимал… В устах президента, которого мы все очень хорошо знали, это звучало до неправдоподобия смехотворно, и мы догадывались, что с его головой творится что-то странное. Одно было ясно: после этой недолгой болезни он так и не стал прежним».

Грейсон признавался Тамалти: «Эта ситуация очень меня тревожит».

«Я никогда не видел президента таким утомленным и измученным», — вспоминал Рэй Бейкер. Днем Вильсон «не мог без мучительных усилий вспомнить, чем совет занимался утром».

А потом все произошло совершенно внезапно: еще прикованный к постели Вильсон, который всего несколько дней назад угрожал покинуть конференцию, если Клемансо не согласится с его требованиями, вдруг отказался от принципов, на которых прежде настаивал, — отказался, не предупредив никого из американской делегации и ни с кем не обсудив этот вопрос. Он уступил Клемансо во всех его ключевых требованиях — практически во всем, чему до этого энергично противился.

Теперь, лежа на одре болезни, он одобрил формулу Клемансо, которая подразумевала следующее: Германия должна выплатить репарации, Германия должна признать себя страной, единолично ответственной за развязывание войны. Рейнская область подлежала демилитаризации. Германии запрещалось размещать войска в тридцатикилометровой зоне от восточного берега Рейна. Угольные шахты Саарской области переходили под контроль Франции, а сама область передавалась под управление только что созданной Лиги Наций сроком на 15 лет, после чего предполагалось провести плебисцит для решения вопроса, кому отойдет территория Саарского бассейна — Германии или Франции. Провинции Эльзас и Лотарингия, захваченные Германией у Франции в ходе франко-прусской войны, возвращались Франции. Западная Пруссия и Позен передавались Польше с созданием так называемого польского коридора, отделившего одну часть Германии от другой. Германские военно-воздушные силы подлежали расформированию, численность армии ограничивалась сотней тысяч человек. Германия лишалась колоний, но они не получали независимость, а передавались другим державам.

Даже Ллойд Джордж заметил, что в середине конференции у Вильсона случился «нервный и духовный срыв».

Грейсон писал: «Это ужасные дни для президента — и физически, и во всех иных отношениях».

А между тем Вильсон уступил требованиям Италии и согласился на другое настойчивое требование, уже со стороны Японии — передать ей немецкие концессии в Китае. В ответ японцы пообещали (устно, даже не письменно) «хорошо себя вести». Да и пообещали не Вильсону лично, не кому-то из членов американской делегации, а британскому министру иностранных дел Артуру Бальфуру.

7 мая немцам представили готовый договор. Они пожаловались, что договор нарушает принципы, которые сам Вильсон называл нерушимыми. Вильсон покинул встречу со словами: «Какие отвратительные манеры… Никогда в жизни я не слышал ничего более бестактного».

Немцы не стали напоминать Вильсону и другим странам, что некогда он говорил о «мире без победы» и о том, что лишь такой мир может быть долговременным. Собственно, за таким миром Вильсон и приехал на конференцию.

Вильсон заметил Бейкеру: «Если бы я был немцем, то, думаю, не стал бы это подписывать».

Четыре месяца спустя Вильсон перенес тяжелый инсульт, сделавший его инвалидом. В течение нескольких месяцев его жена и Грейсон контролировали доступ к президенту и де-факто принимали самые важные политические решения.

В 1929 г. были опубликованы воспоминания, в которых говорилось, что Вильсон уже страдал атеросклерозом, когда ехал в Париж (и это было мнение сразу двух врачей). В 1946 г. еще один врач высказал то же мнение в печати. В объемистой биографии Вильсона, вышедшей в 1958 г., упоминается, что специалисты по атеросклерозу усомнились в правильности диагноза, поставленного Грейсоном Вильсону: они считали, что у президента был не грипп, а закупорка сосудов мозга — небольшой инсульт. В 1960 г. один историк, исследовавший состояние здоровья американских президентов, писал: «В настоящее время все сходятся на том, что дезориентация, которой страдал Вильсон, была вызвана поражением головного мозга, обусловленным, в свою очередь, атеросклеротической окклюзией кровеносных сосудов». В 1964 г. другой историк назвал внезапную болезнь Вильсона «тромбозом». В 1970 г. в статье для The Journal of American History, озаглавленной «Неврологическое заболевание Вудро Вильсона», еще один историк назвал эту болезнь «небольшим инсультом».

Только один историк, Альфред Кросби, обратил внимание на подлинные симптомы болезни, поразившей Вильсона, — высокую температуру, сильный кашель и полный упадок сил. Все эти симптомы не имеют ничего общего с инсультом, но прекрасно укладываются в клиническую картину гриппа — и, следовательно, соответствуют диагнозу, поставленному у постели больного Грейсоном, превосходным врачом, профессиональные качества которого ценили такие люди, как Уэлч, Горгас, Флекснер и Воган.

Миф, что Вильсон перенес микроинсульт, оказался живучим — несмотря на убедительные доводы Кросби. Даже в монографии 2002 г. о Парижской мирной конференции, отмеченной рядом премий, говорится: «Напротив, Вильсон сильно сдал и постарел, стал более заметным тик правой щеки… это могло быть следствием микроинсульта, предвестника тяжелого и массивного нарушения мозгового кровообращения, которое случилось четыре месяца спустя».

В Париже у Вильсона не было инсульта. Это был всего лишь грипп. Да, вирус мог спровоцировать инсульт. В ходе вскрытий больных, умерших от гриппа, поражения сосудов мозга находили и в 1918 г., и в 1997-м. Сам Грейсон тоже считал, что «острое заболевание гриппом в Париже стало одним из факторов, впоследствии вызвавших массивный инсульт».

Трудно, конечно, сказать, как повел бы себя Вильсон, если бы не заболел. Возможно, он в любом случае пошел бы на уступки, жертвуя принципами ради сохранения Лиги Наций, своего детища. Возможно, он действительно отправился бы домой, как неоднократно грозился незадолго до болезни. В этом случае либо договор не был бы заключен вообще, либо отъезд Вильсона вынудил бы Клемансо пойти на компромисс.

Никто не знает, что было бы. Зато мы знаем, что произошло на самом деле.

Грипп проник и на мирную конференцию. Грипп атаковал Вильсона. Грипп ослабил Вильсона физически и — в самый решающий момент переговоров — лишил его психологической устойчивости и способности сосредоточиться. Это можно сказать определенно. И можно сказать почти наверняка, что грипп подействовал на его рассудок и на другом, более глубоком уровне.

Историки практически единодушны в том, что тяжелейшие для Германии условия Парижского мирного договора вызвали в стране экономические трудности, привели к подъему националистических настроений и создали внутриполитический хаос, который способствовал возвышению Адольфа Гитлера.

Можно возразить, что легко судить задним числом, — но опасности были очевидны уже тогда, в 1919 г. Английский экономист Джон Мейнард Кейнс, покидая Париж, назвал Вильсона «величайшим на свете мошенником». Позднее Кейнс писал: «В нашей судьбе наступила глухая пора… Никогда еще на памяти ныне живущих людей универсальный элемент человеческой души не горел так тускло». Герберт Гувер считал, что договор разорвет Европу на части, и заявлял об этом во всеуслышание.

Вскоре после того, как Вильсон пошел на уступки, группа молодых американских дипломатов и советников, недовольных этим решением, устроила импровизированное совещание, чтобы решить, не лучше ли им в знак протеста уйти в отставку. В эту группу входили Сэмюэл Элиот Морисон, Уильям Буллит, Адольф Берли-младший, Кристиан Гертер, Джон Фостер Даллес, Линкольн Стеффенс и Уолтер Липпман. Всем им было суждено стать весьма влиятельными людьми (двоим из них — госсекретарями), а кто-то уже имел определенный вес в США. Буллит, Берли и Морисон подали в отставку. В сентябре, во время споров по поводу ратификации договора, Буллит предъявил сенату частные комментарии государственного секретаря Роберта Лэнсинга о том, что Лига Наций окажется бесполезной организацией и что великие державы будут перекраивать мир по своему усмотрению, исходя из своих притязаний.

Берли, ставший впоследствии помощником государственного секретаря, написал Вильсону язвительное письмо с прошением об отставке: «Мне очень жаль, что вы не довели нашу битву до конца, что вы столь мало верите в миллионы таких людей, как я, что вы не поверили тем странам и народам, которые поверили в вас. Теперь наше правительство согласилось обречь на новые страдания, угнетение и распад страны и народы — обречь всех нас на век войн».

У Вильсона был грипп, всего лишь грипп.