Глава тридцать первая

Воган действительно считал, что вирус гриппа превращается в угрозу самому существованию человеческой цивилизации. Хотя, конечно, некоторым болезням нужна цивилизация как условие их собственного существования. Типичный пример — корь. Однажды перенесенное заболевание формирует стойкий пожизненный иммунитет, поэтому вирус кори, стремящийся выжить, не может найти в маленьких населенных пунктах достаточное количество восприимчивых индивидов. В отсутствие новых поколений людей, которых можно инфицировать, вирус гибнет. Эпидемиологи подсчитали: для поддержания существования вируса кори необходимо, чтобы численность непривитого населения, сосредоточенного в одном населенном пункте, составляла не менее полумиллиона человек.

Вирус гриппа ведет себя иначе. Так как его естественным резервуаром являются птицы, грипп от цивилизации не зависит. Для его выживания неважно, существуют люди или нет.

За 20 лет до великой пандемии гриппа Герберт Уэллс написал «Войну миров» — роман о нашествии марсиан на Землю. Они осыпали Землю своими смертоносными летательными снарядами-цилиндрами, натиск был яростен и неудержим. Марсиане питались людьми, высасывали из них все жизненные соки. Человек, невзирая на торжество науки XIX в. — науки, преобразившей планету, — неожиданно осознал все свое бессилие. Человечеству нечего было противопоставить пришельцам — не существовало такой силы, технологии или стратегии, бесполезен был даже героизм отдельных людей и целых стран.

Уэллс писал от лица своего героя: «Тогда я впервые смутно ощутил то, что потом стало мне вполне ясно, что угнетало меня уже много дней, — чувство развенчанности, убеждение, что я уже не царь Земли, а животное среди других тварей…»

Но в тот момент, когда гибель человечества уже казалась неотвратимой, в дело вмешалась природа. Нападавшие сами подверглись нападению — их убили земные болезнетворные микроорганизмы. Природные процессы сделали то, с чем не справилась наука.

Те же природные процессы работали и в отношении вируса гриппа.

Сначала эти процессы сделали вирус более смертоносным. Перейдя от животного к человеку (в Канзасе или еще где-то), вирус по мере передачи от человека к человеку начал адаптироваться к новому хозяину, совершенствовать способность к инфицированию — и изменился, превратившись из вируса, вызвавшего относительно легкую волну заболевания весной 1918 г., в смертоносный вирус, который накрыл мир второй, осенней волной.

Но как только это произошло, как только вирус достиг почти максимальной эффективности, в игру вступили два других природных процесса.

Один процесс был связан с иммунитетом. Когда вирус проходит через популяцию, у нее вырабатывается некоторый иммунитет. Люди, перенесшие грипп, не заболевают снова — во всяком случае до тех пор, пока не произойдет дрейф антигенов. В 1918 г. в крупных и небольших городах цикл от первого случая до окончания местной эпидемии составлял 6–8 недель. В армейских лагерях, где скученность была намного выше, цикл был короче — от 3 до 4 недель.

После этого регистрировались отдельные случаи, но взрыв болезни заканчивался, и заканчивался резко. Кривая заболеваемости имела колоколообразный вид, но правое «плечо» этой кривой было отвесным, как обрыв, причем обрыв следовал непосредственно после пика: заболеваемость практически сразу становилась почти нулевой. Например, в Филадельфии за неделю c 9 по 16 октября болезнь убила 4597 человек. Город корчился в муках, улицы пустели, ползли слухи, что вернулась сама «черная смерть». Однако заболеваемость снизилась так резко, что всего десять дней спустя, 26 октября, было отменено распоряжение о закрытии общественных мест. К моменту заключения перемирия, 11 ноября, грипп практически исчез из города. Вирус сжег все доступное топливо. После этого эпидемия быстро угасла.

Второй процесс касается самого вируса. В конце концов, это действительно был всего лишь грипп. По своей природе вирус гриппа опасен — куда опаснее, чем обычная простуда. Ошибается тот, кто думает, будто грипп — это просто ломота в теле и лихорадка, — но все же грипп обычно не превращается в убийцу, как это случилось в 1918 г. Тот грипп достиг беспрецедентной вирулентности, ни одна вспышка гриппа в истории не сравнится в этом смысле с пандемией испанки.

Но вирус 1918 г., как все вирусы гриппа, как все вирусы, образующие рои мутантов, чрезвычайно быстро изменяется. Есть математическое понятие «регрессия к среднему» — это значит, что за экстремальным событием, скорее всего, последует событие менее экстремальное. Это не закон, это всего лишь вероятность. Атака вируса 1918 г. была «экстремальным событием», и любая следующая мутация должна была, скорее всего, сделать вирус менее летальным. Строго говоря, именно это и произошло. И хотя казалось, что вирус вот-вот поставит цивилизацию на колени, он сделал то же, что делала в Средние века чума: грипп преобразил мир, а вирус регрессировал к средней вирулентности, то есть начал вести себя как большинство вирусов гриппа. По прошествии времени вирус испанки стал менее летальным.

Это стало заметно в первую очередь по армейским лагерям. Если взять первую пятерку из 20 крупнейших военных лагерей, в которых возникли вспышки гриппа, то мы увидим, что пневмония развилась приблизительно у 20% солдат, заболевших гриппом. Из тех, у кого возникло это осложнение, умерли 37,3%. Хуже всего дела обстояли в лагере Кэмп-Шерман в Огайо, где смертность среди солдат оказалась самой высокой. Этот лагерь был поражен эпидемией одним из первых, и у 35,7% заболевших солдат грипп осложнялся пневмонией. Из заболевших пневмонией умерли 61,3%. Это стало позорным клеймом для врачей Кэмп-Шерман, и армейское командование решило провести расследование. Но комиссия, направленная в лагерь, заключила, что врачи лагеря не уступают в компетентности врачам других лагерей. Они делали то же, что делали и все остальные врачи. Просто в Кэмп-Шерман проник особенно летальный штамм вируса.

В последних пяти лагерях, где заражения начались спустя три недели, пневмония развилась только у 7,1% заболевших гриппом солдат. Из них умерли 17,8%.

Можно попытаться дать альтернативное объяснение: военные врачи просто приобрели опыт в предупреждении и лечении пневмонии. Ученые-медики, эпидемиологи далеко не из последнего ряда тщательно искали свидетельства в пользу такого объяснения, но ничего не нашли. Ведущим исследователем этого вопроса был Джордж Сопер, который впоследствии (с благословения все того же Уэлча) стал координатором общенациональной программы комплексных исследований рака. Сопер проанализировал все письменные отчеты и лично опросил множество военных врачей. Он пришел к выводу, что единственной эффективной мерой борьбы с гриппом в любом лагере была изоляция каждого заболевшего и, при необходимости, изоляция целых подразделений, где имели место случаи заражения. Все эти усилия были бесполезны «в случае небрежного проведения мер», однако меры оказывались действенными «при жесткой и своевременной реакции». Сопер не обнаружил никаких данных в пользу действенности каких бы то ни было других мер, способных повлиять на течение заболевания. Ничто другое не меняло исход болезни — за исключением самого вируса. Чем позже приходил грипп, тем меньше жизней он уносил.

То же самое было справедливо и в отношении каждого лагеря. Солдаты, заболевшие в самом начале эпидемии или в течение двух следующих недель, умирали чаще, чем солдаты, заболевшие на излете эпидемии или после ее окончания.

Города, принявшие на себя первый удар эпидемии — Бостон, Балтимор, Питтсбург, Филадельфия, Луисвилл, Нью-Йорк, Новый Орлеан и другие, более мелкие города, — тоже пострадали сильнее других. Жители тех же городов, заболевшие позже, переносили болезнь легче и умирали реже, чем те, кто заразился в первые 2–3 недели.

А в тех городах, куда эпидемия пришла позже, как правило, и смертность была ниже. Согласно результатам одного из наиболее тщательных эпидемиологических исследований, в ходе которого был изучен ход эпидемии в населенных пунктах Коннектикута, «фактором, с высокой вероятностью влиявшим на смертность, была близость по времени со вспышкой в Нью-Лондоне, месте, где были зарегистрированы первые случаи заболевания в Коннектикуте». Далее следовало объяснение: «Когда вирус впервые проник в штат, он был наиболее вирулентным и наиболее контагиозным, а затем вирулентность значительно ослабла».

Та же закономерность была верна для всей страны и в конечном счете для всего мира. Это, конечно, не самый надежный предиктор. Вирус никогда не ведет себя полностью последовательно. И все же тенденция была налицо: чем позднее грипп проникал в ту или иную местность, тем легче протекала болезнь у населения. В Сан-Антонио был зафиксирован один из самых высоких показателей заболеваемости, а вот смертность оказалась самой низкой в стране: гриппом заразились 53,5% населения, в 98% домов города болел хотя бы один человек. Но вирус, поразивший город, мутировал в более мягкую форму, и летальность составила 0,8% (однако летальность при обычном гриппе вдвое ниже). Вирус сам, невзирая на лечение, решал, кто будет жить, а кто — нет.

Через десять лет после пандемии в ходе тщательного и всестороннего научного анализа клинических и статистических данных в Соединенных Штатах и во всем мире было подтверждено: «На поздних стадиях эпидемии предположительно характерные для гриппа поражения стали обнаруживаться менее часто, стало легче распознавать вторичные инфекции, а разница в степени проявлений заболевания между разными городами и областями стала более заметной и резкой». К 1919 г. синдром «мокрого легкого» — состояние, при котором ОРДС быстро приводил к смерти, — «встречался уже относительно редко».

Это не было строгим правилом, но обычно вирус тяжелее всего поражал молодых больных и чаще приводил к летальному исходу. У пожилых грипп протекал легче. Как уже говорилось, чем позднее эпидемия проникала в тот или иной населенный пункт и чем позднее заражались люди в ходе самой локальной вспышки, тем ниже была вероятность смерти пациентов. Корреляция, правда, не была идеальной. В Луисвилл грипп приходил дважды: первый раз — весной, второй раз — осенью. Вирус был нестабилен и всегда вел себя по-разному. Даже в мягкой форме он все равно убивал. Он убивал так часто, что даже «постарев», на излете эпидемии, оставался самым летальным вирусом гриппа в истории (если, конечно, не считать того же вируса «в юности»). Но все же время начала вспышки имело значение.

Юг и Восток пострадали первыми — и пострадали сильнее всех. Западное побережье перенесло грипп легче. Меньше всего досталось центральным регионам страны. В Сиэтле, Портленде, Лос-Анджелесе, Сан-Диего не было такого ужасающего числа мертвецов, как на Востоке. В Сент-Луисе, Чикаго, Индианаполисе мертвых было меньше, чем на Западе. И все же смертность там была высокой — хотя и не такой высокой, как в Филадельфии и Новом Орлеане.

К концу ноября вирус распространился по всему миру, за редкими исключениями. Вторая волна закончилась, резервы мира были исчерпаны. И человек был готов сам стать охотником.

Но вирус, пусть и частично растерявший вирулентность, все же не сдался окончательно. Всего через несколько недель после того, как болезнь, казалось, отступила, а жители одного города за другим радовались, что выжили (кое-где у людей даже хватало самоуверенности заявлять, что они победили), после того, как департаменты здравоохранения и отделы помощи в чрезвычайных ситуациях отменили запреты на работу театров, школ и церквей, а также разрешили не носить маски, мир накрыла третья волна эпидемии.

Вирус снова мутировал. Он не стал радикально другим. Люди, перенесшие заболевание во время второй волны, оказались иммунными к следующей атаке — точно так же, как люди, переболевшие в первую волну, получили иммунитет к гриппу второй волны. Но мутации и обусловленного ею дрейфа антигенов хватило на то, чтобы вызвать новую вспышку эпидемии.

Некоторые места третья волна вовсе не затронула, но их оказалось немного. К 11 декабря Блю и Государственная служба здравоохранения выпустили бюллетень с предупреждением, что «грипп не прошел, и в самых разных частях страны эпидемиологические условия остаются тяжелыми». В бюллетене отмечалось: «В Калифорнии рост заболеваемости, в Айове значительный рост, имеют место повторные вспышки в Кентукки, Луисвилле и других крупных городах… В отличие от первых волн эпидемии, теперь часто заболевают дети школьного возраста… Что касается Луизианы, заболеваемость снова возросла в Новом Орлеане и Шривпорте; в Лейк-Чарльзе заболеваемость достигла уровня предыдущей волны… За три дня в Сент-Луисе зарегистрировано 1700 случаев, серьезное положение сложилось в Небраске… Повторные вспышки имеют место в таких городах Огайо, как Цинциннати, Кливленд, Колумбус, Акрон, Аштабьюла, Сейлем, Медина… В ряде городов Пенсильвании (Джонстаун, Эри, Ньюкасл) отмечается ухудшение обстановки по сравнению с предыдущей волной. Резкий рост заболеваемости наблюдается в штате Вашингтон. …В Западной Вирджинии повторная вспышка зарегистрирована в Чарльстоне».

По всем стандартам (если, конечно, не сравнивать ее со второй волной) третья волна была летальной, а в некоторых отдельных местах — например, в Мичигане — в декабре и январе людям пришлось даже труднее, чем в октябре. В Финиксе в середине января количество новых случаев заболевания превышало показатели октября в течение трех дней подряд. В Куитмене (Джорджия) было издано 27 распоряжений, которые вступили в силу 13 декабря 1918 г., когда болезнь уже, по видимости, отступила. В Саванне 15 января особым распоряжением были закрыты театры и общественные места (уже в третий раз), причем ограничения были более строгими, чем во время предыдущих вспышек. Сан-Франциско относительно легко пережил осеннюю волну эпидемии, как и остальные города Западного побережья, но третья волна оказалась тяжелой.

Надо сказать, что из всех крупных городов страны Сан-Франциско противостоял осенней волне особенно эффективно — и открыто. Возможно, это было как-то связано с тем, что за 12 лет до того город пережил страшное землетрясение, после которого смог восстановиться. 21 сентября директор городского департамента здравоохранения Уильям Хасслер ввел карантин на всех военно-морских базах еще до того, как первые случаи заболевания были зарегистрированы в городе или на самих базах. Он заранее мобилизовал весь город, привлек к работе сотни водителей и волонтеров, а также разделил город на районы, каждый из которых располагал собственным медицинским персоналом и телефонной станцией. В каждом районе был свой транспорт и свое снабжение, а школы и церкви были переоборудованы под больницы экстренной помощи. Вместо обычных заверений, что эта болезнь — «всего лишь безобидный грипп», 22 октября мэр, Хасслер, председатель отделения Красного Креста, Торговая палата и Трудовой совет совместно опубликовали газетное объявление на всю полосу под заголовком «Носишь маску — спасаешь жизнь!». В объявлении говорилось, что правильное ношение маски «предохраняет от заражения гриппом на 99%». К 26 октября Красный Крест раздал населению 100 тысяч масок. Пока местные ученые из Университета Тафтса готовились к производству вакцины, с другого конца континента самым быстрым курьерским поездом доставили тысячи необходимых доз.

В Сан-Франциско люди чувствовали, что все под контролем. В отличие от других городов, где царил страх, Сан-Франциско был охвачен воодушевлением. Историк Альфред Кросби сравнивал это с обстановкой в осажденном городе: люди проявляли героизм, они были готовы, невзирая на тревогу и страх, выполнить свой долг. Когда закрыли школы, учительницы добровольно стали медсестрами, санитарами, телефонистками. 21 ноября сирены оповестили горожан о том, что маски можно снять. На тот момент смертность в Сан-Франциско была куда ниже, чем опасались власти, а жители были уверены, что именно маски уберегли их от инфекции. На самом деле город спасла организованность — спасибо предусмотрительному Хасслеру. Днем позже газета Chronicle с гордостью писала, что «одни из самых захватывающих страниц городской летописи» будут посвящены рассказу о том, «как мужественно вел себя город святого Франциска, когда черные крылья порожденного войной бедствия накрыли его своей зловещей тенью».

Люди думали, что это они укротили болезнь, что это они ее остановили. Они ошибались. Маски были бесполезны. Вакцина была бесполезна. Городу просто несказанно повезло. Две недели спустя ударила третья волна. И хотя даже на пике этот грипп убивал вдвое реже, чем грипп второй волны, в Сан-Франциско оказалась самая высокая смертность на Западном побережье.

За исключением нескольких мелких населенных пунктов, которые сумели изолироваться, к началу 1919 г. в мире оставалось только одно место, не затронутое вирусом.

Австралия избежала эпидемии. Избежала благодаря строжайшему карантину для всех прибывающих судов. На некоторых судах заболеваемость гриппом достигала 43%, а общая смертность среди всех пассажиров доходила до 7%. Но карантином удалось сдержать распространение вируса и уберечь от него континент — до конца декабря 1918 г. (к тому времени эпидемия, казалось, отступила во всем мире), когда к австралийским берегам причалило военно-транспортное судно, на борту которого находились 90 больных солдат. Несмотря на то, что они тоже были отправлены на карантин, болезнь все же смогла проникнуть в страну — вероятно, через заразившийся от солдат медицинский персонал.

К тому времени вирус во многом утратил летальность. В Австралии смертность от гриппа была намного меньше, чем в других западных странах, — примерно втрое меньше, чем в США, и в четыре с лишним раза меньше, чем в Италии. Тем не менее летальность австралийского гриппа была достаточно высока.

Когда эпидемия разразилась в Австралии — а случилось это в январе–феврале — война уже два месяца как закончилась. Вместе с войной закончилась и цензура. Поэтому в Австралии газеты могли писать все, что хотели. А писали они о страхе — чаще, чем газеты остальных англоязычных стран.

«Нам говорят, что грипп — это вернувшаяся "черная смерть"!» — писала одна сиднейская газета. Другая газета цитировала классику — «Дневник чумного года» Даниэля Дефо (отнюдь не научный труд), откуда черпала советы, как уберечься от «гриппозной чумы». Заголовки, сеющие страх, появлялись в газетах изо дня в день: «Как раньше боролись с чумой», «Чумная пневмония», «Борьба с чумой», «Чума в прошлом», «Язычники и чума», «Началась ли чума в Новом Южном Уэльсе?», «Католические капелланы в охваченных чумой лагерях», «Католики как борцы с чумой».

Сама по себе пандемия — даже в этом воплощении, куда более мягком по сравнению с гриппом, охватившим остальной цивилизованный мир, — пугала людей настолько, что те, кто столкнулся с болезнью в детстве, помнили ее не как грипп, а как чуму. Одна женщина, историк из Австралии, в 1990-е гг. записала устные рассказы переживших пандемию людей. Она удивилась, что ее собеседники называли болезнь бубонной чумой, и решила разобраться почему.

Один из опрошенных сказал: «Да, я помню эту бубонную чуму, вокруг нас сотнями умирали люди, вернувшиеся с Первой мировой войны».

Другой вспоминал: «Нам велели сделать прививку от бубонной чумы. У меня на этом месте до сих пор шрам».

Третье свидетельство: «Я помню чуму. По городу разъезжали врачи в халатах и масках».

Четвертое: «Все носили маски после войны, и в Сиднее все очень волновались из-за чумы».

Еще одно воспоминание: «Мы были на карантине. Еду нам привозили и оставляли у порога… Мы не читали о бубонной чуме. Мы жили рядом с ней».

И еще: «Эту болезнь все называли бубонной чумой. Но во Франции ее называли бронхиальной пневмонией. Говорили, как раз от этого умер мой брат…»

И еще: «Чума. Бубонная чума. Да, я ее помню… Я всегда думал, что это тот самый грипп, который прошелся по Европе… В Средние века это называлось "черной смертью". Наверное, это была та же болезнь, ее переносят блохи и крысы».

И еще: «Бубонная чума… По-моему, под конец ее стали называть видом гриппа… Но у меня в голове так и засело это название — бубонная чума».

И все же это был простой грипп — и грипп, ударивший по Австралии в 1919 г., был слабее, чем в остальном мире. Возможно, в том и заключалась невиданная мощь гриппа 1918 г.: в Австралии, где неподцензурная пресса говорила свободно, в памяти людей остался не грипп. Люди вспоминали о «черной смерти».

Но с вирусом еще не было покончено. В течение всей весны 1919 г. над землей громыхали отголоски раскатов эпидемии, иногда перемежаясь бурями; время от времени вспыхивали ослепительные молнии, а иногда доносился едва слышный гул — как напоминание о таившейся в темном небе страшной угрозе.

У вируса хватило сил еще на один удар.