Глава двадцать девятая

То, что творилось в Филадельфии, творилось везде. Как вспоминал Айзек Старр, даже в таком густонаселенном городе он мог, проехав 19 км по шоссе от центра города до дома, не встретить ни одной машины. На другом конце света происходило то же самое — смерть, страх, нежелание помогать друг другу, всеобщее оцепенение. Альфред Холлоус, житель новозеландского Веллингтона, вспоминал: «Меня направили на работу в больницу экстренной помощи на Эйбел-Смит-стрит. Там трудились в основном женщины-волонтеры». В госпитале было 60 коек. «Смертность у нас была ужасающая — больше десяти смертей в день, так что волонтеры просто разбегались… женщины исчезали, и на работе их больше не видели… Однажды я стоял в самом центре Веллингтона в два часа дня, и на улице не было ни души — ни одного трамвая, ни одного открытого магазина. Только у обочины дороги стоял фургон с белым тентом, на котором был нарисован красный крест — то ли санитарная карета, то ли катафалк. Веллингтон стал настоящим городом мертвых».

В нью-йоркском пресвитерианском госпитале доктор Дана Этчли каждое утро с ужасом убеждался на обходах, что за ночь в палатах для безнадежных умерли все до единого пациенты. Казалось, это длится целую вечность.

Федеральное правительство распространяло рекомендации, следовать которым не решился бы ни один здравомыслящий человек. Некоторые городские власти поступали проще. Вместо информации они оставляли вакуум, который заполнялся страхом.

Именно попытки властей поддерживать «боевой дух» породили страх, поскольку с началом войны поддержание «боевого духа» — в самом узком, самом близоруком смысле — стало главной целью всех публичных высказываний. Как сказал калифорнийский сенатор Хайрам Джонсон в 1917 г., «когда приходит война, первой жертвой всегда становится правда».

То было время, когда фраза «сильные бои» означала, что подразделение потеряло убитыми и ранеными больше половины личного состава. То было время, когда воспоминания фронтовой медсестры, опубликованные в 1916 г., после вступления Америки в войну были запрещены, а весь тираж изъят, потому что в книге рассказывалась страшная правда о войне. То было время, когда газеты писали, что «бензина и масла хватает с избытком», — но при этом бензоколонкам было приказано «добровольно» закрываться на ночь и на уик-энд, была запущена общенациональная кампания под лозунгом «Воскресенье без бензина!», а полиция останавливала автомобилистов, которые не желали «добровольно» следовать этому призыву.

О гриппе газеты сообщали ту же смесь правды и полуправды, правды и искажений, правды и лжи, что и в отношении других тем. Никто из высокопоставленных лиц ни разу публично не признал опасность гриппа.

Однако медицинское сообщество было глубоко встревожено. Уэлч, конечно, поначалу опасался, что это какая-то новая болезнь, но вскоре признал, что это грипп. Многие серьезные патологи Германии и Швейцарии рассматривали вероятность чумы. Директор лаборатории больницы Белвью в статье, опубликованной в The Journal of the American Medical Association, высказал предположение, что чрезвычайно летальный грипп может на деле оказаться легким вариантом чумы: «Сходство этих двух заболеваний подтверждается клиническими признаками, которые чрезвычайно схожи во многих отношениях, а также патологоанатомическими признаками во внелегочных тканях».

Патологоанатомы писали об этом в журналах, практикующие врачи шепотом говорили друг другу, а люди, далекие от медицины, просто своими глазами видели, наблюдая за близкими: больные буквально чернеют. Страну охватила дрожь — неудержимая дрожь страха.

Тем временем Уильям Парк сидел в своей лаборатории среди чашек Петри, вскрытых мышей и культур разнообразных патогенов и меланхолично цитировал «Дневник чумного года» Даниэля Дефо: «В целом… облик города сильно изменился: грусть и печаль читались у всех на лицах, и хотя некоторые районы города еще не были затронуты, все выглядели глубоко встревоженными; и так как все мы видели, что зараза приближается, каждый считал себя и свою семью в величайшей опасности».

* * *

Как ни страшна была болезнь сама по себе, пресса делала ее еще страшнее. Пресса сеяла страх, преуменьшая опасность: то, что писали газеты, не имело ничего общего с тем, что люди видели, чувствовали и переживали. Люди не могли доверять тому, что читают. Недоверие рождает неопределенность, неопределенность — страх, а за страхом следует ужас.

Когда грипп поразил Массачусетс, газета The Providence Journal писала: «Все койки в фортах Бостонской гавани заняты больными гриппом… В Кэмп-Дивенс заболели 3500 человек». Однако газетчики уверяли: «Такие сообщения внушают скорее оптимизм, нежели тревогу. Солдат или матрос отправляется в лазарет, если ему приказывают, — точно так же, как он отправляется в караул. Он может думать, что здоров, и, возможно, это правда, но с военным врачом нельзя спорить, а командир, его полновластный хозяин, не позволяет подчиненным, молодым ребятам, рисковать».

Когда вирус проник на военно-морскую учебную базу Грейт-Лейкс, агентство Associated Press сообщило: «Чтобы развеять тревогу, вызванную раздутыми фактами… командующий базой капитан У. Моффат сегодня выступил с заявлением… Несмотря на то, что из 45 тысяч моряков на базе заболели 4,5 тысячи, положение в целом весьма благоприятное. Смертность составляет всего 1,5%, что ниже смертности на востоке».

Такие заявления были призваны подбодрить людей. Но едва ли они достигали цели, невзирая на замалчивание фактов: например, пресса молчала о введении карантина на расположенной рядом с Грейт-Лейкс базе подготовки летчиков, а также в соседнем армейском лагере Форт-Шеридан. На этих трех базах была самая высокая концентрация военнослужащих в стране. И, конечно же, военные власти уверяли гражданское население городов неподалеку от лагерей и всей страны в целом, что «эпидемия идет на убыль».

Снова и снова, день за днем, в сотнях газет люди читали заверения Руперта Блю: «При соблюдении мер предосторожности нет никаких причин для тревоги».

Люди читали, что сказал в интервью Associated Press полковник Филипп Доун, ответственный за здравоохранение на судоверфях: «Так называемый испанский грипп — это не что иное, как старый добрый грипп».

Эти слова тоже были перепечатаны сотнями газет. Но от этих слов отчетливо пахло смертью, и люди ощущали этот запах. А потом — и взглянули в лицо самой смерти.

Неподалеку от города Литл-Рок в Арканзасе располагался лагерь Кэмп-Пайк, где за четыре дня были госпитализированы 8 тысяч больных, а комендант лагеря приказал перестать публиковать имена умерших. «Надо видеть этот госпиталь, — писал Фрэнсис Блейк, один из четырех членов армейской комиссии по пневмонии, прибывшей в Кэмп-Пайк с инспекцией. — Все коридоры общей длиной, кажется, несколько километров уставлены двумя рядами коек, а в некоторых палатах койки стоят и в три ряда, и на всех лежат больные гриппом… Многие казармы превращены в импровизированные лазареты, а сам лагерь закрыт на карантин… Кругом царят смерть и разрушение».

Руководство Кэмп-Пайк обратилось в Литл-Рок за помощью. Лагерь остро нуждался в медицинских сестрах, врачах, постельном белье и гробах — а между тем в Arkansas Gazette писали: «"Испанский грипп" — это всего лишь грипп, старая добрая простуда c лихорадкой».

Неподалеку от Де-Мойна в Айове, в Кэмп-Додж, грипп тоже убил сотни молодых солдат. В городе была создана группа под названием Большой комитет Де-Мойна, в состав которой вошли предприниматели и профессионалы, взявшие на себя ответственность во время чрезвычайной ситуации, а также прокурор, который предупредил газетчиков («предупредил» в смысле намекнул на возможное уголовное преследование): «Я бы рекомендовал в публикациях, касающихся болезни, ограничиваться рекомендациями простых профилактических мер, да и в целом печатать материалы полезные, а не вредные». Другой член комитета, врач, заявил: «Совершенно ясно, что правильное отношение к болезни способно уберечь от заражения. У меня нет никаких сомнений, что многие люди заразились только из-за страха… Преодолеть страх — это первый шаг к победе над эпидемией».

В Бронксвилле (штат Нью-Йорк) местная газета The Bronxville Review просто ничего (вообще ничего) не писала о гриппе — вплоть до 4 октября, когда она сообщила, что «бедствие» настигло свою первую жертву среди горожан. Это выглядело так, словно «бедствие» пришло ниоткуда, — но газета фактически признала, что даже в отсутствие официальных сообщений все были в курсе дела. Даже когда болезнь уже прочно обосновалась в самом Бронксвилле, газета осуждала «пустое паникерство» и предупреждала: «Страх убивает больше людей, чем болезнь, слабые и боязливые заболевают первыми».

Страх, разумеется, был главным врагом. Именно страх. И чем сильнее официальные власти старались подавить его полуправдой и откровенной ложью, тем быстрее он расползался по стране, превращаясь в настоящий ужас.

В Лос-Анджелесе глава департамента здравоохранения заявил: «При соблюдении обычных мер предосторожности нет никаких оснований для тревоги». Спустя 48 часов он закрыл все общественные места, включая школы, церкви и театры.

Инспектор министерства здравоохранения Иллинойса в ходе частной встречи с другими медицинскими чиновниками штата и чикагскими политиками предложил закрыть все коммерческие предприятия, чтобы спасти как можно больше жизней. Глава чикагского департамента здравоохранения Джон Дилл Робертсон резко возразил против этого предложения как «неуместного» и «подрывающего боевой дух». В своем официальном докладе в связи с эпидемией он хвастался: «Ничто не могло подорвать боевой дух горожан». Впоследствии он объяснял другим медицинским чиновникам: «Это наш долг — уберечь людей от страха. Тревога убивает быстрее, чем эпидемия».

Смертность в госпитале округа Кук по всем случаям гриппа — не считая тех, кто умер от пневмонии, — составила 39,8%.

The Literary Digest, одно из самых популярных в стране периодических изданий, внушало: «Страх — наш первый враг».

«Не поддавайтесь страху!» — этот лозунг печатали огромными буквами едва ли не все газеты страны над разделами с очередными «Советами, как избежать гриппа».

Albuquerque Morning Journal напечатал инструкцию «Как избежать "гриппа"». Самый главный совет был не слишком оригинальным: «Не поддавайтесь страху». Почти ежедневно эта газета повторяла как заклинание: «Не дайте гриппу запугать себя до смерти», «Не поддавайтесь панике».

Газета The Arizona Republican, выходившая в Финиксе, внимательно следила за распространением заболевания — с безопасного расстояния. 22 сентября она объявила: «Доктор У. К. Вудворд из департамента здравоохранения Бостона сегодня вечером выступил с обнадеживающим заявлением… Согласно доктору Вудворду, рост заболеваемости не внушает беспокойства». А в лагере Кэмп-Дикс «представители медицинской службы уверяют, что эпидемия под контролем». Эта же газета сообщила о первых жертвах гриппа в Новом Орлеане на два дня раньше, чем ежедневная городская газета The New Orleans Item упомянула об умерших от гриппа горожанах.

Однако после того, как первый случай гриппа был зарегистрирован в самом Финиксе, журналисты замолчали — словно воды в рот набрали. Газета ничего не писала о распространении заболевания по стране до тех пор, пока обстановка не накалилась настолько, что молчать стало просто невозможно. Ежедневная The Phoenix Gazette, конкурент The Arizona Republican, старалась превзойти всех бодростью и цитировала местного врача Германа Рэндалла: «Десять человек, сидящих на сквозняке, подвергаются воздействию одних и тех же микробов. Некоторые заболеют и, возможно, умрут, но с остальными ничего не случится… Мы, врачи, всегда говорим — во время эпидемии первыми заболевают те, кто больше всего боится заболеть». Даже после окончания войны гражданский комитет, взявший в свои руки власть в Финиксе во время бедствия, продолжал затыкать людям рты, приказав торговцам «воздерживаться в рекламе от любых — прямых или косвенных — упоминаний об эпидемии».

Тем временем реклама мази от простуды Vicks VapoRub балансировала на тонкой грани между попытками успокоить и предупредить: сотни рекламных объявлений в газетах, с одной стороны, гарантировали облегчение при болезни, а с другой — называли болезнь «старым добрым гриппом на новый лад».

Некоторые газеты справлялись с волной страха по-своему: они почти ничего не писали об эпидемии. Один человек, перенесший грипп в Голдсборо (Северная Каролина), вспоминал: «Газеты даже не хотели печатать списки имен умерших… Мы все пробавлялись слухами, чтобы узнать, кто еще умер».

Один историк, изучавший историю округа Буффало (штат Небраска), с удивлением заметил: «Газеты округа проявляли странную сдержанность в отношении последствий гриппа, особенно заметную в статьях Kearny Hub. Можно предположить, что редакторы сознательно преуменьшали остроту проблемы, чтобы удержать читателей от паники перед лицом пугающей ситуации». Даже 14 декабря эта газета призывала людей «не поддаваться панике» и рассказывала, что «городские власти отнюдь не склонны паниковать, в отличие от многих горожан».

Но как было не поддаться панике? Даже до того, как у людей на глазах начали умирать соседи, до того, как в домах, моргах и больницах стали накапливаться трупы, которые было невозможно похоронить, все источники информации — кроме прессы — говорили правду. Даже Блю, заунывно повторяя привычное заклинание — «При соблюдении мер предосторожности нет никаких причин для тревоги», — сообщал местным властям совсем другое и призывал: «Нужно закрыть все общественные места, если населенному пункту угрожает эпидемия. Это поможет замедлить распространение болезни». Да, полковник Доун назвал испанку всего лишь «старым добрым гриппом», но газеты цитировали и другие его слова: «Каждый, кто плюется на улицах, помогает кайзеру».

И хотя Блю и Доун, губернаторы и мэры, газеты и журналы настаивали, что это всего лишь пустяковый грипп, Государственная служба здравоохранения прилагала неимоверные усилия для распространения рекомендаций — практически бесполезных рекомендаций. Министерство рассылало готовые материалы в тысячи, десятки тысяч газет, и они, как правило, послушно печатали рекомендации и советы. Ведомство Блю готовило плакаты и брошюры, включая 6 миллионов копий одного-единственного распоряжения. Оплачивал печать и распространение Красный Крест. Учителя раздавали рекомендации в школах, владельцы магазина выкладывали их на прилавки. Листки распространяли на почте и на предприятиях, бойскауты клали их в почтовые ящики десятков тысяч домов и квартир. Даже священники по воскресеньям пересказывали советы Государственной службы здравоохранения, а городские службы расклеивали плакаты на стенах.

Однако предупреждение об опасности скоплений людей сильно запоздало и оказалось бесполезным. По-настоящему дельным был лишь один совет: почувствовали недомогание — немедленно ложитесь в кровать и соблюдайте постельный режим в течение нескольких дней после исчезновения всех симптомов. Все остальное в рекомендациях Блю носило настолько общий характер, что было просто бессмысленным. Тем не менее по всей стране газеты продолжали снова и снова печатать: «Помните правило трех "ч": чистый рот, чистая кожа, чистая одежда… Регулярно опорожняйте кишечник… Еда выиграет войну… Тщательно выбирайте и пережевывайте пищу…»

Сотрудники The Journal of the American Medical Association разобрались в ситуации лучше. Журнал опровергал публичные заверения властей и предупреждал: «Эта эпидемия настолько опасна для жизни, что крайне важно обеспечивать полнейшую изоляцию заболевших». Издание критиковало «советы и инструкции официальных лиц и не только» — советы Блю, рекомендации местных медицинских чиновников, стремившихся преуменьшить угрозу, и другие бесполезные и опасные советы и рекомендации.

«Не поддавайтесь страху!» — кричали газеты.

Между тем люди видели в газетах обращения Красного Креста, иногда занимавшие полполосы: «Безопасность нашей страны требует, чтобы патриотически настроенные медицинские сестры, помощницы врачей и все, у кого есть навыки квалифицированного ухода, немедленно отдали себя в распоряжение правительства… Мы убедительно просим врачей освободить работающих под их началом медицинских сестер от ухода за хронически больными и больными, не находящимися в критически тяжелом состоянии, — они должны исполнять более неотложные обязанности. Дипломированные медицинские сестры, студентки медсестринских школ, помощницы врачей и волонтеры могут немедленно телеграфировать о своем согласии… в местные отделения Красного Креста или в главное управление Красного Креста в Вашингтоне». Жители западных штатов читали эти призывы еще до того, как к ним пришел вирус

«Не поддавайтесь страху!» — кричали газеты.

Не бойтесь.

Но не все были готовы положиться исключительно на волю Провидения.

* * *

В 2001 г. Америку ужаснула террористическая атака с применением бацилл сибирской язвы, убившая пятерых человек. В 2002 г. вспышка западно-нильской лихорадки убила в стране 284 человека за полгода, что широко обсуждалось в прессе в течение нескольких недель, а люди испугались настолько, что даже начали беречься от заразы. В 2003 г. атипичная пневмония убила более 800 человек по всему миру, парализовав экономику Азии и вселив страх в миллионы людей: жители Гонконга, Сингапура и других стран даже надевали защитные маски, выходя из дома.

В 1918 г. страх обгонял вирус — так плывущий корабль гонит волну. Страх захлестывал людей, а правительство и пресса не могли его подавить. Не могли, потому что все правдивые сообщения были разбавлены ложью. И чем сильнее официальные лица и газеты пытались успокоить людей, чем настойчивее повторяли свои заклинания («При соблюдении мер предосторожности нет никаких причин для тревоги» или «Так называемый испанский грипп — это не что иное, как старый добрый грипп»), тем отчетливее люди понимали, что брошены на произвол судьбы, не могут никому довериться и просто дрейфуют по океану смерти.

Люди видели, что вирус приближается, и боялись, чувствуя себя перед вирусом такими же беспомощными и бессильными, как солдаты, на которых наползает облако отравляющего газа. Вирус был сначала в 1500 км, потом в 500, 50, 20 км…

В конце сентября в газетах стали появляться сообщения — сообщения загоняли на последние страницы и набирали мелким шрифтом, но люди их видели: 800 случаев среди курсантов военно-морского училища в Аннаполисе… В Нью-Йорке лица, кашляющие или чихающие в публичных местах и не прикрывающие при этом лицо, приговариваются к годичному тюремному заключению и штрафу 500 долларов… 30 случаев гриппа среди студентов Колорадского университета… — но, конечно же, в Associated Press неизменно уверяли: «Ни один из случаев, как и говорилось, не оказался серьезным».

Но потом все стало действительно серьезно: 400 умерших за день в Филадельфии… 20 смертей в Колорадо и Нью-Мексико… 400 умерших в Чикаго… В Эль-Пасо, где в один день похоронили семь солдат (и это было только начало), отменены все массовые и развлекательные мероприятия… Ужасная вспышка в аризонском Уинслоу… Казалось, будто артиллерийские орудия подтягивают все ближе и ближе, чтобы начать обстрел.

Это прекрасно прочувствовал и выразил Уильям Максвелл из маленького иллинойсского городка Линкольн в 50 км от Спрингфилда: «Мои первые воспоминания об эпидемии — какая-то беда в армии. Казалось, не было никаких причин бояться, что это коснется и нас. И все же эпидемия медленно, но неумолимо приближалась. Тревожные слухи достигли и нашего крошечного городка на Среднем Западе… Было такое чувство, что к нам приближается какая-то опасная тварь».

Ли Рей, житель Мидоу (штат Юта), городка в 160 км от Прово, вспоминал: «У нас в городке все беспокоились, потому что болезнь двигалась к нам, на юг, вдоль шоссе, и мы были следующими». Люди видели, как грипп захватил Пэйсон, потом Сантакин, Нифай и Милс. Он подбирался все ближе и ближе. Жители установили на шоссе огромный транспарант с призывом не заезжать в Мидоу. Но почтальон все равно заезжал.

От гриппа было не скрыться, грипп подползал все ближе — вот он в соседнем городе, а вот уже в соседнем квартале, в соседнем доме, в соседней комнате. Газета Arizona Daily Star, выходившая в Тусоне, призывала читателей не подхватить «Испанскую истерию». Официальная рекомендация Аризонского совета здравоохранения, как избежать заразы, заканчивалась традиционно: «Не волнуйтесь!»

«Не поддавайтесь страху!» — повсеместно кричали газеты. «Не поддавайтесь страху!» — кричали они в Денвере, Сиэтле и Детройте, в Берлингтоне (Вермонт), в Берлингтоне (Айова) и в Берлингтоне (Северная Каролина), в Гринвилле (Род-Айленд), в Гринвилле (Южная Каролина) и в Гринвилле (Миссисипи). И всякий раз, публикуя этот призыв, — «Не поддавайтесь страху!» — газеты пугали людей еще сильнее.

Вирус двигался от Восточного побережья на запад и на юг — по водным и железнодорожным путям. Чудовищными валами он захлестывал крупные города, волнами проносился по маленьким городкам, потоками омывал деревни, ручьями тек в поселки, тоненькими струйками просачивался в дома. И вода, как при Великом потопе, покрывала все и уравнивала всех.

Альбер Камю писал о чуме: «То, что верно в отношении недугов мира сего, верно и в отношении чумы. Возможно, кое-кто и станет лучше».

Одним из людей, которым грипп помог «стать лучше», был доктор Ральф Маршалл Уорд. В свое время он оставил медицину — отнюдь не из деловых соображений — и принялся разводить скот.

Уорд, интеллектуал, глубоко интересовавшийся фармакологией, был выдающимся врачом, весьма известным в Канзас-Сити: его кабинет и аптека располагались на первом этаже здания биржи Stockyard. Но Канзас-Сити — крупный железнодорожный узел, и с его лечебницей соседствовали депо и склады. Большую часть его пациентов составляли железнодорожные рабочие, травмированные в результате несчастных случаев. Он выполнял ампутацию за ампутацией, он лечил истерзанных людей, которых немилосердно резала сталь. У рабочих были покалечены руки и ноги, а Уорду такая работа калечила душу.

Он был сыт по горло страданиями. От ковбоев, перевозивших скот на север от Канзас-Сити и приходивших к нему лечить ранения и травмы, он немало узнал о разведении крупного рогатого скота, поэтому решил купить небольшое ранчо в 1600 км от Канзас-Сити, близ Сан-Бенито в Техасе — почти у мексиканской границы. Было это незадолго до войны. Во время долгого пути на юг они с женой договорились никогда не упоминать о том, что он работал врачом. Однако в октябре 1918 г. грипп пришел на его ранчо. Несколько работников заболели, и Уорду пришлось их лечить. Слух об этом быстро разлетелся по всей округе.

Через несколько дней жена Уорда проснулась от какого-то непонятного приглушенного гула. Она вышла из дома и в утреннем полумраке увидела на горизонте людей. Их были сотни, и, казалось, они стеной закрывают горизонт. Когда люди подошли ближе, стало ясно, что это мексиканцы: кто-то ехал верхом на мулах, но большая часть шла пешком; женщины несли детей, мужчины несли женщин. Это была толпа изможденных, измученных людей, страдающая и испуганная толпа. Она громко позвала мужа. Он вышел, застыл на крыльце и только выдохнул: «О господи…»

У этих людей не было ничего, но они знали, что он врач, и поэтому пришли к нему. Как Уорды потом рассказывали своей внучке, это напоминало сцену из «Унесенных ветром», где раненые и умирающие рядами лежат на голой земле… Эти люди пришли с пустыми руками, с пустыми кошельками, и они умирали. Уорды поставили во дворе огромные котлы для кипячения воды. Они не жалели своих припасов, чтобы кормить и лечить этих людей. Здесь, на мексиканской границе, не было ни Красного Креста, куда можно было бы обратиться за помощью, ни Совета национальной обороны. Они сделали все, что смогли, и разорились. Потом Уорд переехал обратно в Канзас-Сити — все равно он уже вернулся к врачебной практике.

Были и другие люди, которые вели себя как Уорды. Врачи, медицинские сестры, ученые — они исполняли свой долг, делали свое дело, и вирус их убивал, убивал так часто, что в JAMA многие страницы каждого номера были заполнены короткими некрологами, набранными мелким шрифтом. Умерли сотни врачей. Сотни. Но помогали другим не только врачи.

Но не всем было суждено, как писал Камю, «стать лучше» благодаря злу и бедствиям. Зло и бедствия лишь помогают людям обнажить свою суть. И во многих открываются не самые привлекательные стороны человеческой натуры.

Когда волна, накрывшая Филадельфию, покатилась по стране дальше, всюду начался такой же ужас, и улицы городов обезлюдели. Большинство людей были готовы идти на жертвы и рисковать жизнью только ради самых близких — детей, жен, мужей. Другие, записные эгоисты, в ужасе отмахивались и от них.

Другие раздували страх, считая, что обвинение врага — Германии — поможет в военных усилиях. А кто-то и в самом деле считал, что в эпидемии виноваты немцы. Сам Доун утверждал, что «немецкие агенты с подводных лодок» занесли грипп в Соединенные Штаты. «Немцы устроили эпидемию в Европе, и с Америкой они тоже не стали бы особо нежничать».

Находились те, кто вторил ему. Городок Старквилл с населением 3 тысячи человек, расположенный среди холмов штата Миссисипи, был построен вокруг лесопилки и хлопковых плантаций (не богатых, как в дельте, земля здесь не столь плодородна). Здесь же располагался аграрно-механический колледж (ныне Университет штата Миссисипи). А еще — штаб-квартира доктора М. Парсонса, инспектора Государственной службы здравоохранения северо-восточного региона Миссисипи. Парсонс с гордостью докладывал Руперту Блю, что смог убедить местные газеты печатать придуманные им истории, которые «помогают формировать нужное умонастроение» у населения. Этим умонастроением был страх. Парсонс стремился посеять страх, считая, что это означает «подготовить общественное мнение к полному согласию с нашими предложениями».

Вот о чем писала пресса по требованию Парсонса: «Гунны неоправданно жестоко истребляют ни в чем не повинное мирное население… Они пытаются распространять болезни и смерть с помощью микробов, и это подтвержденный факт… Заразные болезни можно использовать как оружие в глубоком тылу противника, на французской, британской или американской территории». Блю не отругал Парсонса за нагнетание страха и даже не посоветовал ему сменить тактику. В другой статье говорилось: «Микробы наступают. Эпидемия гриппа распространяется — или ее распространяют (интересно, что из этого правда)…»

Эти и им подобные обвинения будоражили население и вынуждали лаборатории Государственной службы здравоохранения тратить силы и драгоценное время на исследование такого потенциального оружия бактериологической войны, как аспирин фирмы Bayer. Территория, где хозяйничал Парсонс, граничила с Алабамой. В этом штате был арестован некий коммивояжер из Филадельфии по имени Г. М. Томас — по подозрению в шпионаже в пользу Германии и в распространении смертельного гриппа. Томаса в итоге освободили, но 17 октября, когда грипп в Филадельфии убил уже 759 человек, Томаса обнаружили в номере отеля с ранами запястий и перерезанным горлом. Полиция заключила, что это самоубийство.

Повсюду, как и в Филадельфии, возникли две проблемы: забота о больных и поддержание порядка (насколько это было возможно).

В мэрилендском Камберленде, городе суровых железнодорожных и заводских рабочих, расположенном в самом сердце угледобывающего района (там можно перебросить камень через Потомак и попасть в Западную Вирджинию), уже были закрыты все школы, церкви и общественные места, чтобы предупредить распространение инфекции, а магазинам было предписано сократить рабочие часы. Тем не менее 5 октября эпидемия разразилась и здесь. В тот же день около полудня председатель местного отделения Красного Креста встретился с казначеем военного фонда Красного Креста и главой местного Совета национальной обороны. Они пришли к следующему заключению: «Ситуация вышла из-под контроля… быстро распространяются слухи: умер тот, умер этот, не дождавшись ни врача, ни медсестры… по городу распространяется паника».

Было решено переоборудовать два больших здания на Вашингтон-стрит под больницы экстренной помощи. За дело взялась горстка женщин — они прибыли на место сразу, не прошло и часа после того, как мужчины приняли решение. Перед каждой женщиной была поставлена конкретная задача: достать постельное белье, туалетные принадлежности, кухонную утварь или муку. Работали они быстро. Уже на следующий день больницы начали принимать пациентов.

В Камберленде заболели многие — 41% жителей. Но в больницах экстренной помощи работали только три медсестры. Организаторы умоляли о помощи: «Мы извещаем совет здравоохранения, что для продолжения работы нам необходимо больше медицинских сестер… Нам обещали прислать медсестер, но это обещание до сих пор не выполнено, а на сегодня у нас 93 поступления и 18 смертей. C санитарами тоже беда. Их просто невозможно найти».

Вернемся в Старквилл. Парсонс встретился с главой колледжа, заместителем по военной подготовке (все студенты были зачислены в армию) и с врачами. А затем отчитался Руперту Блю: «Мы открыто откровенно обсудили опасность и наилучшие пути решения проблемы, и меня заверили, что будет сделано все возможное». Парсонс запросил и получил 15 тысяч экземпляров просветительских брошюр, плакатов и листовок — больше, чем было населения в Старквилле и соседних городках (Колумбусе и Вест-Пойнте), вместе взятых. Но успехи оказались весьма скромные. Из 1800 студентов гриппом заболели больше половины. 9 октября Парсонс «обнаружил, что все представители власти в некотором потрясении». На тот момент были больны 800 студентов, а 2% всех студентов уже умерли — и это были не последние смерти. Парсонс обнаружил «грипп во всем регионе, в городе, в каждом поселении, в каждом доме. Люди напуганы, и для этого есть веские причины…» В Вест-Пойнте, городке с населением 5 тысяч человек, одновременно заболели 1,5 тысячи. Парсонс признавал: «Начинается паника».

Инспектор Государственной службы здравоохранения докладывал Руперту Блю из Эль-Пасо: «Имею честь доложить вам, что с 9 октября по настоящее время в городе зарегистрировано 275 смертей от гриппа среди гражданского населения. В это число не включены гражданские лица, занятые на государственных предприятиях и умершие в госпитале базы Форт-Блисс, а также умершие солдаты… Город в панике».

В Колорадо, в городах в окрестностях гор Сан-Хуан, паники не было. Наоборот, людьми овладела мрачная серьезность. У них было время подготовиться. Полиция Лейк-Сити не пропускала в город никого — а значит, не пропускала и грипп. В Силвертоне, городке с населением 2 тысячи человек, власти закрыли все предприятия еще до появления первого случая болезни. Но вирус все же проник в город и нанес удар. За одну неделю в Силвертоне умерли 125 человек. В городе Урей устроили настоящий «пистолетный карантин». Город нанял охрану, которая не пускала в город шахтеров из Силвертона и Теллурида. Но вирус проник и в Урей.

Однако до Ганнисона грипп все же не добрался. Это был не крошечный городок, не глухой медвежий угол. Нет, это был крупный железнодорожный узел, центр снабжения центральной и западной частей штата. Кроме того, здесь располагался Учительский колледж западных штатов. В начале октября, не дожидаясь вспышки гриппа, власти Ганнисона издали приказ о запрете въезда в город и близлежащие населенные пункты, а также отменили все массовые мероприятия. А потом и вовсе было решено полностью закрыть город. Полиция Ганнисона блокировала все сквозные дороги, а в поездах проводники предупреждали пассажиров, что любой, кто выйдет из вагона «размять ноги», будет арестован и отправлен на пятидневный карантин. Двое путешественников из Небраски, которые решили просто проехать на машине через Ганнисон, чтобы попасть в соседний округ, наткнулись на пост и были отправлены в тюрьму. Тем временем в Сарджентсе, соседнем поселении, от гриппа умерли шестеро — из 130 жителей.

В начале эпидемии, 27 сентября (теперь казалось, что это было много лет назад), висконсинская газета Jefferson County Union написала правду о болезни, и генерал, отвечавший в армии за поддержание боевого духа, обвинил журналистов в том, что они «вселяют уныние», и призвал полицию к «соответствующим мерам» (включая и уголовное преследование) в отношении газеты. Теперь, когда позади были недели бесчисленных смертей, когда позади осталась война, газета Gunnison News Chronicle, в отличие от подавляющего большинства изданий страны, не играла с читателем в детские игры, а серьезно предупреждала: «Это не пустяковая болячка, от которой можно отмахнуться, это страшное бедствие».

В Ганнисоне не было ни одного случая смерти от гриппа.

Для Соединенных Штатов война была где-то там. Эпидемия же была здесь.

«Даже если война и была реальностью, — вспоминала Сюзанна Тернер из Филадельфии, — то она шла далеко от нас… так сказать, на другом конце света… А эта беда стучалась в наши двери».

Люди ненавидели эту злую беду, они боялись этого незваного чужака, вдруг оказавшегося среди них. Дэн Тонкел, житель Голдсборо (Северная Каролина), вспоминал: «Честно говоря, мы боялись даже дышать. Театры закрыли, чтобы не было толп… Казалось, что идешь по яичным скорлупкам: мы боялись высунуть нос из дома. Мы не могли играть со сверстниками, одноклассниками, соседскими мальчишками, надо было сидеть дома и беречься. Страх был настолько силен, что люди боялись покидать свои дома. Да чего там — боялись даже говорить друг с другом. Было правило: не дыши на меня, не смотри на меня, чтобы не дышать на меня… Мы не знали, кто следующим пополнит список умерших… И самое ужасное, что люди умирали быстро».

У отца Дэна был магазин. Умерли четыре из восьми девушек-продавщиц. «Фермеры перестали растить урожай, торговцы перестали продавать товары, а вся страна вообще притихла и затаила дыхание. Все затаили дыхание». В одном доме с ними жил дядя Дэна, Бенни, которому было в то время 19 лет. Его призвали в армию и отправили в Форт-Брэгг, но уже в лагере завернули и отослали обратно домой. Тонкел вспоминал, что родители не хотели пускать Бенни в дом. «Бенни, мы не знаем, что с тобой делать», — говорили они. Он отвечал: «Я-то тут при чем, меня отправили обратно». В конце концов они разрешили ему войти. «Мы были перепуганы, мы были страшно, насмерть перепуганы».

О пережитом рассказывал и Уильям Сардо из Вашингтона: «Эта болезнь — она разъединила людей… Она обескровила общественную жизнь, которая просто закончилась: никто не ходил в школу, никто не ходил в церковь… все закончилось, не осталось ничего… И общественная, и семейная жизнь была полностью разрушена. Люди боялись целоваться, боялись вместе есть, боялись даже общаться — ведь так можно было подхватить грипп… Болезнь уничтожила любые связи, любую близость — все, что было между людьми до эпидемии… Мы все время испытывали страх, мы боялись, потому что вокруг было так много смертей… мы были просто окружены смертью. Когда вставало солнце, ты не знал, доживешь ли до вечера. Смерть забирала целые семьи — между восходом и закатом могла умереть вся семья, до единого человека… Это сплошь и рядом происходило в соседних домах, и это было чудовищно. Болезнь не случайно называли чумой — это и в самом деле была чума… Мы добровольно сидели на карантине из страха, болезнь и смерть подступали так быстро, так внезапно… Мы просто дышали страхом — весь день, от завтрака и до отхода ко сну».

Джо Делано, житель Нью-Хейвена (штат Коннектикут), вспоминал о похожей изоляции, вызванной страхом: «Как правило, в те дни, когда кто-то заболевал, родители, матери, отцы носили еду другим семьям, но выглядело это очень странно… Никто не входил в дом, никто не заносил еду внутрь, никто не навещал больных».

В Прескотте (штат Аризона) арестовывали за рукопожатия. В округе Перри (штат Кентукки), в горах, где землю либо роют, добывая уголь, либо пашут в надежде собрать скудный урожай — толщина плодородного слоя в тех местах не больше нескольких дюймов, — живут суровые люди. Там очень крепки семейные узы, там мужья и жены верны друг другу, там могут убить из гордости или защищая честь… Председатель местного отделения Красного Креста обратился за помощью: «В горах сотни больных, до которых мы не можем добраться». В округе почти не было дорог — в сухую жаркую погоду дорогами служили сухие русла рек, а когда русла наполнялись водой, движение становилось невозможным. Но беда была не только в этом: «Люди погибают от голода не потому, что нет еды, а потому, что здоровые охвачены паникой и не подходят к заболевшим. В семьях, где все болеют, умершие лежат в домах непогребенными». Врачам предлагали по сотне долларов за часовой визит, но врачи не приходили. Даже один работник Красного Креста, Морган Браунер, приехавший в округ в субботу, в ужасе бежал оттуда в воскресенье. У него были основания для страха: в некоторых местах смертность среди гражданского населения достигала 30%.

Один историк спустя много лет после эпидемии опрашивал выживших жителей Норвуда (штат Массачусетс). Мужчина, который в 1918 г., во времена своей юности, разносил газеты, вспоминал, что босс «приказывал положить деньги на стол, брызгал на них спиртом и только после этого брал». Еще один человек рассказывал: «В гости друг к другу почти не ходили… Все были сами по себе». Третье свидетельство: «Кто-то приносил все, что нужно было моему отцу, и оставлял это у двери. Никто не заходил в чужие дома». А вот воспоминания еще одного выжившего: «Все остановилось… Нам запрещали высовывать нос за дверь. Нам приходилось сторониться людей». И еще одно воспоминание: «Полицейский, здоровенный парень… подошел к дому и прибил к нему большой белый плакат, на котором красными буквами было написано — ГРИПП. Прямо к двери прибил». Такие знаки лишь увеличивали отчужденность. Еще один выживший вспоминал: «Я выходил на улицу и шел, закрывая глаза руками, чтобы не видеть траурный креп на дверях многих домов». Последнее воспоминание: «Это было ужасно. Мы боялись не только сами свалиться. Было ужасно понимать, что вокруг тебя постоянно умирают люди».

Как сообщала одна сотрудница Красного Креста, в округе Лус (штат Мичиган) женщина, «пока не свалилась сама», ухаживала за мужем и тремя детьми. «Никто из соседей не пришел на помощь. Я провела в их доме всю ночь, а утром позвонила сестре этой женщины. Она пришла и постучала в окно, но не стала говорить со мной, пока не отошла на безопасное расстояние… Я ничем не могла помочь этой женщине… просто послала за священником».

В штате Колорадо местные власти поселений Монумент и Игнасио не просто закрыли все общественные места, а пошли дальше. Покупателям было запрещено заходить в лавки. Нет, лавки работали, но покупатели подходили, кричали, что им нужно, а потом ждали, когда продавец вынесет товар в пакете.

В городе Колорадо-Спрингс на дома приклеивали плакаты «Здесь больные».

Рабочие всех отраслей промышленности постоянно выслушивали речи о патриотизме и о том, что их работа важна для победы в справедливой войне не меньше, чем подвиги солдат на фронте, — но на судоверфях такие речи произносились чаще всего. Зато и относились к рабочим судоверфей особенно внимательно. На всех верфях выбросили многоразовые чашки — их сменили бумажные стаканчики. Больницы и пункты оказания экстренной помощи были оборудованы заранее, предприятия запаслись вакциной от гриппа — и, пожалуй, судостроение оказалось единственной отраслью, не страдавшей от дефицита медицинских сестер и врачей. Поэтому один чиновник Государственной службы здравоохранения писал: «Нет никаких оснований считать, что многие рабочие будут уклоняться от работы из-за паники и страха перед болезнью, поскольку наша просветительская программа основана не на запугивании. Людей убеждают в том, что на работе безопаснее, чем где бы то ни было».

Естественно, рабочим не платили, если они не выходили на работу. Однако на десятках судоверфей Новой Англии все равно было на удивление много прогулов. Так, на работу не вышли 45,9% рабочих компании L.H. Shattuck и 54,3% рабочих компании George A. Gilchrist. На судостроительном заводе во Фрипорте дома остались 57% работников, а на заводе Groton Iron Works — 58,3%.

Город Финикс, о котором уже рассказывалось ранее, расположен на расстоянии 4200 км от Новой Англии. В начале эпидемии, как мы помним, местные газеты вели себя так же, как и везде, — о чем-то умалчивали, внушали читателям оптимизм и уверяли, что страх намного опаснее болезни. Но вирус пробился даже сюда — и остался надолго. Вирус пробыл в Финиксе дольше, чем во многих других городах, и в итоге даже пресса заразилась страхом. 8 ноября газета The Arizona Republican предупреждала: «Население Финикса столкнулось с тяжелым кризисом. Эпидемия достигла таких серьезных масштабов, что стала для людей главной проблемой… Эта чума затронула почти каждый дом в городе… Бесстрашные мужчины и женщины должны послужить гуманизму».

До конца войны оставалось три дня — и уже трижды возникали ложные слухи, что мир подписан. И все же было удивительно, что газета назвала грипп «главной проблемой», когда война еще формально продолжалась. И, наконец, в городе был создан специальный гражданский комитет, который и взял власть в свои руки.

В Аризоне привыкли относиться серьезно к разнообразным «гражданским комитетам». Годом раньше 1500 вооруженных членов «Лиги защиты граждан» захватили бастующих шахтеров (их было 1221) и посадили в вагоны для скота и товарные вагоны. Затем они вывезли вагоны на запасные пути в пустыне и оставили у границы с Нью-Мексико — а люди сидели в них без пищи и воды. В Финиксе еще один «гражданский комитет» преследовал людей, которые отказывались покупать облигации займа Свободы. Чучела «скупердяев» вешали вдоль главных улиц. Один человек отказался покупать военные облигации из религиозных соображений. Однако и его чучело тоже повесили, а к чучелу прикрепили табличку: «Х. Г. Сэйлор, подлый скупердяй. Мог, но не захотел купить облигацию Свободы!» И Сэйлору еще повезло. Плотнику Чарльзу Рису члены комитета связали руки за спиной и вымазали лицо желтой краской. Потом Риса протащили по центральным улицам Финикса, надев ему петлю на шею. К одежде Риса был прицеплен плакат: «Нас 100%, если не считать этого».

Гражданский комитет, созданный после начала эпидемии гриппа в городе, действовал в том же духе и теми же методами. Комитет присвоил себе полицейские функции, а также призвал всех «патриотически настроенных граждан» следить за соблюдением противогриппозных предписаний, включая требование в обязательном порядке носить маски. Члены комитета и их помощники хватали тех, кто плевался, чихал и кашлял в общественных местах, не прикрыв рта. Комитет предписал владельцам всех торговых предприятий обеспечить 1200 кубических футов (около 34 м3) «воздушного пространства» для каждого клиента или покупателя. Был запрещен въезд в город для всех транспортных средств, впускали только тех, кто приехал «по неотложным делам». Вскоре после этого The Arizona Republican описывала Финикс как «город масок» и «сцену карикатурного карнавала».

Однако по иронии судьбы эпидемия лишь слегка задела Финикс — в сравнении с другими американскими городами. Тем не менее среди горожан началась паника. О ней могли бы рассказать собаки: теперь от них шарахались не из-за лая. Прошел слух, что они разносят заразу. Полиция начала отстреливать животных на улицах. Да и сами жители убивали собственных собак — любимых собак. У многих не поднималась рука, и они отдавали питомцев полицейским. «При такой смертности от далеко не естественных причин, — писала Gazette, — Финикс скоро останется без собак».

Вернемся в Филадельфию. Мэри Вольц жила неподалеку от церкви. Она всегда «любила слушать звон церковных колоколов, он такой радостный». Но теперь люди каждые несколько минут вносили в церковь гробы, уходили… и вскоре «уже несли следующий гроб». Каждый раз звонил колокол. «Колокола приносили мне столько радости, а теперь я не слышала ничего, кроме "ДОН! ДОН! ДОН!" Это было ужасно, это было страшно — лежать в постели и слушать нескончаемое "ДОН! ДОН! ДОН!" Неужели этот колокол прозвонит и по мне?»

Война была где-то там. Эпидемия была здесь. Война кончилась. Эпидемия осталась. Страх окутывал страну ледяным одеялом. Роберт Фрост писал в 1920 г.:

Но если мировой пожар

Земной наш не погубит шар,

То даст достаточно нам льда

Холодная вражда.

Во внутреннем отчете Американского Красного Креста говорилось: «Во многих частях страны страх перед болезнью и паника сильно напоминали средневековый страх перед "черной смертью"».