Глава двадцать восьмая

Филадельфия была готова вот-вот рухнуть под натиском гриппа, всеми покинутая и одинокая. Ни Красный Крест, ни Государственная служба здравоохранения даже не пытались как-то помочь городу. В Филадельфию не прислали ни одного врача, завербованного Государственной службой здравоохранения. Не работали здесь и медсестры Красного Креста. Никто не помогал Филадельфии.

Каждый день жители узнавали, что заболели или умерли их друзья, знакомые, соседи, которые еще неделю, а то и пару дней назад были совершенно здоровы. Людей охватывала паника, они впадали в отчаяние: что делать? Долго ли еще это продлится?

Мэр, арестованный еще в первые дни эпидемии, а затем и сам заболевший, не делал ровным счетом ничего. Если мы изучим пять ежедневных филадельфийских газет — The Press, Inquirer, Bulletin, Public Ledger и The North American, — то не найдем ни одного высказывания или заявления мэра по поводу эпидемии. Бездействовала вся городская администрация. Уилмер Крузен, глава городского департамента здравоохранения, полностью утратил доверие населения. Кто-то должен был сделать хоть что-то.

Пол Льюис ощущал сильнейшее давление. Он ощущал дыхание смерти. Впрочем, давление, хотя и не такое сильное, стало для него привычным еще с тех пор, когда умирали моряки «Сити оф Эксетер». Казалось, это было очень давно, в какой-то другой жизни. В начале сентября, когда грипп убил 5% расквартированных в Филадельфии моряков, у которых были симптомы гриппа, давление усилилось. Льюис и его сотрудники практически поселились в лаборатории. Обнаружение B. influenzae стало не завершением, а только началом настоящей работы.

Никогда еще работа в лаборатории так не захватывала Льюиса. Он начал эксперименты с пневмококком. Попутно он пытался разобраться, не может ли быть причиной гриппа фильтрующийся вирус. Он продолжал поиски B. influenzae. Вместе со своими сотрудниками он разработал вакцину и пытался приготовить сыворотку. Все это делалось одновременно: единственное, чего ему не хватало, — это времени. Но времени не было ни у кого.

Если у Льюиса-исследователя и была какая-то слабость, то заключалась она в его привычке слишком охотно прислушиваться к советам тех, кого он уважал. Как-то он попросил Флекснера более четко определить направление исследований, но Флекснер ответил отказом: «Я бы предпочел, чтобы вы сами составляли план. Я специально не планировал ваше время, а оставил выбор за вами». Льюис уважал Флекснера. Но уважал и Рихарда Пфайффера.

Теперь он находил палочку Пфайффера почти всегда — и в мазках, взятых у живых больных, и в образцах тканей легких, полученных в ходе вскрытий. Однако он никогда не находил ее одну, только вместе с другими бактериями. Это не было убедительным доказательством — и все же Льюис постепенно проникался убеждением, что именно бацилла Пфайффера и является причиной заболевания. Из-за нехватки времени он отказался от рассмотрения другой версии, связанной с фильтрующимся вирусом.

Но Льюис любил свое дело. Он ненавидел болезни, однако любил их исследовать. Он считал, что рожден для этого. Он любил работать по ночам среди пробирок и чашек Петри, наблюдая за ростом бактерий в сотнях пробирок. Он любил проводить десятки опытов одновременно, меняя и согласовывая их условия; так дирижер руководит игрой оркестра. Он любил даже неожиданные результаты, которые опрокидывали все прежние гипотезы.

Единственное, что не нравилось Льюису-руководителю, — это необходимость заискивать перед влиятельными семействами, добиваясь пожертвований, посещать званые ужины и играть роль придворного ученого. Его место в лаборатории. Он сидел там с утра до вечера и считал, что тратит слишком много времени на общение с «лучшими людьми города».

Однако эти «лучшие люди» заслуживали большего уважения. Они были готовы взять на себя ответственность за город.

Писатель Кристофер Морли как-то сказал, что Филадельфия лежит «у слияния семейств Биддл и Дрексель». В 1918 г. это утверждение было недалеко от истины.

Из всех крупных городов Соединенных Штатов Филадельфия имела наиболее весомое право претендовать на титул «самый американский город». В Филадельфии, по сравнению с Нью-Йорком, Чикаго, Бостоном, Детройтом, Буффало и так далее, жило больше всего урожденных американцев и меньше всего иммигрантов. В Филадельфии — и тут не было ничего необычного — старейшие и богатейшие семейства контролировали благотворительность, социальные службы (включая местное отделение Красного Креста), а также пенсильванский Совет национальной обороны. Но теперь, когда городские власти фактически сложили с себя полномочия, эти семейства сочли своим долгом использовать Совет национальной обороны, чтобы взять власть в свои руки. И вот это уже было необычно.

В национальном масштабе эта организация была орудием, при помощи которого Вильсон до войны планировал контролировать экономику: он использовал Совет для сбора сведений о предприятиях, транспорте, трудовых ресурсах и полезных ископаемых по всей стране. Однако в каждом штате был свой собственный Совет национальной обороны, где нередко доминировали политические конкуренты Вильсона. Когда началась война, Вильсон создал новые федеральные институты и потеснил Совет, практически потерявший власть. Однако пенсильванский Совет национальной безопасности оказался исключением, продолжая, пусть и неофициально, влиять на все — от расписания движения поездов до прибыли и зарплат каждой крупной компании штата. Что удивительно, в Совете при этом заправляли недруги Вильсона. Совет Пенсильвании удерживал власть во многом благодаря тому, что возглавлял его Джордж Уортон Пеппер.

Мало кто мог похвастать таким благородным происхождением. Его прапрадед возглавлял милицию штата во время Войны за независимость США, предком его жены был сам Бенджамин Франклин, а статуя его дяди Уильяма, который в тесном сотрудничестве с Уэлчем реформировал медицинское образование и пригласил Флекснера в Пенсильванский университет, сегодня возвышается перед входом в Общественную библиотеку в центре Филадельфии. Джордж Уортон Пеппер и сам был не лишен способностей. Юрист, член совета директоров нескольких крупнейших американских компаний, он не был жестоким, но умел быть жестким. О высоком положении Пеппера может свидетельствовать присуждение ему за несколько месяцев до описываемых событий почетной ученой степени Тринити-колледжа в Хартфорде (Коннектикут). Вместе с ним это почетное звание получили банкир и филантроп Дж. П. Морган и бывший президент США (и будущий председатель Верховного суда) Уильям Говард Тафт.

Филадельфийским подразделением пенсильванского Совета национальной обороны руководил судья Джонатан Уиллис Мартин. Его жена Элизабет организовала первое в стране садоводческое общество, а ее главной заслугой стало превращение площади Риттенхаус-сквер в зеленый оазис города. Она также возглавляла женский отдел Совета и отдел помощи в чрезвычайных ситуациях, самое важное частное социальное учреждение города.

Почти всеми социальными учреждениями города руководили женщины — сильные, умные и энергичные женщины, происходившие из уважаемых семейств, но занимавшиеся исключительно благотворительностью. Мэр создал женский общественный комитет для реагирования на чрезвычайные ситуации. В него вошли жена Пеппера вместе с женой Джона Уонамейкера, жена Эдварда Стотсбери, ведущего банкира города и главы компании Drexel & Co, а также жена Эдварда Биддла, глава комитета. Муж председательницы был потомком Николаса Биддла — главы Второго банка Соединенных Штатов и заклятого врага первого президента-демократа Эндрю Джексона (для него Биддл был воплощением коварной власти денежных мешков). Эти женщины презирали Вэйра и его машину, сотрудничая с ней лишь для того, чтобы продемонстрировать патриотическое единство нации во время войны. Но как только стало ясно, что городские власти не собираются ничего делать в связи с эпидемией, эти женщины покинули комитет, и его пришлось распустить. Элизабет Мартин писала мэру: «У вашего комитета нет никакой настоящей цели… Поэтому я считаю нужным порвать с ним».

Теперь, заняв место городских властей, Пеппер, Мартины и их коллеги созвали глав частных организаций (всего около десяти человек) на встречу, которая состоялась 7 октября в штаб-квартире отдела помощи в чрезвычайных ситуациях в доме 1428 по улице Уолнат-стрит. Там правили бал женщины, а Пеппер своим присутствием придавал собранию вес. Женщины уже организовали по всему городу продажу военных облигаций и сумели достучаться до каждого дома в каждом квартале, причем ответственность за сбор средств возлагалась «на естественного лидера, какой бы ни была ее национальная принадлежность». Скажем, в ирландском квартале ответственной назначали ирландку, в афроамериканском квартале — афроамериканку и так далее.

Теперь женщины намеревались прибегнуть к такой же организационной форме для распределения всего на свете — от медицинской помощи до продовольствия. Они рассчитывали обуздать панику и хаос организованностью и строгим руководством. Совместно с Красным Крестом, который в Филадельфии, в отличие от других мест, объединил свои усилия с усилиями отдела помощи в чрезвычайных ситуациях, женщины обратились к медицинским сестрам, напомнив: «В Филадельфии за один день умирает больше людей, чем гибнет американских солдат за один день во Франции…»

Совет национальной обороны Пенсильвании уже составил список всех врачей штата, включая и тех, кто уже оставил практику. Импровизированный комитет Мартинов обратился за помощью к каждому из них. У комитета хватало денег (и он мог раздобыть еще больше), так что ему было чем оплатить эту помощь. Комитет открыл в универмаге Strawbridge & Clothier круглосуточную бесплатную справочную службу (универмаг разрешил пользоваться своей телефонной линией). Газеты и плакаты оповещали жителей, что они могут круглосуточно звонить по номеру Filbert 100, чтобы получить справки, в том числе справки о вакансиях. Комитет переоборудовал кухни в государственных школах, закрытых из-за карантина, в суповые кухни, где готовили еду для десятков тысяч жителей, которые из-за болезни были не в состоянии готовить сами. Город был разделен на семь районов, и для экономии времени комитет направлял врачей по ближайшим адресам, так что им пришлось на время распрощаться со своими прежними пациентами.

И, наконец, именно в комитет теперь обращались волонтеры. Почти 500 человек предложили свои автомобили для перевозки врачей или в качестве санитарных карет. К таким машинам прикрепляли зеленые флаги, которые давали право преимущественного проезда. Организаторы автопробега для продажи облигаций займа Свободы сумели добыть еще 400 автомобилей для борьбы с эпидемией. Тысячи людей звонили в штаб-квартиру комитета и предлагали свою помощь, готовые выполнять любые задания.

Крузен отсутствовал на встрече 7 октября, а до этого вел себя очень пассивно. Но теперь его словно подменили. Возможно, на него подействовала массовая гибель людей. Возможно, его заставило шевелиться осознание, что ответственность взял на себя кто-то другой. Но он внезапно перестал тревожиться по поводу Вэйра и бюрократии, ему стало наплевать на продажи военных облигаций и даже на то, как удержать власть. Теперь он просто хотел остановить эпидемию.

Он уступил частной инициативной группе координацию работы медицинских сестер — сотен сестер, которые работали на город. Он изъял — вопреки городскому уставу — 100 тысяч долларов из фонда непредвиденных расходов и еще 25 тысяч из фонда чрезвычайных военных нужд. Эти деньги он потратил на поддержку работы больниц экстренной помощи и на оплату труда врачей, распорядившись вдвое увеличить им жалованье, которое они получали от департамента здравоохранения. Врачей он отправил во все районы Южной Филадельфии, где эпидемическая обстановка была наиболее тяжелой. В штабы армии и флота он направил телеграммы с просьбой не призывать в вооруженные силы филадельфийских врачей, пока не угаснет эпидемия, и позволить остаться в городе врачам, уже призванным, но не отбывшим к месту службы, поскольку «смертность в городе за последнюю неделю превысила все показатели прошлых лет».

Государственная служба здравоохранения Соединенных Штатов никак не проявила себя в Филадельфии и ничем не помогла городу. Теперь же Руперт Блю сделал единственное, что он мог и должен был сделать в такой ситуации: направил начальнику медицинской службы военно-морских сил телеграмму, в которой «настоятельно» просил откликнуться на запрос Крузена. Впрочем, смертность говорила сама за себя — намного красноречивее, чем Блю. Армейское командование разрешило Филадельфии оставить врачей в городе.

Крузен также занялся уборкой улиц. Улицы Южной Филадельфии буквально провоняли отбросами и экскрементами. Согласно викторианским представлениям, грязные улицы сами по себе были источником болезней. Наиболее прогрессивные специалисты в области здравоохранения — Чарльз Чейпин из Провиденса, Биггс в Нью-Йорке и другие — отрицали настолько прямую связь. Но газета Public Ledger предоставила слово доктору Говарду Андерсу — именно он тщетно пытался предупредить власти через прессу, что парад по случаю займа Свободы приведет к вспышке гриппа, — и 10 октября на первой полосе вышла его статья, где говорилось: «Грязные улицы, нечистоты, которые накапливаются и лежат неубранными, — прекрасное жилище для бактерий. В мусоре размножается зараза, которая разносится по округе с каждым дуновением ветра, и это одна из причин страшной эпидемии». Другие филадельфийские врачи были с ним согласны: «Состояние улиц предрасполагает к распространению эпидемии».

Поэтому Крузен практически ежедневно отправлял на грязные улицы дворников с метлами и автомобили с цистернами и шлангами — выполнять работу, за которую Вэйр много лет получал деньги, фактически бездействуя. А потом Крузен, отдел помощи в чрезвычайных ситуациях и католическая церковь объединились ради еще одного дела — самого важного из всех. Они начали убирать тела умерших.

Трупы складывали в похоронных конторах. Трупы заполняли все их свободное пространство и даже комнаты владельцев. В госпитальных моргах трупы валялись в коридорах, а сотрудники городских моргов иногда просто оставляли их на улицах. Были трупы и в жилых домах. Они лежали на верандах, в кладовках, в углах, на кроватях. Дети украдкой от взрослых бегали потрогать их или просто поглазеть. Иногда жена лежала в кровати рядом с умершим мужем, не в силах ни вынести, ни просто перенести тело. Трупы, напоминавшие о смерти, трупы, сеявшие страх, лежали, обложенные колотым льдом, — и это в довольно теплую погоду (холода еще не пришли). Трупы были везде, трупы пугали горожан. Бежать от этого ужаса было некуда. И город наконец-то решил взяться за эту проблему.

Крузен отправил полицейских убирать из домов трупы, пролежавшие больше суток, и грузить их в патрульные автомобили. Но полиция не поспевала за смертью: силы были явно неравны. Полицейские носили защитные хирургические маски, делавшие их похожими на призраков, и жители разбегались, лишь завидев людей в масках. Но маски — плохая защита от вируса, и к середине октября умерли 33 полицейских: это было, увы, лишь начало. Крузен открыл «дополнительный морг», приспособив под него холодильный склад на углу 20-й улицы и Кембридж-стрит. Очень скоро ему пришлось открыть еще пять «дополнительных моргов». Он попросил помощи у армейских бальзамировщиков. Пеппер и Мартин убедили компанию Brill, производившую трамваи, приступить к изготовлению простых ящиков (взамен гробов). На должности бальзамировщиков набирали студентов школ бальзамирования и санитаров моргов из других городов, расположенных в 240 км от города. Оттуда же доставляли и гробы — по железной дороге, под вооруженной охраной.

Началось рытье могил. Члены семей умерших брали лопаты и рыли землю, по их лицам тек пот, смешиваясь со слезами и грязью. Могильщики отказывались работать. В официальном годовом отчете городской администрации говорилось: «…Владельцы похоронных бюро не могут нанять людей, готовых работать с трупами, поскольку трупы уже сильно разложились». Анна Лавен вспоминает о смерти своей тети: «Ее повезли на кладбище. Папа взял меня и еще одного мальчика, который болел гриппом. Папа нес его, завернутого в одеяло, на кладбище, чтобы над ним прочитали молитву… Людям приходилось рыть могилы для своих родственников. Это было страшно».

Пеппер и Мартин предложили десять долларов в день тем, кто согласится прикасаться к трупам, но этого оказалось недостаточно и трупы продолжали накапливаться. Студенты семинарии вызвались работать могильщиками, но они не поспевали — люди умирали быстрее. Город и архиепархия начали закупать землекопную технику и паровые экскаваторы, чтобы рыть могилы для массовых захоронений. Майкл Донохью, владелец похоронного бюро, говорил: «Паровой экскаватор привезли на кладбище Холи-Кросс, и он начал копать землю… На кладбище привозили гробы, и погребальную молитву произносили прямо над траншеей. Гробы складывали в ряд, рядом с первым ставили другой. Вот так власти помогали семьям пережить горе».

Наконец-то тела, которые не давали дышать живым и загромождали морги, можно было предать земле.

Архиепископ Деннис Дауэрти, вступивший на архиепископскую кафедру всего за несколько недель до эпидемии (впоследствии он станет первым филадельфийским архиепископом, возведенным в сан кардинала), послал священников забирать тела умерших из домов. В этом печальном деле священники присоединились к полиции и к некоторым смельчакам.

Иногда тела складывали в кузова грузовиков. «Людей умирало так много, что родственникам советовали складывать тела в деревянные ящики и выставлять их на крыльцо, — вспоминала Гарриет Феррелл. — Грузовик с откинутым бортом проезжал по кварталу и собирал тела. Места не было, вообще не было».

А иногда трупы забирали телегами. У Сельмы Эпп умер брат Дэниел: «Людей складывали в эти телеги, запряженные лошадьми. Моя тетя увидела, что приехала телега, и его положили туда. Мы были слишком слабы, чтобы спорить. На телеге не было гробов, умерших заворачивали в какую-то мешковину и сваливали в кучу. Тела лежали друг на друге — так их было много. Лошадь пошла, и телега увезла мертвецов».

Невозможно было без содрогания смотреть на грузовики и телеги, которые везли трупы — трупы, завернутые в мешковину и лежавшие на других трупах, тоже завернутых в мешковину. Руки и ноги мертвецов торчали в стороны. Трупы везли на кладбище, чтобы похоронить в общей траншее. Невозможно было слушать причитания родственников, которые оплакивали мертвых, и не думать при этом о другой чуме — средневековой.

Казалось, теперь, когда кто-то сумел взять руководство в свои руки, город сплотился и немного воспрял духом.

Но эпидемия не стихала. Уборка улиц не помогла — во всяком случае, не повлияла на заболеваемость гриппом, и главный судебный медик города — человек Вэйра — возложил вину за растущую смертность на министра здравоохранения штата, запретившего продажу алкоголя (алкоголь, по словам филадельфийского «специалиста», был лучшим средством от гриппа).

Практически в каждом доме были больные. Люди уже избегали друг друга, отворачивались от собеседников во время разговора, запирались дома. Телефонная компания лишь усугубляла это отчуждение: сотрудников не хватало (всего 1800), и были разрешены только экстренные звонки. Телефонистки выборочно прослушивали звонки и прерывали их, если разговор шел на бытовые темы. Отчуждение усиливало страх. Клиффорд Адамс вспоминал: «Людям не давали общаться, ходить в церкви, закрывали школы… были закрыты все бары… Все затихло».

В большинстве городов запретили любые публичные мероприятия, все общественные места (включая церкви, школы, театры и бары) были закрыты. В большинстве церквей службы просто отменили, но в этой калифорнийской церкви прихожане собирались на улице. Строго говоря, это было нарушением распоряжения, но отвечало потребности людей в молитве.

Болели многие жители Филадельфии — полмиллиона, если не больше. Точнее сказать невозможно: несмотря на формальное требование оповещать власти о каждом случае, врачи были так загружены, что физически не могли выполнять это предписание. Не говоря уже о том, что едва ли врачи видели всех без исключения заболевших. Не всех видели и медицинские сестры.

Горожане нуждались в помощи, но, несмотря на все усилия отдела помощи в чрезвычайных ситуациях, Совета национальной обороны и Красного Креста, помощников не хватало.

Заголовок в Inquirer кричал: «Правильно организованный сестринский уход останавливает эпидемию».

Но медсестер не хватало.

В отчете одной организации, которая занималась распределением медсестер по вызовам, значится — без комментариев: «Число полученных заявок 2955, число невыполненных заявок 2758». Полученных — 2955, невыполненных — 2758. В отчете указано, что даже эти цифры — 93% заявок не выполнено, 7% выполнено — являются преуменьшением, поскольку «количество полученных заявок… не соответствует количеству требуемых медсестер: многие требуют несколько медсестер одновременно; так, было две заявки на 50 медсестер каждая».

Медсестры были нужны, отчаянно нужны. В одном исследовании говорится о 55 заболевших гриппом, но не госпитализированных больных: ни одного из этих больных не видели ни медсестра, ни врач. Из этих 55 больных умерли 10.

Теперь всем казалось, что эпидемия была всегда. Все, что делали и о чем тревожились жители города, определялось болезнью.

Архиепископ отпустил монахинь работать в госпиталях, включая и еврейские больницы. Он разрешил им нарушать правила своих орденов, ночевать не в обители и прервать обет молчания. Им можно было не исповедоваться.

К тому времени многие из тех, кто изъявил желание стать волонтерами, уже передумали. Кому-то было слишком трудно, кому-то — слишком противно, кто-то сам заболел. А кто-то просто всерьез испугался. Каждый день газеты печатали объявления, призывавшие горожан идти в волонтеры.

Только за один день 10 октября эпидемия убила в Филадельфии 759 человек. До эпидемии смертность от всех причин — болезней, несчастных случаев, самоубийств и убийств — в среднем не превышала 485 случаев в неделю.

Страх начал разрушать установившееся было единение. Доверие рассыпалось на глазах. Люди смотрели друг на друга не просто с раздражением, а с откровенной злобой, не просто переругивались и тянули одеяло на себя — среди всеобщего бедствия пышным цветом расцвел эгоизм. Сотни тысяч больных в городе стали невероятно тяжелой обузой. Город впал в отчаяние и хаос.

Мольбы к волонтерам — вступайте, записывайтесь! — становились все более печальными и пронзительными. Газеты напечатали воззвание миссис Мартин под заголовком «Отдел помощи в чрезвычайных ситуациях приглашает волонтеров для ухода за больными». Она писала: «В час нынешнего отчаянного кризиса отдел помощи при чрезвычайных ситуациях призывает всех… кто свободен от ухода за больными дома и сам здоров… явиться по адресу Уолнат-стрит, 1428 в воскресенье утром — как можно раньше. Отдел открыт весь день, а волонтеры будут зачислены и немедленно направлены на экстренную работу».

Крузен объявил: «Обязанность каждой добропорядочной женщины в городе, которая имеет возможность оторваться от домашних дел, — записаться в волонтеры».

Но кто теперь слушал Крузена?

Миссис Мартин взывала о помощи к тем, у кого «есть две руки и желание работать».

Откликнулись немногие.

13 октября Бюро детской гигиены публично попросило соседей забирать к себе детей, родители которых умерли или были при смерти. Не отозвался почти никто.

Элизабет Мартин умоляла: «Нам просто необходимо больше добровольных помощников… Мы перестали помогать обычным больным… Но почти все наши подопечные при смерти. Мы обращаемся ко всем здоровым женщинам в Филадельфии, даже к тем, у кого нет опыта ухода за больными: не придете ли вы к нам на помощь?»

Но и на этот призыв откликнулись единицы.

Людям требовалось не только лечение, требовался самый обычный уход. Болели целые семьи, и этих людей было некому кормить. Крузен вновь обратился к «здоровым женщинам, способным оставить дом», с просьбой «принять участие в борьбе с эпидемией».

Но к тому времени жители были уже по горло сыты мольбами и просьбами — и замкнулись в себе. Не было самого главного — доверия, а без доверия рушились все человеческие отношения.

Профессионалы продолжали выполнять свой долг. Одна женщина-врач сказала, что боится умереть, если останется в больнице, и бросила работу. Однако такие случаи были редкостью. Врачи умирали, но их коллеги продолжали работать. В Филадельфийской больнице работали 20 студенток школы медицинских сестер при нью-йоркском колледже Вассара. Две девушки умерли, но остальные «держались потрясающе… и сказали, что будут работать еще лучше».

Но не только врачи отлично делали свою работу. Истинными героями показали себя полицейские. До эпидемии они часто вели себя не как полиция, а как частная армия на службе у Вэйра и его машины. Только полицейские противостояли попыткам командования военно-морского флота искоренить проституцию около расположений воинских частей. Но когда департамент полиции обратился к гражданам в поисках четырех волонтеров, чтобы «убрать трупы с кроватей, положить в гробы и погрузить на машины», на призыв откликнулись 118 сотрудников — а ведь полицейские лучше других знали, что многие тела уже разлагались.

Однако в целом граждане перестали реагировать на призывы. Многие женщины приходили в больницы, отрабатывали одну смену и больше не возвращались. Некоторые убегали с работы, не дождавшись конца дежурства. 16 октября главная медсестра крупнейшей городской больницы заявила, выступая перед консультативным советом: «От волонтеров в отделениях нет никакой пользы… Они боятся. Многие стали волонтерами, но потом наотрез отказались иметь дело с пациентами».

Даже там, где волонтерам не приходилось напрямую контактировать с больными (например, на кухнях), положение было немногим лучше: люди бежали. Миссис Мартин говорила с горечью и неприкрытым презрением: «Сотни женщин, предпочитающих отсиживаться дома… прежде любили изображать из себя ангелов милосердия… в своем непомерном тщеславии они представляли, что способны на великое самопожертвование. Теперь, кажется, их уже ничто не вдохновляет. Им сказали, что есть семьи, в которых больны все, в которых дети голодают, потому что некому принести им еды. Смертность ужасает, но они все равно сидят по домам».

Сюзанна Тернер, которая стала волонтером в больнице экстренной помощи и работала с утра до ночи, вспоминала: «Страх буквально иссушал души людей… Они боялись выходить из дома, боялись вообще что-то делать… Ты просто жил как живется, делал то, что должен был делать, не думая о будущем… Просить о помощи соседей было бессмысленно, никому не хотелось рисковать. Если болезнь еще не пришла в их дом, они не хотели принести ее к себе. От духа милосердия не осталось и следа: раньше навещали больных, чтобы им помочь, но ведь они могли обойтись и без помощи. Наступило страшное время».

Профессионалы вели себя героически. Врачи и медицинские сестры, студенты медицинских школ и школ медсестер были готовы умереть (и умирали), но не бросали работу. И речь не только о врачах. Айра Томас был кетчером в команде «Филадельфия Атлетикс». Бейсбольный сезон был прерван из-за приказа Краудера «Работай или воюй» — бейсбол не считался жизненно необходимым для страны делом. У Томаса была жена — сильная, ширококостная женщина ростом почти два метра. Детей у них не было. Томас день за днем развозил на своей машине больных по госпиталям, а его жена работала в больнице экстренной помощи. Конечно, были и другие. Мало, но были.

«Помогать другим? — усмехалась Сюзанна Тернер. — Люди не хотели рисковать, они просто отказывались, потому что их захлестывала паника, настоящая паника. Они боялись, что их родственники умрут, как в то время умирали многие: люди просто внезапно падали замертво». Было невозможно купить даже самое необходимое. Магазины промышленных товаров, угольные и бакалейные лавки были закрыты, потому что «владельцы и продавцы либо были больны, либо боялись, либо имели основания бояться».

Только за неделю с 16 по 22 октября от гриппа и пневмонии умерли 4597 жителей Филадельфии — а ведь грипп мог убивать и более изощренно. Это была самая страшная неделя эпидемии, но в тот момент этого никто не знал. Крузен и так слишком часто уверял, что пик эпидемии пройден, а пресса так же часто заявляла о победе над болезнью.

Даже на военных предприятиях, несмотря на массированную пропаганду — рабочим внушали, что от их труда зависит победа, — отмечались постоянные прогулы. Анна Лавен говорила: «Мы не работали. Мы просто не могли ходить на работу. Никто не ходил». Даже те, кто не болел, «оставались дома, потому что все боялись заразиться».

На работу не выходили от 20 до 40% рабочих Baldwin Locomotive, Midvale Steel, Sun Shipbuilding — то есть предприятий, где работали тысячи и тысячи людей. Практически все крупные работодатели столкнулись с одной и той же проблемой — массовыми прогулами. На работу отказались выйти 3800 железнодорожных рабочих. Железные дороги Балтимора и Огайо открыли вдоль трасс несколько больниц экстренной помощи. Вся транспортная система Средне-Атлантических штатов трещала и шаталась, угрожая парализовать промышленность страны.

Город разваливался на части. Во весь рост встала проблема сиротства. Работники социальных служб, которые и без того сбивались с ног, доставляя больным еду и развозя их по больницам, начали планировать работу с сиротами.