Глава двадцать четвертая

Пока Парк в Нью-Йорке пытался получить антисыворотку или вакцину против болезни, в Филадельфии уже наступила катастрофа. То же самое вскоре случится и во многих других городах страны.

В Филадельфии Льюис искал ответ на тот же проклятый вопрос. Мало у кого из ученых, включая Парка, было больше шансов. Льюис, сын врача, вырос в Милуоки, поступил в Висконсинский университет, а завершил медицинское образование в Пенсильванском университете, окончив его в 1904 г. Еще студентом он понял, что хочет провести всю жизнь в лаборатории. Его научная карьера продвигалась быстро, а репутация росла. Начинал он в качестве ассистента, работая над проблемой пневмонии под руководством Уэлча, Ослера, Биггса и нескольких других членов научного консультативного совета Рокфеллеровского института. На всех Льюис произвел благоприятное впечатление. Но самое большое — на одного из ведущих бактериологов мира Теобальда Смита: впоследствии Льюис работал у него в Бостоне. Смит рекомендовал Льюиса Саймону Флекснеру, признав, что у Гарварда не хватает ресурсов для раскрытия потенциала Льюиса и что «сердце его полностью принадлежит научным исследованиям».

Это была высшая похвала из уст Смита. И Льюис ее полностью заслуживал. Он, казалось, родился для лабораторных исследований. Во всяком случае это было единственное место, где он чувствовал себя по-настоящему счастливым; он любил не только лабораторную работу, но и саму обстановку в лаборатории, любил растворяться в работе и в мыслях. «Любовь», пожалуй, не самое подходящее слово — то была истинная страсть. В Рокфеллеровском институте Льюис сначала занялся интересующими его вопросами, но затем разразилась эпидемия полиомиелита и Флекснер попросил Льюиса поработать с ним над этой проблемой. Льюис согласился. Это было превосходное сотрудничество. Их работа по полиомиелиту была образцом и научной добросовестности, и скорости. Они не только доказали, что полиомиелит является вирусным заболеванием (это до сих пор считается важной вехой в вирусологии), но и создали вакцину, которая полностью защищала от полиомиелита обезьян. Понадобится еще почти полвека для создания вакцины, предотвращающей полиомиелит у людей. В ходе этих исследований Льюис стал одним из ведущих мировых специалистов по вирусам.

Флекснер провозгласил Льюиса «одним из лучших людей страны» и называл его «очень одаренным коллегой». Вероятно, это было недооценкой. Вирусолог Ричард Шоуп работал с Льюисом в 1920-е гг., лично знал многих лучших ученых мира (включая Флекснера, Уэлча, Парка, Уильямс и многих нобелевских лауреатов) и сам стал членом Национальной академии наук. Он называл Льюиса умнейшим человеком в мире. Ученый Джозеф Аронсон, лауреат премии Пенсильванского университета, сотрудник Пастеровского института, назвал своего сына в честь Льюиса и вслед за Шоупом утверждал что Льюис — самый умный и яркий человек из всех, кого он знал.

Когда началась война, Пирс, координатор военно-медицинских исследований из Национального исследовательского совета, сказал Льюису то, что говорил всего нескольким другим ученым страны: он попросил, чтобы Льюис был готов взяться за «выполнение особого задания в связи с эпидемией».

Льюис был готов. Он стал членом военно-морской медицинской комиссии и сообщил Флекснеру, что у него в связи с этим «нет никаких обременительных обязанностей». А вот его лабораторные дарования, напротив, были в тот момент крайне востребованы. Он продолжал сотрудничать с Коулом и Эвери в разработке сыворотки от пневмонии, а также, как он рассказывал Флекснеру, экспериментировал с красителями «в отношении их способности подавлять рост бактерий», вызывающих туберкулез. Мысль, что красители могут убивать бактерии, не была оригинальной, но Льюис выполнил блестящее исследование, а интуиция не зря подсказывала ему, как важна эта работа. 20 лет спустя Герхард Домагк получил Нобелевскую премию за превращение одного из красителей в первый антибиотик-сульфаниламид.

Но сейчас городу были нужны не прорывы в лабораторных исследованиях и не теоретизирование. Городу был нужен результат — здесь и сейчас. Изучая полиомиелит, Льюис пришел к верным выводам с невероятной быстротой — примерно за год. Эти выводы были и обоснованными, и новаторскими. Но теперь в распоряжении Льюиса были даже не недели — считаные дни. Он видел сложенные штабелями трупы в морге верфи, видел мертвецов в моргах гражданских больниц, в похоронных бюро, в частных домах.

Он помнил работу Флекснера во время эпидемии менингита. Флекснер сумел решить проблему и прославил Рокфеллеровский институт. А раз Флекснеру удалось добиться успеха, то, как надеялся Льюис, решить новую проблему тоже вполне возможно. Может быть, ему удастся сделать то, что удалось Флекснеру.

Льюис допускал, что возбудителем гриппа может быть фильтрующийся вирус. Но для того, чтобы искать вирус, Льюису пришлось бы окунуться во тьму. Это была наука, самая настоящая наука (ведь настоящая наука рассеивает тьму), но теперь Льюис занимался не только наукой. Теперь дело было в другом. Теперь надо было спасать жизни.

И надо было искать там, где светло.

И первый луч света выхватил иммунную систему: почему бы не положиться на ее тупую мощь? Даже если не удастся найти патоген, даже если не удастся следовать обычному протоколу и, заражая лошадей патогеном, брать у них кровь, — все же на свете было одно животное, страдавшее от болезни, которая огненным бичом прошлась по миру. Это животное — человек.

Большинство заразившихся выживало. Выживало даже большинство людей, заработавших пневмонию. Можно было с большой вероятностью допустить, что в крови и сыворотке этих людей содержались антитела, которые помогут лечить или предупреждать болезнь у других. Когда Льюис и Флекснер в 1910 г. прибегли к этому подходу, занимаясь полиомиелитом, они добились некоторых успехов. Доктор У. Р. Редден из бостонского военно-морского госпиталя вспомнил об «экспериментальных доказательствах, представленных Флекснером и Льюисом с помощью сыворотки из крови людей, перенесших полиомиелит». В свою очередь, Редден и его коллега взяли кровь у тех, кто перенес грипп, приготовили из крови сыворотку и ввели ее 36 больным пневмонией. Эксперимент начался 1 октября. Это не был научный эксперимент (отсутствовала контрольная группа), и в научном плане он ничего не доказывал. Но к 19 октября, к тому времени, когда врачи опубликовали отчет о результатах в JAMA, 30 больных выздоровели, пятеро все еще получали лечение, а умер только один.

В Филадельфии начали эксперимент с введения больным как цельной крови, так и сыворотки людей, перенесших грипп. Это тоже не было научным экспериментом — это была отчаянная попытка спасти людям жизнь. Если бы оказалось, что метод работает, то научное обоснование могло и подождать.

Льюис поручил проведение опытов другим. Такие попытки пробить стену не требовали его высокой квалификации — подчиненные справились бы ничуть не хуже. Сам Льюис в это время занимался четырьмя вопросами. Он не мог решать их последовательно. Ему пришлось делать это одновременно, идя четырьмя разными путями — ставя опыты для проверки каждой гипотезы.

Во-первых, он пытался создать вакцину против гриппа, взяв на вооружение те же методы, которыми воспользовался при разработке вакцины от полиомиелита. Это была более хитрая версия «пробивания стены» — подхода, предусматривавшего переливание крови или сыворотки людей, перенесших грипп. Во всяком случае, Льюис по-прежнему подозревал, что причина гриппа — вирус.

Во-вторых, он работал в лаборатории и «искал там, где светло». В этом случае Льюис рассуждал как Парк. Исследования могут помочь обнаружить бактерию. Обвиняющий перст Пфайффера уже указывал на одну бациллу. Льюис и все его сотрудники трудились сутками напролет, спали урывками и непрерывно проводили все необходимые процедуры — агглютинацию, фильтрование, перенос культур, инъекции культур лабораторным животным. Его группа тоже искала бактерию. Они повторно брали мазки из глотки и носа первых жертв гриппа, помещали материал на питательные среды и ждали. Ученые работали очень интенсивно — по 24 часа, посменно. А затем они ждали, расстраиваясь из-за всего, что мешало продвижению вперед, — из-за слишком неторопливого роста бактерии в культурах, из-за количества загрязненных посторонней флорой культур…

У первых 15 больных Льюис не обнаружил B. influenzae. Что интересно, болезнь разразилась так неожиданно и так быстро перекинулась на персонал госпиталя, что у Льюиса для исследования были только образцы мокроты: «В госпиталях настолько не хватало персонала… что у меня не было материалов вскрытий». Если, конечно, не вспоминать про четыре «сильно разложившихся трупа»: такие старые, что уже были совершенно бесполезны для экспериментов и анализа.

Затем, как Парк и Уильямс, Льюис усовершенствовал свою методику и начал регулярно обнаруживать бациллу. Он передал информацию об этом Крузену, главе городского департамента здравоохранения и благотворительности. The Inquirer и другие газеты, которые отчаянно нуждались в радостных новостях, объявили, что Льюис обнаружил причину гриппа и «вооружил медиков абсолютным знанием, на каковое теперь можно положиться в борьбе с болезнью».

У Льюиса не было никакого «абсолютного знания», он даже не думал об этом. Да, ему удалось выделить из материала B. influenzae. Но вместе с ней он выделил пневмококк и гемолитический стрептококк. Интуиция подсказывала, что искать надо в другом направлении. Он перешел к третьему и четвертому вопросам. Третий путь предусматривал поиск красителя, который убивал бы пневмококки так же, как другие красители убивали туберкулезную палочку.

Но вокруг бушевала смерть, она буквально душила Льюиса. Он полностью переключился на попытки найти тот единственный способ, который сработает сейчас. Когда эпидемия утихнет, можно будет спокойно вернуться в лабораторию и, не спеша разобравшись в механизмах, доказать их эффективность, если какие-то находки окажутся полезными.

Итак, Льюис взялся за решение четвертого вопроса и выбрал своими мишенями бактерии, которые он и его коллеги обнаружили у больных. С первого же взгляда на умирающих моряков он понял, что должен приняться за работу немедленно. Даже если его идеи правильные, даже если его эксперименты окажутся удачными, на это все равно уйдет непростительно много времени. В его лаборатории, как и в других лабораториях города, научная работа полностью прекратилась: исследователи перестали исследовать. Они просто пытались что-то делать, что-то производить. Не было никакой уверенности, что сделанное ими принесет пользу. Была только надежда.

Сначала он приготовил среду с использованием мясопептонного бульона с кровью, а затем начал выращивать на ней патогены, выделенные из материала больных и умерших: B. influenzae, пневмококки I и II типа, гемолитический стрептококк. Он лично изготовил небольшую партию вакцины, включавшей эти микроорганизмы, и ввел ее 60 больным. Из этой группы только у трех человек развилась пневмония, но никто из них не умер. В контрольной группе десять человек заболели пневмонией, умерли трое.

Это было обнадеживающее начало — но не более чем обнадеживающее. Доказательством это не было. Результаты, возможно, объяснялись множеством других факторов, включая случайность. Но ждать было некогда.

Лаборатория Льюиса не имела возможности производить вакцину в больших количествах. Для этого понадобились бы промышленные мощности. Нужны были чаны, а не чашки Петри или лабораторные флаконы. Такие чаны, как на пивоварне.

Льюис перепоручил выполнение этой задачи другим, в том числе и муниципальным лабораториям. Для производства десятков тысяч доз требовалось время.

Весь процесс, даже если его подгонять изо всех сил, должен был занять не меньше трех недель. Было ясно: потребуется время и на то, чтобы вводить вакцину тысячам и тысячам людей (последовательно, в возрастающих дозах, с интервалами в несколько дней). Все это время болезнь будет убивать.

Одновременно Льюис начал разрабатывать и пятое направление, приступив к изготовлению лечебной сыворотки. Этот вопрос был сложнее предыдущих. При помощи вакцины можно было бы, так сказать, стрелять по площадям, объединив несколько микроорганизмов: такая вакцина могла защитить от каждого из них. (Сегодня вакцины против дифтерии, коклюша и столбняка вводятся при помощи одной инъекции. Точно так же детям вводят вакцину против кори, свинки и краснухи, а современная прививка от гриппа содержит вакцину против пневмококка и противогриппозную вакцину. Строго говоря, эта противогриппозная вакцина немногим отличается от своей предшественницы, разработанной в Рокфеллеровском институте в 1917 г.)

Сыворотка же должна быть направлена только на одну мишень: если она в принципе сработает, то нападет на один-единственный микроорганизм. Чтобы создать работающую сыворотку, Льюис выбрал бациллу, открытую Пфайффером. Тогда все считали, что это наиболее вероятный возбудитель гриппа.

Приготовление сыворотки против B. influenzae оказалось трудным делом. Льюис продолжал работать в Рокфеллеровском институте, а Флекснер одновременно пытался делать то же, что и Льюис, в сотрудничестве с Мартой Вольштейн. Вольштейн была превосходным ученым (хотя Флекснер никогда не относился к ней с особым пиететом, как к некоторым другим ученым) и почти беспрерывно, начиная с 1906 г., проводила эксперименты с B. influenzae. Но им не удалось добиться успеха. Они не сумели разработать эффективную сыворотку для лечения людей, у них не получилось сделать сыворотку, которая работала бы на лабораторных животных.

Льюис так и не смог понять, на каком этапе Флекснер допустил ошибку, хотя, конечно, эта неудача не раз обсуждалась в знаменитой столовой, где было найдено множество решений самых разнообразных научных проблем. Но сейчас у Льюиса не было времени глубоко обдумывать эту проблему, выдвигать гипотезы-объяснения и проверять их.

Льюис мог лишь рассчитывать, что неудача Флекснера объясняется ошибочным методом. Это было вполне возможно. В лабораторной работе Флекснер иногда позволял себе некоторую небрежность. Он и сам это признавал: «Технически я подготовлен не слишком хорошо, мне не хватает тщательности и точности».

Льюис от души надеялся, что проблема Флекснера — это какая-нибудь техническая погрешность (может быть, в приготовлении среды, может быть, в неаккуратном обращении с убитыми бактериями, может быть, в чем-то еще). Этого нельзя было исключить. Много лет спустя один студент-выпускник, войдя в лабораторию, увидел, как именитый гарвардский профессор моет в раковине лабораторную посуду, а простой лаборант выполняет сложную работу за лабораторным столом. Студент, не удержавшись, спросил, почему посуду моет не лаборант. «Потому что, — ответил профессор, — я всегда выполняю самую важную часть работы, а в эксперименте самое важное — это чистота лабораторной посуды».

Грубо говоря, Льюис полностью переключился на «мытье посуды», на самые обыденные, заурядные задачи, чтобы убедиться, что в самой работе не будет ошибок. В то же время он задействовал все знания о бацилле Пфайффера: неудача Флекснера послужила для него хорошим уроком.

Льюис прекрасно понимал, что в его нынешней работе было мало настоящей науки. Вся она была основана на осознанном угадывании. Только работать стало труднее.

А пока он работал, общество балансировало на грани краха.