ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тело

За последний год мое отношение к телу и еде изменилось. В прошлом еда была запретной темой, к которой неизменно присовокуплялись стыд и чувство вины. Потом меня осенило. Понадобилось ни много ни мало 42 года, чтобы понять: я не то, что я ем, и такие вещи, как вес, не определяют меня как человека. Число, которое мне так отчаянно хочется увидеть на весах утром, — это не я, а просто число.

Прежде мои отношения с едой были невероятно сложными. В большинстве из нас будто заложена программа, говорящая, что мы должны выглядеть определенным образом. У меня перед глазами всегда была картинка: худенькая девушка с плоским животом и длинными ногами. Еда мешала достижению этого идеала, хотя в глубине души я понимала, что он нереалистичен. Я видела эту картинку по телевизору и в журналах. В школе у меня, как и у всех, была подруга, которая утверждала, что наедается одной ириской. У нее была идеальная фигура, и, когда мы вместе шли на пляж или в пиццерию, это было удручающе. Особенно учитывая, что всю пиццу съедала я, а моя стройная лань откусывала три кусочка и говорила, что наелась.

***

Я выросла в Израиле, а для израильтян еда — часть культуры общения. Я помню большие семейные обеды и пикники. Тридцать-сорок человек наших родственников собирались у грилей, готовили и ели, ели, ели! Я также до сих пор помню, как вечером накануне еженедельного пятничного ужина мама и другие женщины из моей семьи стояли на кухне, курили и лепили кубех (иракское блюдо типа клецок с мясной начинкой).

Типичный пятничный ужин начинался с рыбы по-мароккански с чесноком и кориандром, плавающей в масле, оранжевом от моркови и чили. Мы макали в этот соус толстые ломти халы — хлеба, который отец надламывал после молитвы — кидуш. На второе подавали жареную картошку с куриной печенью, ее поливали кетчупом и тоже ели с хлебом. На главное, хотя места уже не оставалось, все ели кубех, плавающие в густом супе. Каждую неделю суп готовили разный; мне больше всего нравился хамуста, кисловатый, с большим количеством чеснока. Даже сейчас, когда я вспоминаю эти блюда, у меня текут слюнки. Остаток вечера мы проводили перед телевизором — смотрели пятничное кино. Тогда еще не было ни 700 каналов, ни «Нетфликса» — был только один канал, и по нему показывали фильм каждую неделю в одно и то же время. Мама приносила кукурузу в початках, артишоки, которые мы ели, макая в соль, орехи, арбуз и мороженое. Мы сидели перед телевизором часами и уплетали то одно, то другое. Это был наш единственный семейный досуг. Уверена, именно поэтому отец никому из нас не разрешал ставить телевизор в комнате. Что бы ни случилось за неделю, вечер пятницы мы проводили вместе.

Готовила мама, и холодильник был постоянно набит остатками ее потрясающей еды. Как ни парадоксально, несмотря на все гурманство, еда также была в нашем доме камнем преткновения. Я наблюдала, как мама борется с лишним весом, и это сильно повлияло на меня. Я ничуть не виню ее — множество женщин подвергают себя подобным пыткам. Она переживала, что после родов расплылась, потеряла форму. Она сидела на диетах, сколько я себя помню, скупала полезные продукты и пыталась противостоять своей любви к шоколаду. Как же мама ненавидела салат! Она называла его кроличьей едой. Она также терпеть не могла фрукты и сырые овощи — думаю, она просто не привыкла к ним, ведь она выросла в Ирландии. То ли дело тарелка вареной картошки с расплавленным сливочным маслом, вот это счастье!

Кстати, в мире нет картошки вкуснее той, что росла в огороде у моих бабушки с дедушкой; бабушка варила ее со свежей мятой. Картошка таяла во рту — настоящее волшебство. Сам этот вкус ассоциируется у меня с Ирландией. Да и вообще ничто не сравнится со вкуснятиной, которой нас потчевали раз в год, летом, когда мы туда ездили. Все мои воспоминания о доме бабушки и дедушки связаны с едой.

Помню, нас всегда поджидали фирменные бутерброды с салатом, вдобавок к каждому мы получали пакетик картофельных чипсов. Бабушка смешивала тонко нарезанный салат-латук, помидоры и ветчину, добавляла майонез и выкладывала эту смесь между двух ломтиков белого хлеба. Всякий раз мама повторяла одно и то же: «Не пойму, как вы могли проголодаться, вы же жуете весь день!» По правде говоря, мы не были голодны — просто бутерброды стали традицией. Что бы ни случилось в моей жизни, я никогда не забуду эти детали из детства. До сих пор помню, как у меня мерзли ноги, когда я стояла у буфета и ждала, пока бабушка сделает мне свой коронный бутерброд.

Мама никогда не делала мне замечаний по поводу веса, и папа тоже, то есть не напрямую. Но отец повлиял на мое восприятие собственного тела невербальными намеками. Не знаю как, но я поняла, что ему не нравятся люди с лишним весом. Сам он был стройным и, если набирал чуть-чуть лишнего веса, тут же начинал тренироваться, садился на диету и худел за несколько дней. Мне тоже хотелось быть стройной, чтобы заслужить его любовь.

***

В одну из летних поездок в Ирландию мы зашли на обед к родственнице. Она была очень религиозна, всегда носила костюмы с юбкой и, помню, подала на стол лосося. После обеда она достала коробку мятных шоколадок After Eight. Я взяла одну, потом потянулась за второй, но она убрала коробку и сказала: «Хватит, тебе добавка ни к чему». Не помню, сколько мне было лет, наверное около двенадцати — как раз тот возраст, когда девочки начинают чувствовать себя неловко в собственном теле. Слова отпечатались в моем сознании. Прежде я не задумывалась, что мне ни к чему вторая порция мороженого или добавка вкусной маминой еды по пятницам. Еда была не просто частью моей жизни, но главным событием недели.

***

Впервые я села на диету в 15 лет. Я решила бросить балет — а занималась я с раннего детства, сколько себя помнила. Я хорошо танцевала и получала высшие баллы, когда нас оценивали, выше, чем у всех других девочек, но мои формы отличались. Остальные балерины были высокими и худыми, я же среднего роста, с тонкой талией и пышной грудью. Глядя на себя в зеркало, я ненавидела то, что вижу.

Мне не нужно было худеть, но что-то стукнуло в голову, и я не смогла противиться этому. Возможно, я запомнила слова двоюродной сестры, которая сказала, когда мне было десять, что у меня, как и у мамы, будут проблемы с весом. Может, я насмотрелась, как мать взвешивается каждое утро в ванной. Я так живо помню, как она разговаривала с подругами о диетах, о том, кто сколько сбросил и набрал. Это всегда было главной темой разговоров. Так я и решила не есть.

Я могла подолгу ходить голодной и за весь день съесть одно печенье. Вес улетал. Родители заволновались, папа стал взвешивать меня на тех же весах, которые мама ненавидела. Я набивала карманы камнями и не снимала обувь, чтобы весить больше, потом подслушивала их разговоры на кухне, чтобы убедиться, что прошла проверку.

Вскоре у меня прекратились месячные, и я испугалась. Меня отрезвила мысль, что я не смогу иметь детей, и я тут же начала есть. Через пару месяцев цикл восстановился, я снова стала выглядеть как обычная 15-летняя девочка, но теперь уже знала, что контролировать вес в моих силах.

Следующие несколько лет я провела в постоянных экспериментах. Какие только диеты я не попробовала! Диету Аткинса, «5–2», протеиновые коктейли, не есть после пяти вечера, есть только продукты, начинающиеся с буквы «т», не смешивать белки с углеводами, диету на капустном супе и многие другие, некоторые я даже сама придумала. Я посещала диетолога и следовала плану питания, считала калории и баллы. Сколько дней моей жизни прошло в мыслях о еде и весе! И знаете, что главное? Ни одна диета не помогла. Не только потому, что, сбросив вес, я вскоре возвращалась к прежним привычкам и снова набирала килограммы, но и потому, что не в весе было дело. Я была очень худой, однажды даже втиснулась в джинсы шестого британского размера, но, как бы я ни выглядела и сколько бы ни весила, меня это никогда не удовлетворяло. Размер не имел значения, дело было в восприятии. Полагаю, аналогичная проблема у многих и большинство со мной согласятся: когда мы смотрим на фотографии себя в юности, то часто задаемся вопросом, почему считали себя толстыми или непривлекательными. Я убить готова за живот, который был у меня в 20 лет, но тогда мне казалось, что он ужасен.

Еда стала моим врагом. Казалось, меня контролирует кто-то извне. Ведь, пытаясь достичь определенного идеала внешности, мы начинаем есть не то, что хочется, а то, что к этому идеалу приближает. Мы лишаемся свободы выбора и становимся диктатором собственного тела. Случалось ли вам оказываться в такой ситуации: вы в ресторане, мечтаете о бургере и картошке фри, но вместо этого берете овощной салат? Вот оно! Вера, что вам нельзя есть то, что хочется. Для меня диета всегда была битвой с самой собой, иногда мне удавалось быть сильной и противостоять искушению, а в другие дни я терпела неудачу и закидывалась шоколадом и мороженым до тошноты. Но меня никогда не оставляло чувство, что я себе не хозяйка.

***

Материнство значительно повлияло на мое отношение к собственной внешности. Моя первая беременность прошла великолепно, я вся сияла. Я любила свое тело, радовалась изменениям и полноте. Я покупала красивую одежду для беременных, ту, что подчеркивает животик. Мне нравились мои новые формы.

Во вторую беременность все изменилось: я ждала близнецов, и мое тело стремительно дало об этом знать. Живот стало заметно почти сразу, и уже на четвертой неделе я выглядела как на девятом месяце. Кожа постоянно горела; началась крапивница, которую нельзя было расчесывать, а размерами я напоминала кита. Был момент, когда я решила, что мужу придется поливать меня из шланга, потому что в душе я не могла дотянуться до некоторых частей своего тела. У многих женщин во время беременности повышается либидо, я же утратила всякий интерес к сексу, он стал для меня скорее повинностью. Мне было очень неудобно и казалось, что я раздавлю Майка своим громадным телом.

Все это сильно покачнуло мою уверенность в себе. После двух кесаревых сечений у меня остался большой шрам и валик обвисшей кожи и жира над ним. Мне казалось, что, даже сильно похудев, я никогда не стану сексуальной. Это чувство опустошало меня. Я пошла на консультацию к пластическому хирургу, и тот объяснил, что только операция поможет вернуть животу нормальный вид. Как я ни переживала, я поняла, что не готова к новым мучениям. Придется научиться жить со своим животом и прятать его вечно.

Мне понадобилось много времени, чтобы понять: я так полностью и не излечилась после травмы — двух кесаревых. Я называю это травмой, потому что для меня это был очень тяжелый опыт, но я никогда не говорю об этом вслух, потому что не хочу показаться неблагодарной. Нам, женщинам, внушают, что мы должны с улыбкой на лице принимать даже те аспекты беременности, деторождения и материнства, которые совсем не радуют.

***

А ведь многие из этих аспектов не просто не радуют — они ужасны, однако женщинам нельзя признаваться в этом вслух, иначе их начнут осуждать. Беременность, экстренное кесарево и прочие ситуации, чреватые смертельным риском, не принято называть травматичными, но часто именно такими они и являются. Если вы только что родили и потеряли много крови, о каком восстановлении, о какой психологической помощи идет речь? Вот вам ребенок, вы должны за ним ухаживать! Немедленно выздоравливайте и будьте счастливы!

***

За год кризиса многое изменилось. Хотела бы я знать, что стало первым шагом и сильнее всего повлияло на мои взгляды, но мне кажется, выделить что-то одно нельзя. Я снова начала активно двигаться, танцевать, восстановила связь со своим телом. Много лет оно как бы служило окружающим — я же вернула его себе и сделала сильнее. Нас, матерей, постоянно трогают, дергают, тычут. Бывало, мне даже хотелось прикрикнуть на детей: «Не трогайте меня!»

Я также хотела заново почувствовать те части тела, связь с которыми утратила. Свою сексуальность, свою вагину — я не видела ее много лет. Когда я взглянула на нее после того, как родила троих, я увидела нечто бугристое, морщинистое и обвисшее. Честное слово, мне кажется, мы, женщины, так рано перестаем распоряжаться своим телом, что даже не замечаем этого. Мы глотаем противозачаточные таблетки и гормоны, сдаем ежегодные мазки, раздвигаем ноги перед гинекологом на регулярных проф­осмотрах, а во время беременности и родов полностью отдаем контроль над телом в чужие руки. Наши интимные части выставляются на всеобщее обозрение, каждый может трогать их, дергать или рассматривать. Что самое смешное, это считается нормальным. Мы к этому привыкли, и мне кажется, именно поэтому у многих женщин связь с телом нарушена. Это похоже на посттравматический стресс, когда приходится отстраняться от пережитого опыта, чтобы защитить себя. Посудите сами, кто захочет вспоминать об инъекциях препаратов, разжижающих кровь, которые делаешь сама себе в бедро, о гормональных уколах от бесплодия или этой ужасной пластиковой штуке, которую гинекологи вставляют в вагину на приеме, чтобы расширить вход? Меня аж передергивает, когда я пишу эти строки.

***

В кризисные месяцы я задумалась о сексуальности и о том, как после родов эта часть меня полностью выключилась. Вот почему я решила попробовать танцы с шестом.

В моем списке они значились третьим пунктом, и во­обще-то это была шутка. Мне просто хотелось сделать что-то для пробуждения сексуальности. Я выбирала между танцами с шестом и бурлеском, но, представив, как от прыжков груди будут подскакивать и бить меня по лицу, отказалась от второго варианта. Шест — значит шест.

Сорокадвухлетнюю мать троих детей на этих занятиях никто не ждал. По правде говоря, я чуть не сбежала сразу же, как только вошла в зал. Я была самой неповоротливой, низкорослой и, на мой взгляд, несексуальной ученицей. Меня окружали юные модели из каталога Victoria’s Secret с упругой грудью и крошечными сосками, одетые в бикини чудо-женщин. Я не шучу — на всех были стринги с супер­геройскими эмблемами.

Увидев в зеркале свою бледную кожу и целлюлит, усиленный жуткими флюоресцентными лампами, я поежилась: представьте себе детеныша носорога, пытающегося сделать пируэт в коротких шортах. Я могла бы бросить занятия, просто притвориться, что ничего не было, но по какой-то причине продолжала ходить в зал каждую неделю. То, что началось как шутка моей лучшей подруги Эвы, превратилось в страстное увлечение, которое во многом спасло мне жизнь.

Я ужасно танцевала, но мне было все равно. Через несколько занятий я начала понимать, что главное не то, как я выгляжу, выполняя движения, а то, как я себя чувствую. Мои мышцы окрепли, я смогла наконец вскарабкаться на шест и прониклась невиданным прежде уважением к своему телу и к тому, на что оно способно, ощутила с ним контакт, потерянный очень давно.

В первые несколько месяцев у меня никак не получалось делать волну, а бедра были точно каменные. Я в буквальном смысле не могла пошевелить ими, как будто после родов их зацементировали. Потом однажды у меня получилось. Я лежала на полу на животе, выставив ягодицы вверх, посмотрела в зеркало и увидела, что делаю волну. Никогда в жизни я не была так счастлива, как в тот момент, притворяясь, что совокупляюсь с полом!

Именно тогда я начала обращать больше внимания на то, что делаю, а не на то, как выгляжу. Я осознала, что женское тело и женщина в принципе — это нечто невероятное. Женщина — созидательница, она дает жизнь, и я имею в виду не только детей, но и многое другое — идеи, проекты и так далее. Начав думать в этом ключе, я сумела разглядеть свою удивительную сущность и понять, что менять ее не нужно.

***

Хотя танцы с шестом помогли мне сдружиться со своим телом и начать принимать его таким, какое оно есть, я по-прежнему ловила себя на мысли, что стесняюсь шрама. Я решила больше не прятать его под одеждой. Я записалась в нудистский спа на пляже в Брайтоне и попросила Эву пойти со мной. Когда мы пришли туда солнечным днем в пятницу и оплачивали входные билеты, я чуть не сказала: «Давай не пойдем, давай просто отдохнем на пляже» — но удержалась. Я должна была весь день проходить обнаженной и выжить!

Странно, почему обнажаться для многих — худший кошмар, ведь, казалось бы, это так естественно. Что заставляет нас испытывать неловкость по поводу собственных тел? Когда детки, бегающие по саду в одних трусах, превращаются во взрослых, которые боятся своей наготы как огня?

В спа не оказалось мужских и женских раздевалок, лишь большая общая комната. Впрочем, нам удалось найти уголок, отгороженный шторкой, мы забрались туда и разделись вместе. Мне не было неловко перед Эвой: та уже видела меня без одежды. А может быть, от неловкости меня избавили ее слова. Увидев мою обнаженную грудь, она сказала: «Как же тебе повезло, у тебя такая красивая грудь!» — «Она обвисла», — самоуничижительно возразила я. Ничтоже сумняшеся Эва ответила со своим отрывистым финским акцентом: «Природа, что поделаешь». И годы ощущения, что со мной что-то не так, вмиг испарились.

Эва выросла в Финляндии, в атмосфере куда более свободной и открытой. Она никогда не стеснялась наготы, и я постаралась следовать ее примеру. Мы взяли полотенца и пошли в спа. Очень скоро я перестала стесняться и даже начала смотреть по сторонам. Я оглядывала всех, кто находился рядом, и ничуть не возражала, когда люди смотрели на меня. Знаю, звучит странно, но это оказалось очень волнующе. Скрывать было нечего, осталась лишь я какая есть, и все.

***

Итак, я постепенно налаживала контакт со своим телом благодаря танцам с шестом и сеансу в нудистском спа, и мне захотелось подкрепить обретенную уверенность чем-то большим. Тогда я записалась на фотосессию ню — пункт пятый в моем списке.

Одно дело виться вокруг шеста одетой, хоть и в короткие шорты, и совсем другое — предстать полностью обнаженной перед незнакомой женщиной, чтобы та тебя сфотографировала. Я поехала в ее загородный дом со своей подругой Ионитой и по дороге, помню, объясняла, что не воспринимаю этот пункт списка как вызов, для меня это радость. Тут я ничего никому не доказывала. Я избавилась от комплексов по поводу внешности, настало время выставить себя напоказ и просто повеселиться.

Когда мы приехали, фотограф отвела меня в спальню наверху и объяснила, как проходит съемка. Мне предстояло три этапа: сначала я буду в кофте, затем в нижнем белье и наконец, если захочу, полностью обнаженной. К моему удивлению, я чувствовала себя комфортно. Я раскрепостилась. Пока мы снимали первую серию фотографий, Ионита прыгала на кровати и мы здорово посмеялись. Это было просто прекрасно: меня окружали женщины, которые поддерживали меня. Мне ничего не хотелось прятать. Я не стремилась доказать окружающим: смотрите, какая я теперь сексуальная! Этот опыт был только моим. Столько лет я подвергала себя пыткам и вот наконец стала свободной.

***

Само собой, я много думала о своей груди. Прошло полгода с того звонка, когда мне сообщили, что, возможно, что-то обнаружили; я прошла третью маммограмму, которая подтвердила, что у меня нет рака. Но в эти месяцы тревог и ожиданий я прыгала с тарзанкой, занималась танцами и планировала поехать в Непал с братом. И моя грудь стала важной частью этой истории, хотя я понимаю, как нелепо это звучит. Как ни странно, когда я поместила фото своей груди в «Инстаграм» и дала ссылку на него на «Фейсбуке», у меня здорово прибавилось подписчиков. Это еще раз доказало, какая мощная штука грудь. Но самое забавное, что 95 процентов моих подписчиков — женщины.

Пост в «Инстаграме» от 1 марта 2019 года

Меня разрезали дважды: первый раз — во время экстренного кесарева сечения, второй — во время планового кесарева с близнецами, и последние семь лет я стыдилась своего тела. Начав изучать себя, я поняла, что все это время не давала себе восстановиться. В результате кесарева сечения мы получаем на руки ребенка, и кажется, будто это была «ерунда», но я годами копила внутри травматичный опыт, притворяясь, будто произошедшее не имело значения. Имело. Кесарево сечение — не «легкий» способ родов. Оно оставляет шрамы не только на коже, но и в глубине наших сердец и душ. Важно, чтобы люди начали относиться к кесареву сечению как к любой другой серьезной операции. Из-за того что все заканчивается рождением ребенка, операция не становится менее травматичной. Мое тело после кесарева — с обвисшей кожей, шрамом, утерянной чувствительностью — совсем не такое, как когда-то. Я не просила, чтобы оно становилось таким, но другого у меня нет, и я знаю, что единственный способ исцелиться от травмы — признать, через что ему пришлось пройти, и снова научиться любить его.

Миллион лет назад, когда мне было чуть за двадцать, у меня была потрясающая упругая грудь, предел мечтаний любой женщины. Я не понимала, каким богатством обладаю. Я думала, что не такая уж она и красивая, из-за дурацкой фразы, сказанной мамой, когда мне было четырнадцать. Тогда я принимала душ в доме бабушки с дедушкой в Ирландии, а она вошла и ляпнула, что у меня «обвисшая» грудь. Она сказала это не подумав и сразу забыла, а я потом ненавидела свою грудь много лет. Уверена, она не предполагала, что я восприму ее слова так болезненно. У нас с мамой одинаковая грудь; может, сказав это, она выражала собственное недовольство? А может, пыталась задеть меня из-за наших непростых отношений? Или мое восприятие обострила постоянная потребность чувствовать, что она меня любит. Так или иначе матери обладают огромной властью над своими дочерьми, сами того не осознавая.

Роды, грудное вскармливание, гравитация и, будем честны, возраст — в результате всего этого моя потрясающая грудь обвисла до колен, и я начала ужасно ее стесняться. Даже думала сделать пластическую операцию, но потом в какой-то момент сказала себе: «Да пошло все к черту». Мне реально помогло, когда я перестала переживать, начала постить в «Инстаграм» фотографии своей груди и смогла сказать: «Да, вот так я выгляжу на самом деле».

***

На первой такой фотографии мы вместе с Майком. Я стою топ­лесс, он держит мои груди в своих руках. Сначала он приподнял их, но я велела не делать этого — пусть висят, как в жизни. Впервые я опубликовала такое откровенное фото в соцсетях; забавно, но тогда мне казалось важным, чтобы Майк тоже был на нем. Я как будто говорила миру: «Смотрите, муж меня поддерживает». Думала так избежать слатшейминга: мол, такая-то публикует свои фотки с обнаженной грудью. Я так и подписала эту фотографию: «Муж поддерживает меня» — забавная игра слов помешала хейтерам высказаться и в то же время намекнула, что моей груди нужна поддержка.

Во второй раз я разместила свое фото рядом с фотографией Ким Кардашьян. На нас обеих мужские блейзеры с огромным вырезом, но ее груди идеальны и смотрят строго вперед, а мои… мои выглядят так же, как груди многих других женщин.

Этот опыт освободил меня.

***

С тех пор я стала ценить свою грудь, как никогда раньше. Я не шла к этому осознанно, не ставила такую цель — это произошло само собой. Я взглянула на свое фото и подумала: «А ведь я отлично выгляжу». Возможно, сработал метод систематической десенсибилизации, но если задуматься, все логично. Когда мы что-то долго скрываем, в нашем сознании это что-то становится хуже, чем на самом деле. Моя грудь, как и шрам от кесарева, стали для меня монстрами, потому что я избегала их. Но как только мы посмотрим на монстров пристально, выведем их на свет и перестанем отворачиваться от них, есть шанс внезапно осознать, что не так уж они и ужасны, как нам кажется.

Я еще ни разу не выходила на улицу без бюстгальтера, если вам интересно. Но уверена, что рано или поздно это случится. Полиция груди и сосков ужаснется, но, если честно, мне плевать. Зато я решилась впервые за многие годы заправить футболку в джинсы. Мне казалось, что я лучше выгляжу в объемной футболке, которая прикрывает мой мамский живот и следы «тортиковых прегрешений», как я это называю. Но однажды я решила посмотреть: что будет, если я заправлю футболку? Целый день я ходила и боялась вопросов вроде «На каком вы уже месяце?», но никто не спросил. Глядя на свое отражение в течение дня, я поняла, что выгляжу не так уж плохо, а к вечеру мне и вовсе стало казаться, что я великолепна.

***

Женщинам необходимо вернуть себе право распоряжаться собственным телом. Окружающие не должны диктовать нам, как выглядеть. Женское тело постоянно меняется: это часть жизни и закон природы. Жаль, общество не научилось радоваться этим изменениям или хотя бы принимать их. Мир требует от нас скрывать то, что считается недостатками, в то время как эти несовершенства — шрамы, растяжки, обвислости — рассказывают, кем мы являемся и что сделало нас такими.

Не следует прятать свои тела лишь потому, что в СМИ растиражирован совсем другой образ. Пора заявлять во всеуслышание: «Вот как я выгляжу, я такая и не стану другой, и если вам не нравится, это ваши проблемы».

Я также переосмыслила отношение к еде. В последние несколько лет она ведь была для меня лекарством. Вместо того чтобы попросить мужа обнять меня или заняться со мной сексом, ночью я шла к холодильнику. Я заглушала свои настоящие потребности, заедала их чипсами и пирожными. Теперь я научилась замечать эти потребности, которые прежде задвигала подальше, прятала. Это было первым шагом к изменениям: я поняла, что заедала все неприятные эмоции — грусть, одиночество, любую боль. Не проживала их, а заедала! Думаю, так поступают многие. Кто-то заедает, другие запивают или закуривают — есть много способов избежать проживания боли, все этим грешат.

Осознание этого стало для меня колоссальным откровением.

Сначала я просто стала слушать себя. Я вставала, подходила к холодильнику, открывала дверцу, доставала еду, но, прежде чем бездумно запихнуть ее в себя, останавливалась и задавала себе простой вопрос: «Что мне на самом деле нужно?» Ответы нередко оказывались неудобными. Любовь. Ласка. Секс. Внимание. СЕКС. Я продолжала есть, но стала лучше осознавать свои потребности. И тогда начались изменения.

Вместо того чтобы бездумно пытаться похудеть, я сосредоточилась на главных аспектах жизни, которые вызывали у меня недовольство. Оказалось, что их два: отношения с Майком и полное растворение собственного «я» в материнстве. Когда я стала разбираться с реальными проблемами, то поняла, что «праздники желудка» — лишь способ забыться, и еда постепенно начала терять надо мной власть. Это случилось не в одночасье, но в конце концов я перестала лезть в холодильник, чтобы отвлечься.

***

Недавно я стояла в очереди в булочную и разглядывала разнообразные пирожные и торты на витрине. Прежде меня обуревали бы тысячи разных мыслей, от желания съесть ВСЕ до чувства, что мне это нельзя, потому что я растолстею. Но теперь я вдруг поняла, что не думаю ни о чем. Впервые.

***

Хочется верить, что весь этот опыт поможет мне воспитать дочерей. Надеюсь, в моем распоряжении теперь все необходимое, чтобы научить их справляться с жестокой реальностью и правильно воспринимать свою телесность.

Например, я поняла, что еда в нашем доме никогда не будет камнем преткновения. Если дети наелись, они не должны продолжать есть через силу. Я стараюсь отдать в их руки контроль над питанием, которого у меня в их годы не было. Я внушаю детям, что лишь они знают, что нужно их телу, и к организму нужно прислушиваться. Странно, что нас никогда не учили этому.

Люди так много думают и говорят о том, что полезно, но никто не задумывается о том, что необходимо. Мои дочери могут сказать: «Я ем все, что захочу» — и я хвалю их, потому что это правда. Они действительно могут есть все, что захотят. Это не значит, что они уплетают одни пирожные, — дома у нас едят здоровую пищу, но они также могут делать выбор и не чувствовать себя ограниченными.

При этом я понимаю, что дети живут не в пузыре. Мир влияет на моих девочек и будет влиять, несмотря на то что я, их мама, живу в гармонии со своим телом и свыклась со всеми его косяками. Несколько месяцев назад моя младшая (а ей еще не исполнилось и восьми) передала мне, что девочки в школе говорят: «Нужно быть худыми!» — и часто прячут свои тела, переодеваясь на физкультуру, потому что стыдятся их. Внутри меня все закипело. Нахлынули воспоминания, как я чувствовала себя дурнушкой, и знаете же, нет ничего хуже, чем видеть, как твоему ребенку больно. На родителях лежит огромная ответственность. Как ненормальная я повторяла дочери: «Ты очень красивая», «Внешность неважна», «Подумай о том, какой удивительный у тебя организм, сколько всего он умеет». В конце концов ей пришлось заставить меня замолчать, потому что я перестаралась. Теперь я жалею, что не выслушала ее молча, ведь главный плюс этой ситуации в том, что она со мной поделилась, пришла со своими тревогами. Надеюсь, она продолжит поступать так же, когда ей будет нужна поддержка.

Я бы хотела, чтобы все вы сделали такой же вывод. Через год с начала кризиса и впервые в жизни я поняла, что могу есть что хочу и рассматривать пирожные на витринах без зазрения совести. Мне это позволено. У меня есть выбор. Меня ничего не останавливает, кроме собственных мыслей о том, как я «должна» выглядеть. «Позволять» — я часто думаю об этом слове в последнее время. Нам не позволяют быть собой, не позволяют делать то, что хочется, по разным причинам; мы ограничиваем себя и поэтому несчастны. Мы не должны ждать, пока нам что-то разрешат. Разрешения выдаем мы сами.

Отправить